Текст книги "Над Нейвой рекою идем эскадроном"

Глава 3
Последний мирный день

После обеда Мария Тимофеевна обратилась к отцу семейства:

– Митька приходил, просил у них плуг осмотреть.

Митька был сыном зажиточного и известного в округе мужика Прокопа Ивановича Бучинина.

– Роман пойдёт, посмотрит, – бросил Михаил. – День вон какой хороший выдался, пора пахать начинать. Я, пожалуй, начну, а Ромка может и без меня исправить, что не так.

Все знали, что Федорахины в округе слыли хорошими мастерами по слесарному делу, к которому Рому приучил все тот же дядя Василий.

Роман обрадованно крикнул:

– Сделаю, тятя!

Была у него на то волнующая душу и сердце причина. Васса, дочь Прокопа. Взяв инструменты, Роман быстрым шагом направился к воротам.

– Долго не задерживайся, жду на поле. Пахать будем до темноты и заночуем там же, чтобы с утра продолжить! – крикнул вдогонку отец.

Васса Бучинина унаследовала коренные черты местных красавиц. Чтобы представить этот типаж, надо знать историю этого края, где первые крестьянские поселения появились еще в XVII веке. Переселенцы приходили сюда по своей доброй воле либо бежали от крепостного права из Центральной России. В поймах рек Реж и Нейва они обнаружили плодородные земли, обширные луга для пастбищ и миролюбивых местных жителей – вогулов. Впоследствии многие из пришлых крестьян породнились с аборигенами. Потомки от смешанных браков унаследовали широкие скулы, смуглую кожу и темный цвет волос. Такова была и Васса: статная, темноволосая, со смуглой кожей, она выделялась среди своих сверстниц. А от предков, переселенцев из южной России, ей достались большие чёрные глаза. Не обидел её Бог и умом. Прокоп отдавал её на учёбу в городскую женскую гимназию, где дочь проучилась несколько классов. Но, узнав о непристойном поведении некоторых гимназисток, Бучинин забрал Вассу из города.

– Хватит ей и этой учёности, чтобы местных в земском училище обучать писать и читать! Тоже при деле будет.

А о прежней родине переселенцев напоминали названия сел и деревень: Саратовка, Тамбовка, Ярославль и Кострома. Многих в настоящее время уже и не существует.

Привольно жилось здесь значительной части крестьянского населения. Во второй половине XVII века сюда совершили опустошительный набег азиаты-степняки, практически уничтожив крестьянские поселения и угнав с собой большой полон. Но не могла благодатная земля снова не возродиться. Дорого было центральной власти держать здесь свою военную силу, когда на западных и южных её окраинах велись тяжёлые затяжные войны. А посему было учреждено вместе с Исетским казачеством и беломестное казачество. То есть людей, записывающихся в стражники, сажали на землю, давая им льготы от всех податей, но за это они несли тягло как по охранно-полицейской, так и по военной службе. Такими и были Федорахины, Крюковы, Бучинины и другие местные семьи, причём многие приходились друг другу родственниками в каком-либо колене. Впрочем, через полтора столетия, когда образовались на юге Урала и Сибири хорошо укреплённые казачьи линии, то есть в определённом смысле границы, и были присоединены к России Хива, Бухара, Дальневосточная республика, неспокойные Азиатские ханства, – нужда в местной военной силе потеряла смысл, и наши казаки превратились в простых крестьян. У местного населения сложился особый уклад жизни, появились своя культура, свои традиции. Выращенный и собранный урожай, мясо, молоко и другие сельхозпродукты селяне возили для продажи на уральские заводы и постоянно принимали участие в Ирбитских ярмарках. А когда начинались войны, мужики, как правило, бросали свое хозяйство, помня всё же своё какое-никакое воинское происхождение, и шли защищать матушку Русь.

И этот привычный, созидательный ход жизни разрушила грянувшая революция.

… Дом Бучининых стоял на высоком берегу Нейвы. Добротный пятистенок был окружён высоким плетнём. Подойдя к дому, Роман перевёл дух, встряхнулся и позвонил в колокольчик. Ворота открыл сам Прокоп. Поздоровавшись, хозяин провёл гостя в дом. Федорахина удивила праздно разодетая толпа гостей из богачей окрестных сёл. За столом сидели Клим Савотин, Иван Тюсов с сыном Гошкой и с его крестным Егором Куликовым и Митька, сын Прокопа, который когда-то был приятелем Романа. До мобилизации они вместе куролесили на игрищах, участвовали в стычках с парнями из других деревень, так как оба отличались незаурядным мастерством в этом деле. Если все Федорахины слыли в округе первыми борцами, а Роман играючи бросал гири через двухметровый забор и выигрывал поединки в борьбе на поясах, то Митька был первым в кулачном бою. Но вот с приходом новой власти их интересы и жизнь сильно разошлись. Вообще все в деревне: и кумовья, и друзья, и даже родственники, – с приходом новой власти разделились между собой невидимой межой и косо посматривали друг на друга. Одних обложили налогом и грабили продотряды, другие злорадствовали, третьи пахали, но, не являясь крепкими хозяевами-кулаками, обирались поменьше, озлобляя этим своих односельчан. Федорахиных ненавидели вдвойне за Василия, помня о его участии в делах против старой спокойной власти, а пришедшие фронтовики, встречавшие Федорахина на фронте как большевистского агитатора, наперебой рассказывали об этом. Кто знает, каково бы пришлось Федорахиным, если бы не владели они таким нужным для всех ремеслом – слесарничеством.

Прокоп провёл Романа прямо в горницу.

– А у нас праздник сегодня! Вассу просватываю. Вот, за Георгия! – и он, указав на Гошку, налил замершему на месте от неожиданности гостю полный стакан самогона.

– Выпьешь?

Сославшись на работу, которую пришёл делать, Роман отказался, но спросил:

– А почему весной решили?

Свадьбы в сёлах игрались осенью, после уборки урожая…

– А кто знает, что будет этой осенью, – помолчав, ответил хозяин.

Тем временем гости, разговаривавшие о чём-то своём, обратили внимание на вошедших.

– Вот вы из города приехали. Много с вас там большевики взяли за проданный хлебушко? – спросил Клим Савотин из села Невьянского[9]9
  Невьянское – старинное село в Свердловской области, расположенное в 35 км на северо-восток от центра округа г. Алапаевска, на правом берегу р. Нейвы.


[Закрыть].

– Ничего на этот раз, им не до нас – князей охраняют.

– А у меня всё выгребли, и ещё пообещались приехать домой с проверкой, – продолжал Клим.

– Мало им продразвёрсток, ещё и так грабят! – вставил своё слово Митька.

– У нас тоже с этой ихней развёрсткой приходили, не понимаю к чему всё это, – как бы оправдываясь за то, что в этот раз с них в городе ничего не взяли, проговорил Федорахин.

Вдруг Иван Тюсов, зло усмехнувшись, спросил:

– Что же, ваш Васька не объяснял вам, что к чему у них, смутьянов, будет?! Я слышал, он комиссарит сейчас где-то… Скоро у нас будет. Может, поэтому с вас ничего не взяли?!

Теперь на Федорахина смотрели налитые злобой глаза сидящих за столом крестьян. Роман невольно осмотрел горницу, остановив свой взгляд на дубовых табуретах. Если что, он сломает их о кулацкие спины… Но на помощь пришёл сам хозяин, прервав опасно затянувшуюся паузу:

– Ладно, пойдём смотреть то, зачем звал.

Они вышли на задний двор, и Роман осмотрел сломанный плуг. Торгуясь, сказал:

– Починить, конечно, можно, но это требует времени, а у нас сейчас страда начинается.

И заломил такую цену, чтоб досадить Бучининым за причинённую сердечную боль, что Прокоп перекрестился. Нет, его не тронули попрёки богатеев дядей Василием – но решение Прокопа выдать Вассу замуж за Гошку полостнуло парня по сердцу жгучей обидой. Ведь знали же Бучинины об их дружбе с Вассой! И одна мысль сверлила его мозг – поскорей встретиться со своей любовью.

Тем временем хозяин оправился:

– Хорошо, мы подумаем. Может, лучше выменяем вон у Клима в Невьянском новый плуг. И, провожая Романа, в воротах придержал парня за плечо:

– Ты смотри: к Вассе больше ни на шаг, она просватана, и ты её не позорь перед людями, понял?! По-хорошему тебя прошу! – уже с угрозой сквозь зубы процедил Бучинин.

И, видимо, решив, что перегнул палку, тут же похлопал парня по плечу.

– Не обижайся, Михалыч! Парень-то ты неплохой, да и в нашей деревне вы люди не последние, уважают вас за мастерство, хоть и мутит воду в ступе ваш Василий! Дело конечно не в этом, но ведь сам понимаешь, сродственники-то меж собой не женятся! А мы всё же в третьем колене приходимся…

«Это мы ещё посмотрим, по-хорошему или по-плохому!» – подумал про себя Роман и направился на помощь к отцу. Неподалеку от поскотины его окружили девки:

– Ну, что не весел? – спросила Клавка, подруга Вассы. – Бучинины хорошо приняли? Или жениха напугался? – продолжала смеяться Клавдия.

– Всё знаете… А где Васса?

– Дома сидит под замком, перечить взялась батюшке, – ответили хором девушки.

– Как-нибудь передайте ей: сегодня поработаю с отцом, а завтра к вечеру пускай ждёт, да окошко в спаленке не запирает! – и, прорвавшись через окруживших смеющихся девок, перепрыгнул забор поскотины и побежал к своему наделу.

Наступал летний вечер. Солнце катилось к закату, но до темноты было ещё далеко. Роман сходу принялся за работу. До сумерек они перепахали и засеяли чуть ли не четверть своего надела. Уже затемно сели у разведённого костра за ужин. Михаил, подбросив в костёр валежник и присев возле костра в предвкушении отдыха, заметил:

– Благодать-то какая, Ромка, у нас в сёлах. Не то, что в городе.

Нельзя было сейчас не согласиться с отцом. Действительно, ночь над прибрежными сёлами наступала во всех красках и звуках, которыми наделил эту землю Создатель. Там, внизу, под крутым берегом, тихо журча, куда-то вдаль катила свои воды Нейва, и оттуда доносились всплески и квакание лягушек. С другой стороны густой стеной темнел вековой лес. Оттуда слышалось пение и крики ночных птиц, кругом стрекотали цикады и кузнечики. Со стороны находившегося в версте села также неслись свои звуки: то собака залает, то пиликнет гармошка возвращающихся с гулянки селян или взвизгнет какая-нибудь из девок. А стоявший в воздухе запах цветущих трав, небо, усеянное звёздами, и вечерняя прохлада приводили уставших после тяжёлой работы крестьян в блаженство.

Вдруг конь Федорахиных заржал. Ему ответили ржанием из темноты. Пёс Стрелко, подняв уши, с лаем бросился к дороге, ведущей в соседнее село. Из темноты к костру выехали и спрыгнули с коней двое верховых – два бывших моряка Швейцов и Подкорытов. Оба сейчас занимали председательские места в советах: один в Монастырском, другой – в Путиловском.

– Здорово работникам! Привет, Михаил, привет, Роман! – подсаживаясь к костру, приветствовали хозяев подъехавшие.

– Василий скоро, говорят, будет в наших краях, – небрежно бросил Подкорытов.

– Да вы всё больше нас знаете, – ответил Михаил.

– А как же! В одной партии состоим. Видал я его в Петрограде – герой! На митингах выступает, говорит по-простому. Нам, солдатам и матросам, всё понятно: земля – крестьянам, фабрики – рабочим… А то попадутся такие крикуны: говорят, говорят, а о чём – и не поймёшь, – поигрывая плёткой, рассказывал Швейцов.

– Эх, работал бы Васька так, как болтает… – проговорил Федорахин-старший.

– Это ты брось. Твой брат и работать умеет! – недовольно перебил Подкорытов.

Ромка, в отличие от отца, наоборот остался доволен похвалой дяди, помня, как недавно о нём с ненавистью говорили гости Бучининых. Он тем временем разлил по кружкам заваренный чай из душистых трав. И гости перевели разговор на другую тему.

– Кулаки начинают поднимать голову. Как у вас – тихо или тоже начинают вражины против советов разговоры вести?

– Зайдите сейчас в гости к Бучининым – узнаете! У них там и Клим… – начал говорить Роман, чувствуя в приехавших помощников в отмщении своей обиды, но отец так взглянул на сына, что тот невольно замолчал, не договорив начатой фразы.

– Ничего, Роман, возьмёмся скоро и за ваших Бучининых, и за наших кровососов, – сказал Швейцов.

И председатели покинули стан. Проснувшись с восходом солнца, отец с сыном опять принялись за работу. Закончили опять в сумерках. Роман отпросился у отца сходить в село к молодёжи, чтоб немного развеяться. Искупался в нагретой за день Нейве и двинулся к дому Бучининых. Вечерняя тишина стояла над селом, натрудившиеся за день селяне отдыхали, сидя по домам. Ближе к пригорку, на котором стоял дом богатеев, Роман пошёл крадучись, перемахнул через изгородь со стороны огорода и подошёл к спальне Вассы. Условленно стукнул. Подождал. Никто не ответил. Тогда парень более настойчиво повторил стук. Сзади послышался какой-то подозрительный шорох. Федорахин обернулся. С кольями шли на него Прокоп, Гошка и Митька с огромной толстой жердью, и ещё чья-то фигура маячила в темноте. Путь к отступлению был отрезан. Видно, Бучинины решили проучить его всерьёз…

«Ну что ж, посмотрим, кто кого», – подумал Роман, наливаясь злобой. Самым опасным для него, конечно же, был Митька. Его первого и надо было нейтрализовать. Поэтому он и двинулся на самого опасного противника, но тот так махал колом, что, казалось, размозжит голову попавшему под его удар. Сделав выпад в сторону и пригнувшись, Федорахин удачно прошёл в ноги Митьки, подхватив его под колени, нанёс головой удар под ложечку в солнечное сплетение, и уже у падающего выхватил из рук кол. Но в то же время Роман услышал сзади тяжёлое дыхание самого Прокопа. Чуть скосив глаза и ещё не выпрямившись, Федорахин лягнул его ногой в промежность. Тот, вскрикнув, сел и скорчился. Ну всё! Теперь ты держись, женишок! Но Гошка повёл себя как-то вяло. Видно, не очень-то хотел драться и начал отступать от наседавшего Романа. Трусом при всём этом назвать его было нельзя. Поговаривали, что Георгий Тюсов на германской воевал в пешей разведке.

«Ещё бы! Заполучил девку и доволен… Я бы тоже на его месте со всеми ручкался да целовался, до мордобития ли?» – накалялся Роман.

И злоба с новой силой охватила его. Сделав прыжок, он догнал пятившегося Тюсова и, ловко уклонившись от удара, пнул его в живот. Георгий, согнувшись в три погибели, осел, но в это время страшный удар обрушился на голову Романа. Земля ушла у него из-под ног, он потерял сознание. Подкравшийся сзади к парню батрак Бучининых Федот по сигналу Прокопа саданул его деревянной колодкой по голове. Последнее, что слышал Роман, был крик Прокопа:

– Неужели убил?!

Все дальнейшее происходящее, когда его пинали, пытаясь добить, он уже не чувствовал.

Очнулся Федорахин в больнице села Монастырского. На его стон вошла сиделка и, увидев, что он открыл глаза, позвала врача.

– Ну вот, а ты умирать собрался! Долго жить ещё будешь, парень, если после таких побоев отошёл! А тут такая девица о тебе справлялась… – улыбаясь и радуясь спасению молодой жизни, тараторил не умолкая доктор.

Залечивая голову и сломанные рёбра после сделанной операции, Федорахин провалялся всю посевную. Несколько раз его посетил поседевший отец, так и не получивший ответ на вопрос «кто его так?» Друг Фёдор Крюков, который рассказал ему о свадьбе Тюсова и Вассы, зашёл как-то, и Швейцов рассказал, что его переводят на работу в город, и он сообщит об избиении бедного крестьянина и лично проследит, чтобы это дело было расследовано. Несмотря на тяжёлые травмы, силы быстро возвращались в молодое тело. Вскоре Роман уже начал ходить, а когда стал, превозмогая боль, подтягиваться на больничном заборе, то в одну из ночей ушёл из больницы. Пришёл в село, снова прокрался к дому Бучининых и поджёг.

Наутро Роман был уже в Алапаевске и пришёл по адресу, указанному Серебряковым во время той случайной встречи на Александровской площади.

Глава 4
Офицеры

Алексей Суворов подходил к дому купца Шишкина на углу улиц Торговой и Синячихинской. Здесь располагалось помещение Алапаевского спортивного общества и союза увечных воинов после того, как молодёжь из интеллигентных и состоятельных семей вместе с партией анархистов выжила общество из дома купца Меньшенина, находящегося в центре города. Было известно, что в выселении не последнюю роль играл Серебряков, подстрекаемый своими старшими товарищами из партии большевиков и стоявший во главе так называемого социалистического союза молодёжи.

Алексей увидел возле дома Василия Путилина, председателя союза увечных воинов, поручика Российской армии и сына пристава. А также сына купца Абрамова – офицера, поручика Матвея Абрамова. Почти одновременно с Алексеем из-за угла появился гвардии поручик Иван Обухов, сын знаменитого в прошлом алапаевского жандармского сыщика, о таланте которого ходили легенды. Говорили, что Обухов-старший вчерашним днём знал, что делалось за сто вёрст от города…

Иван оглядел друзей. Взгляд у него такой же, как у отца, проницательный. Если смотрит, то кажется, что видит насквозь.

– Что делать будем? – закуривая папиросу, обратился к подошедшим друзьям Василий.

– Что, всё-таки товарищи попросили нас и отсюда?! – вопросом ответил Алексей.

– А ты думал, они нас оставят в покое… – шумно вздохнул Путилин.

– Сказано же: экспроприация экспроприаторов, или мир хижинам, война дворцам, – усмехаясь, ответил Иван.

– Ладно, ребята, будем ждать, пока лопнет терпение у русского мужика! – бросил Суворов.

– А может к Семёнову податься на восток? – бросая в сторону окурок, обратился к офицерам Василий.

– Далеко. Да и не дадут добраться, там, я слышал, нашего брата по поездам только так чекисты вылавливают, – ответил Алексей.

Вдруг все, как по команде, замолчали. Вдоль по Синячихинской улице с северной части города к ним приближался комиссар юстиции Ефим Андреевич Соловьёв. Поравнявшись, взглянул на друзей красными глазами, дохнул перегаром. Видимо, комиссар хорошо погулял прошлой ночью, весь город знал, что за Соловьёвым водилось такое. Но остановил свой взгляд он лишь на одном Иване.

– Ну что, Обухов, на работу устроился или не желаешь трудом жить?

– Работаю счетоводом в потребкооперации на вокзале, – невозмутимо ответил поручик.

– Счетоводом?! – передразнил комиссар, изобразив пальцами шуршание купюр. – Всё, что полегче ищите… Смотри! Я глаз с тебя не спущу. Твой батенька попил нашей пролетарской кровушки!

И, буркнув себе под нос: «Ишь, собрались буржуазные отпрыски!» – сплюнул и пошёл, свернув на Торговую.

В 1905 году Соловьёв привлекался к уголовной ответственности за поджог и проходил по делу как уголовник, а не как политический, как он хотел представить это новой власти. Но Обухов-старший вывел его на чистую воду. Не слишком удавалась комиссару хорошая мина при плохой игре. Новой власти, конечно, он был нужен, а вот горожане-то благодаря сыщику знали про него всё, и поэтому он люто ненавидел Обуховых.

Офицеры молча проводили его такими же ненавидящими взглядами.

– Одного не могу понять: как мой младший брат Иллариошка с Серебряковым спутался? Я и внушал ему, кто такие большевики, и по шее пару раз надавал, а он так ничего и не понял, – сетовал о своём семейном горе Иван.

– Таких мальчиков Серебряков и обманывает, да ещё дураков малограмотных, – сказал Алексей.

– Он и нас облапошил! Кто знал, что он такая сволочь, думали – свой, фронтовик… Знали бы – на километр не подпустили бы к союзу, – добавил Василий.

В это время мимо них по Торговой, вниз к реке проходил учитель высшего городского училища, прапорщик Владимир Аполлинарьевич Плескачевский с удочкой в руке. Поравнявшись, он махнул им рукой, как бы позвав за собой. Возле закрытого и запечатанного большевиками дома Шишкина делать было уже нечего, и друзья двинулись за ним. Дойдя до реки, он закинул удочку и обратился к подошедшим друзьям:

– Господа, кажется, наступает решающий час. Только что мной получены сведения: восстали чехи! Вся полоса железной дороги находится в их руках от Самары до Владивостока! К ним присоединяются восставшие офицеры и крестьяне, бои уже ведутся на пути от Омска к Тюмени, от Кургана к Шадринску и от Самары к Симбирску! Большевики в панике! Наберёмся терпения, господа, и будем ждать!

– Я не хочу ждать, я готов сейчас идти туда, где бьют эту сволочь, и поскорей освободить Алапаевск! – воскликнул Василий.

– Господа, наше время ещё не пришло. Поэтому мой совет – набраться терпения и ждать своего часа, а сейчас разойдёмся и посмотрим, как будут развиваться события в нашем городе. А когда придёт наш черёд, я вас уверяю, нам дадут об этом знать, – внушительно и твёрдо сказал Плескачевский, который сам когда-то, в студенческие годы, участвовал в антиправительственных выступлениях, за что и попал в ссылку в Алапаевск.

Глава 5
Отголоски чешского восстания

В конце мая грозные вести пришли в Алапаевск. Совсем рядом, в соседней губернии, разыгралась жестокая война, причём доходившие до горожан слухи говорили, что на сей раз чаша победы склоняется не в сторону большевиков. В прифронтовых городах у них земля горела под ногами.

А случилось следующее: в 1917-м году из пленных чехов был сформирован корпус, насчитывающий до 40 тыс. человек, частями которого командовали нередко русские офицеры. Большевики, чувствуя постоянную угрозу от него, желали как можно скорее избавиться от этого формирования. И, наконец, по согласованию с бывшими союзниками, было решено перебросить корпус через Дальний Восток в Европу. Но от Германии тотчас же последовал ультиматум о недружественном акте. Она потребовала остановить продвижение корпуса, разоружить чехов и до конца войны содержать их как военнопленных. В противном случае Германия пригрозила разорвать Брестский мир и начать войну с Россией. На совете командования корпуса было решено начать восстание.

В Алапаевске срочно собрался совет общественной безопасности. Было решено на фоне надвигающейся опасности и из-за побега князя Михаила из Перми содержать князей как арестованных, под стражей. Председателю Алапаевской ЧК Говырину поручили очистить город от нахлынувших половников[10]10
  Половник – крестьянин-издольщик, работающий на земле «из полу», т. е. за часть продукта.


[Закрыть] и всякого подозрительного элемента. Приехавший из Екатеринбурга агитатор призвал поскорей покончить с гидрой контрреволюции. Совет постановил начать мобилизацию возрастов от 18 до 60 лет и сформировать полк. А для помощи в борьбе с белочехами сформировать и отправить отряд добровольцев, что вскоре и было сделано. К середине июня отряд был сформирован и собирался со дня на день выступить. Командиром его был назначен бывший офицер императорской армии, принявший идею левых эсеров, подпоручик Георгий Глухих.

В один из таких дней ранним утром и появился в городе Роман Федорахин. Несмотря на то что едва рассвело, Алапаевск был взбудоражен тревожной суетой, столь непривычной для Романа. В центре то тут, то там сновали красногвардейцы. Сам председатель союза рабочей молодёжи оказался на месте. Серебряков терпеливо, не перебивая, до конца выслушал сбивчивый рассказ Федорахина. Задумался…

– Хреново получается, товарищ Федорахин! Ваши крестьяне могут взбунтоваться и потребовать твоего наказания или выдачи! Не послушал ты нас в прошлый раз, ну да ладно. Найти выход, я думаю, все равно можно. Сейчас отправляется отряд на борьбу с белочехами, я свяжусь с товарищем Глухих, и он возьмёт тебя как подготовленного бойца с собой.

И точно: Серебряков, сказав кому-то несколько слов по телефону, бросил:

– Вот и всё, порядок! Теперь тебя как бойца красной гвардии, кроме нашей чрезвычайки, никто, никакой сход не тронет! Отправляйся на станцию, на складе получишь обмундирование. И там же сегодня собирается отряд.

На станции Романа кто-то неожиданно взял за плечо. Обернувшись, он увидел Ивана Кузьмича Швейцова.

– Ромка, так ты тоже с нами гидру уничтожать идёшь! Вот никак не ожидал, давай ко мне во взвод! – радостно воскликнул моряк. – Молодец, в дядю пошёл!

– Мы что, в пехоте воевать будем? – спросил новоявленный красногвардеец. – Я вообще-то кавалерист.

– Знаешь, брат, я тоже воевать с корабля привык, но эта война требует, чтобы мы сразу всеми умели быть.

Тут, судя по всему, появился сам командир в сопровождении комиссара, и раздалась команда: «По вагонам!» Швейцов подошёл к Глухих и что-то сказал, повернувшись в сторону Романа. Командир согласно кивнул. Матрос довольно хлопнул парня по плечу. «Теперь ты в моем взводе!» Только сейчас Федорахина отпустило напряжение последних суток. Всё-таки лучше воевать под командованием земляка. Да ещё если он так благоволит к его дяде… Отряд расселся по вагонам, и поезд, дав протяжный гудок, тронулся в грозное неизвестное.

* * *

В это же самое время, но из другого города, далёкого Омска, двинулись два других отряда, тоже из добровольцев и тоже на борьбу, но с другими захватчиками – большевиками.

Николай Казагранди после заключения большевиками Брестского мира решил сначала двинуться к себе на малую родину, где провёл немалую часть своего детства – в сибирский город Томск, но сестра Анна написала ему весточку, которую передал отец солдата, служившего в подразделении Казагранди. Солдат был его земляком, томичём. Его отец рассказал и о волнениях в городе, и о том, что большевики хватают всех офицеров. О Казагранди тоже спрашивали. Николай по совету своего однополчанина решил, затесавшись среди чехов, перебраться в Европу. На свою историческую родину, в Италию. Правда, не зная по-итальянски ни слова…

Ясно было одно: большевикам были не нужны его знания – ни юридические, ни военные. Вскоре окольным путем через знакомого офицера, который служил теперь у большевиков, Николай пробрался в Пензу и присоединился к идущему на восток эшелону. Здесь он неожиданно встретил своего друга по студенческим временам, балагура, весельчака и душу компании штабс-капитана Корнилия Цветкова, ехавшего ещё с двумя офицерами.

Корнилий их представил:

– Штабс-капитан Шипицын, штабс-капитан Метелёв.

– Он домой к семье, – указал на Метелёва Цветков. – А мы едем в Европу продолжать помогать союзникам добивать германца. Может, они потом помогут и нам.

– Я, наверное, с вами, – отозвался Николай. – Мне путь домой закрыт, у нас в Томске восстание, и большевики взялись в первую очередь за офицеров. Только вот что с моими? С Зоей, с моей Сашей? Отправил их двумя месяцами раньше в Омск, из Петрограда…

– Коля, мы наслышаны о тебе, о твоих подвигах на Моонзундских островах! Конечно же, твоё место с нами, – ободряюще сменил тему Шипицын.

– Значит, решено! Едем помогать союзникам.

– Извините, господа, у меня семья, мне нужно сначала их определить куда-нибудь. Забрать бы с собой в Европу…

– Будем стоять в Омске – вот и поищи своих! Поговорим с комендантом поезда, и вперёд! – отозвался никогда не унывающий Цветков.

– Было бы всё так просто, Корнилий, давно бы все свободные места в вагонах были заняты, а то смотри, как они просторно едут, – обронил штабс-капитан Метелёв. – И сами-то мы тоже с трудом сюда попали.

Эшелон медленно полз на восток, подолгу простаивая на встречных станциях. Как-то на одном из крупных полустанков Корнилий, прогуливаясь по перрону, увидел молодую женщину с чемоданом в руках. Офицер подошёл к ней:

– Извините! Я могу быть вам чем-нибудь полезен?

Дама подняла голову, и Цветков увидел красивое светлое лицо с голубыми глазами, подернутыми дымкой печали.

– Русский офицер в чешском эшелоне? Мне… очень нужно добраться до одного места… это совсем маленький городок… У меня там старый больной дядя. Доехать бы с вами хотя бы до Челябинска!

– Так едемте! Я вас уверяю: вы проведёте время в неплохой компании.

И взяв её чемодан, пошёл в вагон. Друзья, увидев их, поднялись и каждый представился. Так или иначе, на лице каждого отразилась радость от такого приятного и нежданного вторжения… Она также представилась каждому из них по очереди:

– Елена Орловская. Мой муж, поручик Орловский, погиб в начале этой кампании.

Она задержала свой взгляд на Корнилии, давая понять, что хотела бы, чтобы он был её покровителем в этой поездке. И с грустью обратилась ко всем:

– Значит, убегаете, господа офицеры? А кто нас будет защищать? Спасать Россию?

– Что вы, мы ещё сюда вернёмся! – с той жаркой уверенностью, которая свойственна лишь молодости, воскликнул Цветков. – И пусть попробует вас кто-нибудь обидеть!

Стояли тёплые майские дни. Поезд всё чаще и чаще стал останавливаться, и остановки становились все дольше. Теперь во время длительных стоянок эшелона Корнилий Цветков и Николай Казагранди проводили время в прогулках, которые сопровождались долгими беседами о настоящем и будущем. Николай рано потерял отца, итальянского инженера, которого пригласили в Россию для строительства железнодорожных тоннелей. Их строительство во второй половине девятнадцатого века только начало развиваться. Молодой инженер, приехав в Россию, с энтузиазмом взялся за дело. Вскоре женился на дочери сибирского купца. В семье родились двое детей: сын Николай и через два года сестра Анна. Но суровый сибирский климат подорвал здоровье итальянца. И отец, тяжело заболев, умер. Николай, с трудом пробивая себе дорогу, окончил Владивостокскую гимназию. Затем поступил в Казанский университет, где изучал правоведение.

Во время учебы он женился на Зое Жуковской, дочери русского дворянина и интеллигента. Всё свободное время ему приходилось зарабатывать деньги на проживание и учёбу. И вот, наконец, успешное окончание университета! Но не успел новоиспечённый адвокат приступить к работе, как разыгралась великая война с Германией. Казагранди в числе добровольцев почти с первых дней оказался на фронте. Вместе с женой приехал в Петербург, где окончил краткосрочное инженерное военное училище и участвовал в тяжёлых боях за Моонзундский архипелаг. В разгар войны у Николая родилась дочь…

Его друг Корнилий, а если точнее Корнилий Адрианович Цветков, был железнодорожным инженером. Случившуюся революцию встретил в звании штабс-капитана. Остроумный и заводной, он располагал к себе женщин, но в вихре военной смуты молодой офицер еще не встретил ту единственную, которая могла бы стать его женой. Однако приходит время, и такая встреча случается с каждым из нас, не выбирая ни места, ни времени. Так случилось и с ним, молодым офицером. Молодая незнакомка, встреченная им на полустанке, ставшая вдовой в двадцать четыре года, пленила его сердце. Узнав, что он родом из Тверской губернии, а его родной дядя живёт в Тобольской губернии, где до последних дней находилась царская семья, Елена поведала ему, что путь её лежит как раз в те места, в Алапаевск, куда сейчас большевики вывезли Великих князей. Дядя, известный горный инженер на Алапаевских рудниках, обещал устроить её работать учительницей в женскую гимназию.

При расставании на станции Челябинск молодой офицер уже чувствовал, что любит. Прижав её руку к своему сердцу, он попросил:

– Обещайте мне, Елена, что будете ждать моего приезда с предложением… разделить мою судьбу.

Ему показалось неуместно напыщенным и драматичным произнести здесь, в этом вокзальном бесприюте, ритуальные слова с предложением руки и сердца… Елена все поняла.