Текст книги "Траст"

Норб Воннегут
Траст

© Перевод с англ.: А.В. Филонов, 2013

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Посвящается Уинн и Коке

Благодарности

Хочу поблагодарить три группы людей, без чьей помощи «Траст» не появился бы на свет, начиная с внесших вклад в создание сюжета. Тим Скрэнтон, с которым мы дружим уже тридцать лет, рассказал мне о птицефабрике в Джорджии. На этих страницах куры каким-то образом трансформировались в гипермаркет только для взрослых. Два отдельных эпизода, придавшие рельефности героям, я позаимствовал – один у Питера Малкина, а другой у Кэролайн Фитцгиббонс. Написать главы, действие которых начинается в Майами и мало-помалу добирается до Теркса и Кайкоса, без помощи давней подруги Дороти Флэннери и ее брата Пола я бы просто не смог.

В процессе написания романа мне оказывали уйму технической помощи. Корт Делани и Дейв Маккейб – мои адвокаты, поднаторевшие в сфере трастов и недвижимого имущества. Берк Файлз, автор книги «Финансовая благонадежность»[1]1
  Пока что книга на русский язык не переводилась, но представляет немалый интерес для специалистов финансовой отрасли, и если читатель, по случаю, к ней принадлежит, есть смысл поискать оригинал (например, на Амазоне) – «Due Diligence». Далее в сносках будут появляться только переводы иностранных слов, а все остальные пояснения можно найти в комментариях переводчика – в каком-то смысле отдельно стоящем литературном произведении по мотивам данного романа. Кто читал «Топ-продюсера», поймет. И никаких «здесь и далее». Всегда здесь и сейчас. – Прим. перев.


[Закрыть], оказался неоценимым источником сведений о международных финансовых аферах. Да сверх того открыл мне важную дверь на Терксе и Кайкосе. Я беседовал с представителями ФБР, прочих сил правопорядка и фирм Уолл-стрит – все они предпочли остаться анонимными.

Далее, я должен поблагодарить свою неизменную литературную команду. Скотт Хоффман – мой агент и звезда «Folio Literary Management». Он помог мне отыскать Марка Рэтнера и Тесс Вудс, моих издателей из «Newman Communications». Пит Волвертон, мой редактор из «Thomas Dunne/Minotaur/St. Martin’s Press», сделал эту книгу лучше, в то же время сохраняя гибкость и поощряя меня следовать творческим инстинктам. Как и Энн Бенссон. А теперь давайте заглянем одним глазком в писательскую кухню.

По-моему, действует неписаное правило насчет праздничных приемов моего издателя. Что происходит на междусобойчике, там и остается. По крайней мере, так было прежде. Беседа с Энн на одном из таких приемов – и один из моих проектов по реконструкции дома, пошедший наперекосяк, – вдохновили главу 8. Увидев, что разыгралось в церкви, надеюсь, вы согласитесь, что творчество било ключом.

И наконец, я бы хотел выразить признательность нескольким союзникам (а их куда больше), помогающим разнести весть о моих книгах. Дьюи Шей был замечательным другом и источником мотивации. Спасибо также Джону Ледецки, Скотту Малкину, Марку Директору, Тони Маколиффу, Бруксу Ньюмарку, Крису Эклунду и Юджину Мэттьюсу, который, как и Дью, сопровождал меня на каждом шагу всю дорогу. Я благодарен Тэду Смиту и Кэролайн Фитцгиббонс, Джону и Сьюзи Эдельманам, Кэму Бернсу, Джеку Бургеру и Селене Вандерверф, Марлону Янгу, Джеймсу Моргану и Мэтту Арпано. Данный список неполон. Есть и много других, кого я обязан поблагодарить, и надеюсь сделать это лично.

Семья – все для меня. Спасибо вам: Том и Стив Грейвсы, Джо и Венди Воннегут, Крис Ноттингем и Хелен Воннегут, Микки Костелло и Джек (его мне так недостает), Уинн и КоКо, и Мэрион. Без Мэри я бы написать эту книгу не смог. Она помогала мне заполнить пробелы в правом полушарии моего мозга.

Два отречения от ответственности: в «Трасте» я создал общинный фонд, расположенный в Чарльстоне, Южная Каролина, названный Фондом Пальметто. Если такой существует на самом деле, никакой связи между ними нет. Мой является чистейшим вымыслом и не более.

Филиппины также играют свою роль в этом романе и, как я подозреваю, в моих будущих произведениях. У меня идет речь о самых опасных элементах общества этой страны, но я надеюсь, что сумел избежать риска создать у читателя неправильное впечатление о ней. Я люблю Филиппины и заранее предвкушаю, как когда-нибудь вернусь туда. Эту страну должен посетить и полюбить каждый американец.

Надеюсь, «Траст» вам понравится.

Глава первая

В моем бизнесе в пятницу после обеда ничего хорошего не жди.

Я играю в эти игры уже десять лет. Уж я-то знаю, что незачем здесь болтаться перед самыми выходными. И тем не менее – до звонка к закрытию девять минут, вечер пятницы, а я, опутанный витым шнуром своей гарнитуры, никуда не иду. И уйду нескоро.

Поставив локти на колени и прижав ладони к наушникам, я скорчился на краешке вертящегося кресла, вперившись в пятно на ковровом покрытии. С этого расстояния я чувствовал слабый запах химикатов. Моющие средства отбелили синевато-стальные волокна, но с соевым соусом не справились. Вот и поди угадай. То и дело я поглядывал в сторону. Справа от меня ноги Клеопатры сошлись носок к носку с парой брюк в полосочку, и я гадал, кто пнет другого в голень первым. Когда у тебя голова под столом, как моя, велика вероятность, что кто-нибудь спросит, не случилось ли чего. Может даже вызвать «Скорую». Конечно, при условии, что занимаешься каким-нибудь приличным делом, вроде общественного питания или книгоиздания. Или живешь в приличном месте вроде Уичито, Сан-Диего, а то и Де-Мойн.

Но если ты фондовый брокер посреди Манхэттена, никто и не заметит, когда ты скорчишься под столом. Это наша мертвая зона, наше импровизированное убежище, когда говоришь по телефону, а ничего не слышно, потому что чурбан за три стола от тебя орет: «Я только что уложил слона!»

Кто-то при словах «Зов предков» тут же вспоминает роман Джека Лондона. Я же отождествляю это название с фондовыми брокерами. Мы грыземся и лаемся день напролет. Мы помечаем свои территории. Уж мне-то можете поверить. Мы пренебрегаем принципами поведения в стае больше, чем ездовым собакам Лондона суждено когда-либо узнать.

Меня зовут Гроув O’Рурк. Я работаю в компании «Сакс, Киддер и Карнеги» – сокращенно СКК. Мы инвестиционный банк «белого ботинка»[2]2
  Банк «белого ботинка» – как легко догадаться, на белых ботинках любая грязь, а тем более дерьмо куда заметнее, чем на черных, а уж тем более коричневых. Помните анекдот о том, как Чапаев щеголял в красных шароварах, на которых кровь не видна, а Петька тут же вознамерился завести коричневые? То же и с компаниями. Хоть и в переносном смысле. Исторические же реалии термина ищите в «Топ-продюсере».


[Закрыть] – место, куда элита наведывается за умными идеями и деликатными услугами. Извне мы представляемся сонмом светлых умов и пижонов.

А вот изнутри – дело другое. Мы могли бы быть «Голдман Сакс», «Морган Стэнли» или любой другой биржевой конторой. Интриги. Конкурирующие коалиции. В подонках нет ничего привлекательного. Междоусобицы во всех фирмах одинаковы.

Как и планировка офисов. Фондовые брокеры теснятся на пятачках. И неудивительно, учитывая ошеломительную стоимость офисных площадей на Манхэттене. В СКК нас 150 человек аккуратно высажено квадратно-гнездовым способом перед высокотехнологичными рабочими станциями.

Мы поднимаем отчаянный гвалт: покупаем, продаем и понуждаем клиентов наконец просраться или слезть с горшка. Докиньте сюда дюжину телевизоров, настроенных на CNBC или «Фокс Бизнес», и шум получится, терзающий слух похуже столового серебра в кухонном измельчителе отходов. Наша контора – сущий дурдом.

Но фондовые брокеры – я имею в виду тех, кто преуспел в нашем бизнесе, где главный принцип «продавай или погибай» – привыкли к шуму и гаму. Включая и офицерских отпрысков вроде меня. Я уже давным-давно перестал задаваться вопросом: «Как я сюда попал?». Я отбросил свои прежние представления о порядке, потому что выжить дано лишь тем, кто приспособился к хаосу.

Взять хотя бы телефоны. Существуют освященные временем методики работы с ними. Исходящие звонки – это просто. Для разговора на деликатную или личную тему хватаешь мобильник и скрываешься в свободной переговорной. Ни шума. Ни больших ушей. Ничего эдакого.

А вот входящие звонки требуют сноровки. У нас такая теснотища, что подслушивают все без исключения – кто намеренно, а кто и без умысла. Вот почему мы разговариваем со своими женами и подружками, да и вообще на скользкие темы из-под стола. Заранее ведь не угадаешь, кто разнесет о тебе всяческие слухи. В большинстве случаев торчать под столом – на Уолл-стрит самое обычное дело.

В ту пятницу шум стоял совсем оглушительный. Я говорил по телефону с клиентом – не просто каким-нибудь, а с Палмером Кинкейдом. Я не слышал собственных мыслей.

Скалли, громогласнейший фондовый брокер в мире, орал, срывая связки и выпучив глаза, на Пэтти Гершон, вполне способную постоять в таких прениях за себя. Надо воздать ей должное, Пэтти горлом не берет. Обычно. Ее оружие – коварство, она просто-таки воплощение тарантула на высоких каблуках.

Однако на сей раз верх взяли децибелы. Каждый брокер и ассистент по продажам в зале глазел на перебранку. Она становилась все громче и яростней.

Скалли: «Держись подальше от моего клиента!»

Мать-перемать.

Гершон: «Лоуэлл просил меня разгрести твой бардак».

Мать-перемать.

Матюги летали туда-сюда. А я не мог расслышать Палмера, своего клиента и наставника, человека, который провел меня в Гарвард. Он открыл все двери. Сказочно харизматичный, прозорливый тренер, ведущий команду через череду побед без конца и края. По крайней мере, так мне всегда казалось.

До сих пор.

– Мне нужна твоя помощь, – голос у мужчины дрожал. Ни намека на его обычную самоуверенность. Сбитый с толку, робеющий, он растерял ее напрочь.

Палмер, которого я знал, мог быть то бархатным и вкрадчивым, то вдруг преобразиться в непобедимого, даже безжалостного переговорщика. Он был классическим чарльстонским бизнесменом – сплошь обаяние и улыбка, как с рекламы ортодонтолога. В нашем захолустном городке он шел в гору, отхватывая самый лакомый кусок в каждой сделке.

Поймите меня правильно. Палмер был справедлив и честен. Союзников у него имелось тьма-тьмущая, и я являлся одним из них. На том и остановимся. Разыгрывая из себя доброго самаритянина, 200 миллионов долларов застройщику не заработать.

Он был невозмутим. Два десятка лет я восторгался грацией, с которой он держался под огнем. Вокруг могли бесноваться все демоны ада, а он приглашал в свою контору, чтобы поболтать о семье. Палмер никогда не торопился.

Но не сегодня. Эти четыре слова – «Мне нужна твоя помощь» – в его устах звучали, как тарабарщина.

– Скажите только, какая, – я тревожился о своем друге. Мне хотелось, чтобы Скалли и Гершон заткнулись.

Поначалу Палмер не ответил. Потянулась секунда за секундой. Молчание стало мучительным. Когда же он наконец заговорил, я ожидал какого-то объяснения такой перемены в его поведении.

Не тут-то было.

– Проклятье, Гроув! Что там творится?! – Очевидно, шум достал и его.

– Подождите тридцать секунд, ладно?

– Конечно, как скажешь.

– Тридцать.

Поставив Палмера на ожидание, я ринулся к Скалли. Его лицо было краснее арбуза, жилы на шее вздулись – толстые и жирные, как синие садовые шланги.

Он перестал орать на Гершон, да и та тоже взяла тайм-аут. Оба воззрились на меня, разинув рты от моего напора. Равно как и 147 остальных брокеров и восемьдесят с чем-то ассистентов по продажам, рассеянные по залу. И вдруг наступило абсолютное безмолвие – затишье перед бурей.

Послушайте, я вовсе не такой уж и крупный. Около шести футов ростом, и моя девушка говорит: «Гроув, тебе бы не повредил еще десяток фунтов». Меня можно запросто принять за рыжеволосого Лэнса Армстронга[3]3
  Лэнс Армстронг – американский велогонщик, единственный, кому семь раз удалось финишировать в общем зачете Тур де Франс первым. Когда же он разоткровенничался о том, что пользовался допингами, но сумел ни разу не попасться, то возмущенными судьями (а судьи кто?) был лишен всех титулов и предан общественному порицанию. В спортивных кругах вопрос о его анафеме трактуют далеко не столь однозначно. И вообще, если так пойдет и дальше, допингом начнут считать конфету, съеденную перед стартом. Пожалуй, без лишнего пафоса, но очень доходчиво ситуацию изложил Ант Скаландис в рассказе «Последний спринтер».


[Закрыть]. В подобных ситуациях срабатывают не мои габариты; быть может, даже не мои слова.

А настрой. Когда меня зашкаливает, я преображаюсь в таран в человеческом обличье. Становлюсь беспощадным, наглым, способным расплющить каждого, кто встанет на пути. Я забываю про свои хорошие южные манеры. Нрав у меня тот еще.

– Чего тебе?! – рявкнул Скалли, демонстрируя больше бравады, чем мозгов, удивленный тем, что кто-то отрывает его от яростной перебранки. Он отвел взгляд, мельком нервно сверкнув глазами – и игра окончена. Я его сделал.

Пэтти не сказала ничего, что для нее характерно. Она более коварна.

Нарочито медленно я подался вперед и стиснул плечо Скалли достаточно крепко, чтобы донести мысль. Шепнул ему кое-что на ухо – настолько тихо, что больше никто не слышал. Даже Гершон. И без злобы, потому что убежденность в десять раз эффективнее.

Глаза мужчины широко раскрылись, в них проглядывало тревожное выражение. Громогласнейший в мире фондовый брокер лишился голоса напрочь. Но лицо его задергалось, а лоб наморщился, как у напуганного кролика.

– Что ты сказал?

Отвечать незачем. Я буровил Скалли взглядом, пока он не опустил глаза снова. Хитрость в подобных ситуациях в том, что угрожать надо лишь единожды. Действуй, как взведенный курок – методично, с полной уверенностью в исходе и готовностью сработать в любой момент. Стоит повториться – даже просто бросить взгляд на Пэтти – и чары рассеются.

Тридцать секунд – целая вечность, когда разносишь чью-то самоуверенность в пух и прах. Скалли потребовалось менее двадцати, чтобы поддаться моему воздействию.

– Давай возьмем переговорную, – сказал он Гершон.

Та с озадаченным видом помахала руками и пошла за ним.

– Что он сказал?

Они покинули помещение. Брокер, пытавшийся реанимировать чувство собственного достоинства, шагал во главе.

– Извините, Палмер. – Вернувшись к телефону, я уже не стал забиваться под стол. – Так в чем дело?

Но было поздно. Он витал мыслями где-то еще.

– Я позвоню в понедельник, Гроув.

– Разве вам больше не нужна помощь?

– Дай мне отсрочку на выходные, чтобы все обдумать.

– Обдумать что?

– Ничего такого, чего нельзя уладить в гавани, – сказал он – не так уж уверенно, но уже возвращаясь к своей обычной харизме. Палмер забыл о хороших южных манерах сильнее, чем половина Чарльстона когда-либо узнает. – Ты еще встречаешься с Энни?

– Когда удается.

– Привози ее на обед. Надо бы с ней познакомиться.

Это еще что значит?

– Позвоню в понедельник, – повторил Палмер.

И положил трубку, а я совершил величайшую ошибку в жизни, не запрыгнув на ближайший авиарейс до Чарльстона.

Глава вторая

Чарльстон, Южная Каролина

Повесив трубку, Палмер окинул взглядом свой кабинет. Дощатые полы – идеальный холст для россыпи персидских ковров. Сосновые панели стен, изъеденные многими поколениями древоточцев, импортированы из Англии. Да и антикварная мебель сработана еще до начала двадцатого века. Казалось, все в комнате, включая и самого хозяина, льнуло к воспоминаниям о лучших временах.

Стены покрывали десятки фотографий. На них был Палмер – одутловатое лицо и блестящие глаза. Волосы либо светло-русые, либо седые, в зависимости от его возраста. Вот он обменивается рукопожатием с Биллом Клинтоном в президентской библиотеке в Литл-Роке, вот задушевно беседует с мэром Чарльстона, а вот – трапезничает с папой Бенедиктом XVI где-то в сердце Ватикана. Все снимки воспевали легендарное прошлое. Но сейчас мысли бизнесмена были далеки от политики, больших денег или недавних лет, наполненных благотворительной деятельностью.

Мужчина серьезно тревожился о близких. Его тридцатитрехлетняя дочь Клэр умна и красива, но снова не замужем и разгуливает по жизни, будто волшебная лоза для неудачников. Брак ее оказался катастрофой эпического масштаба. Единственная хорошая новость заключается в том, что под перекрестным огнем не оказалось ни единого ребенка.

Эшли Кинкейд, первая жена бизнесмена, умерла, когда дочь была еще совсем юной. Он никогда не представлял жизни без женщины, которую любил со времен учебы в Высшей школе имени епископа Ингланда[4]4
  Высшая школа имени епископа Ингланда (Bishop England High School) – по советскому (и светскому) уровню образования школа весьма средняя. Соответствует образованию, которое получали после восьми классов (до отмены восьмилетнего образования). Правда, в отличие от Ингланда, в нашей школе римско-католической промывки мозгов не делали, скорее наоборот. Что не помешало некоторым после перемены ветра вдруг проникнуться истовой набожностью. Ибо, кто хочет душу свою сберечь, потеряет ее.


[Закрыть]. И теперь то и дело мысленно обращался к ней. Ему хотелось все обсудить, спросить совета. Но заодно он испытывал облегчение от того, что она не видит его крушения.

Вторая жена Палмера, на двадцать семь лет моложе, женщина совершенно иного склада, настоящая штучка в наилучшем смысле. ДжоДжо – любящая и страстная, одна из тех, которые притрагиваются к каждому, кончики пальцев в их общении играют огромную роль. Она подвижна и переменчива, как ртуть – порождение пламенной латинской ДНК. Швыряется деньгами, как пьяный моряк, но Палмеру до того и дела нет. ДжоДжо наделена умениями и талантами, как ни одна другая из женщин, каких он когда-либо встречал.

Перед ним стоял Фаустов выбор, то бишь никакого выбора. Мысль об этом обратилась в сущую пытку, пожирающую мозг, будто огненные муравьи. Если Палмер поступит по совести и расколется, ДжоДжо и Клэр отправятся за решетку. Он тоже, но не суть важно. Если же он будет держать рот на замке, неизвестно, что произойдет. Последствия могут оказаться несравненно хуже, чем пара-тройка лет в тюрьме.

В самом деле. Поди скажи, на что способны его «партнеры». Когда-то они выставляли себя его союзниками. Но играли по другим правилам, и Палмер стал помехой. И понимает это. И они понимают. А в их мирке это означает, что его можно пустить в расход.

Мужчина слышал биение собственного сердца. Чувствовал, как пот стекает по лбу. И чуял запах собственного страха.

Да что ж они за люди?

* * *

Фонд Пальметто[5]5
  Пальметто – уж не знаю, совпадение это или намеренно подгаданное автором название. В одноименном фильме герой занимается разоблачением коррупционной схемы, за что сам же и погорел.


[Закрыть] некогда сулил большие надежды. Это детище Палмера, его дар Чарльстону. На этом здании он не экономил, хотя экономия – основной принцип застройщиков. Благодаря ей небольшой выделенный бюджет легко растягивается. Но серьезные проблемы могут возникнуть у тех, кто будет принимать такой дом или жить в нем.

Те дни миновали.

Палмер заработал свои деньги – достаточно, чтобы содержать не одно поколение Кинкейдов. И теперь искал отпущения грехов. Фонд Пальметто сулил стать его дорогим наследием, которое со временем можно так приумножить, что оно оправдает любые не самые честные дела. Эта организация была чем-то большим, нежели просто трастом, образованным с помощью вороха юридических документов. Она была живым, дышащим существом. И открывала ему путь в бессмертие.

Являя собой источник благотворительности, Фонд Пальметто служил всем, кому мог понадобиться. Он принимал пожертвования и давал субсидии сообразно пожеланиям дарителя. Оказывал бухгалтерские, инвестиционные и административные услуги. Давал любым семействам возможность заниматься благотворительностью в течение сколь угодно длительного времени без досадной возни с бумагами. Палмер пожертвовал первые 10 миллионов долларов и обещал, что потом будет еще более щедрым.

И вот теперь его мечта вернуть долг обществу и помочь другим поступить точно так же превратилась в издевательство. В насмешку, о которой никто и не догадывается. В то самое время, когда мир бизнесмена рушится на глазах, весь Чарльстон чествует Кинкейдов, потому что снаружи все выглядит прямо лучше некуда.

В местных кругах имя Палмера стало синонимом великодушия. Репутация мужчины превзошла все возможные пределы. В качестве председателя совета попечителей Фонда Пальметто он подписывал все чеки до единого – будь то его собственные дары или исполнение пожеланий других филантропов.

Взять хотя бы пожертвование 100 тысяч долларов Чарльстонскому колледжу: Дарлен Симпкинс предпочла остаться анонимной, так что он направил ее дар через Фонд Пальметто. Палмер подписал чек, отозвавшийся благодарственным письмом директора колледжа по развитию, написанным собственноручно. То же самое и с Фестивалем Сполето, Мемориалом Холокоста на Мэрион-сквайр, не говоря уж о нескольких десятках прочих некоммерческих организаций по всему городу. Все это были благие деяния. И Палмер с радостью принимал благодарности, хотя сам непосредственного отношения к дарениям не имел.

Впрочем, и его семейство на дары не скупилось. Именно деньги Кинкейдов создали критическую массу в Фонде Пальметто. ДжоДжо недавно завершила реконструкцию Собора Св. Иоанна Крестителя. Палмер финансировал новое крыло Аквариума Южной Каролины. А Клэр занялась благотворительностью в Чарльстонском библиотечном обществе. Местные жители воспринимали организацию Палмера как защиту их жизненного оплота – южные манеры, оштукатуренные дома, традиционный стиль жизни – от любых веяний нового.

Скоро всеобщему признанию придет конец, понимал Палмер. Если просочится хоть словечко, весь город будет презирать Кинкейдов и шептаться у них за спинами. Не без труда он вскарабкался на ноги и заковылял через холл к кабинету дочери, чувствуя навалившееся на плечи бремя всех своих шестидесяти шести лет до последнего.

Как же мог я свалять такого дурака?

Клэр – вице-президент Фонда Пальметто по развитию. Ее дело – выявлять семьи, готовые расстаться хотя бы с 5 тысячами долларов, и помочь им направить свои пожертвования на медицинские исследования, на поддержку социально незащищенных детей – да куда угодно.

С жертвователями она держится искренне и пылко, заставляя их раскошеливаться по полной программе. Она заставляет семьи поверить в мощь благодеяний. Растолковывает им, насколько важна культура филантропии в семейной жизни. Клэр Кинкейд верят абсолютно все.

Друзья Палмера частенько говаривали, что она станет «потрясающей мамой», и эта высочайшая похвала не могла его не радовать.

– До понедельника, солнышко, – собрав всю волю в кулак, он разыграл хорошую мину.

Бросив взгляд на часы, Клэр нахмурилась с наигранным неодобрением.

– И куда же это вы направились, мистер?

Палмера всегда изумляло, как его дочь умудряется сохранять свежесть – и в одежде, и в настроении – на протяжении всего душного сентябрьского дня. Шелковистые каштановые волосы средней длины аккуратно уложены. Взгляд добрый, ни капельки не осуждающий. Кожа гладкая, без изъянов. Заботы и тревоги светской жизни словно не коснулись дочери. С возрастом она становится все более обходительной, как и ее мать, всегда находившая теплое слово для каждого.

– Отплываю вечером на «Забияке», – он утер лоб платком.

– О, забавно. А мне можно?

– Не сегодня, солнышко.

– У Микки я и спрашивать не буду, – настаивала она, чувствуя себя чуточку уязвленной.

Последний дружок Клэр – сущий индюк. Палмер скорее перерезал бы себе вены, чем провел с этим субъектом в море хоть пять минут. Но удержался от соблазна высказать нелестный комментарий.

Улыбнувшись с сияющим взором, хотя под ложечкой мучительно засосало, Палмер покачал головой.

– Он тоже не приглашен.

– Что-нибудь не так?

– Не-а.

Клэр помедлила. Ответ отца прозвучал чересчур беззаботно, чтобы успокоить ее.

– Ты что-то не в себе.

– Сегодня вечером мне надо капельку простора.

Этажом ниже Палмер наведался в кабинет ДжоДжо с высокими потолками и стенами насыщенного шоколадно-коричневого цвета. Ее такса Холли, наделенная душой крупного пса, втиснутой в крохотное тельце, подскочила и обнюхала ботинки Кинкейда, молотя хвостом, как ненормальная.

ДжоДжо сидела на мягкой кушетке, обтянутой красным чинцем, подобрав под себя ноги, обутые в туфельки Джимми Чу, и тараторила в микрофон гарнитуры по-испански с такой скоростью, что Палмер даже не мог разобрать, где кончается одно предложение и начинается следующее.

Он изучал этот язык на протяжении всех старших классов. И не раз убеждался, что только потратил время впустую. Порой ДжоДжо поддразнивала его, с непроницаемым видом произнося протяжным, неспешным испанским, который приберегала для иностранцев: «Usted habla español como un gringo»[6]6
  Usted habla español como un gringo (исп.) – Вы говорите по-испански, как гринго.


[Закрыть].

Увидев его, ДжоДжо спрыгнула с кушетки, вонзив в пол четырехдюймовые каблуки. Не прерывая разговора по телефону, не сбившись со слога, не приостановившись даже на долю секунды, Палмер одними губами выговорил: «Я иду в море», – после чего она поправила мужчине волосы, сдвинула гарнитуру и смачно поцеловала в губы.

ДжоДжо утерла с его губ следы «Малинового румянца» – своего любимого оттенка губной помады. Ее искусное прикосновение граничило с любовной лаской, хотя на самом деле просто выражало привязанность.

– Qué pasa? Qué pasa?[7]7
  Qué pasa? (исп.) – В чем дело?


[Закрыть] – Эхом откликнулась она в микрофон, счастливая и возбужденная, не в силах сдержать свой энтузиазм.

Вместе они являли странную парочку. И дело не столько в возрастной разнице: ДжоДжо тридцать девять, а у него протез тазобедренного сустава. Дело в том, как они шагали по жизни. Палмер – классический южный джентльмен, никогда не суетящийся, всегда неспешный и методичный, словно Земля готова придержать свое вращение, пока он ее не нагонит. Она же – подвижная, трогательная, говорливая и соблазнительная.

На миг ДжоДжо сфокусировалась на Палмере. Он увидел, как по ее золотисто-кофейному лицу промелькнула озабоченность, и темно-карие миндалевидные глаза дамы тревожно распахнулись. Палмер широко улыбнулся, как будто заключая соглашение, и ласкал ладонью щеку ДжоДжо, пока она снова не воссияла и испуг не скрылся без следа.

С этим он и направился на Брод-стрит, навстречу чарльстонскому вечеру, все еще напоенному волглой жарой в 5:30 вечера. Лишь раз он бросил взгляд через плечо на свое здание – желтая штукатурка, большие сводчатые окна, – которое окрестил «нашей мировой штаб-квартирой» лишь отчасти в шутку.

Теперь же при одной мысли о Фонде Пальметто к горлу подкатывала тошнота. Находиться там – сущая пытка, атмосфера полна жалоб и прочих глупостей. Уйти оттуда – ничуть не лучше. Потому что снаружи дом благих намерений Палмера больше смахивает на надгробие, чем на попытку искупления грехов. Судя по всему, эпитафия должна гласить:

«Вот здесь-то Кинкейд и облажался».

* * *

Было 9:30 вечера.

Солнце уже село. Морской бриз прогнал дневную жару, а прилив утопил болотный смрад булькающего ила. Не было ни москитов, ни каких-либо других насекомых, упивающихся превосходством в воздухе над Чарльстоном. «Забияка» покачивался в океанской люльке, плеск воды гипнотизировал. В такую ночь легко забыть день минувший.

Палмер смотрел на вантовый речной мост через Купер, переводя взгляд от устоев моста и мельтешения дорожного движения наверху к мягкому свету месяца. Его легкие упивались солоноватым воздухом, а уши – симфонией моря и благовестом бакенов, перекликающихся в гавани по ночам.

Через какое-то время взгляд мужчины опустился к поверхности океана. Он загляделся на дельфинов, они изредка вырывались на поверхность, увидел, как мелкая серебристая рыбешка будоражит воду в отчаянной попытке улизнуть от хищников. Нет, он ни за что не поднимет якорь и не пойдет домой, во всяком случае, в ближайшее время.

Теперь, прикончив уже полбутылки, Палмер плеснул себе еще стопку «Дикой индейки». Опрокинул ее в себя и вытер рот тыльной стороной кисти. По горлу в желудок скатилась волна обжигающей жидкости.

Алкоголь – «Адвил»[8]8
  Адвил – болеутоляющее при воспалениях.


[Закрыть] для глупости.

От фунта крупных креветок, сваренных Палмером на обед, осталась еще пара штук. Он очистил одну, выбросил голову и панцирь в воду, а креветку кинул в миску со своим специальным соус-коктейлем.

Потребовалось ровно три попытки, чтобы довести до совершенства формулу, представляющую собой не что иное, как фирменное блюдо Кинкейда с добавлением хрена и соуса Питера Люгера для стейков. При воспоминании о том, сколько людей предлагали купить его рецепт за деньги, мужчину просто смех разбирал.

Звезды и открытый небосвод улучшили настроение. За решеткой он лишится этой безмятежности, качки и соленых ароматов моря, призрачного силуэта Чарльстона, чуть тронутого лунным светом.

Может, ему не доведется видеться с ДжоДжо и Клэр целый год, а то и несколько – смотря как повернутся события. Он не представлял, какое решение примет суд. Но чем больше пил, тем меньше его заботило, что будет дальше. Настало время защитить свою жену и дочь. Любой ценой.

Истина в «Дикой индейке».

В понедельник он позвонит адвокату. Бросится на меч и примет удар на себя. Уклоняться от закона – недопустимый риск, идти на который, поставив на карту безопасность близких, Палмер отказывался.

А потом он позвонит Гроуву. Этот парнишка расхлебал каши больше, чем составит изрядная толика его проблем. Вот кому Палмер может довериться – он смекалистый и очень надежный, хоть и малость медлительный, чтобы действовать самому.

– Делай, что можешь, и наплевать на трудности, – заметил Палмер, не обращаясь ни к кому в частности.

– Разве пристали такие речи доброму католику?

Палмер чуть не выпрыгнул из собственной кожи. Рывком обернулся к каюте. И от увиденного ему стало дурно.