Текст книги "История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой"

Заглавие и сама статья Б. Гуревича «Россия – творимая нация» – имеет любопытную перекличку с названием и даже с концепцией книги Б. Андерсона «Воображаемые сообщества». Идея Гуревича заключается в том, что Россия как имперская нация должна еще быть создана, и этот процесс уже начался с помощью культуры. Слово «русский» он чаще всего употребляет в значении «российский». Он полагает, что в России будет создана духовная культура, не уступающая «в ценности западным» культурам и собирающая «народы России вокруг русского народа в особый культурный микрокосм». Национальности России должны почувствовать себя «единой нацией» и с трибуны Думы сказать «свое слово об имперском национальном самосознании» [Отечество: 8]. Эта новая самобытная (не заимствованная!) культура будет слиянием «в одно целое чаяния славянофильского мессианизма и мечты западника». Именно в этом смысле Гуревич произносит свою сакраментальную фразу: «Теперь или никогда должен быть создан идеал русской культуры, идеал, который должен стать палладиумом, общим всем народам России» [Отечество: 7].

Такое сближение (даже синтез) культур, по мнению автора, должно быть результатом добровольного творческого сотрудничества. В свойственном ему патетическом стиле Гуревич описывает чаемый результат, подводя к привычной мифологеме Святой Руси, но пытаясь и ее наполнить новым смыслом:

И овеянное Византией армянское творчество древности, и грузинская поэзия, знающая розы персидской лирики, и пышность романтической Польши, и юность балтийских народов, и мудрая мысль помнящего античность и арабов еврея, и элегическая песня Украйны – все это да вплетется в живой венок русской культуры, когда братская, единая для всех сынов и милая Россия подымет в Европе свой сияющий лик – лик подлинно Святой Руси [Отечество: 8].

Не будем входить в детали религиозных рассуждений Гуревича, связанных со сциентизмом. Для нас важнее отрицание насильственной русификации как ложного пути созидания имперской нации и переоценка слова «инородческий», которое должно, по мысли Гуревича, стать почетным [Отечество: и]. Еще один важный аспект – размежевание «языка нации и языков национальностей», а также последующая судьба собственно русской культуры. Автор полагает, что русский язык должен «потесниться», но его уступки другим национальным языкам будут компенсированы его мировой ролью – тем, что «он вступит равноправным членом в семью языков Запада» [Там же].

В кратких статьях Бехтерева и Бодуэна продолжается мысль о бесперспективности и пагубности насильственной русификации, у первого – на польском, у второго – на еврейском примерах. Бехтерев четко формулирует принципы единства народов в многонациональных государствах:

Тяготение отдельных народов друг к другу достигается не чем иным, как взаимным уважением и взаимным признанием прав, свободой их духовного развития, общекультурными задачами и общими взаимно выгодными политико-экономическими интересами [Отечество: 14].

Россия грешила именно против этих принципов, и ученый далее показывает последствия подобной «политической близорукости». Попрание польской конституции 1815 года привело к двум польским восстаниям, к переориентации славянских народов на Австрию (австрославизму), к ухудшению русско-французских отношений и, как результат, – к поддержке Россией Пруссии во франко-прусской войне, к появлению могущественной объединенной Германии и в конечном итоге к мировой войне. Болгария, когда-то спасенная Россией, теперь вступила с ней в войну, что свидетельствует о крахе российской политики на Балканах. Она велась таким образом, что болгарам «постоянно мерещилось» «превращение Болгарии в русскую губернию и судьба ее, подобная русской Польше» [Отечество: 16]. По поводу Польши спохватились только во время войны, и Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич издал воззвание, но и оно вызвало недовольство у той части русского общества, которая считает политику подавления естественной. Бехтерев «с чувством глубокого стыда» вспоминает о том, как в Варшаве расклеивались объявления об автономии, которую даровал Польше российский император – «как раз в то время, когда неприятельские войска с участием польских легионов, под звуки польского гимна „Еще польска не сгинела“ вступали с развернутыми знаменами в Варшаву» [Отечество: 17]. И далее – еще один удар по русскому самолюбию: «поляки из рук немцев получили польский университет и польский политехникум; по-видимому, нечто подобное предстоит и в г. Вильно» [Там же]. Чтобы избежать подобных ошибок в будущем, России, как пишет Бехтерев, «необходимо пересмотреть наши внутренние национальные вопросы» и стать «не Россией Ксеркса, а Россией Христа», как писал В. Соловьев.

Статья Бодуэна де Куртенэ – это его доклад, прочитанный на съезде автономистов 1905 года на тему «Возможно ли мирное сожительство разных народностей в России?» Предисловие к нему 1915 года проникнуто горечью и скепсисом. Он корит себя за то, что потерял много времени «в ущерб научным занятиям», «на никому не нужные словоизвержения и бумагомарания» [Отечество: 19],участвуя в разных национально-освободительных съездах и союзах, которые он теперь именует кривляниями «сорвавшихся с цепи рабов». И хотя академик называет свой тогдашний доклад «скромным историческим памятником наивных заблуждений и несбыточных мечтаний» [Отечество: 21], он все же публикует его через десять лет.

Как всегда у Бодуэна, написанное им более ста лет назад кажется написанным сегодня. «Межплеменную, междуисповедную и между-классовую» ненависть и вражду он называет болезнью, которую необходимо лечить реформами «общегосударственного и общественного устройства» и «коренными реформами в области обучения и воспитания юношества» [Отечество: 22]. Первый пункт его программы: отделение церкви от государства и школы от церкви. Другой – отказ от шовинизма. Он считает, что нельзя делить «граждан одного и того же края на пришельцев и на туземцев или автохтонов, на гостей и на хозяев». В качестве иллюстрации он приводит литовский пример: «Даже в Гродно, где литовцы являются редкостью, все-таки все тамошние жители, и белорусы и поляки и евреи, по мнению литовских шовинистов, только терпимые гости литовского народа» [Отечество: 22–23]. Бодуэн призывает отказаться от исторических претензий, принять современную ситуацию как исходную точку решения проблем:

Мы должны отбросить <… > лозунг: «Россия для русских», «Польша для поляков», «Литва для литовцев» и т. д. Россия для всех тех, кто в ней живет. Польша для всех тех, кто в ней живет. Литва для всех тех, кто в ней живет [Отечество: 23].

Разумеется, автор считает необходимым отказаться от «каких бы то ни было национальных и вероисповедных стеснений»: человек подлежит ответственности за свои поступки, а не за происхождение.

Одним из принципиальнейших пунктов программы Бодуэна является признание полного равноправия всех языков: «Нет господствующего русского народа; нет подчиненных ему неполноправных народов», но русскому языку отводится «роль общего языка, роль объединителя отдельных областей всего государства»⁴ [Там же].

В национальном вопросе Бодуэн стоит на позиции полной свободы индивидуального выбора. Национальность для него – это культурная идентичность. В таком отходе от узкого этницизма в понимании национальной идентичности Бодуэн де Куртенэ далеко опередил свое время и предвосхитил современный подход к проблеме⁵. С его точки зрения, можно принадлежать к двум и более национальностям, а можно – ни к одной⁶.

Уточняя свою позицию по проблеме языка, ученый высказывает мысль, которая многим в условиях русификации могла показаться чуждой: «Поляк, литовец, еврей, татарин, армянин, грузин – может любить русский язык в такой же мере, как и свой родной» [Отечество: 24]. Но далее делается различие между русским языком «целой плеяды усмирителей и „водворителей порядка“» [Отечество: 25] – языком Муравьева, Д.А. Толстого и Победоносцева, и «языком всех тех русских, которые провозглашали научные истины, идеалы прекрасного, начала справедливости, подвергаясь за это всяческим гонениям и принося в жертву даже свои жизни» [Там же]. Автор называет здесь декабристов, Чаадаева, Герцена, Тургенева, B.C. Соловьева, Л.Н. Толстого⁷. Более того, он полагает, что:

Ненависть по отношению к какому-нибудь языку является пережитком дикого состояния, является перенесением своеобразного религиозного фанатизма в область нововекового общежития [Там же].

Бодуэн предлагает отказаться от всего того, что может подпитывать национальную рознь. В первую очередь, с точки зрения Бодуэна, это религиозная рознь, поэтому он призывает отказаться от прозелитизма, от некритического преподавания Закона Божия в школах. Однако и программа других школьных предметов должна быть пересмотрена. Он считает, что и преподавание «так называемой» отечественной истории в настоящем виде «является лучшим средством прививки человеконенавистничества вообще и народоненавистничества в частности» [Отечество: 27]. Преподавание литературы тоже должно быть реформировано:

Из школьных хрестоматий и сборников должны быть устранены отрывки, воспевающие военные подвиги, набеги и захваты, а зато должно быть отведено место произведениям, основанным на общечеловеческой солидарности [Там же].

Важно также, считает ученый, знакомить в школе с языками и литературами других местных народов. Как в Финляндии финнам преподают шведский язык, а шведам – финский, так полякам надо хотя бы факультативно преподавать еврейский, а русским в Казани – татарский и т. д. Подчеркнем афористически точную формулировку Бодуэна: «Взаимное ознакомление вселяет тоже взаимное уважение и способствует упрочению мирного сожительства» [Отечество: 28].

Особого внимания для автора заслуживает еврейский вопрос. Он пишет, что «евреи всегда идут в первых рядах подневольных мучеников», и этот privilegium odiosum заставляет относиться к их судьбе особенно пристально, тем более что даже «передовая интеллигенция» считает еврейский язык (т. е. идиш) всего лишь жаргоном немецкого языка. Как лингвист Бодуэн поясняет, что еврейский язык вырос «на южнонемецкой почве», но развился и впитал в себя много не-немецких элементов, так что знающему немецкий легче понимать голландский, чем еврейский⁸.

Бодуэн де Куртенэ мыслит радикально, поэтому в статье много цензурных изъятий – целые строки заменены точками. Он полагает, что России следует отказаться от юлианского календаря, «чтобы уподобиться в этом отношении громадному большинству цивилизованных стран» [Отечество: 26], и даже перенести все религиозные праздники на один день. Поскольку христиан большинство, то мусульманскую пятницу и еврейскую субботу надо перенести на воскресенье. Конечно, он тут же делает оговорку, что не настаивает на таком решении. На чем он настаивает, это на отказе от обоготворения «Молоха государственности»: «Государственная мегаломания есть величайшее несчастие, ведущее прежде всего к гибели самого государства» [Отечество: 28]. Школьникам следует преподавать основы политэкономии и правоведения, а также всячески противостоять проникновению в их среду «шовинистических песен <… > глупых анекдотов, бранных кличек и прозвищ, преподносимых одними национальностями другим» [Там же].

Статья Бодуэна – страстный призыв к отказу от межнациональной и межконфессиональной борьбы, к созданию тесного общения, того, «что по-немецки называется Fiihlung, между народностями России» [Отечество: 29], к общечеловеческой солидарности. Несмотря на весь свой скепсис, ученый все же надеется, что хотя бы в будущем это станет возможно, но только на основе свободы и уважения к правам человека.

Последняя и самая обширная из программных статей в сборнике «Отечество» – «Россия и ее народы» – принадлежит Н.А. Гредескулу. Специалист по гражданскому праву, он рассматривает Россию как многонациональное государство именно с этой точки зрения. Однако для него принципиально различие между государством как аппаратом принуждения и подавления и отечеством. Это такое государство, которое обеспечивает права и свободы личности, развитие культуры. Именно в такой связи Гредескул ставит старый вопрос о любви к отечеству и народной гордости:

И то чувство, которое соединяет граждан с отечеством, не есть уже ни лукавый страх, ни черствый и сухой долг, а это есть горячая, преданная, всем готовая жертвовать любовь <…> Это чувство любви к отечеству мы именуем патриотизмом [Отечество: 43-44-]

И далее, анализируя пути возникновения империй как многонациональных государств, автор настаивает на том, что великим может стать лишь то государство, которое решит национальный вопрос. Только если государство станет отечеством для всех живущих в нем народов, национальная проблема будет решена [Отечество: 59].

Напоминая, что нация – позднее образование, Гредескул (как потом Б. Андерсон) говорит о трудностях в определении этого феномена. Сам он следует определению нации как коллективной личности и делает вывод об исторической неизбежности дарования нациям всех тех прав и свобод, которые уже считаются естественными в отношении отдельных человеческих индивидов. Однако, по его мнению, для достижения этой цели народам не обязательно идти путем сепаратизма.

Теперь, с высоты последующего опыта, нам кажется наивным утверждение Гредескула, что лидеры национальных движений в Российской империи и не стремятся к сепаратизму. Однако в начале 1916 года такое требование еще не выдвигалось (или редко выдвигалось) публично, и сами национальные лидеры относили его на более отдаленную перспективу (другое дело, что ситуация стала развиваться очень быстро и примерно за год изменилась кардинально).

Современная Россия, с точки зрения Гредескула, по-настоящему не решила ни правовой, ни культурной, ни национальной проблемы [Отечество: 67]. Пути решения последней он, как и другие авторы сборника «Отечества», видит в отказе от политики принудительной денационализации и ассимиляции нерусских народностей, а также в перестройке общественного сознания. Гредескул полагает, что носителем национальной идеи является интеллигенция [Отечество: 49], поэтому и надо воздействовать в первую очередь на нее. Автор приводит знаковый для него пример того, как иногда общественные деятели неожиданно становятся на репрессивную точку зрения и солидаризируются с правительством. Так, украинцам и белорусам не только официальные круги отказывают в праве на самоопределение, но и П.Б. Струве, постоянно толкующий об «украйнской» опасности [Отечество: 78]. «Неужели, – спрашивает автор, – появление Шевченка наносит какой-то ущерб Пушкину или Гоголю?» [Отечество: 79]. И все же Гредескул исполнен умеренного оптимизма и надежд на будущее.

В целом сборник «Отечество», хотя и очень критичен по отношению к российской национальной политике, все же сосредоточен на положительной программе – на указании конкретных и вполне реальных путей выхода из кризиса. Его инициаторы и авторы полагают, что у России еще имеется потенциал для внутреннего преображения, и желают всеми силами этому преображению содействовать.

Кадетский проект можно было бы определить теми же словами, которыми Г.П. Федотов характеризовал мировоззрение Пушкина – Империя и Свобода. Однако тот же Федотов проницательно замечал:

…как только Пушкин закрыл глаза, разрыв Империи и свободы в русском сознании совершился бесповоротно. В течение целого столетия люди, которые строили или поддерживали Империю, гнали свободу, а люди, боровшиеся за свободу, разрушали Империю [Федотов: 142].

Накануне распада Российской империи кадетские теоретики решили этот разрыв преодолеть. Они задумали создать новую «правильную», свободную империю и объединить «всяк сущий в ней язык» на основе нового «имперского национального самосознания». На службу своему проекту они поставили литературоцентризм русской образованной публики. Демонстрируя зрелость культур национальных меньшинств, привлекая эстетический потенциал их художественной литературы, они рассчитывали вызвать интерес к национальным проблемам и сочувствие к своей программе.

Проект их был интересен, в отрыве от практики – даже убедителен, но совершенно утопичен. Они явно шли против течения, пытаясь взывать к разуму и к «чувствам добрым» в условиях захлестнувших страну экономического и морального хаоса, иррациональных импульсов и действий, вызванных ксенофобией и шпиономанией. История показала, что имперский потенциал был исчерпан. Российская империя распалась, чтобы примерно через полтора десятилетия преобразоваться в новую, но не свободную, а тоталитарную «империю». Это единое союзное государство, в теории обещавшее право наций на самоопределение и прочие блага, на практике вновь прибегло к подавлению национальных меньшинств⁹, к насильственной русификации, к физическому уничтожению национальной интеллигенции и даже к депортации целых народов¹⁰.

К сожалению, в последующей судьбе народов России сбылись как раз худшие опасения авторов сборника «Отечество» – нерешенность национальных проблем оказалась фатальной для будущих поколений.

¹ Мы указали лишь некоторые важные работы, не ставя себе цели привести исчерпывающую библиографию.

² Эту часть сборника мы подробно рассматриваем в статье «Литературная составляющая в имперском национальном проекте» (Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia, XII: Мифология культурного пространства. Тарту, 2011. С. 217–233).

³ Глубокий анализ русификаторских устремлений и связанных с ними политических действий российского правительства см.: [Миллер 2008: 53–77].

⁴ То, что Гуревич назвал «языком нации», в отличие от языков национальностей (см. выше).

⁵ Ярче всего этот подход выражен в: [Андерсон].

⁶ Он приводит пример доктора Зауэрвейна, немца из Ганновера, который «был национальным поэтом, политическим агитатором и патриотом в прусской Литве, в Лужицком крае и т. д. Вместе с языком он вселял в себя тоже народную душу других племен и народов. Он воодушевлялся их национальными идеалами» [Отечество: 24]. Обыденный пример для Бодуэна – это одновременная принадлежность к двум – еврейскому и польскому, к польскому и литовскому, немецкому и эстонскому и т. д. – «общественным целым».

⁷ Подобное разделение Бодуэн применяет и по отношению к немецкому языку, см.: [Отечество: 25].

⁸ Бодуэну было, конечно, прекрасно известно, что дискуссия насчет идиша имела давнюю историю. Уже с середины 1860-х гг. родство идиша с немецким вызывало беспокойство властей, опасавшихся «германизации» российского еврейства (особенно в Западном крае) и стремившихся перевести обучение евреев на русский язык. См. об этом: [Западные окраины: 321–322].

⁹ Теперь, вместо инородцев, презрительно именовавшихся «нацменами».

¹⁰ К сожалению, и тут имелись соответствующие образцы (хотя и осуществлявшиеся в гораздо меньших масштабах) из времен Первой мировой войны – превентивные массовые депортации евреев из прифронтовой полосы. См. об этом: [Западные окраины: 334].

Андерсон / Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2002.

Ауст / Ауст М. Россия и Великобритания: внешняя политика и образы империи от Крымской войны до Первой мировой войны // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи (1700–1917). М., 2010. С. 244–265.

Вульпиус / Вульпиус Р. Вестернизация России и формирование Российской цивилизаторской миссии в XVIII веке // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи (1700–1917). М., 2010. С. 14–41.

Западные окраины / Западные окраины Российской империи. М., 2006.

Миллер 2008 / Миллер А. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования. М., 2008.

Миллер 2010 / Миллер А. Приобретение необходимое, но не вполне удобное: трансфер понятия нация в Россию (начало XVIII – середина XIX в.) // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи (1700–1917). М., 2010. С. 42–66.

Карамзин / Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991.

Киселева / Киселева Л. Империя как пространство для национального строительства (на примере одного издания) // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. VII. Новая серия. Тарту, 2009. С. 337–360.

Колоницкий/ Колоницкий Б. «Трагическая эротика»: образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М., 2010.

Отечество / Отечество: Пути и достижения национальных литератур России. Национальный вопрос / Под ред. проф. И.А. Бодуэн де Куртенэ, проф. Н.А. Гредескула, Б.А. Гуревича, кн. П.Д. Долгорукова, проф. В.Н. Сперанского. СПб., 1916. Т. 1.

Федотов / Федотов Т.П. Певец империи и свободы // Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избранные труды по философии русской истории и культуры. СПб., 1992. Т. 2. С. 141–162.

Фуллер / Фуллер У. Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России. М., 2009.

Эсты и латыши / Эсты и Латыши, их история и быт: Сб. статей под ред. проф. М.А. Рейснера. М., 1916.