Текст книги "Райские кущи. Шпионский роман"

Дворовая Дарья, летняя горничная Лизы на время пребывания в поместье, уложила Лизины волосы по-простому – в косу вокруг головы, уверенно и не особо церемонясь, затянула корсет, помогла надеть кринолин и завязала красивым бантом нежно-розовую ленту шляпки, безумно модной в этом сезоне, флорентийской соломки. Лиза, как всегда, с долей здорового скепсиса глянула на себя в огромное зеркало в позолоченной раме, занимающее почти всю стену у двери и выгодно увеличивающее визуально объем не очень просторного помещения будуара. Милый пасторальный вид. Лёгкое декольте платья в темно-розовую полоску с расширенными к низу рукавами, отделанное воланами кружев. Шляпка, украшенная букетом фиалок, кружевной зонтик от солнца из такой же ткани, как платье.

– Милашка, – хмыкнула Лиза

Неожиданно дверь распахнулась.

– Барыня, Елизавета Дмитриевна, – шумным вихрем Глаша влетела к Лизе в будуар, в котором так непривычно для себя, но почему-то совершенно неустанно, крутилась сейчас перед зеркалом Лиза.

– Ой, барыня, там, там… – Глашу всю трясло. Она заикалась и с трудом говорила: – ой, Елизавета Дмитриевна, счас смертоубийство будет.-

– Да, о чем ты, успокойся, скажи толком, – Лизе даже пришлось слегка потрясти Глашу, чтобы хоть чего-то добиться от нее.

– Петька с Иваном сцепились, ой, что будет? – ныла Глаша.

– Глаша, объясни толком, что стряслось? —

– Ага, счас, – Глаша тряхнула головой, глубоко вздохнула, наконец, успокаиваясь и собираясь, чтобы хоть как-то адекватно ответить вопросительно заглядывающей ей в глаза Лизе.

– Вчера, вечор, Иван приехал, я на ночь с ним осталась. Родителей-то нет, в город на рынок с ночевкой уехали, да Петька вроде с ними увязался, а утром вернулся и увидел, как я Ивана провожала.-

У Глаши был такой убитый вид, что Лиза не выдержала и расхохоталась.

– Глаша, дружок, да …как… как же, так-то, – давясь от смеха, в то же время, в полном смущении от пикантности услышанного, зажимая рот рукой, еле и произнесла Лиза.

Глаша удивленно взглянула на нее: – о чем вы, Елизавета Дмитриевна? Да ничего у меня с Иваном не было. До утра на крыльце просидели, ну, поцеловались, – добавила Глаша под недоверчивым взглядом Лизы, – как без этого, но и разок всего-то, а так нам, что, поговорить не о чем, да и чего говорить, нам и просто рядом… Да, он же честный, Иван, но, если б захотел, – на этом Глаша, так красноречиво закатила глаза, что у Лизы смеяться все желание пропало, так ей стало Глашу жаль.

«Как неожиданно всё серьезно-то», – только и пронеслось в ее голове.

– Ой, Елизавета Дмитриевна, не дай бог, вас так сломит, я от Ивана с первой минуты сомлела, нет мне жизни без него, – убито сказала она, – без него – утоплюсь.-

– Да ладно, Глашенька, успокойся, пойдем, лучше разберемся, – уверенно взяла Лиза Глашу за руку.

Они вышли на широкое мраморное крыльцо. У белых ступенек собралась уже вся дворовая челядь, полукольцом обступив площадку. Некоторые мужики, поазартней, подзуживали обе стороны, а бабы лишь укоризненно кивали головами, недобро поглядывая в сторону, вышедшей на крыльцо, Глаши.

«Шалава», – так и читалось в их глазах. Их бы воля, без суда и следствия девку поколотили, будь не в барской усадьбе дело, да у мраморного крыльца.

– Весело, – протянула Лиза, наблюдая представшую их глазам картину. Глаша лишь судорожно всхлипывала, стоя за спиной Лизы.

Петр яростно схватил Ивана за грудки, и, периодически потряхивая того, орал на весь двор: – ты что, девку позоришь! Ты, казак вольный, пошкодил, погулял и ускакал на все четыре стороны, а ей здесь жить, замуж выходить! —

Иван оторвал от себя руки Петра.

– Это ты ее позоришь, дурья твоя башка. Чего ты сюда принесся, на весь двор орешь, сестру охаиваешь? Ничего у меня с Глашей не было. Я серьезно, я жениться хочу, понял? —

Глаша только охнула, услышав это, произнесенное при стольких свидетелях, признание.

– Жениться! – вскипел Петр, – а ты спросил ее отца с матерью, нужен им приймак такой, чужак бездомный без роду, без племени? —

– Сам ты, приймак, – уже не выдержал и взорвался Иван, – я-казак! —

– Успокоились оба, – властный голос Андрея Николаевича привел всех в чувство. Он схватил Ивана за руку, уже кулаком направленную на Петьку и оттащил от, настроенного не менее решительно, парня: – чего сцепились, петухи? —

Он уверенно встал между парнями, не обращая внимания на грозный вид обоих.

Парни молчали, лишь сверкая глазами, из-под сдвинутых бровей.

– Петр, – уверенно заявил Андрей Николаевич, – передай родителям, я лично приеду сватом, дайте только недельку, батя твой знает, какие дела нам нужно закончить и сразу приеду.-

– Ну, добро, барин, я тебя за язык не тянул, – Петр несколько успокоенный, но еще грозно смотрящий на Ивана отступил в сторону, – Глаша, – направившись к стоящей тут же у крыльца телеге, позвал он сестру, – быстро в телегу.-

Глаша, не ожидая больше окрика брата, слетела с крыльца и, разорвав круг любопытствующих, перебежала двор. Она уселась на сено в телеге и, не обращая внимания, на всё еще осуждающе смотрящих на нее женщин, не спускала глаз с Ивана, пока подвода не съехала со двора. Тронула девичье сердце, видно, горячо ожидаемое втайне, признание казака.

Андрей Николаевич пошел к лестнице по пути, отчитывая Ивана.

– Предупреждал я тебя, вольный казак, доиграешься.-

– Андрей Николаевич, да я ж не против, вы же знаете, я Глашу люблю, – виновато плелся сзади Иван.

– Ладно уж, жених, дуй на мызу, чтобы через минуту ноги твоей не было здесь, – обернулся опекун к Ивану, бросая на него недовольный взгляд, а тот уже без излишнего разговора развернулся и опрометью кинулся со двора. Андрей Николаевич, даже не оглядываясь на так и застывшую вокруг крыльца челядь, явившуюся свидетелем такого невиданного и крайне насыщенного для дальнейших сплетен, события, словно, его твердое решение поставило точку в сомнениях всех сторон и больше его не касалось, невозмутимо поднялся по ступеням.

– Мужской поступок, – вышла из-за колонны ему навстречу Лиза.

– О чем, вы? – с некоторой настороженностью, до конца еще не понимая, каким образом трактовать ее слова и нет ли в них подвоха, который вполне был ожидаем, исходя из имеющегося опыта общения с Лизой, поинтересовался опекун.

– Я совершенно искренне – это действительно мужской поступок. Вы защитили честь моей подруги, – улыбнулась ему Лиза своей утренней открытой улыбкой. И Андрей Николаевич понял. Все недомолвки отброшены. Доверие – вот, что предлагала ему сейчас улыбка Лизы, указывая направление дальнейшего общения. Только искренность, только честность. Опекун чуть склонил голову, открыто заглядывая в устремленные на него глаза. Что ж, новая Лиза его, похоже, радовала.

– Елизавета Дмитриевна, моего участия здесь мало, я нисколько не сомневаюсь в честности Ивана, я лишь несколько ускорил события. Уверен, перед отбытием отсюда он, непременно, так бы и поступил. Хотя, и в этом я уверен, он не обидел Глашу, – абсолютная убежденность в правоте сказанного отчетливо слышалась в его словах. Разве Лиза сопротивлялась?

– Именно об этом меня горячо Глаша и заверяла, я даже начинаю менять свое мнение об Иване, – спокойно ответила она опекуну.

Они, не торопясь, сошли по мраморным ступеням крыльца, постояли у фонтана, наблюдая за игрой водяных струй. Напряжение, являвшееся непременным атрибутом всех их встреч наедине, да и не только наедине, а вообще, как нормальное состояние их отношений, растворилось в ясном пространстве летнего дня, наполняя ясностью их нахождение сейчас рядом, их душевное состояние и их мысли.

– Елизавета Дмитриевна, я как раз закончил дела и готов исполнить вчерашнее, – Андрей Николаевич чуть замялся и тут же поправил себя, – вернее, сегодняшнее обещание. Вы не против потерпеть мое общество? —

– Ну, если вы добровольно терпите мое, почему я должна быть против, – нарочито призадумалась Лиза, а потом смело заглянула в его глаза.

Они неторопливо шли мимо длинных рабаток с разноцветными полосками всевозможных, расцветших в полной своей красоте цветов, по обводным аллеям парка, заросшими кустами роз, усыпанными мелкими бутонами разных цветов и оттенков. Проходили по ажурным мостикам, перекинутым через живописные берега каналов, поросшие плакучими ивами и совсем спрятанные под гирляндами их серебристых крон.

– Андрей Николаевич, я не видела вас прошлый Петербургский сезон, я, правда, редкий гость публичных мероприятий, но я всенепременно была бы представлена вам папа, по-видимому, вас совсем не было в Петербурге, – начала Лиза обычный разговор, обычно знакомящихся людей.

– Вы правы, Елизавета Дмитриевна, я прошлую осень по роду деятельности моей службы провел в Лондоне, а потом всю зиму в имении, а вернее сказать, в шато в Бургундии, родовом поместье моей матушки, она французская подданная, где они практически все время пребывают в добром здравии с моим батюшкой графом Черменским. Ну а весной по прибытии в Петербург я узнал о решении вашего батюшки. И вот я здесь.-

– Французская поданная? – Лиза не скрывала удивления.

– О, это прелюбопытнейшая история, – живо откликнулся Андрей Николаевич, – во время пребывания гусарского полка в Париже, в котором служил мой совсем юный батюшка, в самом конце войны, встретил он на улице милейшую барышню. Клятвенно обещал ей вернуться и жениться на ней, и ведь сдержал обещание. Казалось бы, столько иностранцев, приехавших на службу в Россию и, женившись на русских девицах, послужили началом блестящих русских фамилий, а тут наоборот… Я младший ребенок в семье, и одна из моих сестер живет в Пруссии замужем за немецким бароном, другая во Франции, ну, а я – верен России, – неожиданно опекун усмехнулся, – только не могу понять и чего так всех воевать с Россией тянет? Все семьи аристократических кровей европейских домов уже давным-давно родня, чего и грызутся всё – непримиримые родственнички.-

Какое-то время они шли в молчании. Напряжения не было, но Лиза все еще чувствовала некоторую неловкость. У нее практически не было никакого опыта, вот такого близкого и уже столь длительного общения с мужчинами, вот такой прогулки. Она лишь исподволь из-под длинных ресниц бросала на Андрея Николаевича любопытные взгляды. А опекун, словно, и не замечал ее любопытства. Он полной грудью вдыхал воздух этого прекрасного летнего дня, прислушиваясь к шуму листвы, и лишь изредка Лиза встречала его взгляд полный внимания и какой-то глубинной теплоты.

– Андрей Николаевич, даже по просьбе моего папа, – осторожно начала Лиза. Вопрос – он так естественен в свете их сложившихся непростых отношений и, кажется, самое время задать его, пока действует негласно объявленное перемирие, – у вас действительно нашлось желание быть здесь, неужели это интересней, чем шато во Франции? Проводить в заботах обо мне время и терпеть мой привередливый нрав? – снизу вверх, глядя на Андрея Николаевича, выдала вдруг откровение Лиза. Он посмотрел на нее и неожиданно совершенно открыто, от всей души расхохотался, повергая Лизу в недоумение – разве такой строгий человек, так заразительно может смеяться. Лиза, нахмурившись, смотрела на него и никак не могла понять, чем вызван приступ такого веселья, уж, что такого занимательного она сейчас сообщила опекуну?

– Простите, милая Елизавета Дмитриевна, – наконец, обрывая смех, заговорил Андрей Николаевич, с улыбкой, так и застывшей ушедшим смехом на лице, делая его совершенно неожиданно для Лизы открытым и приятным, что тут же про себя Лиза и отметила, – как же вы не похожи на дам вашего круга. Этакая милая непосредственность и простота, ни капли притворства и лжи.-

– Это плохо? – все внутри Лизы сжалось, вот он и подтвердил, что она и есть деревенская дуреха.

Опекун остановился и уже совершенно серьезно взглянул на Лизу.

– Елизавета Дмитриевна, это плохо, когда вы выйдете в свет и вплотную столкнетесь со взрослой жизнью, и дай вам бог надежного ангела-хранителя в лице вашего будущего мужа, но это прекрасно для дружеских отношений кои, я искренне надеюсь, установятся между нами. Я ведь как-никак несу ответственность за вашу жизнь и возможно судьбу, – и опекун опять широко и открыто улыбнулся Лизе, так понравившейся ей улыбкой, снимая последнее напряжение, еще пытающееся по старой привычке пробраться в Лизину душу.

– Андрей Николаевич, простите мне мое любопытство, но, насколько мне известно, вы в 16 лет оказались на Кавказе. Почему? – Лизу словно прорвало, эта прогулка – такая возможность узнать столько нового, а значит любопытного о человеке, невольно и не по своему желанию вторгнувшегося в ее жизнь, но живущим бок о бок с ней. Человеке, да и что греха таить, так интересующего ее в свете последних событий. Он чуть призадумался и слегка усмехнулся, краешком губ, словно говоря: «неожиданно, милая сударыня, вы обо мне уже кое-что знаете».

– Почему? Почему я выбрал войну, а не мирное начало военной карьеры при возможности неучастия вообще в служилой жизни? – сформулировал он, точнее, вопрос, который Лиза постеснялась сформулировать так откровенно. Дворянин не маленького ранга, ведь это было модно в свете и даже особо не скрывалось, используй связи и не нужна никакая военная стезя, живи в свое удовольствие гражданским, а тут – Кавказ?

– Да. Да, именно это я и хотела узнать, – честно подтвердила Лиза.

– Елизавета Дмитриевна, банальный ответ, мальчишеский порыв, хотелось скорей повзрослеть, удрать от родительской опеки, опробовать по-настоящему взрослой жизни.-

– А если серьезно, – взглянув прямо в глаза графу, спросила Лиза, и ее взгляд откровенно говорил, нет, она не удовлетворена его ответом, что-то более глубинное скрывается здесь, давала понять Лиза опекуну, лишний раз удивляя наблюдательностью, способностью анализировать, а значит наличием тонкого ума.

– А если серьезно… – Андрей Николаевич несколько замешкался, видимо для него это был очень важный вопрос, и вряд ли он объяснялся по этому вопросу еще с кем-то, кроме, конечно, себя, – я – дворянин, и моя обязанность быть на самом ответственном для Отечества участке, тогда это был Кавказ.-

– А сейчас? —

– А сейчас, – он открыто взглянул на Лизу, – а сейчас, милейшая Елизавета Дмитриевна, я здесь, и с вами, и мы просто гуляем, смотрите какое кругом великолепие, – развел он руки, останавливаясь перед Лизой, оглядывая окружающий их парк. Лиза поняла – откровения закончились, да, впрочем, всё, о чем она хотела узнать, она узнала и, действительно, почему бы просто не погулять, наслаждаясь прелестями летнего ясного дня. А день был в разгаре. Они переходили очередной, такой ажурный, казавшийся парящим над водной гладью канала, мостик и уже виднелась пристань и ряд лодок, предназначенных для прогулок по каскаду прудов. Андрей Николаевич, закатав рукава белоснежной рубашки, в светлом жилете, оставив на пристани сюртук, уверенно устроился на веслах, а Лиза села напротив, прикрываясь от яркого летнего солнца зонтиком. Заметно припекало, и воздух наполнился полуденным летним зноем и той неуловимой негой, которая просто заставляла полностью отдаться ничегонеделанию. Казалось, даже блестящая гладь прудов источала тягучую лень, и она сладким дурманом, помимо воли, вкрадывалась в сознание. Плыли в полном молчании, но молчание не тяготило Лизу. Напротив сидел человек, который, и она уже не противилась этому, будоражил ее душу, который вызывал такие странные, непонятные, но такие волнующие чувства. Они проплыли мимо ротонды установленной на острове в центре пруда, и поплыли к гроту, устроенному прямо в нависших скалах на противоположном пристани берегу. Над обширным, каменным зевом грота, наполовину закрытым серебристыми ветвями ив, печально склонилась мраморная русалка, смотря вглубь зеленоватой воды, опершись мраморными руками в камень и распластав свой русалочий хвост, словно тоскуя о спрятанном в зеленой толще воды, покинутом доме. Лодка прорезала заросли белых водяных лилий, и опекун сорвал одну из них, с церемонным поклоном преподнеся Лизе. Наконец, лодка оказалось у самого грота, и Андрей Николаевич отодвинул рукой ажурные занавеси, сплетенные ветвями, отпуская весла, давая возможность лодке плавно войти в открывшееся чрево грота. Внутри глубокого грота было прохладно. Солнечные лучи, пробиваясь через ивовые занавеси, бликами играли на воде, и фигурка кудрявого амура, устроенного в нише под самой твердью купола грота, серьезно, даже строго, смотрела на заплывших в его владения людей.

– Как здесь чудесно, – выдохнула Лиза, отрывая взгляд от прекрасной лилии в руках. Она почему-то всю дорогу, от самого момента попадания чудесного цветка в ее руки, не решалась поднять глаза. Нет, она не боялась взгляда опекуна, она боялась своего взгляда, того тайного, так тщательно скрываемого, что взгляд откроет внимательным глазам напротив, но Андрей Николаевич осматривал грот, и Лиза решилась. Она смотрела на него, на его сильные руки, кудрявые волосы, красивое серьезное лицо и волна того наваждения, от которого она категорически открестилась, безудержного желания прикоснуться к нему, снова очутиться в его объятиях и даже… даже, как в незабвенную Купальскую ночь, почувствовать нежное, волнующее прикосновение, опять накрыла ее. Прямой взгляд серых глаз застал ее врасплох, и было в них что-то такое, что заставило Лизу тут же опустить голову. Ей, показалось, он понимал чувства, сжигающие ее душу и… плоть, и она боялась этого понимания, хотя всем сердцем желала.

– Елизавета Дмитриевна, если бы вы знали, как мне приятно находиться сейчас рядом с вами, – тихо прозвучал голос Андрея Николаевича.

– Тем более, если учесть, что я не могу сбежать от вас, – улыбкой Лиза решительно сняла неловкость, возникшую в душе. Она так не хотела, чтобы, привычно заползающая в ее нутро робость, сломала очарование момента. Опекун словно всё понял, он снова просто и так заразительно, совершенно искренне засмеялся над ее шуткой. Смех эхом разнесся по гроту, а у Лизы стало легко и радостно на душе, как бывало всегда при жизни папа, так, что она, не выдержав, рассмеялась сама, не прячась более, глядя прямо в смеющиеся глаза графа. Обратной дорогой они возвращались совершенными друзьями. Болтали о погоде, вспоминали общих Петербургских знакомых, останавливались, о чем-то вспоминая, кажущимся им сейчас таким важным и необходимым рассказать другому об этом непременно. Они проходили удивительными по красоте уголками парка, наполненными тайными беседками, спрятанными в зарослях цветущих роз, одновременно отмечая, что в следующую совместную прогулку всенепременно посетят этот милый уголок, мимо статуй богов и героев и, как-то, незаметно вышли к центральному каналу и возвышающимся над всем эти рукотворным великолепием паркового ансамбля ажурному зданию Большого дворца, гармонично завершающего эту живую пастораль.

– Ну, вот мы и пришли, – с явным разочарованием воскликнул Андрей Николаевич, – ах, да, Елизавета Дмитриевна, вынужден вернуть вас на грешную землю. Завтра приезжает князь Курагин, может, вы хотите отдать распоряжения? —

– Андрей Николаевич, меня это ни в коей мере не волнует. Сами делайте распоряжения, какие считаете необходимыми. Я не выбирала князя в мужья, это было решение моего папа. С чего-бы мне хлопотать? – беззаботно махнула рукой Лиза.

– В наше время, – интерес явно проявился во взгляде опекуна направленном на Лизу, – странная ситуация, с таким равнодушием готовиться к замужеству, но ведь что-то подвигло вас дать согласие? —

А она вдруг задумалась. Решенный вопрос. Он уже давно не задевал ее, и правда, а почему? Почему решенный вопрос, ну, кроме того, что это – предложение ее папа, а предложения папа дурного в себе никогда не несли.

– Не знаю, Андрей Николаевич, – пожала плечами Лиза, – почему? Не знаю, почему. У меня и в памяти, в общем, отложились-то всего две вещи связанные с кузеном. Право, наверное, неприлично обсуждать это, но мне кажется, я могу вам довериться. Вспоминается, в детстве, на каком-то детском празднике в Петербургском доме, его добрая, но недалекая матушка – моя тетка Софи, разглядывая нас – толпу детишек, возраста одинаковых для мальчиков и девочек нарядов, в похожих светленьких платьишках, так громко охала, глядя на моего кузена: – какая чудная девочка с белыми кудряшками! – и сокрушалась с ее фанатичным отношением к теме религиозного воспитания своего единственного горячо любимого чада, что так короток век «однополой» детской одежды, и скоро придется мальчику носить положенное мальчикам. А он, не слушая ее бредни, в восторге бегал за нами девчонками, играя с таким упоением с нами в куклы и совершенно игнорируя компанию мальчиков, – Лиза задумчиво замолчала, словно, вспоминая то далекое время.

– А второе, – осторожно вернул ее к теме Андрей Николаевич.

– А второе, как он раболепно благодарил папа, когда тот объявил о своем решении выдать меня замуж за него. Боже, это было жалкое зрелище. Вы знаете, Андрей Николаевич, я, кажется, начинаю понимать, что подвигло папа принять такое решение, – Лиза нахмурила брови, – да, наверное, он просто пожалел его бедных родителей, сочтя, что мне все равно за кого выходить.-

– А вам все равно? – быстро переспросил Андрей Николаевич, неожиданно заинтересованно, словно боясь, что Лиза отвлечется от вопроса.

– По большому счету, да, я ведь не влюблена в кузена, и никогда он не вызывал во мне даже любопытства – пожала плечами Лиза, – его родители и вправду ангелы, такие добрые и богомольные, у них вечно куча приживалок, но дела они ведут – из рук вон. Папа всегда раздражала эта неуместная тяга князя жить на широкую ногу, не пропуская ни одного светского раута, ни одного бала, снимая роскошные апартаменты на Невском, хотя папа предлагал ему пожить у нас, совершенно по-родственному, просто так. Конечно, у нас не так часты бы были званые обеды, которые собирать он обожал. В общем, всё бешеные деньги, а его родители и не такие уж обеспеченные люди… Ой, это кто к нам пожаловал? – вдруг воскликнула Лиза, заглядывая за плечо опекуна. Андрей Николаевич обернулся. К парадному подъезду подъехала коляска с открытым верхом запряженная парой лошадей. В ландо сидела очень красивая молодая женщина. У Лизы почему-то оборвалось в груди, а граф вдруг помрачнел.

– Это, видимо, ко мне. Пойдемте, узнаем, в чем дело? —

– Мадам, какими судьбами? – несмотря на мрачный вид, в котором так и пребывал Андрей Николаевич с момента обнаружения ландо у крыльца, вежливо произнес он, подавая руку женщине, поддерживая ее, пока она выбиралась из ландо. Лиза стояла, молча, чуть поодаль. Вид женщины окончательно убил ее. Она оказалась высокой, стройной, прекрасно сложенной в стиле греческих статуй, особой.

«Вот она – истинная светская львица, – тут же пронеслось в голове Лизы, – статная и румяная – просто эталон».

– Фу, ну как же душно, – томно произнесла женщина, – выезжали из Петербурга рано утром, и было прохладно, а тут, такая духота.-

Соломенная шляпка на лентах висела у нее за спиной. Тонкого хлопка платье, богато отделанное дорогими прованскими кружевами ручной работы, волнами падало по кринолину до земли, плечи слегка закрывали ажурные кружева палантина тончайшей работы, края которого были перекинуты через красивые чувственные руки, в глубоком вырезе декольте открывались полные полушарии груди. Рыжие волосы убраны в высокую прическу и лишь несколько завитков выбились из прически за дорогу, падая на длинную, словно точеную, шею, подчеркивая ее мраморную белизну. Женщина была само очарование. Искреннее восхищение – разве другие эмоции могла вызвать такая идеальная женская природа.

– Мадам, что вы здесь делаете? – довольно сухо произнес Андрей Николаевич.

Женщина интимно взяла опекуна под руку и, прижавшись к нему всем телом, ничуть не стесняясь, а, впрочем, совсем не замечая Лизы, проворковала: – Эндрю, милый, все в салоне хорошо. Дела идут замечательно. Вчера я уговорила подписать контракт труппу танцоров из Италии. Представляешь, какая удача – неаполитанский колорит в нашем театре. —

Андрей Николаевич лишь скользнул по ней мрачным взглядом.

– Ты совсем не рад меня видеть, а я приехала кое-что тебе рассказать, – продолжала ворковать женщина, заглядывая в лицо графа, впрочем, совсем не расстраиваясь из-за его мрачного взгляда, – ну пойдем же в дом, я очень устала и хочу пить, – капризно протянула она последнее. Опекун вежливо, но жестко снял ее руку со своей.

– Мадам Марго, моя компаньонка по одному совместному предприятию, – представил он тут же женщину Лизе, так и стоящей в стороне и молчаливо наблюдающей за происходящим.

– А! Это и есть ваша воспитанница, граф, – наконец-то соизволила заметить Лизу представленная Марго, – я очень рада, – и она снисходительным жестом, рукой в кружевной перчатке, дотронулась до руки Лизы. Лиза лишь молча кивнула в ответ.

«Счастье, что хоть на этот раз опекун сразу соизволил представить гостя, все-таки, моего дома», – вернулась, кажется, уже забытая, язвительность.

А Марго снова взяла под руку графа и, поднимаясь по мраморным ступенькам, потащила его в дом.

– Ну, что ж, миленькая девочка, – донеслось до Лизы.

Перед массивными дверями дворца Андрей Николаевич настойчиво снял руку Марго со своей руки.

– Мадам, прошу, – сухо произнес он, распахивая перед Марго дверь, пропуская в прохладу внушительного вестибюля, напротив парадной лестницы. Андрей Николаевич провел ее в кабинет. Марго с любопытством оглядывала помещение, совсем по-хозяйски усаживаясь в кожаном, обширном кресле, напротив камина, поправляя складки широкой юбки.

– Эндрю, милый, ну не дуйся, – примирительно произнесла она, – у тебя очень милое хозяйство, такое презентабельное, совершенно неожиданное для такой глуши. Хотя фамилия Ланских, конечно, уже о чем-то говорит.-

– Марго, оставь, ты прекрасно знаешь, что это не мое хозяйство, я здесь распорядитель на год, – с отчетливо слышимым раздражением напомнил ей Андрей Николаевич о действительном положении дел.

– Ну, милый Эндрю, все зависит от желания и чуточки смекалки, чтобы вся эта благодать стала твоей и…, – она красноречиво подмигнула ему.

– Марго, ты зачем сюда приехала? – резко прервал ее Андрей Николаевич, – я не намерен выслушивать всякие глупости.-

Марго встала и, подойдя к нему, нежно обняла за плечи.

– Эндрю, милый, ну, не дуйся, конечно, глупости, я просто соскучилась, – она прильнула к нему, обвивая его руками, прижимаясь щекой к его спине, но граф решительно освободился из ее объятий, отходя в сторону.

– Мадам, сядьте и попытайтесь объяснить, почему вы в такое время оставили салон. Как можно оставить без присмотра Джона Грея, – и этот его переход от «Марго» к «мадам», от «ты» опять к «вы» отчетливо давал ей понимание – граф не в расположении духа.

Марго обиженно плюхнулась в кресло.

– Эндрю, не знаю, что тебя так взволновало, ничего страшного совершенно нет. Джона Грея нет в Петербурге и это точно. Зато у меня есть просто обалденная новость, но если ты не в настроении, я могу и отложить разговор, – и она демонстративно надула губы.

– Ладно, Марго, извини, – смягчился Андрей Николаевич, – это невероятная духота сегодняшнего дня так на меня подействовала, я прикажу тебе холодного чаю с лимоном, – и граф направился к двери.

– Нет, нет, – воскликнула Марго, – Эндрю, серьезный разговор сейчас, а потом всё остальное.

Андрей Николаевич встал у окна. Одинокая водяная лилия лежала на чаше фонтана и ее чуть увядшие лепестки были удивительно трогательны. Неужели это его мысли? Так странно изменили его события всех этих дней пребывания в имении.

– Единственное, но очень важное, что я узнала нового, – голос Марго вернул его в реальность, вернув и привычное ощущение собранности, окончательно прогнав… состояние мягкости души, что-ли… Нет, сейчас он не будет разбираться со всеми тонкостями окружающего, и Андрей Николаевич привычно, с головой ушел в сосредоточенное восприятие информации.

– То, что у Джона пикантная английская связь, – Марго выразительно глянула на Андрея Николаевича. Лицо графа моментально накрыла гримаса, если не отвращения, то неприятия точно.

– Марго, только не говори мне… —

Марго звонко расхохоталась, видя его реакцию, и, торжествующе, выдала: – вот именно, у нашего друга есть любовник. Да, да, Эндрю, наш друг любит не только молоденьких барышень, которых он в салон каждый раз новую таскает. Французский дипломат, ты должен помнить его, Эндрю, такой кичливый, он всегда сальными глазами смотрел на меня, такое ощущение, что вот-вот, и слюни потекут с его губ, как у голодной собаки над куском мяса… —

– Марго, пожалуйста, давай о деле, – нетерпеливо прервал ее Андрей Николаевич.

– Милый, ты все еще ревнуешь, ну, да бог с ним, он проболтался в салоне, что у Джона истинно английская связь. Он случайно в Гостином дворе увидел, как Джон нежно поцеловал юношу в щеку, причем совершенного щеголя, не из бедных. Дипломат уверял меня, что такой поцелуй был явно не отеческий, хотя Джон представил молодого человека, как своего секретаря, приехавшего с ним из Лондона. Ха, ты когда-нибудь видел у него секретаря, не то, что из Лондона, вообще секретаря? – и Марго красноречиво развела руками на заведомое молчание графа, – правда после, он этого юношу больше рядом с Джоном не видел, но зато случайно наткнулся на него, где бы ты думал? – она торжествующе глянула на внимательно внимающего ей Андрея Николаевича, – на Дворцовой площади, и молодой человек был в форме русского офицера. Правда, он в форме офицера, какой-то другой был, – брови Марго чуть сошлись, выдавая состояние легкой задумчивости, и несколько удивившее графа, не так часто подобное выражение посещало ее идеальное лицо.

– Какой другой, – не понял Андрей Николаевич.

– Вроде, как волосы другого цвета, – брови сошлись ближе, Марго, наверняка вспоминала слова француза.

– И какого? – поторопил ее в размышлениях Андрей Николаевич.

– Да, не успела я спросить, – совершенно неожиданное взорвалась Марго, – этот дипломат мне свою жирную руку за лиф пытался засунуть, пришлось ударить его, и, конечно, разговор на этом закончился.-

– Марго! – грозно взревел Андрей Николаевич.

– Ну, что «Марго», мон шер, я что, должна за информацию разрешать лапать себя каждому уроду, – в возмущении ее милый французский акцент проявлялся еще четче.

– Хорошо, Марго, – смягчился тут же Андрей Николаевич, понимая бесполезность дальнейших расспросов, – но нам нужен этот дипломат.-

Марго обиженно надула пухлые красивые губки.

– Фу, мон ами, ты меня, по своей давней дурной привычки, недооцениваешь. Я, конечно, бросилась искать сама этого дипломата, но в апартаментах, им снятых, его не обнаружилось и, вообще, он просто пропал. Раньше он, чуть ли не каждый день, таскался в наш салон и вот неделю его не было, а тут нарисовался наш известный полицейский чин и заявил, что выловили этого дипломата утопленным из Фонтанки.-