Текст книги "Над Нейвой рекою идем эскадроном"

Николай Николаевич Казагранди поздравил всех с взятием города и с производством в следующие чины. Сам он тоже недавно получил чин капитана и приказал собрать у себя вступивших в отряд алапаевцев. Особенно хорошо он запомнил двоих – поручика Путилина и подпоручика Суворова. Поэтому обратился к ним:

– Вам поручаю формировать контрразведку и следственную комиссию.

Затем обратился к сидевшему в тени штабс-капитану:

– Вы, Анатолий Константинович Шмаков, бывший учитель?

– Так точно.

– По моим сведениям, служили у красных, прежде чем перейти ко мне?

– Я был мобилизован, как и многие другие!

– Многие другие уже давно, до начала наших сегодняшних событий боролись с большевиками, а не на печи сидели, – огрызнулся Алексей Суворов.

– Но простите, господа, у меня семья, дети!

– Ладно, будете формировать и возглавите городскую и районную милицию. Попытайтесь найти старых работников. Начальником караульной команды назначаю поручика Иванова! А тебя – комендантом тюрьмы! – Капитан указал на Евгения Рудакова, переодетого уже в офицерскую форму с нарисованными химическим карандашом погонами прапорщика.

Казагранди помнил, что Рудаков, перейдя к белопартизанам под селом Голубковским, передал весьма важные сведения, о чём командир белопартизан хорошо помнил. Тут в дверь постучали, и в дверном проёме после разрешения войти показался Николай Белоусов. Все взоры присутствующих обратились к нему. Вошедший с порога объявил:

– Я бывший комендант города!

– То есть красный комендант города! – поправил его Николай. – И что же вы хотите от меня? Почему вы мне не поднесли ключи от города? – не без сарказма продолжил спрашивать Казагранди. – И почему вас до сих пор не арестовал мой комендант Киселёв?

– Месяц назад я был вынужден бежать из города и скрывался, так как был активным членом тайной военной организации, антибольшевистской! Вот эти офицеры могут подтвердить, – тараторил анархист, явно опасаясь, что белый командир его прервёт и прикажет арестовать.

– Это правда? – обратился к офицерам Николай.

Те кивнули.

– Исповедоваться в ваших заслугах мне не надо, это вы сделаете уже при другом, более высоком начальстве! Видимо, ваших заслуг и большевикам хватило, раз они назначили вас комендантом города… Пока идите и приступайте к своим обязанностям коменданта!

– Господин офицер! – снова воскликнул Белоусов. – В городе остались большевики, причём не последние!

– Вот поэтому всем не теряя времени приступить к своим обязанностям!

Затем Николай бросил сидящим тут же командирам батальонов:

– Бойцам два дня на отдых, и выступаем на Верхотурье! Да, и займитесь записью добровольцев! Все свободны!

Когда получившие приказы удалились, через некоторое время кто-то тихо постучал в дверь и вошла заплаканная молодая женщина. Николай с трудом узнал в ней ехавшую с ними в чешском эшелоне учительницу Орловскую.

– Чем я могу быть вам полезен?

– Простите! Моего… жениха убили!

– К сожалению, да! Это война.

– Да, я всё понимаю! Но где и когда его похоронят? Солдаты мне сказали, его повезли в Ирбит…

– Да, я отдал такой приказ.

Повернувшись к двери и пинком раскрыв её, он крикнул:

– Новодворцев уже отправился в Ирбит? Прапорщик Румянцев! – обратился Казагранди к проходившему мимо офицеру. – Ступайте к купцам или ещё к кому-нибудь, найдите, во что бы то ни стало, экипаж и кучера! Эту даму нужно срочно отправить в Ирбит! Да не мешкайте!

Повернулся к Орловской:

– Вот все, что я сейчас могу для вас сделать!

– Спасибо вам, Николай! Я провожу его в последний путь.

Вскоре вновь появившийся Румянцев доложил, что приказ выполнен, и увёл женщину с собой. В дверь вновь забарабанили. На сей раз в проёме возникла массивная фигура полковника Бордзиловского. Николай отдал честь. И устало спросил:

– Чем могу быть полезен?

– Давай для начала хоть чайком побалуемся!

Николай, вызвав из охраны одного из солдат, попросил разогреть самовар. Викентий Игнатьевич Бордзиловский, выходец из дворян Витебской губернии, присев к столу, проговорил:

– А всё же, Коля, я первый вступил в город. Или… нежели ты со своими бойцами?!

– Да пусть будет так, вы так вы, – улыбнулся Казагранди – За поддержку тяжёлым орудием большое спасибо!

– Молодец! Хорошо, что гордыня тебя не мучает, капитан. А что ты скажешь о Смолине? Когда он будет здесь?

– Думаю, что скоро! Как мост через Реж починят. А что, ему вы тоже хотите сообщить, кто первый занял город?

В это время солдат принёс чай. Отхлебнув, полковник ответил, оставив иронию за скобками:

– Да нет, он мне нужен по другому поводу! Как ты знаешь, в городе содержались великие князья Романовы. Так вот, здесь ходят упорные слухи, что их живыми сбросили в шахту! Надо бы составить рапорт об этом и отправить наверх. И начать, как положено, расследование. У меня даже есть следователь, окончивший юридический факультет Московского университета.

– Так вы же остаётесь в городе! И в своё время, говорят, в Гатчине служили, при дворце. Хорошо знаете царскую фамилию. Вам и карты в руки! А у меня задача – наступление на Верхотурье.

Вскоре офицеры допили чай и распрощались. А в городе тем временем разыгрывались другие события в связи с укреплением новой власти. Первого октября, через два дня после Воздвижения, в Алапаевск, вдоль железной дороги с юга-востока вступала новая колонна с бронепоездом. Это были бойцы полковника Смолина. Иннокентий Семёнович, восстановив железнодорожный мост через реку Реж, разместил большую часть своих сибиряков в железнодорожных составах, погрузил туда также материальную часть и двинулся к Алапаевску. Ненастным серым утром под моросящим мелким дождём полки 4-й Сибирской дивизии вступили в Алапаевский завод.

На перроне вокзала командира правой боевой колонны встретили капитан Казагранди и подполковник Бордзиловский. Николай Николаевич, откозыряв, коротко доложил обстановку и попросил разрешения о выступлении из города. Смолин же, справившись о добровольцах, сообщил капитану о его назначении на должность командира Северной боевой колонны. В нее, кроме 16-го Ишимского полка, должен был войти и 19-й Петропавловский полк под командованием капитана А.А. Куренкова, и отряд ротмистра Манжетного. И после формальностей капитану было разрешено приступить к выступлению.

– А мы с вами, подполковник, давайте-ка познакомимся с городом! Предлагаю прокатиться в каком-нибудь тарантасе, чтобы не привлекать к себе особого внимания. Кстати, где расположился полковник Черкасов?

– На юго-западе, в так называемой Нейво-Алапаихе, – ответил Бордзиловский. – Это близко к городской черте.

– Вот с нее и начнём.

И вскоре два штаб-офицера тряслись по ухабам городских улиц в деревню Алапаиху. Командир Тюменского полка полковник Борис Михайлович Черкасов расположился со своим штабом в поповском доме. Туда и подъехали белые командиры. Черкасов, тучный и уже далеко не молодой, сам вышел на крыльцо и пригласил приехавших войти. Но Смолин предложил ему доложить обстановку и рассказать о расквартировании полка:

– Чем думаете занять солдат на время стоянки в городе?

– Первое, что я сделал, – разместил их по квартирам. Сейчас тяну связь со штабом в городе, точнее с бывшим волостным правлением, вы ведь там организуете штаб? Хоть мне и влепил командир дивизии выговор, но выпивающих у меня нет, я тоже не терплю пьянства. Вот подполковник Бордзиловский сообщил мне, что, когда прибудет в город генерал Вержбитский, состоится парад. Вот я и муштрую своих вояк ходить строем! Ведь у меня много мобилизованной молодёжи из Шадринского уезда, которые только здесь пороха-то понюхали! А вот мои офицеры, ездившие к Казагранди, говорят, что с зелёным змеем у белопартизан не всё благополучно…

Смолин сослался на то, что он как назначенный генералом Вержбитским начальником гарнизона города считает нужным, прежде всего, самостоятельно знакомиться с обстановкой в городе. Затем он извинился и пригласил Бориса Михайловича выбрать время, чтобы прибыть к нему в штаб для более длительной беседы за самоваром. Откланявшись, офицеры поехали в город.

Алапаевск погрузился в осенний сплин. Причём здешняя осень была далеко не той, что в своих стихах воспевали русские классики, а той, что обычно бывает в уральских городках, удалённых от центральных губерний. Тяжелое влажное утро с мелким холодным дождем, грязные вязкие дороги, по которым двигалась бричка с офицерами, и сонная сумеречная плита из плотной зависи вместо неба…

– Да, безрадостная картина. Эх, не хотел бы я здесь встречать свою старость!

– А оно и понятно, Викентий Игнатьевич! Вы ведь в Гатчине служили, что называется, при дворце! Питер рядом! Цивилизация… Не то что мы, сибиряки….

– Родился-то я здесь, хоть и шляхтич! В Камышлове, где вы успели побывать. Ведь моего деда сюда сослали за участие в польском бунте! Вот, спрашивается, чего человеку не хватало?!

– А того же, наверное, что и нынешним выходцам из нашего и вашего брата, из дворянства и шляхты.

– Так вот, я о Камышлове. У нас тоже городок вроде этого, но мостовые проложены, да домов каменных поболе, да гимназия есть.

– Ну не скажи, Викентий Игнатьевич! Ваш Камышлов всё же на Транссибе находится, на пути в Ирбит. На ярмарку-то все пути через него идут…

Так за разговорами командиры добрались до центра города. На углу Екатерининской и Алексеевской к бричке подошёл бравый штабс-капитан. Отдав честь, он коротко доложил о себе:

– Штабс-капитан Шмаков! Назначен начальником местной милиции, формированием которой на данный момент и занимаюсь.

– Из кого формируете кадры? – строго спросил полковник Смолин.

– Из бывших городовых, жандармских работников. В общем, набираю тех, кто знаком с этой службой!

– Начато ли дело по расследованию убийства членов дома Романовых? – задал свой сокровенный вопрос подполковник Бордзиловский. Шмаков вдруг выпрямился и, щёлкнув каблуками, обратился к Смолину:

– Разрешите обратиться, господин полковник! – И на кивок Иннокентия Семёновича резко и, едва сдерживая гневный напор, продолжил: – Со времени перехода города под контроль правительственных войск здесь творится что-то невообразимое. Просто вакханалия! Никем не санкционированные порки, ничем не обоснованные задержания – комендант и контрразведка свирепствуют! Также есть и убийства без суда и следствия бывших граждан, сотрудничавших с большевистской властью. Я дал задание старшему милиционеру Мальшикову допросить кое-кого из свидетелей по делу об убийстве великих князей, но контрразведка и комендант всячески мешают и противодействуют. Формирование следственной комиссии, о которой вышел правительственный указ, тоже тормозится, а между тем убиты важные свидетели: судьи Гасников, Тюриков и другие. Конечно, я не думаю, что это делается умышленно, скорей всего, мы просто не можем разграничить свои полномочия…

– Хорошо, мы решим эти вопросы! Я сейчас же этим займусь! Идите и исполняйте свои обязанности, штабс-капитан! – приказал Иннокентий Семёнович. И, уже обратившись к Бордзиловскому: – Ну что, приступим и мы к исполнению своих обязанностей, подполковник!

– С чего начнём? Что думаете предпринять? Ведь если верно то, что рассказал капитан, надо это немедленно прекратить!

– Я сейчас всё сам проверю! А вам, как лицу непосредственно приближённому к дворцу, я думаю, надлежит выехать в Екатеринбург и доложить начальству о тягчайшем государственном преступлении. И поставить в известность прокурора. Попросить сюда коменданта – пусть Голицын пришлет соответствующего обстановке человека. И опытного следователя! Это вам мой приказ! – твёрдо сказал Смолин.

– Тут у меня в полку есть офицер, прапорщик Ляховский! До войны окончил юридический факультет Московского университета, перед поступлением в мой полк работал судьёй в Туринске. Может пригодиться как следователь, – осторожно сказал Бордзиловский, ибо знал, что Смолин некоторое время скрывался в Туринске и неизвестно, при каких обстоятельствах мог сталкиваться с Ляховским, сотрудничавшим на тот момент с большевистской властью. – Хотя, по данным моей контрразведки, что-то там у него было с властями… в студенческие годы.

– Да, я знаю этого офицера. Приходил несколько раз на собрания нашей подпольной офицерской организации. Произвёл на меня неплохое впечатление. Он-то и предупредил, что меня готовятся схватить большевички. А что по молодости, так вспомни – и ты, и я не всегда были довольны властями, хоть и кадровые офицеры. А уж интеллигенция-то всегда мутила воду! Так что, Викентий, распорядитесь пригласить ко мне этого юриста и немедля отправляйтесь в Екатеринбург с рапортом.

А сам Смолин, подозвав адъютанта Домбровского, приказал приготовить ему шинель с погонами рядового. Полковник надел ботинки с обмотками, облачился в шинель, натянул поглубже шапку и вышел на улицы города. На сей раз город показался ему куда многолюдней, чем при объезде с подполковником Бордзиловским. Проходя мимо Алексеевского собора, Иннокентий Семёнович перекрестился. И на мгновение задумался…

Нелегко далось ему положение, которое он занял в российском офицерском обществе. Еврейский мальчик, сын лесоторговца, он, чтобы поступить в Иркутское военное училище, принял православную веру, поменял имя и фамилию. Потом пришлось и в русско-японскую, и в германскую кровью доказывать, что он не хуже любого русского офицера может служить государству российскому. Получил и ранение, и контузию. Вся грудь у него была увешена крестами, и, наконец, он получил высшую для себя духовную награду – монаршее благословение от приезжавшего на фронт государя императора. Иннокентий решил тогда: «Вот теперь-то я истинно русский офицер, и никто не имеет права меня попрекнуть в том, что я хуже своих сослуживцев. И я буду это право отстаивать, если даже придётся драться со своими».

Но попрёки, конечно, будут, никуда от них не деться… Уж слишком много его соплеменников по крови оказались в рядах большевиков. «Ну, что ж, я заплатил и за это, когда бежал, лишившись в Туринске своих детей и родителей…» – с пронзительной грустью подумал полковник.

Вскоре он подошёл к рынку. Вот на углу у входа спорят несколько солдат, над чем-то смеются. Прислушался:

– Лихо мы отметили победу под Синячихой!

– Да, гульнули. Жинка какого-то краснюка у меня с колен не слезала. А потом она детей на ночь в спаленке заперла, и мы всю ночь кувыркались! Ай да бабёнка!

– А если бы к вам хозяин подкрался да гранату в горницу бросил? – спросил другой солдат.

– Так не бросил ведь!

Войдя на территорию рынка, Иннокентий подошёл к торговавшим махоркой. Продавцы, мужик и женщина в платке, тоже болтали вполголоса:

– Пришли ко мне двое, – рассказывала женщина. – И говорят: мы от коменданта, подавай нам штоф самогонки. Нет, говорю у меня. А они: ах ты, стерва старая, красных поила, а нам, твоим освободителям, отказываешь! Сейчас поведём к коменданту и в каталажку за прислуживание большевикам посадим! Хорошо мимо офицер проходил, сосед наш, Мотька Абрамов. Он подошёл к энтим, от коменданта которые, и присовестил! Ушли, слава Богу.

– А почему рынок почти пустой? – спросил Иннокентий Семёнович у женщины.

– А кому и чем торговать-то? Большевики запрещали, всё выгребли перед уходом. А как ваши город заняли, вышел было народ, у кого ещё что-то осталось…

– …так эти ваши, бело-зелёные, налетели, давайте, говорят, платите за места! – скороговоркой перебил мужик. – За то, что мы вас освободили, вы нам бесплатно должны всё отдавать! Кто возмутился, тех враз нагайками отхлестали.

– А что, в городе узаконены порки?

Торговка поглядела на Смолина как на свалившегося с луны.

– Порки – не то слово! Вон у Лукерьи квартировали красные комиссары, так её утащили на Александровскую площадь и публично выпороли, как блудную девку, а ей уж пятьдесят стукнуло! А дантиста Булычёва за племянника так отхлестали, что из дома человек выйти не может.

Иннокентий купил махры, щедро расплатившись с торговцами, и отправился в комендатуру. Здесь клубились голоса и стоял терпкий запах пота от множества столпившихся в коридоре, в прихожей и в сенях людей.

– Что здесь происходит? – резко спросил он стоявшего у дверей солдата, поставленного для охраны.

Солдат неожиданно узнал его и попытался отдать честь, но полковник незаметно, но властно остановил его и подставил палец к губам.

– Это всё задержанные по приказу коменданта. Ждут своей очереди получить приговор от коменданта: кого просто выпороть, кого оштрафовать, а кому и отправиться в арестантскую, если денег не будет уплатить контрибуцию.

– Старик что здесь делает?

– Шпион, говорят. Его пороли – он молчит.

– Всё ясно.

Иннокентий Семёнович подошёл к сидевшей прямо на полу у стены старухе.

– Вы что здесь делаете, мамаша?

– Да вот, ящик у меня нашли, по которому красные переговаривались «Ах ты, такая-сякая, красным переговоры помогала вести…» Отхлестали нагайкой и сюда привезли.

Офицер, больше ни с кем не разговаривая, прошёл в приёмную. В приёмной за столом сидел хамоватого вида прапорщик и пил чай.

– Я могу видеть коменданта? – резко и громко спросил полковник.

– Не вам одному до него есть дело. Они отдыхают. – И прапорщик кивнул на дверь, обитую войлоком. Смолин хотел было открыть её. Но дверь сама распахнулась. На пороге, хватаясь за воздух, возник шатающийся Белоусов.

– Что здесь происходит? Почему вы в таком виде, комендант?

Заплетающимся языком Белоусов ответил:

– Шпионов сейчас судить буду! А кто ты такой, собственно говоря, я тебя сейчас арестую за то, что ты со мной так разговариваешь, и посажу вместе с ними!

– Не вы меня, а я тебя арестую немедленно! Я начальник гарнизона города полковник Смолин. Потрудитесь сдать оружие.

Наверное, разорвавшаяся бомба произвела бы меньшее действие. Нагайка выпала из рук коменданта. Чтобы не упасть, он схватился за косяк дверного проёма.

– Под арест на два месяца! – приказал Смолин двоим подошедшим солдатам. – А о твоём пребывании в должности красного коменданта мы ещё поговорим! И решим, что перевесит: служба в красных или участие в подпольной организации.

Повернувшись к прапорщику, полковник добавил:

– Всех незаконно задержанных немедленно освободить! А по всем безобразиям будет проведено следствие, пока я здесь начальник гарнизона.

Иннокентий Семёнович резко повернулся и вышел из комендатуры, направившись в свою резиденцию, расположенную в бывшем волостном правлении. В коридоре у входа его дожидался немолодой седовласый военный в офицерской форме, но без погон. Всмотревшись, Смолин тотчас же узнал своего командира Шаповалова – однополчанина по японской войне.

– Виктор Владимирович! Вы-то здесь какими судьбами?

– После ранения бризантным демобилизовали вчистую. Немного подучился, и вот по гражданской службе был направлен в этот город земским начальником.

– Как я рад нашей встрече, господин подполковник! Ну, рассказывайте, как дела!

– Дела… Вы, Иннокентий, наверное, сами понимаете… Слава Богу, что пережили всю эту большевистскую вакханалию. Интеллигенция до сих пор по домам прячется. Ваших ждали, сейчас и их боятся. В город вступили, в основном, солдаты-крестьяне, а у них все: городские, интеллигенты, большевики, эсеры или кто другой – демагоги, из-за которых у них вся жизнь пошла наперекосяк.

– Простите меня, Виктор Владимирович, но я сейчас совершенно не располагаю временем! Можно вас попросить об одном одолжении? Ведь вы и сами за то, чтобы быстрей наладить жизнь в городе… – И начальник гарнизона на одном дыхании попросил: – Пожалуйста, на некоторое время займите должность коменданта города! А там пришлют из Екатеринбурга. И приступите по возможности сейчас же. Должно быть объявлено, что город с сего дня на военном положении. А также о комендантском часе, о подтверждении действующего с начала германской войны сухого закона, то есть о запрете на изготовление и продажу самогона. А граждане пусть приступают к своим обязанностям, никого и ничего не боятся. Мы не допустим в городе разгула анархии, а все беспорядки будут прекращены в одночасье. И если у вас позволит здоровье взять на себя такую работу, надо немедленно сформировать или вернуть старую гражданскую власть в городе.

В это время в волостное правление зашёл прапорщик. И отрекомендовался, отдав честь:

– Прапорщик Ляховский прибыл по вашему приказанию!

Иннокентий Семёнович, пожав ему руку, сказал:

– Не будем терять времени! Идёмте! Где тут у них контрразведка?

– На улице Синячихинской, в доме купца Шишкина.

– По дороге поговорим!

* * *

Тем временем за столом в гостиной дома Шишкина сидели четверо: Василий Путилин, Алексей Суворов, Матвей Абрамов и только что приехавший с Кушвинского фронта поручик Иван Обухов с рукой на перевязи. Компания внимала рассказам Обухова о том, как его ранили в бою у горы Гребешки:

– Никто не ожидал того, как эта сволочь зайдет нам в тыл. Представились нашим как пополнение, а дальше всё превратилось в один кошмар! Там меня и задело.

Тут вмешался в разговор поручик Абрамов, сын торговца, в прошлом ветерана русско-японской войны и георгиевского кавалера.

– А вы знаете, господа, что контрразведкой боевой колонны полковника Смолина арестован наш учитель Плескачевский?! За службу в Красной армии!

– Надо срочно выручать, а то шлёпнут – и поминай! Там ведь особо разбираться не будут! А он ведь у истоков стоял нашей антибольшевистской организации, – напомнил Василий.

В это время дверь распахнулась, и на пороге появился полковник Смолин вместе с прапорщиком Ляховским. Офицеры мгновенно вскочили и вытянулись, отдавая честь.

– Значит, мстите! – резко спросил полковник. – Почему по всему городу хватаются граждане и без суда и следствия превращаются в трупы? Что за порки населения? Немедленно прекратить! – продолжал Иннокентий Семёнович, не давая опомниться. – Для суда и расследования большевистских преступлений согласно указу правительства должна быть создана военно-следственная комиссия! Вот она и будет решать вопрос о наказании виновных.

– Разрешите! – выбрав момент, спросил Алексей Суворов.

На кивок полковника он коротко доложил об обстановке в городе, о том, что большевикам мстят местные жители, отлавливают их и чинят расправу. А они, офицеры, уже приняли ряд мер для розыска и изоляции, некоторых большевиков. В частности, арестованы оставшиеся товарищи: Смирнов, убивший своего же красноармейца, и Сычёв – за разрыв кабеля связи на железнодорожной станции. Указав на Ивана Обухова, Суворов спросил:

– Я назначен капитаном Казагранди начальником Алапаевской контрразведки. А нельзя ли вместо меня назначить поручика Обухова, а я готов работать его заместителем!

– Хорошо, пусть будет так! – разрешил Смолин.

– И разрешите ещё вопрос, господин полковник! Контрразведкой вашей колонны задержан наш учитель, офицер, прапорщик Плескачевский. Он задержан как красный командир, а он был у нас руководителем подпольной антибольшевистской организации, пока его насильно не мобилизовали большевики.

– Хорошо, я разберусь! – пообещал начальник гарнизона. – Продолжайте заниматься очисткой города, только в тесном сотрудничестве с милицией. Их начальнику я уже дал указания.

И он кивнул на стоявшего рядом прапорщика Ляховского:

– Вот новый следователь по уголовным и политическим преступлениям, совершённым большевиками! Следственная комиссия должна быть сформирована до конца дня!

С этими словами Иннокентий Семёнович развернулся и вышел. Подходя к своей резиденции, на одном из столбов он увидел приклеенную бумагу с крупно написанным текстом о военном положении в городе. «Отлично! Виктор Владимирович уже приступил к работе. Вот что значит старая гвардия!»

У себя в приёмной, кроме Шаповалова, Иннокентий увидел ещё несколько человек из гражданских. Шаповалов встал ему навстречу:

– Вот, знакомьтесь: назначаю следственную комиссию и собрал то, что осталось от земства.

– Виктор Владимирович, меня беспокоит ещё один вопрос: надо как можно быстрей пополнить наши ряды. Можно, конечно, объявить мобилизацию, но я бы хотел, прежде всего, укомплектовать свои ряды добровольцами!

– Хорошо, по окрестным волостям я отправлю нарочных! Что касается города, то тут я подходил бы осторожней. Завод, работающий на оборону, нельзя оставить без рабочих рук!

– Все карты вам в руки, Виктор Владимирович. Пишите нарочным обращение от моего имени.

Тут Смолин вспомнил об арестованном прапорщике и приказал Домбровскому привести арестованного лично к нему. Вскоре адъютант вернулся, ведя с собой немолодого интеллигентного человека в очках. Вошедший представился:

– Бывший прапорщик Плескачевский, по профессии учитель.

– Знаете ли вы, учитель по профессии, что бывших офицеров не бывает? Офицер всегда офицер. Так вот, если вы об этом помнили бы, то не оказались бы там, откуда мы вас вытащили! Ещё немного – и пошли бы в расход.

– Но я мирный человек, и хотел бы продолжить заниматься, тем, к чему призван – учить детей! – попытался возразить Владимир Аполлинарьевич.

– Не время сейчас, прапорщик, нам заниматься тем, чем хотим! Тем более что с вас ещё не снято пятно службы у красных в командирской должности. Так что немедленно отправляйтесь на фронт! Домбровский, определите прапорщика в 7-ю роту 13-го Омского полка, там у нас большие потери.

Сказав это, полковник Смолин дал понять, что разговор окончен. После ухода адъютанта с прапорщиком Плескачевским в кабинет, неожиданно постучав, робко вошла миловидная женщина и представилась доктором заводского госпиталя, превращённым большевиками в военный.

– Господин полковник! В госпитале остались раненные красноармейцы, есть тяжёлые, но многие специально притворились тяжёлыми, чтобы не отступать с большевиками! Я думаю, что они могут встать в строй нашей армии, освободившей город. Требуется только оградить наше учреждение от карающих органов, которые туда зачастили!

– Спасибо, Ксения Михайловна! Завтра же я этим займусь, сам посмотрю на этих раненых, поговорю с ними. А что касается контрразведки и милиции, то, если они не совершали преступлений против граждан города, их не тронут. А сейчас время уже позднее разрешите вас проводить.

Так в делах и заботах заканчивался первый день Иннокентия Семёновича Смолина, проведённый в городе.