Текст книги "История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой"

Из формалистов, думавших на темы, близкие к тому, как Мандельштам понимал соотношение фабулы и сюжета в теории и в своей практике, ему ближе всего был Шкловский (признаюсь, что, касаясь этой темы в конце статьи о мандельштамовском «конце романа», я снова думаю и о вкладе М.О. Чудаковой и А.П. Чудакова в современное понимание достижений Шкловского – теоретика литературы).

Сюжетное преобразование фабулы, метонимически перенесенное на внешнее оформление текста, сам Мандельштам описывает в своем повествовании: «Я не боюсь бессвязности и разрывов. Стригу бумагу длинными ножницами. Подклеиваю ленточки бахромкой. Рукопись – всегда буря, истрепанная, исклеванная. Она – черновик сонаты. Марать – лучше, чем писать. Не боюсь швов и желтизны клея. Портняжу, бездельничаю. Рисую Марата в чулке. Стрижей». Ссылка на рисунки скорее всего относится к пушкинской традиции внесения рисунка в рукопись. Сравним с этим отступлением из «Египетской марки» то, как свой собственный метод письма (точнее, изготовления текста из заготовок, написанных впрок) описал Шкловский в той главке книги «Гамбургский счет», точность которой я мог бы подтвердить слышанными мной свидетельствами и самого Шкловского, и членов его семьи, и его секретарей и машинисток (в частности, Т.К. Владимировой), мне знакомых. Шкловский писал:

Машинистка, та самая, которая печатает статью, сейчас перепечатывает куски с обозначением страницы. Эти куски, их бывает очень много, я развешиваю по стенам комнаты. К сожалению, комната у меня маленькая, и мне тесно. Очень важно понять цитату, повернуть ее, связать с другими. Висят куски на стене долго. Я группирую их, вешаю рядом, потом появляются соединительные переходы, написанные очень коротко. Потом я пишу конспект глав довольно подробный и раскладываю соединенные куски по папкам. Начинаю диктовать работу, обозначая вставки номерами (Шкловский 1990:423).

К своему монтажному методу письма, безусловно повлиявшему на Мандельштама (ср.: Шиндин 2009), Шкловский приходит рано. Он намечает черты обрывистого, как бы бессвязного стиля еще в ранней работе о Розанове, чей язык и стиль занимал его, как и молодого Мандельштама. Шкловский в духе формалистической идеи повышения «младшей линии» развития, приобретающей собственно литературный стилистический статус, высказывал гипотезу: «Может быть, так же сама резкость переходов Розанова, немотивированность связи частей, появилась сперва как результат газетной техники и только после была оценена и закреплена как стилистический прием» (Шкловский 1929: 241). Исследуя этот прием у Розанова, Шкловский определяет его как оксюморон (понятие, в последнее время используемое и применительно к прозе Мандельштама): «Отрывки у Розанова следуют друг за другом по принципу противопоставления тем и противопоставления планов, т. е. план бытовой сменяется планом космическим» (Там же, 240). Вместе с тем Шкловский пробует найти разные сюжетные линии, связывающие куски вместе. Тем много, они даны вразброд, но каждая из них постепенно выстраивается. Например, «друг» как героиня всей книги у Розанова появляется в разных кусках, тем самым их соединяя. Таких тем в одной книге Розанова Шкловский насчитывает восемь – в отличие от одной главной темы классического романа. Анализ этого приема в исследовании Шкловского о литературе вне сюжета связывается с разысканиями о роли сюжетных перебивок и отступлений в классических сочинениях с сюжетом. Напротив, намеренно бессвязная проза, как у Пильняка, не вызывает у Шкловского одобрения. Об одной из повестей Пильняка он говорит, что «вся неразбериха ее, мне кажется, сделана сознательно и имеет целью затруднить восприятие, проецируя одно явление на другое; линии эти явно несводимые, и их несводимость (в них вставлены и еще несколько анекдотов) и создает впечатление сложности. Манера Пильняка вся в этом злоупотреблении бессвязностью» (Шкловский 1990:271). В этом, с точки зрения Шкловского, состоит «элементарность» Пильняка².

Для Шкловского этот прием в бессюжетной прозе интересен, только если линии или темы продолжаются, как у Розанова, через всю книгу и сводятся воедино, этим и представляется в конструктивном плане важным рассмотренное соотношение Парнока и Кржижановского в «Египетской марке».

У самого Шкловского этот прием связан не только с газетным опытом, но и с работой в кино. Всего отчетливее в его литературных текстах он выражен в «Zoo, или Письмах не о любви, или Новой Элоизе». Не только вся композиция этого романа в письмах, где основная тема под запретом (о любви писать нельзя, не разрешает адресат), но и построение каждого отдельного письма отвечает общему приему разорванности повествования. Уже в самом начале книги, перебивая самого себя, автор говорит: «Все это отдельно друг от друга» (Там же, 283). В 22-м письме есть целое рассуждение о принципах такого построения. Поводом для него служит описание эстрадной программы. Оно прерывается замечанием: «Меня поразила в этом variete несвязность его программы» (Там же). Шкловский пробует объяснить появление таких произведений искусства исчерпанностью всех противопоставлений (эта точка зрения могла бы использоваться при критике роли противопоставлений в эстетике структурализма Романа Якобсона). Шкловский намечает такую типологию развития искусства Новейшего времени: сначала психология, потом противопоставления, наконец, разорванность «моментов». По Шкловскому, «тогда остается одно – перейти на „моменты“, разорвать соединения, ставшие рубцевой тканью. Самое живое в современном искусстве – это сборник статей и TeaTp-variete, исходящий из интересности отдельных моментов, а не из момента соединения» (Там же,330). Критически разобрав виденные им эстрадные представления этого рода, Шкловский замечает: «Более интересный случай представляет из себя книга, которую я сейчас пишу. Зовут ее „Zoo^<c, „Письма не о любви“, или „Третья Элоиза“; в ней отдельные моменты соединены тем, что все связано с историей любви человека к одной женщине. Эта книга – попытка уйти из рамок обыкновенного романа» (Там же, 331).

Эти мысли развиты Шкловским в «Гамбургском счете»: «Ударным местом работы писателя стал не сюжет, а отдельные моменты. Пьеса распалась в номера варьете» (Там же, 192). Образцы такого построения Шкловский находит в спектаклях Мейерхольда и молодого режиссера (тогда еще театрального) Эйзенштейна. По словам Шкловского, в спектакле «Лес», поставленном Мейерхольдом,

конструкция пьесы исчезла, вместо этого она обратилась в ряд дивертисментных номеров… Театр Мейерхольда – современный театр. Но этот театр – дивертисментный. Время опять повернулось, и анекдотом мы скоро будем считать не остроумное сообщение, а те факты, которые печатаем в отделе мелочей в газетах. Каждый отдельный момент пьесы, как это особенно заметно у Мейерхольда и другого талантливого режиссера, Эйзенштейна, обращается в отдельный самодовлеющий номер. Конструкция вещи или не задается совсем, или же, если она случайно существует, убивается, причем преступление не замечается публикой (Шкловский 1990:195; по Шкловскому, убитый – мертвец, труп – сюжет в старом смысле).

У самого Эйзенштейна опыт его ранних театральных спектаклей был обобщен и развит в понятии «монтажа аттракционов». Под последними имелись в виду «моменты» или «дивертисменты» Шкловского. Кажется интересным, что Шкловский самый принцип такого театрального построения обнаружил в спектаклях «низшего» жанра – театра-варьете, а потом, уже вернувшись из кратковременной эмиграции, нашел подтверждение своим выводам в новых спектаклях Мейерхольда и Эйзенштейна. Как и в других своих работах, Шкловский следует выявленному им и другими формалистами принципу изменения ранга вида продукции – установке на прием повышения уровня низшего жанра (как цыганский романс по формалистским представлениям претворяется в серьезное лирическое стихотворение у Блока).

Отличие приема монтажа от простого склеивания Шкловский показывает на примере Пильняка, который, как замечено выше, нарушает правила построения бессюжетной многотемной композиции. «Для Пильняка основной интерес построения вещей состоит в фактической значимости отдельных кусков и в способе их склеивания… Синтеза у Пильняка не получается вообще, прием его чисто внешний, он „невнятица“» (Там же, 261–263). Идеи Шкловского о бессюжетной прозе опережали свой век, как и натолкнувшие его на эти мысли гениальные прозаические эксперименты Розанова. Бессюжетная проза, предсказанная в статьях Шкловского и Эйзенштейна 20-х годов прошлого века, развилась в западной литературе того времени, тогда как ее развитие в русской литературе было задержано контролем советских редакторов и цензоров. Наиболее интересные опыты в этом духе, в 1930-е годы написанные обериутами, в России стали известными спустя несколько десятилетий после гибели авторов. «Четвертая проза» Мандельштама осталась пока предисловием к еще не написанной русской прозе будущего. Кажется возможным, что нечто похожее на намеченную Шкловским поэтику театра варьете становится ясным в телевидении последних лет с его естественной тягой к документализму.

В новом телевидении с встроенным в него «вертикальным» монтажом можно было бы видеть проявление той же общей тенденции, но пока еще реализованной не в искусстве как таковом, а в жанре, принадлежащем пока к расхожей массовой культуре.

¹ Явной ошибкой Брауна было предположение, что Кржижановский и его спутница имеются в виду под анафорическим местоимением «они» в конце 6-й главки (Brown 1967: 45): «Они с важностью шли». Под «ними» подразумеваются мальчики: это воспоминания детства.

² Для Шкловского термин имел негативный смысл. В.А. Каверин мне рассказывал, что он читал Шкловскому свои юношеские стихи. Шкловский их не одобрил, назвал «элементарными» и, обратившись за поддержкой к жене – В.Г. Корди (она тоже значится среди членов ОПОЯза), сказал ей: «Правда, элементарно?»

Алексеева 1998 / Алексеева И.В. «Египет вещей» в художественной структуре «Египетской марки» О. Мандельштама (опыт анализа) // Проблемы взаимодействия эстетических систем реализма и модернизма. Вторые Веселовские чтения. Ульяновск: УлГПУ, 1998. С. 16–24.

Багратион-Мухранели 1991 / Багратион-Мухранели И.Л. Кинематографическая стилистика «Египетской марки» О. Мандельштама // Искусство кино. 1991. № 12. С. 150–161.

Багратион-Мухранели 1995 / Багратион-Мухранели И.Л. О некоторых источниках исторической концепции «Египетской марки»: Мандельштам, Толстой и масонство // «Отдай меня, Воронеж»: Третьи Международные Мандельштамовские чтения. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1995. С. 84–102.

Багратион-Мухранели 2001 / Багратион-Мухранели И.Л. О словнике «Египетской марки» // Смерть и бессмертие поэта: Материалы научной конференции. М.: РГГУ, 2001. С. 24–36.

Багратион-Мухранели 2010а / Багратион-Мухранели И.Л. Мандельштам и Кавказ [www.burdonov.ru/ Podvali/Vaginov.. /text.doc].

Багратион-Мухранели 20106 / Багратион-Мухранели И.Л. Опыт прочтения «Египетской марки» Мандельштама [www.burdonov.ru/Podvali/ Vaginov.. /text.doc].

Барзах 1993 / Барзах А.Е. Изгнание знака.

(Египетские мотивы в образе Петербурга у О.Э. Мандельштама) // Метафора Петербурга: Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. СПб., 1993. Вып. 1. С. 236–249.

Барзах 1998 / Барзах А.Е. Без фабулы: Вблизи «Египетской марки» О. Мандельштама // Постскриптум: Литературный журнал / Под ред. В. Аллоя, Т. Вольтской и С. Лурье. СПб.: Феникс, 1998. Вып. 2 (ю). С. 183–210.

Бахрах 2010 / Бахрах А.В. «Египетская марка» и ее герой [http://bahrah.pp.ua/ memuary/egipetskaya-marka-i-ee-geroj].

Белый 1934 / Андрей Белый. Мастерство Гоголя. М.; Л.: Academia, 1934.

Берковский 1929 / Берковский Н. О прозе Мандельштама // Звезда. 1929. № 5. С. 160–168.

Берковский [1930] 1991 / Берковский Н. О прозе Мандельштама // Мандельштам О.Э. Четвертая проза. М.: СП Интерпринт, 1991. С. 201–223.

Василенко, Фрейдин 1991 / Мандельштам О. Египетская марка: Неизданные фрагменты / Публ. и текстолог, обраб. С. Василенко и Ю. Фрейдина // Наше наследие. 1991. № 1 (19). С. 62–76.

Гарбузинская 2006 / Гарбузинская Ю.Р. Тема «маленького человека» в «Египетской марке» О. Мандельштама // Вестник Самарской гуманитарной академии. Сер. «Философия. Филология». 2006. № 1 (4). С. 296–300. ЕМ / Мандельштам О.Э. Шум времени. М.: ВагриуС, 2002.

Земскова 2005 / Земскова Е. «Египетская марка» Мандельштама – роман о конце романа // Русская филология. 6. Сб. науч. работ молодых филологов. Тарту, 1995. С. 121–124.

Иванов 1976 / Иванов В.В. Очерки по истории семиотики в СССР. М.: Наука, 1976.

Иванов 1989 / Иванов В.В. Синхронная и диахроническая типология посессивности // Категория посессивности в славянских языках. М.: Наука, 1989. С. 5–43-

Иванов 2004 / Иванов В.В. Лингвистика третьего тысячелетия. М.: Языки русской культуры, 2004.

Иванов I–IV / Иванов В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М.: Языки славянских культур, 1998. Т. 1; 2007. Т. 4.

Леонтьева 1991 / Леонтьева А.Ю. Пространство и время в «Египетской марке» О. Мандельштама // О Мандельштаме: Сб. докладов. Даугавпилс: Даугавпилс. пед. ин-т, 1991. С. 41–43-

Леонтьева 1992 / Леонтьева А.Ю. Особенности романной структуры «Египетской марки» О. Мандельштама. Культурологические аспекты. Дис… канд. филол. наук. М., 1992.

Мазур 2010 / Мазур И. «Дикая парабола»: Джорджоне в «Египетской марке» Мандельштама // От слов к телу: Сборник статей к 60-летию Юрия Цивьяна. М., 2010.

Мельникова 2005 / Мельникова Е.М. Лексико-семантическая организация прозаических произведений О. Мандельштама. Дис…. канд. филол. наук. Ярославль, 2005.

Мец 2010 / Мец А. Комментарий // Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: В 3 т. М.: Прогресс-Плеяда, 2010. Т. 2.

Морозов 2002 / Морозов А. Примечания // Мандельштам О. Шум времени. М., 2002. С. 265–301.

Петровский 1990 / Петровский М.С. Городу и миру. Киев, 1990. С. 236–264.

Петровский 1991 / Петровский М. С. Киевский роман Осипа Мандельштама // Слово и судьба: Осип Мандельштам. М.: Наука, 1991. С. 204–221.

Полякова 1991 / Полякова С. «Шинель» Гоголя в «Египетской марке» Мандельштама // Слово и судьба: Осип Мандельштам. М.: Наука, 1991. С. 457–459.

Полякова 1997 / Полякова С. «Олейников и об Олейникове» и другие работы по русской литературе. СПб., 1997.

Ронен 1973 / Ронен О. Лирический повтор, подтекст и смысл в поэтике Осипа Мандельштама // Essays in honor of К. Taranovsky. The Hague: Mou-ton, 1973.

Ронен 2002 / Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб.: Гиперион, 2002.

Ронен 2008 / Ронен О. Марки // Звезда. 2008. №₃.

Сегал 1981 / Сегал Д.М. Литература как охранная грамота // Slavica Hiero-solymitana. Jerusalem, 1981. Vol. V–VI. P. 151–244.

Сегал 1983 / Сегал Д.М. Вопросы поэтической организации семантики в прозе Мандельштама // Russian Poetics. Columbus, Ohio, 1983 (=UCLA Slavic Studies. Vol. 4). P. 325–352.

Сегал 1987 / Сегал Д.М. «Сумерки свободы» // Минувшее. 1987. Т. 3. С. 131–196.

Сегал 1998 / Сегал Д.М. Осип Мандельштам: История и политика. Berkeley, 1998. 4.1.

Сурат 2008 / Сурат И. Поэт и город: Петербургский сюжет Мандельштама // Звезда. 2008. № 5.

Тименчик 1974 / Тименчик Р.Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1974. № 7/8.

Тименчик 1991 / Тименчик Р.Д. Из комментариев к мандельштамовским текстам: Артур Яковлевич Гофман // Осип Мандельштам. К 100-летию со дня рождения. Поэтика и текстология. Материалы науч. конференции 27–29 декабря 1991 г. М., 1991. С. 65–68.

Тименчик 1993 / Тименчик Р.Д. Еврейские подтексты в «Египетской марке» Осипа Мандельштама // Jews and Slavs. Jerusalem; St. Petersburg, 1993. Vol. I.C. 354–358.

Фейнберг 1991 / Фейнберг А.И. Каменно-островский миф / Подгот. текста И. Багратион-Мухранели // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 41–46.

Шиндин 2009 / Шиндин С. Мандельштам и Шкловский: фрагменты диалога // Тыняновский сборник. Вып. 13: Двенадцатые-Тринадцатые-Четырнадцатые Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. М., 2009.

Шкловский 1929 / Шкловский В.Б. Теория прозы. М., 1929.

Шкловский [1933] 1990 / Шкловский В.Б. Путь к сетке // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933). М., 1990.

Шкловский 2002 / Шкловский В. «Еще ничего не кончилось…».М., 2002.

Якобсон 1987 / Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987.

Воут 1991 / Boym S. Dialogue as «Lyrical

Hermaphroditism»: Mandel’stam’s challenge to Bakhtin // Slavic Review. 1991. Vol. 50. P. 118–126.

Brown 1967 / Brown C. The Prose of Mandelstam // The Prose of Osip Mandelstam. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1967.

Isenberg 1987 / Isenberg Ch. Substantial proofs of Being: OsipMandelshtam’s literary prose. Columbus, Ohio, 1987.

Isenberg 1994 / Isenberg Ch. Mandel’stam’s Egipetskaia Marka as a work in Progress // Столетие Мандельштама: Материалы симпозиума. М., 1994. С. 228–243.

Ivanov 1998 / Ivanov V. V. Лунц и Мандельштам: фабула у Серапионовых братьев // Revue des etudes slaves. Annee, 1998. Vol. 70. № 70-3. P. 613–617.

Roll 1990 / Roll S. De-historizing the Self:

Boris Pasternak’s Safe Conduct and Osip Mandel’shtam’s The Egyptian Stamp // Forum for Modern Language Studies. 1990. Vol. 26. № 3. P. 240–249.

Swift 2005 / SwiftM. On Litmontage:

Yakhontov’s Petersburg (1927) and

Mandelstam’s «Egyptian Stamp» (1928) // Forum for Modern Language Studies. 2005. Vol. 41. № 1. P. 90–101.

West 1980 / WestD.M. Mandelstam: The Egyptian Stamp. Birmingham, 1980 (= Birmingham Slavonic Monographs. № 10).

Любовь Киселева. Сборник «Отечество» как проект национального строительства империи

Работа выполнена при поддержке гранта ЭНФ № 7901 «„Идеологическая география“ западных окраин Российской империи в литературе».

Тема империи находится сейчас в фокусе исследовательского внимания и на Западе, и в России. Труды Уильяма Фуллера [Фуллер], Рикарды Вульпиус [Вульпиус],Мартина Ауста [Ауст], Алексея Миллера [Миллер 2008], [Миллер 2010], Бориса Колоницкого [Колоницкий] и многих других историков¹ развивают самые разные аспекты проблемы, в том числе проблему имперской идентичности. Однако не следует думать, что подобный подход есть изобретение современного исторического дискурса, следующего за великой книгой Б. Андерсона «Воображаемые сообщества» [Андерсон]. Соотношение имперского / государственного и национального рефлектировалось уже в ту эпоху, когда империи (в частности, Российская) были реальностью, а не политической метафорой. На один такой случай рефлексии – московский сборник «Эсты и латыши, их история и быт» 1916 года [Эсты и латыши] – нам уже случалось обращать внимание [Киселева]. Теперь нам хотелось бы остановиться на другом сборнике – «Отечество. Пути и достижения национальных литератур России. Национальный вопрос», вышедшем в том же 1916 году в Петрограде [Отечество]. По непонятным причинам он, так же как и первый, выпал из поля зрения исследователей, хотя содержит весьма ценный материал для характеристики эпохи, изучения имперского и национального дискурсов, имперской идентичности и т. п. Оба издания предполагали продолжение, но в силу понятных исторических причин их не последовало.

Пока не совсем ясно, были ли эти сборники связаны между собой. Можно предполагать, что хотя бы отчасти (по крайней мере, И.А. Бодуэн де Куртенэ печатался в обоих), так что их участники могли быть осведомлены о планах друг друга. Во всяком случае, эпиграф к «Отечеству» заимствован из статьи Бодуэна, опубликованной в сборнике «Эсты и латыши…». Типологическая же, контекстуальная, а также прагматическая связи безусловны, как очевидны и различия в избранной стратегии. Общим является стремление обоих авторских коллективов доказать ценность культур национальных меньшинств, бесперспективность и опасность политики русификации, необходимость широких демократических реформ, которые только и смогли бы вывести Российскую империю как многонациональное государство на новый уровень развития. Однако выбирают они разную дискурсивную стратегию:

– «Эсты и латыши…» эксплуатируют германофобию русского общества (немцы – враги России), в «Отечестве» немецкая тема не затрагивается, что знаменательно в контексте антинемецкой истерии периода Первой мировой войны (об общественно-политической атмосфере в России в те годы см.: [Фуллер], [Колоницкий]).

– Оба сборника хотят повлиять на российское общественное мнение, но «Эсты и латыши…» строят образ врага, а «Отечество» сосредоточено на формировании конструктивной положительной программы.

– Для латышей и эстонцев гораздо важнее добиться решения своих задач (культурной автономии, отмены привилегий остзейских немцев, земельной реформы и др.), поэтому для них вопрос об имперской идентичности является скорее тактическим. Авторы «Отечества» заняты решением общих задач, они заинтересованы в том, чтобы Российская империя, переродившись в свободное демократическое государство, сохранила свою целостность.

Сборник «Отечество», как явствует из дат под статьями, собирался во второй половине 1915 года (цензурное разрешение – и марта 1916 года). Нам, знающим последующий ход исторических событий, известно, что до конца Российской империи оставалось менее двух лет. Однако авторы этого не знали и были полны планов относительно ее переустройства. Они стремились подготовить тот момент, когда будет достигнута победа в «великой войне» и можно будет думать о будущем новой России. Это будущее, по их убеждению, должно было быть достигнуто мирными средствами, путем демократических преобразований и сознательного переустройства и государства, и общества. Для них будущее России безусловно связывалось с сохранением империи, поэтому свою задачу авторы видели в том, чтобы сформировать у читателей имперскую идентичность (хотя слова «идентичность», конечно, не употребляли). Основа концепции издания – демонстрация преимущества империи как государства многонационального перед государством унитарным: разнообразие наций, языков и культур – залог самодостаточности страны.

Сборник, адресованный не столько правительству, сколько обществу, был призван сформировать новую систему ценностных ориентаций.

Преодоление узости мышления, ксенофобии, по мысли инициаторов сборника «Отечество», должно было осуществляться, с одной стороны, через анализ ситуации, с помощью рациональных аргументов, а с другой – через практическую демонстрацию культурного богатства населяющих империю народов. С этим связана и структура издания. Оно состоит из двух частей – в первой (около 100 страниц) помещены теоретические (программные) статьи Б.А. Гуревича, В.М. Бехтерева, И.А. Бодуэна де Куртенэ и Н.А. Гредескула. Вторая (почти 500-страничная) называется «Историко-литературный отдел» и представляет собой антологию финской, эстонской, латышской, литовской, украинской, еврейской, польской и грузинской литератур. Структура каждого из подразделов этого отдела идентична: вступительная статья о развитии данной литературы, а затем представительная выборка прозы, поэзии и даже драматургии в переводах на русский язык. Литература этих народов была мало известна русскому читателю, и антология была призвана убедить его в том, что кроме русской культуры в России существует еще много развитых и достойных уважения национальных культур. Авторы историко-литературных статей подхватывают и развивают идеи первого раздела, а порой формулируют отдельные положения даже удачнее «теоретиков»².

Прежде чем перейти к подробной характеристике концепции издания, остановимся на его инициаторах-редакторах. Их пятеро, трое одновременно являются и авторами статей (Бодуэн, Гуревич и Гредескул), двое – князь П.Д. Долгоруков и проф. В.Н. Сперанский – статей не написали (Долгоруков вообще имел прозвище «Leader ohne Worte»), но и появление их имен на титуле было знаковым. Можно сказать, что один титульный лист мог бы стать основой для романа – столь любопытны и характерны судьбы этих людей.

Бодуэн, Гредескул и Сперанский принадлежали к петербургской профессуре. Борис Абрамович Гуревич (1889–1964) был литератором и переводчиком, на его книгу стихов 1912 года «Вечно человеческое. Книга космической поэзии» довольно едко отозвался Гумилев. Сын известного киевского раввина и юрист по образованию, Гуревич был борцом за права евреев. После революции эмигрировал, с 1937 года жил в США, где и скончался. В 1957 году его кандидатура якобы выдвигалась на получение Нобелевской премии мира.

Гораздо менее благополучно сложилась судьба другого юриста, одного из лидеров кадетской партии и товарища председателя Первой Государственной думы, подписанта «выборгского воззвания», участника дискуссии вокруг «Вех» (см. его статью в сборнике «Интеллигенция в России», 1910) – Николая Андреевича Гредескула (род. в 1864 году). После переворота он остался на родине, какое-то время работал в ленинградских вузах, затем был репрессирован, и год его смерти не установлен.

Понятно, что с дворянским происхождением и такой политической биографией долго продержаться при советской власти можно было только в совершенно исключительных случаях.

Другой лидер кадетов, член Государственной думы и депутат Учредительного собрания – князь-рюрикович Павел Дмитриевич Долгоруков (1866–1927), хотя и эмигрировал (уехал из Крыма на последнем пароходе в конце 1920 года), но в 1926 году из Парижа нелегально пробрался в СССР, чтобы организовать подрывную деятельность против большевиков. Был опознан, арестован и расстрелян в 1927 году. Человек поразительно разносторонний, он был до революции основателем ихтиологической станции у себя в подмосковном имении, в другом имении построил завод по выделке паркета, а в третьем – лесопильный завод, поставлявший в Москву дрова. Поддерживал знакомство с Л.Н. Толстым, был пайщиком Московского Художественного театра. Но главным делом для него была его общественная деятельность, также весьма разносторонняя – и организатор помощи голодающим, и активный деятель земского движения, но главное – один из создателей и лидеров конституционно-демократической партии (партии народной свободы), от которой он и в эмиграции требовал активной и практической деятельности по спасению России.

Еще один юрист, профессор кафедры философии права Петербургского университета Валентин Николаевич Сперанский (1877–1957) происходил из Вильно, был товарищем по виленской гимназии Ф.Э. Дзержинского и оставил о нем воспоминания. Он эмигрировал в 1924 году, до этого успел побывать в Екатеринбурге и собрать материалы об Ипатьевской трагедии, издал потом на французском языке книгу «Дом специального назначения».

Среди авторов программных статей «Отечества» было два великих ученых-академика – филолог Иван Александрович (Ян Нецислав Игнаций) Бодуэн де Куртенэ (1845–1929), благополучно окончивший свой путь в независимой Польше, и нейрофизиолог Владимир Михайлович Бехтерев (1857–1927), оставшийся в России и как будто бы успешно продолжавший карьеру в качестве директора основанного им в 1918 году Института по изучению мозга. Но, как известно, слишком «недипломатичная» медицинская консультация Сталину стоила ему жизни.

Состав авторов недвусмысленно свидетельствует о том, что «Отечество» выражало установки влиятельной конституционно-демократической партии, можно даже сказать – было кадетским изданием, рассчитанным на либеральную интеллигенцию, которая и составляла для них «общественное мнение». Тираж в 2500 экземпляров нельзя назвать впечатляющим для «пропагандистского» издания. Скорее он сопоставим с тиражом литературных изданий того времени, например, поэтических сборников (для сравнения – второе издание «Камня» Мандельштама было отпечатано в 1000 экземпляров). Учитывая, что основной объем книги составляла антология литератур национальных меньшинств, такой тираж следует признать разумным.

Однако вернемся к программе сборника. Внутренний посыл всего текста – это протест против политики русификации и стремление показать, что она непродуктивна и опасна в первую очередь для самого государства.

С позиции правительства, политика русификации, имевшая, как хорошо известно, тяжкие последствия, была направлена как раз на укрепление империи³. Это была близорукая попытка противостоять движению национального возрождения со стороны разнообразных национальных окраин, испуг перед возможностью развала государства. Поскольку вначале «опасность» исходила из Польши (восстание 1830–1831 годов «За нашу и вашу свободу!»), то любое национальное движение стало ассоциироваться для властей с революцией и сепаратизмом. В результате, например, в Остзейском крае, где на начальном этапе национального возрождения латыши и эстонцы видели в русском царе защитника от местных господ-немцев, а в русских – союзников, правительство продолжало поддерживать прибалтийских немцев, видя именно в них «лояльный» элемент и опору своего господства в крае. Понятно, что в последнем случае сказалось и чувство социальной солидарности: латышские и эстонские крестьяне были так же чужды и враждебны правительственной элите, как и русские. Эта стратегия, в сочетании с политикой «обрусения» народной школы, отвратила местные народы и их национальных лидеров от центра и в конечном итоге привела к результатам, прямо противоположным ожидаемым. На опасность такой политики и пытались указать в своих статьях авторы «Отечества».

Другим импульсом интересующего нас издания стало стремление заинтересовать русское общество комплексом проблем, которыми оно на тот момент интересовалось слабо, – проблемами национальными. Этими мотивами проникнуты все статьи, что придает книге единство (можно даже сказать, характер коллективной монографии).

Хотя все авторы являются «государственниками», но государство для них – это всего лишь инструмент, гарант, обеспечивающий жизнедеятельность как отдельных личностей, так и всего общества. Подлинным воплощением России является, с их точки зрения, не самодержавие, не бюрократический аппарат, а культура. Именно культура – «палладиум» России, пишет Б. Гуревич на первой странице статьи, открывавшей сборник. Скорее всего, он помнил выражение Карамзина из только что опубликованной записки «О древней и новой России» (СПб., 1914)– «Самодержавие есть палладиум России: целость его необходима для ее счастья» [Карамзин: 105], но вложил в него совсем иной смысл. Вообще, понятийный аппарат издания – интересный пример пересмотра всех связанных с национальным строительством концептов, разрабатывавшихся в эпоху 1812 года: отечество, патриотизм, народная гордость, мессианизм. И это не случайно, и связано не только с широко отмечавшимся юбилеем 1812 года. Как известно, война 1914 года именовалась «второй Отечественной», поэтому на всех уровнях происходила актуализация идеологического контекста столетней давности.