Текст книги "Настоат"

Глава VIII
Sic transit gloria mundi[30]30
  Так проходит слава мирская (лат.).


[Закрыть]

Великий альгвасил открывает свою книгу – в ней записано все от начала времен. Про себя он истово клянет злосчастную участь – и действительно, не повезло: именно ему поручено сегодня вести протокол. А день обещает быть долгим. Но пока еще рано – те двое, от кого зависят жизнь и судьба Вечного Города, по-прежнему стоят на балконе.

Сегодня мне, кажется, немного получше, но тело по-прежнему ноет – хотя и не так, как вчера, когда боль словно разрывала меня на куски. Не знаю, как пережил эту ночь – она была темной… Мир отторгает меня; выталкивает то, что серые люди зовут бессмертной душою. Подобное словоблудие мне претит, оно отвратительно: речь сия – признак слабых и ничтожных умов. Но стоит ли отрицать неизбежное? Правда всегда останется правдой – даже будучи выражена столь косно и опрометчиво: сознание мое гаснет – и это священная истина.

Плоть вопиет, что час мой все ближе… Теперь уже счет идет не на столетия и годы – нет! На дни и недели, самое лучшее. Стану ли я чем-нибудь после, чем-то высоким иль низким – или просто обращусь в дыхание, прах, тишину, из которой я и родился?

Сколько слышал я от полуживых, или прокаженных, или ведомых на казнь, что в предсмертные минуты помыслы все обращаются к вечности, к сокрытой стороне бытия – слышал и верил, наивный, и верил, будто себе. И вот я сам у порога… И что? Хоть сейчас я готов исчезнуть, уйти, испариться, что роса при первых лучах восходящего солнца.

Все это пустое, все совершенно неважно – другой вопрос волнует меня; острой иглой он засел в сердце, и колет, и колет, и колет… Личная судьба меня не заботит: гниение в гробу, ледяное ничто или геенна огненная – какая, в сущности, разница? Но что будет после моей смерти с Ландграфством – вот что действительно не дает мне покоя. Решения нет – все варианты внушают лишь ужас. «Предчувствие гражданской войны». Есть только один выход, который кажется мне верным, – но слишком многие будут против, и в том числе он – в первую очередь он! – мой ближайший советник и единственный друг в призрачном, окружающем королевстве зеркал… Даже не знаю, с чего начать разговор…

Деменцио! Сколько всего мы пережили вместе! И вот, неумолимо подкрадывается час расставания… Еще пара недель – и меня не станет. Выживешь ты в водовороте страстей и событий, что накроют наш Город, лишь только весть о моей кончине достигнет окраин? Я очень хочу верить, что все будет в порядке!

А помнишь, как несколько лет ты правил заместо меня? Года четыре – не больше! Конечно, тебе хотелось остаться подольше, но помехой была моя жажда власти – она порабощала, подчиняла, жгла меня изнутри, и противостоять ей я был не в силах. Волна ее улеглась лишь недавно – и, глядя назад, я со стыдом вспоминаю, что некогда обратил тебя во временщика, призванного блюсти покой спящего Города.

Какая ирония! Все, чего я желаю сейчас, – скинуть тяжкое бремя и отойти от дел навсегда, но не позволяет этот дикий, чудовищный, бессознательный страх – ужас возмездия, что склизкими щупальцами опутывает мне сердце. Как глупо и смешно: я был бессилен тогда – и еще ничтожнее стал сейчас. Жизнь прожита зря… Sic transit gloria mundi.

Улыбаясь, Деменцио смотрит вниз. По длинным узким улочкам старого Города, прилегающим к величественному дворцу Курфюрста, нескончаемым потоком идут измученные, уставшие от двухдневного марша войска.

– Ave, Caesar, morituri te salutant![31]31
  Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.).


[Закрыть] Мой правитель, Принцепс, они приветствуют вас! Какое прекрасное, упоительное зрелище! Как гордо развеваются их стяги, хоругви под ожесточенными порывами ветра! Солдаты готовы на все ради Ландграфства! Они – словно агнцы, ведомые на заклание… Но цель того стоит – благополучие и счастье Великого Города.

– Я вижу, Деменцио! Вижу, как никогда ясно. Дай Бог, чтобы ты ошибался… Довольно крови! И зачем, скажи, мы придумали эту нелепую войну в Сайриане?

Деменцио заботливо накидывает пальто мне на плечи. И правда – я весь продрог, вымок до нитки. И даже не заметил… Как странно: раньше я не чувствовал ничего внутри, теперь же – снаружи. Зато в груди просыпается нечто, чего прежде никогда я не знал и даже помыслить не мог о его существовании.

О, если б можно было все изменить, все начать сначала! Как хотел бы я спокойно доживать последние часы в тишине и покое, лежа на мягкой перине и улыбаясь надвигающейся вечности…

– Война, ваше величество… Мать всему. По прошествии стольких лет уже и не вспомнишь, зачем мы ее объявили. Подозреваю, что для отвлечения внимания – таков был первоначальный замысел. Найти нечто такое, что в глазах всего мироздания служило бы абсолютным злом, уничтожить которое – долг каждого законопослушного гражданина. И мы нашли. СайГИЛ – помните эти волшебные буквы? Сайрийский Город Истинных Лжепророков[32]32
  Организация запрещена на территории Ландграфства, Вселенной и Космоса, а также животного и растительного мира. Насчет царства грибов и одноклеточных – информация уточняется (пояснение № 616 ГорКомНадзора).


[Закрыть]. Он оказался для нас как нельзя кстати – на фоне его мы выглядели едва ли не святыми. Какая удача! Жаль, не оправдались наши надежды, что кровью солдат мы сумеем проложить путь к мировому господству – если не политическому, то хотя бы моральному.

Вся Вселенная ополчилась супротив нас. Враги везде, враги повсюду, они обвиняют нас в немыслимых злодеяниях. Но не беда, ибо нравственное превосходство – на нашей стороне. Ведь мы, в отличие от них, знаем, что порой, как ни печально, смерти, убийства, отравления, посягательства на чуждые земли бывают вполне обоснованны, ибо диктуются не чем иным, как государственным интересом. Цель оправдывает средства! К сожалению, такова сущность политики – тут ничего не попишешь.

Да, из нашего плана ничего не вышло; мы стали изгоями – но идея была великолепна: уничтожение СайГИЛА, обильно замешанное на священной крови собственных граждан, – чем не ритуальная искупительная жертва во славу Вселенной? Мы – Авраам, Город – Иаков… Точнее, Исаак (постоянно путаюсь в этих мифологических персонажах!). К сожалению, никто не понял глубины сокровенного замысла – но это отнюдь не отменяет его гениальности! Мы еще возьмем свое – вот увидите!

– Деменцио, я поражаюсь твоей памяти – для меня эта история давно сокрыта во мраке. И мне импонирует, что в словах твоих я слышу железные нотки. Это правильно – ты знаешь, что по-другому никак. Мы должны жестко отстаивать интересы Ландграфства! Иначе потеряем Город… Враг ведь не дремлет! Хотя по мере приближения смерти я все чаще задумываюсь, существует ли он на самом деле…

– Конечно, существует, ваше величество! Иначе с кем же мы боремся? Образ врага порождает врага – таков закон жизни. И ветряные мельницы порой оживают – поэтому лучше сокрушить их заранее, пока они недвижимы. Вы все делаете верно, даже не сомневайтесь!

– Спасибо! Но тягостные мысли не покидают меня… Везде я наблюдаю признаки разлада, гниения, необустройства. Город мой рушится, осыпается, что карточный домик, а самая власть выскальзывает из рук, просачивается, как песок сквозь пальцы. Не такого конца желал я себе и вверенному мне государству. Одна надежда на них – трех наместников, взявшихся невесть откуда и ниспосланных мне, должно быть, самою судьбой: Мене, Текел и Фарес – надеюсь, их таланты спасут Город от гибели. А что будет со мной – теперь уже безразлично.

Деменцио подходит ближе. Капли дождя красиво блестят на его золотых эполетах. Дай обниму тебя, друг, – вместе как-то полегче… Очень многое предстоит обсудить. Сегодня, не позже – откладывать дальше уже невозможно.

– Государь, бросьте! Может, вы и правда бессмертны, как говорят горожане! Кто знает? Есть версия, что смерть – это лишь выдумка, шутка, обыкновенный трюк шарлатанов, а вы будете жить вечно! Так что долой пессимизм! Впереди еще много свершений – Ландграфство нуждается в вас, как рыба в воде. Вы – наше море. Поэтому думайте о земном, а вопросы судьбы оставьте богам – если, конечно, они сами не сдохли… – Курфюрст с трудом улыбается. – Видите, я всегда умел вас рассмешить и успокоить. Пойдемте внутрь, не хватало еще простудиться! Войска будут идти до самого вечера – успеем помахать им ручкой!

Еле держась на ногах, ведомый преданным Деменцио Урсусом, Курфюрст выходит с балкона, окаймленного каменной балюстрадой, и, тяжело дыша, опускается в просторное кресло. Изможденное тело, бледные исхудавшие руки, прорезанные мягкой синевой вен, морщинистая кожа и бесцветное, слегка одутловатое лицо, покрытое холодной испариной, полузакрытые веки, под которыми притаились молочно-серые, устремленные в одну точку глаза – облик ландграфской власти, столетиями заставлявшей трепетать врагов и друзей Вечного Города, никогда не был столь человечен, столь слаб и осязаем, как в эти минуты.

Раньше, облаченный в парадный мундир или рясу, я ощущал себя Духом, Идеей, Абсолютом, вершащим судьбу мира, неприкосновенным символом государственной мощи, ее монолитом, а теперь обратился в бренное тело, которое не дает и никогда более не даст мне покоя. Сакральный статус утерян – даже солдаты смотрят на меня с сожалением. В движениях своих – медленных, заторможенных – я подобен сонной больной черепахе…

Переведя дыхание и совладав с дрожью, Курфюрст растерянно шепчет:

– Альгвасил, Лисаветт! Сегодня протокола не нужно… Ты свободен! Я думал, останутся силы поработать с бумагами, но, как видишь, уже не могу… Ступай! И, пожалуйста, не обессудь за попусту потраченное время.

Лисаветт послушно кивает, и, покидая кабинет, невзначай бросает взгляд на Деменцио Урсуса, который, склонив голову, ходит из угла в угол небольшой, аскетически обставленной Залы приемов. На груди у него сияет роскошный, переливающийся черными сапфирами и янтарем орден Почетного Инноватора Ландграфства – тот самый, что был получен им за доблестную многолетнюю службу и реформы, навсегда изменившие облик вековечного Города.

Курфюрст закрывает глаза. Как трудно и страшно… С чего же начать? Может быть, после? Нет, времени слишком мало – вполне возможно, завтра для меня не наступит…

Давным-давно, на заре жизни, еще в бытность Первосвященником, я был бесстрашен, неумолим, непреклонен, даже жесток; ничто не могло поколебать моей воли. Да, я был фанатиком – но именно из фанатизма я черпал свою силу. А сейчас? Я сомневаюсь во всем, я размяк, словно глина в руках демиурга… Кто же тот скульптор, что из камня обратил меня в размазню?

Я начал мечтать, сны стали являться ко мне посередь ночи. Раньше я спал, как младенец – мертвый, мертвый младенец… Что-то зашевелилось во мне – наверное, это совесть. Мне горестно и больно оборачиваться назад – сколько зла породил я собою! Но это было неотвратимо – потому как я действовал не ради себя, а во имя Города, порядка, прогресса. Именно так! Это все извиняет. Или?..

Больше всего я боюсь, что спасительная пелена самообмана спадет с глаз моих прежде, нежели я успею подохнуть. Осознать себя зверем, когда ты только-только стал человеком, – что может быть хуже?

– Послушай, Деменцио! – Голос Курфюрста хрипит, в горле – сотня иголок. Каждое слово причиняет невыносимую боль. – Ты можешь и дальше пытаться меня успокоить, но мы оба знаем, что это конец. Скоро вы останетесь без меня…

– Вы хотите сказать – осиротеем, ваше величество?

Раздосадованный, Курфюрст смущенно отводит глаза.

– К чему сие раболепие и низкопоклонство? Не надо! Мир стоял и до моего появления – и ничего, как-то держался. Старая добрая песня: «Если не Курфюрст, то кто?» Неужто и ты оказался падким на пропагандистские сказки для идиотов?

В сущности, все очень просто: достаточно извести толковых соперников, прибрать к рукам финансы и большую часть информации, а остальное – дело техники… Вот так и рождается диктатура. И я говорю это без самодовольства, гордости и нарциссизма – лишь с горечью и сожалением.

Деменцио пренебрежительно машет рукой.

– Интересно! Такое ощущение, что вокруг – мир розовых пони. Как вы намерены править без диктатуры? Это Ландграфство – тут не может быть демократии! Власть – аппарат принуждения, и если принуждаем не мы, то с неизбежностью принудят нас. Вот и весь выбор. «Политика есть искусство возможного», а враги ожидают лишь шанса – мгновенной, секундной слабости, чтобы вгрызться в сочное тело Ландграфства. А там уже наши зубы – и чужим здесь не место! Как говорится, твори свою Волю – таков да будет Закон.

Слабый смех Курфюрста перерастает в мучительный кашель.

– Кха, кха, кха… Надо было назначить тебя Министром госпропаганды! Жаль, поздно разглядел твой риторический дар… Впрочем, регалий у тебя предостаточно – Почетный Инноватор, Первый советник, Глава правительства, Казначей, Святейший кардинал, Распорядитель дворцовых имуществ, Генеральный секретарь, Заместитель главнокомандующего… Ничего не забыл?

Деменцио кивает. Двоякий ответ: то ли да, то ли нет – непонятно.

– Ваше величество, что вы ходите вокруг да около? Скажите, что вас гнетет, и я найду необходимое средство!

Пронзительные ярко-красные глаза Советника искрятся молодостью и задором. Как жаль, дружище, что сейчас мне придется тебя расстроить…

– Хорошо, Деменцио! Только прошу, прими мое решение с пониманием…

– Разумеется. Разве могу я иначе?

Он подходит к балкону и, бросив задумчивый взгляд на солдат, молча бредущих под колким моросящим дождем, задергивает шторы.

Скоро пойдет артиллерия – кулеврины, гаубицы, мортиры, единороги. И, конечно, моя гордость: ракетные комплексы «Аскендеры». Было бы неплохо снять про них мультик и показать затем на экране, дабы все узрели наше могущество. А еще лучше – во время обращения к Ландграфскому сейму. Точно! Курфюрсту произнести эту речь будет, естественно, не под силу. Вот и выступлю я.

«Аскендеры»… Моя прелесть, мое изобретение! Само совершенство. Браво, Деменцио Эосфор Урсус! Браво!

Курфюрст в нерешительности потирает изможденные руки. Какие тощие, страшные пальцы – словно у мертвеца. А эти синие, полупрозрачные ногти… Кровь отказывается течь по жилам – замерзает, застывает прямо в моих венах. Ужасное зрелище!

Ладно, все, хватит! Довольно жалости к себе и самоуничижения. Пора переходить к делу.

Помолчав пару секунд, он начинает:

– Вот что, Деменцио! Ты, наверное, знаешь, что вопросы престолонаследия – самые сложные вопросы в мире… Не вопросы крови, нет! Власть – всему голова, и именно о ней приходится думать в первую очередь. Особенно когда наступает время прощаться. Преемничество… Призрак сего жуткого слова преследовал меня всю мою жизнь. В общем… – Тяжкий вздох. – В общем, я принял решение. Мой преемник… Он должен быть лучше, талантливее, амбициознее меня. Кроме того, я хочу быть всецело уверен, что он сохранит то немногое, чего сумел я добиться. Кто-то близкий, понятный, из моего окружения. И такой человек есть у меня на примете…

Мужественное лицо Деменцио озаряется светлой улыбкой.

– И? Кто же он?

Я чувствую сладкий привкус триумфа!

За окном слышен шум – должно быть, приближаются катапульты и бронетехника. Стоя по колено в воде, солдаты толкают чугунные пушки. Как хорошо, что наши самолеты умеют летать сами – не надо тащить их, подобно воздушным змеям. И это тоже моя разработка! Ландграфские инновации работают великолепно. Скоро их вдохновитель станет главою всего – преемником почившего в бозе Курфюрста. Ждать осталось недолго!

– Деменцио, прости меня ради Бога! Мой преемник – твой конкурент. Тот, кого ты ненавидишь… Но я хочу – нет, я требую! – чтобы вы немедленно помирились. Нелепые детские обиды нам теперь ни к чему. Будете работать вместе… Слушай и внимай моему слову: Начальник Великого следствия Дункан Клаваретт – будущий глава государства!

Как гром среди ясного неба… Я не верю – это какая-то шутка!

Первый советник, словно в забытьи, опирается на подоконник. Тишина… Слышно, как в углу тикают древние, полуразвалившиеся часы, как их маятник, злорадно насмехаясь над Деменцио Урсусом, описывает в воздухе широкую, издевательскую улыбку: влево – вправо – и снова обратно.

Невообразимо! Как же так, где я мог ошибиться? Не верю собственным ушам… Дедуля, ты в своем ли уме? Дункан Клаваретт – эта наглая, самодовольная скотина – как посмел он обойти меня на повороте?

Ну ничего, я этого так не оставлю… Еще не поздно все поменять! Скоро, скоро вы познаете ярость Деменцио Эосфора!

– Ваше величество, не понимаю! Назначить Дункана Клаваретта преемником? Я, конечно, против него ничего не имею… Он мне даже нравится – где-то там, в глубине души… И не враги мы с ним вовсе – в конце концов, вместе работаем на благо Ландграфства! Но не кажется ли вам, что это решение… Как бы помягче выразиться… несколько недальновидно, опрометчиво, что ли? Политически нецелесообразно! Задумайтесь: что скажет народ? Прежние времена давно канули в Лету – теперь он безмолвствовать не станет. Кажись, не Гришку Отрепьева на царство выкрикиваем! Родная душа, это чревато очень и очень серьезными последствиями для государства. А главное – для всех нас! Ваше величество, может, стоит еще пару дней поразмыслить?

Курфюрст раздраженно стучит пальцами по подлокотнику кресла.

– Да пойми ты, Деменцио, – нет у меня этих дней! Давай говорить откровенно – так, как мы всегда делали прежде. Я знаю, что ты хотел стать наследником. И это правильно! Не стоит стесняться вселенских амбиций, ибо они – признак выдающегося ума и железной воли. Более того, в любой другой ситуации я поддержал бы тебя всем, чем возможно. Вся мощь государственного аппарата – огромной махины! – была бы брошена на избрание тебя новым Курфюрстом. Придумали бы какие-нибудь нацпроекты, организовали бы верноподданнические демонстрации; на худой конец, поругались бы с теми, с кем еще не успели, – и под этим предлогом устроили бы маленькую победоносную войну. А уж Ландграфский избирательный ареопаг посчитал бы голоса, как надо – не зря же мы туда Памфила Кудесника посадили. Да кому я это рассказываю – ты и сам в курсе всех технологий.

Друг мой, да вот беда – ты абсолютно прав, когда говоришь про грядущие перемены. Мы стоим на пороге серьезнейших потрясений; новое время стучится в прогнившие двери. Даже не стучится, нет, – оно их выламывает… И удержать прежний порядок вещей теперь уже невозможно.

Взгляни на меня – всю свою жизнь я противился переменам, шел против хода истории. И чего я достиг? Лишь того, что мягкий бриз недовольства вот-вот обратится в великую, всесокрушающую бурю.

Деменцио, железная длань революции уже занесена – и не дай ей Бог пасть на твою многострадальную голову. Раздавит, как букашку, и никто не услышит глас вопиющего в ночи, и никто не прибежит на истошные крики о помощи. А все потому, что ты – продолжение меня: моей политики, моей идеи и даже – признаемся честно – моих преступлений. Ты – больше, чем друг, ты – мое alter ego, а потому подпустить тебя к власти – значит обречь Город на неминуемую гибель. И тебя вместе с ним… Вот почему Дункан и только лишь Дункан способен меня заменить. Он достоин – можешь не сомневаться!

Дурной старикашка! Нотации мне читать вздумал… Что бы он себе ни возомнил, все будет по-моему! Просто придется пойти иным, чуть более извилистым и тернистым путем. Что ж, мне не впервой!

Жаль Курфюрста – он сам выбрал свою участь!

– Ваше величество, не смею перечить. Вы разбираетесь лучше. Но позвольте сообщить – отовсюду, со всех концов Ландграфства, ко мне поступают сигналы о вопиющей нелояльности Дункана Клаваретта. Я не говорил вам о них, не желая без особой надобности травмировать и без того ранимое старческое сердце. К тому же я не любитель сплетен – и вам это прекрасно известно. Но коли речь идет о будущем государства, я не имею права молчать!

Знаете ли вы, мой Повелитель, что́ Дункан Клаваретт говорил своим приближенным? Какие крамольные, еретические речи он произносил? Вижу, вы не в курсе. Так я расскажу! Позавчера поздно ночью, выйдя на балкон во время Дня городского единства (приуроченного, между прочим, к вашему светлейшему тезоименитству), он жестом повелел оркестру замолкнуть, а танцующим собраться подле него. И затем, гордо протянув руку, средним перстом (средним, какое кощунство!) указал на самый изысканный и величественный дворец, что сиял на фоне темного небосклона. На наш с вами дворец! И когда все притихли, он прилюдно воскликнул: «Курфюрст! Деменцио! Вы меня слышите? Я присягаю новому миропорядку, что снесет вас, подобно цунами!» Немыслимая пощечина общественному вкусу! И все, кто был на приеме – от мала до велика, от халдеев до высших сановников Города – стали свидетелями сего дьявольского откровения. Можете спросить кого угодно: он не просто еретик – он отступник, который ненавидит нас, как никто и никогда прежде!

Опустив голову, Принцепс закрывает глаза.

– Деменцио, да брось ты! Он наверняка был пьян…

– Конечно, был пьян, и это еще одна причина, почему ему нельзя быть Государем. Он не просто «был пьян» – он всегда пьян! Всегда! Кроме раннего утра… Да и то – раз на раз не приходится.

Курфюрст вздыхает и сокрушенно машет рукой.

– Неприятно. Но не смертельно! Вылечится… «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в меня камень»!

– Ваше величество, не произносите сих страшных слов! Они лицемерны… Этой фразой можно оправдать все, что угодно. Поймите, пьянство – лишь частный случай, лишь один из множества недостатков, каждый из которых сам по себе несовместим со священной и неприкосновенной властью Курфюрста, коея, как известно, исходит от самого Бога. А способен ли Дункан править сообразно непостижимой воле Господней, править благочестиво, добродетельно и бескорыстно?.. Сомневаюсь!

Хорошо, если этот аргумент вас не прельщает – приведу еще один: не далее как сегодня Городской приорат направил мне официальный запрос о ходе расследования по делу Настоата. А ответа, ваше величество, я им дать не могу! Оно и неудивительно – мне сказать попросту нечего! А все потому, что уже несколько недель подряд Великое следствие занимается всем чем угодно, только не раскрытием преступления. Ни допросов, ни свидетелей, ни даже ареста подозреваемого!

Но и это еще не все! Хотите анекдот? Так вот: сегодня утром некая Иненна – новая любовница Дункана и, по совместительству и «случайному» стечению обстоятельств, еще и высокопоставленный криминалист Великого следствия – соизволила-таки, спустя почти месяц с момента совершения преступления, пожаловать на осмотр тела убитой. И как вы думаете, что она там обнаружила? А? Сейчас будет смешно: ровным счетом ничего! Тела жертвы как не бывало – точно так же, как и любых записей о его поступлении. Оно испарилось! Понимаете, просто исчезло из морга, охраняемого, кстати, лучшими кондотьерами Следственной гвардии. Как вам такой поворот? По-вашему, подобный бардак – это нормально? А Дункан и в ус не дует – пропала мертвечина, да и черт с ней! Новая появится!

Впрочем, оставим морально-этическую сторону этого бреда. Ведь есть проблема похуже: теперь все мы, вся Городская администрация, извините за выражение, в полной и беспросветной жопе! Я даже представить себе не могу, каким образом после таких чудес и оказий, допущенных Великим следствием, можно вообще раскрыть преступление: у нас не осталось никаких следов его совершения. Будто убийства и не было вовсе – нет ни жертвы, ни очевидцев, ни мотивов, ни преступника. Комедия, да и только!

Народ начинает роптать – кругом сумятица, раздрай, неразбериха. Разброд и шатание всюду. Наши бесчисленные «доброжелатели» уже пустили презабавнейший слух: якобы это убийство, своей жестокостью потрясшее Город, – не что иное, как очередной медиапроект ландграфской власти – так сказать, мистификация, результат творческого замысла «выжившего из ума Курфюрста». Это дословная цитата, прошу вас заметить! Якобы мы с вами это преступление инсценировали, а затем красиво осветили его в прессе – и все ради того, чтобы исподволь, подспудно наделить неограниченными полномочиями Великое следствие и его единоличного хозяина – Дункана Клаваретта. Ничего себе подозрения, а? И вы еще планируете назначить его воспреемником собственной власти? Глупо, опрометчиво и безрассудно! Вот увидите: нас с потрохами сожрут за такие художества! Не забывайте: Vox Populi, Vox Dei[33]33
  Глас народа – глас Божий (лат.).


[Закрыть]. Не умышляйте себе святотатства!

Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, Курфюрст встает со своего кресла. Ноги дрожат. С трудом подойдя к окну, он распахивает его настежь. Мелкие капли дождя колют землистое, морщинистое лицо, по которому пробегает судорога отчаяния.

– Не хватает воздуха… Почему здесь так душно? Мы словно в преисподней.

Почетный Инноватор саркастически усмехается.

– Вот что, Деменцио… Я знаю все это и без тебя! Не пристало нам прислушиваться к подлому гласу плебеев, к сплетням легкомысленной и безмозглой толпы. Эти же самые люди всего пару недель назад обвиняли меня в сокрытии факта убийства, а теперь, оказывается, я сам его и придумал. В первых обвинениях хотя бы была доля истины: я не желаю раскачивать лодку, покуда она не зашла в гавань, а значит, кое-какую информацию действительно порой приходится придержать, не давая ей всеобщей огласки. Но та ахинея, которую ты только что рассказал, – она за гранью моего понимания… А потому – плевать! Пусть думают все что угодно!

Солнце уже село – как быстро летит неодолимое, неподвластное время. Войска все идут – и будут идти целую вечность. Таков уж наш Город! Иного в нем не дано.

Сквозь пелену дождя призрачно и умиротворенно сияют огни Адмиралтейства. Я люблю смотреть на них вечерами. И что я здесь делаю? Ведь когда-то я мечтал стать капитаном, первооткрывателем, конкистадором… Мечтал плыть сквозь штормы и ненастья, чтобы в кои-то веки догнать неуловимый, убегающий от меня горизонт; хотел в сопровождении оглушительных раскатов грома или при свете танцующего огня факелов гордо водрузить Ландграфское знамя на самую вершину Темпло Майор, или дворца Ла Монеда, или, на худой конец, Пекинского комиссариата! А потом оказалось, что таких мест даже не существует…

Мечты… Как не вовремя вы проснулись! Должно быть, это и есть наказание. Мечтать, гния здесь, среди бесконечных болот, на одиноком, покосившемся троне…

Курфюрст стоит молча; ветер ожесточенно бьет щеколдой в пыльную оконную раму. Будто встрепенувшись, Государь продолжает:

– А знаешь, мне до безумия интересно, что произошло с телом убитой… Быть может, Иненна его и украла? Кто она такая? Откуда взялась? Я раньше о ней даже не слышал.

Деменцио укоризненно качает головой.

– Я же говорю, новая любовница Дункана. Из какого-то там стародавнего рода. Скорее всего, появилась здесь задолго до нас – а может, даже и до Великого Архитектора. Аристократия, мать ее… Соль земли! Мне докладывали, что некогда она хотела с нами связаться, увещевала восстановить ее в прежних правах – кажется, это было вскоре после казни Майтреа. Тогда же вы ее и послали, а теперь даже не помните. Я еще отправлял ей нашу стандартную телеграмму – мол, отвяжитесь от нас и не пишите сюда боле. Да уж, красиво мы ее приложили! И справедливо: ибо наглость и бесцеремонность древней аристократии может сравниться разве что с ее бездарностью и пороками. Согласитесь, при строительстве Нового мира такие попутчики нам ни к чему… Впрочем, подлая аристократия все же сумела пролезть в Городскую администрацию, и революционный задор оказался намертво скован дворянской коростой. Детская болезнь «правизны» оказалась непобедима.

– Деменцио, хватит! Сейчас не до политфилософии. Лучше ответь на вопрос, который я задал: как думаешь, могла Иненна выкрасть тело убитой?

– Сомневаюсь, ваше величество. Да и зачем ей? Единственный вариант – по прямому указанию Дункана Клаваретта, чтобы скрыть полный провал в работе Великого следствия. Мол, тела нет – но вы держитесь…

– Чушь! Дункан бы на такое никогда не решился… Но вот что я думаю: кто вообще сказал, что преступник – мужчина? Ведь между девушками вполне мог возникнуть конфликт на почве ревности, зависти и еще Бог знает чего. Чем не мотив для убийства и последующего сокрытия тела?

Деменцио вздыхает. Поправляет мне воротник. Кладет на левое плечо руку. Сквозь тонкую, холодную, почти мертвую кожу я ощущаю жар его плохо скрываемой ярости.

– Государь, это маразм! Глупая, пустая, неправдоподобная идея, лишенная всяких логических оснований. Неужели вы не понимаете, что сейчас происходит? Вы – самый рациональный человек из всех, кого я когда-либо видел, – хватаетесь за соломинку, пытаясь убедить себя, что у Дункана все не так плохо, что расследование близится к завершению. Но это не так – истина проста и печальна: Дункан не справляется, он исчерпал себя, ищет да не обрящет. Сам того не сознавая, он лишь отдаляется от источника света.

Впрочем, если хотите, могу арестовать Иненну – предлогов хоть отбавляй: например, за преступную халатность при обращении с телом. И вы лично раскрутите ее на признание… Но вот вопрос: тот ли это путь, в котором нуждается Город?

Как трудно дышать! В груди – камень, и с каждым новым вздохом он растет, расширяется, крепнет. Скоро заполонит собой весь окружающий мир. Мой собственный, медленно погибающий мир…

– Нет, Деменцио! Конечно же, нет. Не стоит делать резких телодвижений – все и так хуже некуда. Будем ждать.

Первый советник улыбается.

– Так, может, и с назначением Дункана стоит повременить? По крайней мере, до тех пор, пока не прояснится ситуация с телом?

– Деменцио, да она и не прояснится – неужели ты не понимаешь? Время упущено… А ждать бесконечно я не могу. Решение принято – и оно будет исполнено, чего бы мне это ни стоило. Но в одном ты прав: Дункан Клаваретт непременно должен раскрыть дело, поймать преступника и передать его в руки Фемиды. Иначе никак – народ не поймет. Грядущая власть должна обрести твердый фундамент: почет, уважение, восхищение толпы, признание заслуг перед Ландграфством – вот что необходимо Великому следствию.

Почетный Инноватор взрывается негодованием:

– Ваше величество, да послушайте же себя! Какой еще почет? Какое уважение? Неужели вы не видите, что Дункану и дела нет до интересов Ландграфства?

Курфюрст медленно, едва не спотыкаясь, возвращается к креслу. От боли никуда не укрыться! Стоишь – и старые трухлявые кости гнутся, трещат, рассыпаются, отлетая словно щепки от гнилого полена. Сидишь – и невыносимо ломит все тело. Будто внутри тебя сотни иголок, и каждая из них так и норовит, терзая измученную плоть, вылезти, проскрестись на свет Божий…

– Деменцио, меня поражает твое фарисейство! Скажи, а тебе? Тебе лично есть дело до интересов народа? Давай говорить откровенно!

– Напрасно, ваше величество! Напрасно вы упрекаете меня в лицемерии! Для меня интересы Ландграфства – отнюдь не пустой звук. И где-то там, – Деменцио указывает на грудь Курфюрста, – где-то там, в глубине души, вы это знаете! Без человека не было бы и меня. Точно так же, как, например, и Великого Архитектора.