Текст книги "Траст"

Глава шестая

Нью-Йорк

Понедельник

– Гроув, ко мне в кабинет.

Час был ранний, еще до звонка к открытию, и именно так нынешний босс вызвала меня к себе. Никаких расшаркиваний. Ничего вроде «Как провел выходные?». Я не знал, чего ждать – похвалы или порки.

Нынешний босс.

Как слышится, так и пишется. За последние десять лет надо мной сменились четырнадцать управляющих. Я бы назвал их вымирающим видом, да только несть им числа. Последний – Курц – сменял СКК на «Морган Стэнли». Мы называли его ПМС[15]15
  ПМС – предменструальный синдром со всеми его прелестями.


[Закрыть] – не только за импульсивные решения, но и из убеждения, что он избыточное звено, предмет ненужных затрат.

Уходя, Курц разослал электронное письмо, что-то на предмет поиска «новых задач» и благоговейных воспоминаний о «добрых друзьях из фирмы». Вот же образина. Парнишка сам себя закатал в асфальт. В новой конторе он не остановится ни перед чем, только бы скушать нас с кашей.

Десять лет. Четырнадцать боссов.

Кэти Андерс – номер четырнадцатый. Проработала всего-то десять дней, я и привыкнуть к ней еще не успел. Но достаточно долго, чтобы мои коллеги в Отделе Обслуживания физических Лиц окрестили ее «Памелой Андерсон». Прозвище не так уж косвенно намекало на расстегнутые пуговицы на ее переполненных телесами блузках.

– Что вы сказали Скалли в пятницу?

С места в карьер. Андерс слышала наши пререкания. Она являла собой воплощение деловитости, никакой сладкоречивой бредятины, отточенной Курцем до совершенства. Мне нравятся боссы, высказывающиеся напрямую – хоть мужики, хоть бабы. Жизнь это сильно упрощает.

– Я намекнул, что у него могут возникнуть карьерные проблемы.

– Как?

– Я сказал, что у меня на линии Перси Филлипс.

– А-а. – Откинувшись на спинку кресла, она нахмурилась.

– И что он хочет знать, кто вопит «Пошла в задницу» каждые пять секунд.

Внезапно Андерс постиг приступ гипертиреоза[16]16
  Приступ гипертиреоза – очень богатая метафора. Чтобы получить о ней полное представление, стоит ознакомиться со следующими симптомами: «При гипертиреозе, независимо от его причины, все процессы в организме ускоряются. Сердце бьется сильнее и быстрее, иногда развиваются нарушения ритма, и человек жалуется на сердцебиение; часто повышается артериальное давление. Многие больные гипертиреозом даже в прохладной комнате ощущают жар. Кожа становится влажной из-за обильного потоотделения, наблюдается мелкий тремор рук… Гипертиреоз может сопровождаться и глазными симптомами: появляется отечность век и отек периорбитальной клетчатки, в результате чего глаза кажутся выпученными (экзофтальм). Характерно также обильное слезотечение, раздражение глаз и патологическая чувствительность к свету. Иногда кажется, что больной смотрит не мигая». И все это всего в двух словах.


[Закрыть]. Уж так Перси действует на людей. Наш CEO – исполнительный директор – вошел в легенды не только потому, что создал СКК с чистого листа, но и благодаря молниеносности своих решений. Однажды он выставил фондового брокера за дверь по интеркому во время аналитического селекторного совещания в рамках всей компании. Какой-то злосчастный новичок имел глупость проговориться о чем-то прессе.

– У меня могут быть проблемы? – на лицо Андерс набежала тень. Она провела по верхней губе согнутым указательным пальцем, и я сделал мысленную пометку, что надо запомнить этот нервный тик.

– С чего вы взяли?

Я был чересчур заинтригован, чтобы объяснять, что на линии у меня висел Палмер. Что я пошел бы на что угодно, только бы заткнуть пасти Скалли и Гершон, даже если бы потребовалось выхватить его шелковый носовой платок «Гермес» за 125 долларов и загнать им в глотки.

Скалли поверил в пятницу моей байке о Перси в точности по той же причине, по какой Андерс поверила ей сейчас. Я обслуживаю нашего CEO. Он стал моим клиентом пару лет назад, когда я подсчитал свои месячные расходы и решил, что лучше пока остаться в фирме. Тогда я осерчал в последний раз, пригрозив уволиться. Андерс знала, что Перси – мой клиент. Как и каждый брокер на нашем этаже. Слухи в СКК разносятся далеко.

– Перси непредсказуем. Двое брокеров в мою смену потеряли контроль над собой. А вы хотите знать, в чем проблема у меня?

Мне следовало признаться, что на линии был Палмер. Но Андерс была не в духе, и я подумал: «А стоит ли надрываться?»

– Насчет Перси не волнуйтесь, – заявил я, пустившись по кривой дорожке корпоративной реальной политики и напуская на себя вид, будто обладаю большим влиянием на нашего CEO, чем на самом деле. – Я прикрываю вам спину.

– Спасибо, – она продолжала поглаживать верхнюю губу согнутым указательным пальцем. – В последнее время он заводится с пол-оборота, правда?

– Кроме шуток, – согласился я, учуяв, что она собирается сменить тему.

Андерс взглядом указала на дверь. Встав, я закрыл ее и вернулся на место. Она же подалась вперед с заговорщицким видом – дескать, только между нами. Ее поза, уж простите, являла собой вековечное воплощение босса, стригущего купоны.

– Вы с Перси говорили о чем-нибудь еще?

– Как обычно, – осторожно заметил я.

В беседе наметилось нечто многообещающее.

– Значит, вы знаете, что происходит?

Ясно было одно. Андерс заподозрила нечто крупное, целящее на первую страницу «Уолл-стрит Джорнел». Но не догадывается, что именно – иначе не задала бы подобный вопрос. Я придерживался плана, делая вид, что знаю больше, чем на самом деле, и выжимая из нее все, что известно ей.

– Перси делится со мной уймой конфиденциальных сведений.

– Об СКК?

Я вглядывался в Андерс, исследуя ее любознательность, ее проницательность. Она выуживала сведения, гадая, не раскрыл ли мне CEO какое-то крупное стратегическое решение.

С чего бы?

Не то, чтобы мы трепались о корпоративных планах СКК. Но мои взаимоотношения с Перси не помешали мне напустить на себя важный вид.

– Ничего такого, что я мог бы процитировать.

– Ха! Так я и знала, – возликовала она. – Все эти перешептывания. Разговоры за закрытыми дверьми. Люди замолкают, увидев вас в зале. Вы же знаете, Гроув, происходящее в этой комнате остается в ее стенах. Верно?

Скажи это тринадцати менеджерам, предшествовавшим тебе.

Короткий стук в дверь спас меня от ответа. Обернувшись, я увидел экзотические темные черты и непокорную волну курчавых черных волос Золы Манчини – моего партнера уже на протяжении двух лет. Вместе мы управляем суммой свыше 5 миллиардов долларов.

– Извините, что помешала, – Зола повернулась ко мне. – Клэр Кинкейд на проводе. Настаивает, чтобы я разыскала тебя.

Дочь клиента всякий раз побивает босса, чующего беду. Встав, я спросил у Андерс:

– Можем мы договорить позднее?

Вызов странный. Клэр позвонила мне в контору. Попросила Золу отловить меня. Я вспомнил последний раз, когда мы виделись. При скверных вестях три года назад. И у меня зрело ощущение, что новости будут скверными и на сей раз.

Клэр Кинкейд – моя Дейзи Бьюкенен[17]17
  Героиня романа Скота Фицжеральда «Великий Гэтсби».


[Закрыть]. Не то чтобы она была избалованна и поверхностна, как фицджеральдовская сирена из Уэст-Эгга. Она слишком добра. Никто ни разу не обвинил ее в том, что она мелкая соплячка, у которой денег больше, чем сердца.

Если Клэр чем и выделялалась в старших классах, так это тем, что была дружелюбна донельзя. То тусуется с крутыми парнями, то болтается с очкариками. А после хорошо отзывается о каждом. В своих мнениях дочь Палмера была сдержанна и элегантна, сущая Мадам Посол.

От безупречности мне не по себе. Я предпочитаю видеть у друзей изъян-другой. Порой дипломатический политес Клэр доставал меня до печенок – что сулило проблемы скорее мне, чем ей. Когда мы учились в Епископа Ингланда, нашей средней школе высшей ступени в Чарльстоне, мне частенько хотелось, чтобы она сломалась и сплетничала, как все мы остальные.

Однако Клэр не рисковала. Никогда не обращалась ни против кого. И уязвимой ее делала как раз душевная щедрость. Она буквально разрывалась на части, чтобы наладить сердечные отношения со всеми. Она была союзником для каждого, но не была ничьим другом. И все же поверхностной я бы ее не назвал. Более уместным будет слово «недоступная».

Позвольте объяснить.

Историческая часть Чарльстона расположена у слияния двух рек. Эшли и Купер сталкиваются и истекают в гавань, граничащую с Атлантическим океаном. Там много длинноногих цапель с изогнутыми шеями, которые охотятся в заводях на рыбу день-деньской. Эти воды – нечто большее, нежели просто жилье для креветок и крабов, дельфиньих стай, косяков кефали и красных луцианов, а порой и аллигатора-другого. Это стены, естественные барьеры, защищающие образ жизни, выстоявший свыше трехсот лет. Если ты не с полуострова Чарльстон, то значит, ты чужеземец.

К югу от Брод[18]18
  К югу от Брод – Брод-стрит – одна из главных улиц города, южнее которой располагаются аристократические районы. Что любопытно, аббревиатура этих слов (South of Broad) – SOB – заодно служит эвфемизмом для выражения «сукин сын» – son of a bitch.


[Закрыть] находится богатый уголок исторической части. Дома – священные реликты, многие из них построены в восемнадцатом веке из красного дерева и кирпича – материалов, способных выстоять перед ураганами, термитами и прочими природными напастями. Местные жители гордятся, что передают образ жизни из поколения в поколение. Если твоя семья не прожила там минимум последние сто лет, с тобой вряд ли будут знаться.

Есть еще Южная Бэттери-стрит – улица к югу от Брод, запечатленная на всех туристских фото, та самая, где находятся массивные особняки, фасадами обращенные к местной гавани. Я слышал, как ее называют «Высокая Бэттери», потому что в районе, где живет элита, эта улица считается священной. Место обитания capo dei capi[19]19
  Capo dei capi (il capo dei capi) – вождь вождей, титул дона Корлеоне.


[Закрыть]. Местные жители – владыки Чарльстона.

Подрастая, Клэр была следующей в очереди на престолонаследие. Больше денег. Лучше внешность. Красивее тело. Довольно половых феромонов, чтобы отроки позабыли о всех полуодетых голливудских барышнях. Каждый подросток в старших классах втайне воздыхал по ней. Уж я-то точно. Клэр была выше ростом и атлетичнее, чем все остальные девушки в школьной сборной, и сложена слишком хорошо, чтобы когда-нибудь эволюционировать в одну из анорексичных королев с бюстом нулевого размера, разгуливающих по Манхэттену. Ей было дано все.

Я вырос на базе ВВС. И когда мой отец демобилизовался, мы перебрались в деревенский дом с тремя спальнями в районе, прозванном «К западу от Эшли». Южная Бэттери… Впрочем, хватит. Нам было далеко до «К югу от Брод». Далеко даже до полуострова.

Перевод: O’Рурки были чужаками.

Как ни любезна была со мной Клэр Кинкейд, я так и не решился поддаться школьной влюбленности и пригласить ее на свидание. Слишком уж велика казалась дистанция между нами – близкая к кастовой система отношений между жителями юга, а еще миль восемь владений крабов-скрипачей вдоль реки Эшли.

Виделись мы с ней постоянно – на занятиях по анатомии и психологии и на паперти перед собором каждое воскресенье после мессы. Однажды я подвез девушку домой после вечеринки – я, назначенный личным шофером Дейзи Бьюкенен, когда ее штатный бойфренд сомлел на заднем сиденье BMW Палмера. Но у нас тогда не было дружбы. Однако спустя много лет после окончания школы я взял реванш.

Вы поняли, о чем я.

Это случилось три года назад, на похоронах моей жены и дочери. Клэр долго обнимала безутешного вдовца, и когда объятия разжались, утерла слезы с моей щеки. Стоя там, одетая в несколько оттенков угольно-черного, она впилась в меня взглядом. Ее глаза казались черными фарами.

– Ты в порядке, Гроув?

Клэр не позволила мне отвести взгляд. Она хотела выслушать все до конца. Как мы с Эвелин познакомились в колледже. Какой была наша дочь Финн. И как они попали в аварию на I-95, направляясь в Нью-Хейвен.

Гребаные восемнадцатиколесники.

Я напустил на себя невозмутимый вид перед Клэр, благодарил всех за приход на похороны, лишь затем, чтобы как можно скорее спрятаться куда-нибудь и предаться воспоминаниям о жене и дочери.

После похорон она звонила несколько раз. Тревожилась обо мне. Спрашивала, как я себя чувствую. И ничего толком не услышала, потому что я поднаторел в тонком искусстве ухода от ответа:

– Шикарно.

– Чудесно, а ты?

– Сон наяву.

Уж такова моя профессия. Говоришь о деньгах. Растолковываешь риски. Отпускаешь пару-тройку ехидных шуток об инвестиционных банкирах, о дерьме, которое они стряпают, и можно абстрагироваться от реальности, когда мозги в ступоре от горя.

Задолго до того, как у нас с Энни что-то возникло, мне протянула руку Клэр. Но шанса близких отношений мне ни разу не выпало – по причинам, непостижимым по сей день. Может, на горизонте еще маячил ее бывший захребетник-муж. Не помню.

* * *

Дурные предчувствия отправляют время на скамейку штрафников. Ты смотришь из-за боковой. Все видишь в замедленном движении. Секунды прекращают свой бег. Ты застываешь. И больше всего из себя выводят догадки, тревоги и ожидание.

Когда Зола сказала, что Клэр ждет на линии, я рванул к своему рабочему месту, как спринтер. Пока добрался до телефона, схватил трубку и вдавил мигающий зеленый огонек, прошло лет десять – вернее, так показалось. В душе я прямо криком кричал: «Что стряслось?!»

Но взял себя в руки и скрыл тревогу.

– Как ты?

– Не так, чтобы очень, – голос Клэр дрожал, вибрирующий тембр казался незнакомым. Будто у диктора CNN возникла вдруг чарльстонская тягучесть.

– Дело в папе, верно?

Вопрос удивил Клэр: как это мне с ходу удалось разгадать причину ее звонка? Где-то в глубине души я уповал, что у Палмера все в порядке.

А затем она подтвердила опасения встречным вопросом:

– Откуда ты знаешь?

Комната вокруг меня закружилась.

– Что стряслось?

– Сегодня утром тело отца вынесло на берег.

Зола, следившая за моими глазами, подкатилась на кресле и погладила по руке. Я чувствовал дыхание своей напарницы, свежее и теплое. Влажное, как разогретое полотенце, утирающее лицо. Она поняла, что стряслась беда. И, ни слова не проронив, поведала: «Я с тобой».

Но мысленно я был далеко и от Золы, и от гула Отдела обслуживания физических лиц. Я вернулся в свой внутренний мир – постапокалиптический, черный, обугленный, промозглый, где я провел восемнадцать месяцев, занимаясь самобичеванием за то, что прозевал обратный рейс до Нью-Йорка. Это я должен был привезти Эвелин и Финн в наш домик в Наррагансетте. А теперь что-то стряслось с Палмером – человеком, чей голос был полон тревоги всего три дня назад.

Моя вина.

– Я говорил с Палмером в пятницу.

– Он отправился на яхте, но так и не вернулся. – Клэр начала всхлипывать.

Ее слова показались странными.

– Палмер – отличный яхтсмен.

– Полицейские сказали, что он пил. Они думают, что гик[20]20
  Горизонтальная перекладина, скрепленная с нижней частью мачты.


[Закрыть] «Забияки» ударил его по голове.

Он слишком молод. Я почувствовал, как глаза наполняются слезами.

– Папа велел позвонить тебе первому, если с ним что-нибудь случится.

– Буду в Чарльстоне ближайшим рейсом.

– Не знаю, что делать.

Захотелось обнять Клэр по телефону. Жена и дочь… Уж слишком хорошо я знал, каким ранимым делает человека утрата.

– Мы с этим справимся. Обещаю.

– Папа сказал, что ты – его «тысячный». Ты знаешь, о чем он?

Я знал, будьте покойны. Вот тут-то я и не выдержал. Лицо Золы исполнилось сочувствием. Как и Хлои. Она наш ассистент по продажам. Обе видели слезы, заструившиеся по моим щекам. Трудно выглядеть стоиком, если ты не рожден в железной маске.

Глава седьмая

Брокерский зал СКК

Повесив трубку после разговора с Клэр, я первым делом позвонил Энни. Именно так. В те восемнадцать месяцев отчаяния эта женщина спасла меня. Мы вместе уже два года, и я в полном порядке.

Энни стремительно несется по жизни, постоянно на грани эмоционального взрыва. Не из-за нрава. Дело в ее энергии. Именно это мне в ней и нравится больше всего. Она ничего не держит в себе. Мнения, эмоции – будь то радость или печаль, и сверхъестественная наблюдательность, умение подмечать детали, упускаемые большинством из нас, – ее вечно что-нибудь переполняет.

На арго фондовых брокеров убеждения моей девушки – «длинные». Права она или нет, но считает себя правой всякий раз. И в большинстве случаев оказывается действительно правой. Но надо быть честным. Время от времени ее убежденность сильно достает меня. Тогда Энни принимается дразнить вашего покорного слугу, говоря: «Да брось, Гроув. Ты же знаешь, что я очаровашка».

А я говорю: «Очаровашка» – слово такое девчачье».

А она говорит: «Это женский вариант слова «знойная», вот только мы имеем в виду обаятельных девушек с дерзким характером».

Вот только сейчас мы не препирались друг с другом. Энни наставляла меня, как она всегда любит делать.

– Твое место в Чарльстоне.

– Палмер сказал Клэр, что я его «тысячный».

– Как в стихотворении Киплинга?

– Он заставил меня его заучить однажды летом.

– Странно. – Энни в своем амплуа. Мнение она всегда вырабатывает навскидку.

– Ничего странного, я на него работал.

– Но стихи-то тут при чем, Гроув?

– Связаны с нашими отношениями. Я подвозил Палмера к его стройплощадке. Мы говорили о бизнесе, сделках, людях и тому подобном. Он сказал, что дети военных правильно видят большую картину, но в подсознательных вещах мы лохи. Вроде барышников, торгующих лошадьми, в отношениях с людьми.

– И при чем тут Редьярд Киплинг?

– Палмер сказал, что больше почерпнул у Киплинга, чем у своих профессоров в ГШБ[21]21
  ГШБ – Гарвардская школа бизнеса.


[Закрыть].

– Не помню, что там в стихотворении.

– А я никогда не забуду:

 
Девятьсот девяносто девять вокруг
Подхватят молву о тебе,
И только тысячный, искренний друг
Прикроет собой в беде.
 

* * *

– Ого, – она чуть не присвистнула. – Он тебя любил.

– А я все испортил.

– В каком смысле?

– В прошлую пятницу Палмер был какой-то странный. Сказал, что ему может понадобиться моя помощь.

– Потому ты и звонил ему все выходные?

– Ага.

– Ты случаем не бичуешь себя, а?

– Нет, – соврал я.

– Хорошо, а то это моя работа, – ответила Энни беззаботно, даже не остановившись, чтобы перевести дыхание. – Как его дочь?

– Примерно как и следовало ожидать. На грани срыва.

– Печально слышать.

– Хочешь поехать?

– Не могу. Две курсовых на этой неделе сдавать. – Она секундочку помолчала. – Слышишь, Гроув.

– Ага.

– Сейчас ты для Палмера просто один из тысячи его знакомых. Над тем, что произошло в пятницу, ты был не властен.

– Разумеется.

В тот день мне было не до рынка. Индекс Доу-Джонса[22]22
  Средний показатель курсов акций крупнейших компаний.


[Закрыть] вполне мог лететь в тартарары с тем же успехом и без моей помощи.

То же самое и с СКК. Мне было наплевать на разыгрывающуюся драму. Я понятия не имел, с какой радости Андерс выжимала из меня информацию. И на данный момент у меня не было оснований полагать, что происходит что-то из ряда вон. Моя контора – гребаная мыльная опера в режиме 24/7.

Палмер Кинкейд терзал мой рассудок до конца дня. Погиб в шестьдесят шесть. Я никак не мог поверить, что его больше нет. Откровенно говоря, я не мог поверить целому ряду вещей.

Палмер был поднаторевшим пьяницей. Мы с ним кутили во всех элитных ресторанах – «Ле Сирк», «Ле Бернардин», – всякий раз, когда на него находила блажь вместе с ДжоДжо слетать в Нью-Йорк на своем частном самолете. Я видел, как он поглощает вино, водку – да любые виды алкоголя. Даже граппу, на мой вкус смахивающую на скипидар. И ни разу не расклеился. Он всегда был собран, всегда на высоте положения.

А еще Палмер был искусным моряком. Он много лет подряд выигрывал бесчисленные регаты. Ему было куда уютнее на «Забияке», чем на суше. Так он говорил. На объяснение «гиком по голове» меня не купишь. Уж только не на «Забияке». Да еще с его опытом.

Не купился я и на новости, принесенные Хлоей.

– Все билеты до Чарльстона проданы, – сообщила она. – Кеннеди, ЛаГуардиа, даже Уайт-Плэйнс.

– Должно найтись хоть что-нибудь.

– Я пытаюсь.

Правильное решение.

* * *

Во вторник я сел на утренний рейс и прибыл в центр Чарльстона около полудня. Бдения у Палмера назначены на вечер этого дня. А я, будучи O’Рурком, не желал их пропустить.

– Настоящие друзья, – говаривал мой отец, – будут стоять у тебя на карауле.

По-моему, выяснять это в ночь перед твоими собственными похоронами малость поздновато. Но я ни разу не оспаривал мнение старика, ни тогда, ни теперь. Я неизменно отбываю почетный караул.

Отель «Чарльстон Плейс» оказался как раз таким, каким и должно быть жилье класса люкс на Юге – шикарным, чистым, с настолько низкой температурой, что можно хранить мясо. Бросив свой багаж в номере, я направился на Митинг-стрит, где Чарльстон остался в точности таким, каким я его покинул. Жара высасывает из тебя энергию. Повсюду растут пальметто, а поскольку тени от них никакой, то и нет спасения от солнца. Воздух напоен сладким удушливым ароматом камелий и конской мочи из-за конных экипажей. Ни намека на осень, хотя та уже у порога.

Я зашагал к дому Палмера на Южной Бэттери. Здесь повсюду старинные здания возрастом по двести-триста лет. И вернулось прежнее ощущение, будто я снова провалился в нескончаемый эпос с южными героями и варварами янки, ступил на священную землю, где семьи свято чтут свои очаги, свой образ жизни, причем порой на протяжении многих поколений. Но при сложившихся обстоятельствах еще неизвестно, хочу ли я возвращения старого.

Минут десять спустя я через черные кованые ворота протиснулся в сад перед домом Кинкейда. Справа красовалась усыпанная цветами индийская сирень. Она источала аромат лаванды. Вдоль крашеной деревянной лестницы выстроились две колонны астр в ящиках цвета «чарльстонский зеленый»[23]23
  Чарльстонский зеленый – существование подобного термина служит очередным доказательством уникальности этого города. Очень темный, почти черный.


[Закрыть]. А висящие корзинки с анютиными глазками, перемежающимися с фиалками, разукрашивали крыльцо оттенками фиолетового, белого и лилового – настолько темного, что он казался чуть ли не черным.

Нигде не ухаживают за садами так, как в Чарльстоне.

Я в хорошей форме, да и поход от отеля был коротким. Но будь ты хоть сам Чарльз Атлас[24]24
  Чарльз Атлас – творец бодибилдинга. Как легко догадаться, такое имя было дано ему не от рождения, а было призвано подчеркнуть его сходство с древнегреческими образчиками красоты человеческого тела.


[Закрыть], и то бы не сдюжил. Пот уже пропитал мою белую оксфордскую рубашку. По пути сюда я нес пиджак через плечо, но теперь снова надел его – в знак уважения к Палмеру (и чтобы скрыть пот).

Сводчатую дверь красного дерева почти восьми футов высотой открыл Феррелл. Ему уже за семьдесят, он поседел и закостенел, и это каким-то образом сделало его человеком без возраста. Держится он всегда благородно и с достоинством. Сколько себя помню, он всегда работал на Палмера – шофером, дворецким, да кем угодно. Не знаю толком, как называется его должность, известно лишь, что он был у Палмера мастером на все руки.

Вокруг глаз у него набрякли темные отечные круги. Но следы эти оставил не возраст. Мешки под глазами остались у него от мучительных ночей, когда глядишь на потолочный вентилятор и вспоминаешь друга. И думаешь: «Какая потеря».

– Мистер Гроув, – сказал он, – семья вас ожидает.

Некоторые вещи никогда не меняются. От официозного обращения Феррелла мне стало неуютно. При любых других обстоятельствах я бы напомнил ему, чтобы звал меня Гроувом. Но не сейчас. Я обменялся с ним рукопожатием, заглянул старику в глаза и вошел в широченный вестибюль с четырнадцатифутовыми потолками.

– Вы провели вместе уйму времени.

– Мистер Палмер был хорошим человеком.

Вчера утром Клэр просила меня наведаться в «папин дом», как только приеду. «Мы с ДжоДжо будем там».

Я ожидал застать их вдвоем, наедине с горем и прислугой. Но уже собралась небольшая толпа. Сливки чарльстонского общества хотели выразить свое сочувствие задолго до семи тридцати вечера, когда начнутся церковные обряды.

Пришли Джим и Лита Деверо. Как и Болтушка Калхун, ненавидевшая свое прозвище, но все тем не менее звали ее Болтушкой. Я увидел Быка Пинкни, Мисси Хейуорд с мужем, имя которого не мог припомнить. Наверно, Ратледж, но я всегда путал этого типа с Бэтом Равенелом. Пришли и сестры Причард – идентичные близнецы. А также Пролер Кондо, Санни Харкен и монсиньор Мэниголт. Всех гостей, обладающих уникальными чарльстонскими именами, я прежде встречал в соборе или в городе, но мы больше не поддерживали связь. Мне казалось, что я вернулся на десять лет назад.

– Гроув O’Рурк, ты ли это? – окликнула какая-то женщина с другого конца комнаты.

Это оказалась ДжоДжо, очень стройная в облегающих черных брюках и блузке под цвет. Кажется, Армани, но Энни твердит мне, что я считаю Армани все подряд, а наши друзья постарше носят Сент-Джон. ДжоДжо оказалась выше, чем мне помнилось. Может, дело в каблуках. И волосы стали светлее со времени нашей последней встречи. Может, дело было в бликах, но тут я опять-таки вторгаюсь на территорию Энни. ДжоДжо будто только что сошла с киноэкрана – безупречный загар, идеально белые зубы и фигура, на рубеже сорока ставшая еще более соблазнительной. Причину, собравшую нас, выдавали только ее подернутые влагой карие глаза.

Пожав Быку плечо, ДжоДжо направилась ко мне, приостановившись, чтобы указать Феррелл, где разместить только что прибывшие две дюжины роз.

– Дайте мне пять минут, – сказал она, накрыв его кисть ладонью, – и вызовите к телефону Розу. Я хочу в последний раз обсудить с ней завтрашнее меню.

Я полуобнял ДжоДжо в знак приветствия – официально и неуклюже, как мужчины-O’Рурки приветствуют женщин уже много поколений подряд. Факт в том, что я знаю ДжоДжо не так уж хорошо. Мне было куда комфортнее приотстать на шаг, позволив ей указывать путь. Она переехала в Чарльстон из Сан-Диего, став риэлтерской звездой Палмера примерно к тому времени, как я окончил Гарвардскую школу бизнеса. С углублением их отношений она перекочевала из сферы недвижимости в Фонд Пальметто. ДжоДжо и Палмер поженились пять лет назад, и в объятьях я со своей стороны изо всех сил старался не переступить черту. Мы провели вместе всего с полдюжины вечеров в Нью-Йорке.

ДжоДжо дистанцию держать не стала. Сразу ринулась обниматься. Крепко прижалась ко мне. Ее легендарная такса Холли появилась будто ниоткуда и залаяла. По-моему, от ревности.

Когда мы наконец разомкнули объятья, она уткнула лицо в ладони и проговорила:

– Я так рада, что ты здесь. Твое присутствие – для меня все.

Ее слова меня удивили. Своим прикосновением, тоном и полными слез глазами жена Палмера демонстрировала близость, куда превосходящую глубины нашей дружбы.

– Ты же знаешь, что я очень многим обязан Кинкейду.

– Он частенько говорил, что надо вытащить тебя обратно в Чарльстон.

ДжоДжо разгладила мне пиджак, отступила и оглядела меня с ног до головы.

– Тебя что, там в Нью-Йорке не кормят?

Не изыскав в закромах никакого формального ответа, я пожал плечами.

– Тебе нужно уделять больше драгоценных минут ложке и вилке, Гроув. Завтра после похорон я кормлю у нас половину полуострова. И не удовлетворюсь, пока ты не наберешь десять фунтов.

Я знаю толк в счастливых минах, могу изобразить, что все замечательно, хотя повержен во прах и от горя готов рыдать. Уж поверьте.

ДжоДжо перешла в похоронно-развлекательный режим. Она вступала в непринужденную беседу с соседями, отодвигая собственную боль на второй план. Когда все слезы будут пролиты, когда каждый скажет: «Искренне сочувствую», или спросит: «Чем я могу помочь?», когда напитки будут выпиты и соболезнования выражены – она останется в большом доме Палмера одна-одинешенька, и не с кем будет разделить отчаяние, кроме собаки. Головная боль будет выедать мозг, как миелома. Обвести горе вокруг пальца не удавалось еще никому.

– Мисс ДжоДжо, – вмешался Феррелл. – Ресторанное обслуживание просит вас к телефону.

– А, хорошо. Скажите Розе, – повторила она, подмигнув мне, – что нам понадобится еще три дюжины креветочных шашлычков. И немного красных луцианов, которых она подает под соусом из кинзы.

– Да, мэм.

– Давай найдем Клэр, – потянула меня за руку ДжоДжо, пожимая ее и ощупью отыскивая путь в толпе, разраставшейся с каждой минутой. Розы прибывали слева и справа. Казалось, поговорить с вдовой Палмера хочет каждый. А может, хотели перекинуться новостями со мной. Одна женщина, с ней я не виделся со школы, сказала: «Давай выпьем чего-нибудь после бдений». Однако ДжоДжо продвигалась очень целеустремленно, стремясь отыскать падчерицу.

А скорее «сводную сестру» – учитывая разницу в возрасте.

– Мне надо потолковать с вами обоими, – сказала она, обращаясь ко мне, но каким-то образом поддерживая контакт со всеми собравшимися.

– Веди.

Когда мы нашли Клэр, она смотрела на портрет Палмера над камином – явно кисти Уорхола. На ней была черная блузка и темно-серая плиссированная юбка – цвета, близкие к характерному для нее индивидуальному стилю. Она обернулась – и словно мы так и не покидали похорон моей жены и дочери. Ни намека на возраст. Ни следа времени. Свет солнца, клонящегося к закату, отбрасывал на лицо женщины мягкие тени. Клэр по-прежнему казалась воплощением изящной нерешительности, словно вопрошающей: «Ты обо мне позаботишься?»

– Ну, привет, – я обнял ее в неуклюжем o’рурковском приветствии.

– Я рада, что ты здесь.

Погладив нас обоих по спинам, ДжоДжо сообщила:

– Нынче утром я говорила с Хьюиттом. Он спрашивал, не можем ли мы все собраться у него в конторе в четверг.

– А я-то зачем? – необходимость моего присутствия показалась мне странной. Хьюитт Янг – один из адвокатов Палмера. Я подозревал, что он же душеприказчик, потому что они двое дружили с той поры, когда вместе ходили в школу имени епископа Ингланда.

– Хьюитт настаивал, – поведала ДжоДжо.

– А зачем, не знаешь? – осведомился я.

– Просто приходи, – ответила она. – А, вот и Горди. Надо идти.

– Что за Горди? – поинтересовался я, когда ДжоДжо ушла.

– Один из папиных соседей по комнате в колледже.

Потом мы просто стояли, наедине с воспоминаниями о Палмере и друг о друге.