Текст книги "Абхазия на рубеже веков (опыт понятийного анализа)"

И вновь Грузия проиграла войну. Ценой неисчислимых жертв и разрушений Абхазия одержала победу. Но эта победа явилась для Абхазии началом другого испытания: оказывается, выиграть войну еще не значит удержать победу. Для этого необходимо завоевать и послевоенный мир! Причем его завоевание требует не меньших, чем победа в войне, усилий, направленных теперь уже не на разрушение, а на созидание, на восстановление разрушенной войною формы социального жизнеустройства.

Но так быстро перестраиваться, как того требовала послевоенная жизнь, оказалось неимоверно трудно. Ведь война разрушила не только и не столько объекты жизнеобеспечения, инфраструктуру общества, материальные условия жизни людей, сколько собственно человеческое в человеке. Она разрушила веками создававшиеся в Абхазии культурно-исторические ценности, духовный мир народа, особый склад его души, его социальные нормы поведения, менталитет и ментальность.

Война активно формировала в людях низменные инстинкты, агрессивные чувства, разрушительные навыки, обесценивала жизнеутверждающие ценности, даже саму жизнь, внедряла в нее асоциальное поведение. За короткое время война заставила и научила людей выживать в экстремальных условиях. Люди быстро вошли в состояние войны, но выйти из него оказалось намного труднее. Чтобы обуздать пробужденные обстоятельствами войны стихийные разрушительные силы, нужна была другая сила – конструктивная, волевая, организующая, государственная, дефицит которой в обществе стал серьезной угрозой его безопасности.

Сложность ситуации состоит еще и в том, что полномасштабного урегулирования абхазо-грузинских взаимоотношений пока не найдено. И вряд ли в ближайшее время Грузия откажется от притязаний на Абхазию. Это значит, что вероятность новой военной агрессии против Абхазии сохраняется, а потому стране приходится поддерживать состояние общества, близкое к военному.

Угроза новой войны не позволяет народу Абхазии избавиться от «образа врага», чувства ненависти к нему, необходимости поддерживать военные (разрушительные) навыки с тем, чтобы направить весь свой потенциал на восстановление социокультурных устоев и приобретение новых созидательных навыков.

Важно и другое. Победа в войне создала в абхазском обществе определенную иллюзию, будто оно достигло своей конечной цели – независимости от Грузии. Цель эта вынашивалась давно, но пути и способы ее решения не были осмыслены должным образом, не было концептуального проекта национально-освободительного движения и конечного целеполагания – а для чего нужна сама независимость? Поэтому к адекватной оценке и рационализации обретенной национальной независимости абхазский народ внутренне был не готов. Добившись независимости, он немного растерялся, стал похож на того, кто добивался свободы любой ценой, но, став свободным, не знал, что делать с этой свободой дальше. В сознании народа произошло некоторое смещение фундаментальных ценностей, отождествление победы со смыслообразующими константами национального бытия.

Ложное представление о достижении конечной цели вызвало внутреннее опустошение массового сознания и лишило его разумной устремленности в мирную жизнь. Эйфория победы незаметно стала «мстить», формируя в народе превратное представление о себе как о народе, имеющем якобы какие-то исключительные заслуги. Освободившись от чужого ига, народ попал в ситуацию, в которой может оказаться под гнетом собственного величия [14].

Победа в войне поставила Абхазию в совершенно новое политико-правовое положение, открыв перед ней другие горизонты и исторические перспективы. Уже сам факт развязывания руководством Грузии войны против Абхазии вывел последнюю из-под юрисдикции грузинской государственности и создал реальные условия образования независимой абхазской государственности. Народ Абхазии не упустил своего исторического шанса. Оказав вооруженное сопротивление агрессору, ценой потерь и не исчислимых разрушений народ изгнал оккупационные силы со своей территории, восстановил деятельность легитимных органов власти. По существу, война явилась для народа Абхазии Отечественной, национально-освободительной, а для народа Грузии – оккупационной, захватнической и колониальной. Это навсегда освободило абхазский народ от необходимости считать себя подданными (гражданами) Грузии и рассматривать ее как гарант своей национальной безопасности. Война лишний раз подтвердила, что грузинское государство было и остается постоянным источником угрозы национальной безопасности Абхазии. С началом вооруженной агрессии Абхазия de facto стала суверенной страной: законы, правовые акты и другие распоряжения органов государственной власти Грузии лишились в ней легитимной силы.

Тем не менее отношения между Абхазией и Грузией остаются «определенно неопределенными». При этом война не только не упростила ситуацию во взаимоотношениях сторон, как ожидалось, но, напротив, еще более усугубила и обострила ее. Ни Абхазии, ни Грузии до сих пор так и не удалось достичь той стратегической цели, которую каждая из них преследовала не одно десятилетие. С начала прошлого века Абхазия, как известно, добивалась политической независимости от Грузии, а Грузия, в свою очередь, – минимизации правового статуса, а в перспективе и упразднения абхазской автономии. Стремление Абхазии и Грузии к политической взаимонезависимости уже приводило их к войне в 1918–1921 гг. Именно это стремление привело их к новой войне в 1992–1993 гг., но после нее (до признания Абхазии) они оказались в еще большей взаимозависимости.

Парадокс ситуации объясняется просто. Абхазия, добившись победы в войне с Грузией, провозгласила себя суверенным государством и стала создавать de facto соответствующие структуры лигитимной власти, но признание ее de jure оставалось в зависимости от политической воли официальной Грузии. Но и Грузия, потерпев поражение в ею же развязанной войне, оказалась в еще большей зависимости от Абхазии: хотя Грузия и признана международным сообществом в границах бывшей Грузинской ССР, но распространить свою юрисдикцию на всю эту территорию она не смогла из-за нежелания Абхазии (а также Южной Осетии) оставаться в ее составе.

Существование Грузии в этих границах означало для Абхазии не что иное, как утрату той исторической перспективы, за которую абхазский народ заплатил столь высокую цену. Но и признание международным сообществом суверенности абхазского государства означало для Грузии потерю важного для нее региона.

§ 3. Поствоенная трансформация конфликта

Ключевые понятия: конфликт, трансформация, безопасность, переговоры, тупик, урегулирование, познание

Поскольку ни Абхазии, ни Грузии силой не удалось достичь цели, которую каждая из них преследовала, то им пришлось согласиться с предложением посреднических сторон и сесть за стол переговоров. Но это было сменой тактики противоборства, но не стратегии.

В контексте развития абхазо-грузинских взаимоотношений переговорный процесс, начавшийся сразу же после прекращения боевых действий, – явление этапное. В условиях разрастания боевых действий нейтрализация войны и переход от насильственных методов в решении конфликтных проблем к ненасильственным представляли несомненный успех в политической жизни Абхазии и Грузии, значимость которого трудно переоценить. Именно благодаря этому успеху удалось остановить кровопролитие и дальнейшее истребление противоборствующими сторонами друг друга.

Такой резкий поворот в технологии политических действий обеих сторон весьма существенно изменил характер их взаимоотношений. Никогда раньше сторонам не приходилось вести между собой политического диалога по проблемам, затрагивающим национальные интересы, на высшем уровне. В советское время Абхазия, как известно, по существу была объектом политики.

Грузинский истеблишмент, будучи в плену табели о рангах, унаследованной от советской системы, не мог допустить мысли о том, что Абхазия может выступать равноправным партнером и самостоятельным субъектом государственно-правовых отношений на переговорах по вопросу политического устройства Грузии. Для него (истеблишмента) Абхазия – это часть Грузии, стало быть, отношения между ними должны строиться только по модели части и целого, когда часть подчинена целому и функционирует по законам и нормам этого целого.

Однако поражение в войне, повторяю, заставило грузинскую сторону пойти на такой шаг, что фактически означало допустимость признания равноправности Абхазии. Ведь политический диалог (переговорный процесс) – это не только инструментарий; как таковой он может состояться лишь при условиях соблюдения определенных правовых процедур, в первую очередь признания формального равенства прав его непосредственных участников.

Подспудное признание Абхазии просматривается и в отношении к ней международного сообщества, в частности ООН, под эгидой которой проводился переговорный процесс. Сам факт участия в переговорном процессе Абхазии, не признанной еще de jure международным сообществом, есть не что иное, как своеобразное (скрытое) признание ее в качестве субъекта государственно-правовых отношений. Подтверждением могут служить политико-правовые документы, в частности «Декларация о мерах по политическому урегулированию грузино-абхазского конфликта», принятая сторонами 4 апреля 1994 г. в Москве в присутствии Генерального секретаря ООН, министра иностранных дел РФ и других официальных лиц.

В Декларации отмечается право Абхазии на государство-образование. Тем самым международное сообщество, пожалуй, впервые признало правосубъектность Абхазии, право ее на самоопределение. Создаст ли Абхазия свое суверенное государство или предпочтет войти в состав другого государства – это ее право, право самостоятельного решения вопросов своего государственного обустройства.

На основе реальной оценки правового положения Абхазии можно было продолжить поиск возможных путей урегулирования конфликта и обозначить какие-то контуры новой модели абхазо-грузинских взаимоотношений. Однако этого не произошло. Более того, переговоры, как и следовало ожидать, зашли в тупик.

Переговорный процесс мыслился его участниками как выход из кризиса, в котором пребывали конфликтующие стороны. По сути, война была продолжением кризиса. Но и война на поверку оказалась далеко не лучшим способом разрешения противоречий. По мере разрастания войны становились все более очевидными ее бесперспективность, понимание того, что ненасильственный подход к урегулированию абхазо-грузинских взаимоотношений альтернативы не имеет. Эта простая истина находила все большее понимание у обеих сторон, правда, ценой больших потерь и жертв. Поэтому так много надежд возлагалось на институционализацию абхазо-грузинского диалога, открывавшего реальную возможность ненасильственного урегулирования конфликта и построения взаимоотношений сторон на правовой основе.

Единственный путь, который мог вести к реализации этой возможности, – диалог. Но и он оказался нелегким испытанием: его участники столкнулись с рядом трудноразрешимых задач. Главная из них – отсутствие взаимодоверия и взаимопонимания участников диалога, а также конъюнктурный подход международного сообщества к урегулированию конфликта. Участники переговорного процесса продолжали мыслить стереотипами и не хотели адекватного понимания природы самого конфликта. Отсюда и проистекало ложное представление об урегулировании конфликта как разовом принятии политического решения «верхами», а потом и «низами». Нетрудно понять бесперспективность такого представления, тем более при взаимоисключающих позициях сторон: Абхазия, как известно, настаивала на создании своего суверенного государства, Грузия же добивалась возвращения Абхазии в лоно своей государственности.

Участники переговорного процесса столкнулись и с другой трудностью – отсутствием правовых механизмов, учитывающих новые реалии. Каждая из противоборствующих сторон обосновывала свою позицию, ссылаясь на нормы международного права: Абхазия – на право народа на самоопределение, Грузия – на принцип территориальной целостности страны. Применение этих правовых норм в практике урегулирования конфликтов приводило к ситуации, когда соблюдение одной из них становилось нарушением другой. Естественно, легитимность в такой ситуации обретает лишь та договоренность, которая принимается всеми конфликтующими сторонами на базе политико-правового признания равносубъектности сторон.

Однако за 15 лет (1993–2008 гг.) участникам переговорного процесса так и не удалось выработать, хотя бы в самой общей форме, взаимоприемлемой политической модели урегулирования. Предлагавшиеся международными организациями (план Бодена и др.), а также грузинской стороной проекты были нацелены на реанимацию старой схемы – советской модели, узаконивающей зависимость одного народа от другого и игнорирующей принцип равноправия между ними.

Серьезным препятствием на пути достижения прогресса на переговорах стал также и сам политико-правовой формат, в рамках которого велся абхазо-грузинский диалог. Чрезмерная привязанность этого формата к интересам международной конъюнктуры, а также его узость не позволяли расширить пространство маневрирования, где можно было бы искать и конструировать какие-то другие модели урегулирования. Отсутствие ожидавшегося прогресса на переговорах – прогресса, который мог бы служить хоть каким-то гарантом мира и безопасности в регионе, – вызывало сомнения в эффективности самого диалога как политического инструментария в урегулировании конфликта.

Образовавшийся на переговорах тупик еще не означал, что миротворческий потенциал политического диалога исчерпан. Более того, тупик как таковой способен сыграть и положительную роль, если правильно понимать его природу и, исходя из этого, строить свои действия. В нашем случае он мог быть выражением сложившейся на переговорах определенной ситуации. Это во-первых. Во-вторых, тупик мог побудить мысль к поиску новых путей решения задачи. Важно было только избежать как переоценок, так и недооценок значимости тупиковой ситуации.

Следует учитывать и другое. Тот или иной миротворческий опыт, как и абхазо-грузинский, не может рассматриваться в качестве универсального критерия оценки потенциала политического диалога. Такой опыт сам по себе относителен и потому должен быть критически осмыслен. В связи с этим нетрудно понять, что тупик, образовавшийся на переговорах, есть не что иное, как отражение (выражение) принципиальной несовместимости стратегических целей и базовых интересов противоборствующих сторон.

В условиях продолжавшегося вооруженного противостояния стороны на переговорах не могли позволить себе ни малейшего отступления от своей исторической стратегии, ни определенного компромисса, дабы не лишиться своей легитимности и не быть обвиненными в предательстве национальных интересов. Для компромиссов же на переговорах необходимы определенные изменения как со стороны самих конфликтующих сторон, так и ситуации вокруг них. Такие изменения еще не произошли. Стало быть, мы не вправе были ожидать каких-то заметных прорывов на переговорах, как того хотелось широкой общественности, уставшей от послевоенной разрухи и социально-политической неопределенности.

Истоки тупика следует искать в самом подходе к пониманию феномена конфликта, в котором нужны не столько политические, сколько академические (научные) оценки, позволяющие разработать концептуальное понимание природы конфликта, характера и направления его трансформации в реальных исторических обстоятельствах и с учетом конкретных участников миротворческого процесса. Имеется в виду такая политическая формула урегулирования, которая опирается на соответствующую научную базу.

Коль скоро ведущий к ненасильственному урегулированию путь проходит через познание природы конфликта, то оно должно быть осуществлено на всех трех уровнях: описательном, объяснительном и понимающем.

Такое разграничение уровней познания особенно важно, поскольку на каждом из них решаются различные задачи, и решаются они по-разному. Чтобы стать исходной базой урегулирования, познание должно быть доведено до завершающего (понимающего) уровня, на котором создается целостная концепция конфликта. Такая концепция содержит не только описание, объяснение различных фактов, явлений, связанных в той или иной мере с конфликтом, но и понимание того, что есть конфликт в контексте того или иного сообщества.

На уровне концептуального понимания должна быть раскрыта суть конфликта – его истоки, причины, условия формирования, характер и направление развития, менталитет и ментальность его участников, их стратегические цели и базовые интересы, геополитический и культурно– исторический контекст. Только на таком уровне познания возможно выработать оптимальную и исторически перспективную формулу урегулирования конфликта и принять политическое решение.

Это важно учитывать, ибо методологическая путаница, при которой описание конфликта часто выдается за его объяснение, служит благоприятным условием для различных спекуляций и фальсификаций. Следствием такой путаницы стало то, что развивавшаяся в прошлом веке научная мысль об абхазо-грузинских взаимоотношениях не только не способствовала взаимопониманию сторон, но и, напротив, осложняла его, став в конечном итоге одним из факторов открытого противостояния. Создалась ситуация, когда каждая из сторон конфликта была «по-своему права», ситуация, которая стала основой научного нигилизма в миротворческом процессе.

Несмотря на сложившиеся у враждующих сторон стереотипы мышления, некоторые позитивные изменения в самих подходах к осмыслению конфликта все же наблюдались. Особый интерес в этом плане представляли проекты, выполненные совместно абхазскими, грузинскими, русскими и западными специалистами [15]. Эти проекты выгодно отличались тем, что были выполнены на более высоком методологическом уровне, позволявшем раскрыть многие важные аспекты конфликта. Однако задача системного анализа конфликта и воссоздания его целостного образа так и осталась невыполненной.

§ 4. Как мыслить Абхазию?

Ключевые понятия: абхазы, Абхазия, культура, история, историография, аборигенность, этногенез, идентичность, сознание, познание

Нет необходимости доказывать, что суть феномена Абхазии заключается в понимании ее как определенной культурно – исторической реальности. Это достаточно очевидно. Более важным представляется воспроизведение духовного образа Абхазии, так как именно реалии культурно-исторической жизни и определяют в конечном итоге ее политико-правовой статус, помогают разобраться в сути абхазо-грузинского конфликта и рационализировать процесс его урегулирования.

Проведение такой предварительной работы тем более важно, поскольку в понимании феномена Абхазии существуют непомерный разброс мнений и полярные точки зрения, что служило и служит мощным детонатором в нарастании конфликта и сохранении противостояния. Такие искаженные представления об Абхазии сложились в течение последних столетий, когда она подверглась серьезным социокультурным деформациям, став территорией, которую приходилось заново осваивать и обустраивать. Иначе говоря, одна из задач, возникающая в связи с урегулированием конфликта, – это расчистка тех завалов, которые мешают адекватному пониманию феномена Абхазии. Вряд ли возможно добиться урегулирования конфликта на основе искаженного представления об его участниках?

При ближайшем рассмотрении нетрудно заметить, что все многообразие сложившихся противоречивых представлений об Абхазии сводится, в конечном итоге, к двум взаимоисключающим концепциям, согласно которым:

1. «Абхазия есть Абхазия, а не часть Грузии».

2. «Абхазия есть часть Грузии».

В подтверждение каждой из концепций сторонами приводится достаточно много фактов, зачастую одних и тех же, что создает видимость, будто каждая из них, в отдельности, истинна. Но ведь культурно-историческая реальность (Абхазия), которая осмысливается в рамках этих концепций, одна! Нет ведь двух Абхазий, а есть лишь одна!

В целях устранения двойственности в восприятии Абхазии обратимся к истокам – к этимологии тех понятий, посредством которых осмысливается данная культурно-историческая реальность.