Текст книги "Настоат"

– Что вы такое говорите, дедуля? Как вас зовут?

– У меня нет имени. Мы все здесь Нарохи.

– Так вот, Нарох, я здесь по неофициальной – слышите меня, неофициальной! – а значит, не терпящей никаких возражений просьбе самого Дункана Клаваретта. Я – его заместитель, друг и соратник. Если хотите, можете уточнить напрямую. У вас же есть телефон, телеграф, соколиная почта или, на худой конец, марафонец? Правда, не думаю, что Начальник следствия обрадуется вашей инициативе в столь поздний час… Впрочем, идите! Идите и свяжитесь немедленно!

Нет, он не посмеет… не посмеет сообщить Дункану Клаваретту! Надеюсь, я его достаточно напугала. Сейчас он отступит… Ну, давай же, дедуля! Решайся!

– Хорошо! Я знаю, вы врете, Иненна, но это не имеет значения. Воля ваша, проходите! Сейчас подгоню лодку – по мосту перебираться опасно. – Тяжело пыхтя, старик берется за толстый канат, привязанный к вкопанному в песок деревцу. Начинает тянуть – с противоположного берега реки, раскачиваясь под ударами волн, медленно приближается лодка. – Только поймите, гражданочка, мы стоим здесь – я имею в виду себя и других, прочих Нарохов – мы стоим здесь не ради того, чтобы охранять Настоата. Скорее наоборот. И уж тем более не ради выполнения приказов какого-то там Следствия. Так что не тешьте себя иллюзиями; уясните одну вещь – я именно потому и пропускаю вас, что Дункан Клаваретт, в сущности, не имеет к нам отношения. Мы были здесь до него и останемся после; мы – лишь проводники вашей воли, не более. А все решения вы принимаете сами, на свой страх и риск… Лодка подана – садитесь!

В руках старика будто из ниоткуда появляется длинный шест. Похоже, река не из мелких – до дна просто так не достанешь.

Никогда бы не подумала, что этот старикашка может обладать такой ловкостью и сноровкой. Как сильно качает, не попасть бы в водоворот!

Тени, тени, кругом одни тени. Именно это пугает. В детстве я слышала: тень придает глубину, являя собой лик бродящей поблизости смерти.

Осталось недолго.

– Иненна, впереди Вас ждут еще 7 КПП, или, как мы их зовем, семь ворот Замка. На каждом из них вам придется оставить залог – что угодно, любую мелочь. Сами понимаете, отчетность – бюрократия добралась и до нашего мира…

Ну, вот мы и у берега – сходите! А я поплыву обратно. О вашем прибытии я извещу своего начальника, Эрешкигаля, а уж он, коли захочет, сообщит Клаваретту. А может, и не сообщит – не хватало еще оповещать кого попало относительно тех дел, которые касаются исключительно нашего ЧОПа. Велика честь для Начальника следствия!

Что ж, был рад познакомиться! Счастливого пути – и желаю благополучно вернуться!

Ухабистая дорога, петляя, стремительно катится вниз. Холод не отступает: пробираясь под одежду, он неумолимо сковывает ледяными объятиями ее медленно цепенеющее тело. Первые врата пройдены – пришлось оставить на них плащ и розовую ленту; залог пришелся очередному Нароху по вкусу.

Иду дальше. Вот и второе КПП. Ветер крепчает – откуда он здесь, в подземельях темного замка? Новый старик, как две капли воды похожий на предыдущих, приветствует меня глухим, недовольным окриком. Пожалуй, оставлю ему тиару, сережки и пропуск в покои ландграфского Следствия.

Начинают мучительно ныть ноги…

Третье и четвертое КПП видятся, будто во сне. Пальцы не хотят слушаться. Раздеваемся дальше – терракотовое ожерелье, пояс, тотем священного зайца. А вам, четвертый Нарох, – золотая подвеска и блузка.

– Не воспринимайте наши требования со злобой, в них нет оскорбления или обиды. Лишь печальная необходимость! Формальность, мифологема, законы жанра…

Пятые врата. Держите пару браслетов, снятых с моих филигранных запястий. Взгляните: тонкость и изящество – что это, как не произведение искусства? Такого залога достаточно?

– Более чем!

Отлично, очень вам благодарна!

Где-то вдали едва различимо слышится приглушенный собачий лай; из низин и оврагов поднимается белесый туман; мгновение – и он уже здесь, сонно стелется среди голых холмов и затопленных, вязких полей, тянущихся до самого горизонта. Кругом ни души.

А замок-то оказался больше, нежели я полагала. Нет ему ни конца ни края, несть ему числа… Впрочем, сейчас уже, кажется, совсем близко! Пригорок, песчаная насыпь, стоящий вдоль, а не поперек дороги шлагбаум. Царство абсурда.

Шестое КПП. Кто бы мог подумать – снова Нарох! Да поглядите же, дедуля, у меня совсем ничего не осталось! Хорошо, хорошо, не ворчите – вот моя ажурная юбка и нефритовое кольцо в придачу. Теперь вы довольны?

Вперед, Настоат уже рядом! Шестым чувством ощущаю его близость. Думаю, в таком виде я произведу на него впечатление – он точно не сумеет устоять перед моими волшебными чарами.

А вот и последние врата! Пора бы уж… Ну, дорогой Нарох, что теперь будете делать? Поглядите, я и так еле стою на ногах, мороз не дает шевелиться… Имейте же совесть! Пожалейте меня!

– Иненна, прекратите стонать и возмущаться! Поймите: мы здесь абсолютно ни при чем. Все вокруг – результат вашего выбора. И точка. Решение принято – так извольте не роптать и соблюдать условия договора! Иначе как вы планируете отомстить своим недругам? За все происходящее здесь в ответе вы сами.

Чертовы Нарохи непробиваемы, словно гранит… Вот, держите! Муслиновая подвязка. Последнее, что осталось… Как, этого мало? Хорошо, старый развратник – снимаю белье. Видите, я полностью обнажена перед вами!

– Хватит паясничать! Дело не в сладострастии и не в прихотях ЧОПа. Думайте о собственной судьбе, не о нас! Представьте, что никаких Нарохов вовсе не существует. Представили? И как, что-нибудь изменилось?

Вот только психоанализа мне сейчас не хватало! Идите отдохните, дедуля! В сентенциях я не нуждаюсь… Прощайте!

– В добрый путь, своенравная гостья!

Все КПП пройдены. Озябшие ноги беззвучно ступают по заиндевелому мрамору пола. Близится снегопад; под сводами замка, наливаясь печалью, собираются черные тучи. Страх отступает. Странно – сейчас для него самое время… Как чудно пахнет спелою вишней!

Я чувствую – здесь кто-то есть. Зала словно наполнена дыханием; вдоль стен мелькают призрачные, грозные силуэты. Но отчего же так темно и так пусто?..

Там ли я вообще или, быть может, сбилась с дороги? А может, все еще хуже – коченея, лежу где-нибудь возле реки или в гниющем овраге, а все вокруг лишь иллюзия, последний мираж моей несчастной, затухающей жизни.

Нет, это уж слишком! Почему, черт возьми, меня никто не встречает? Хорошо, так и быть – заговорю первой. Кто бы тут ни был, тебе от меня не укрыться!

– Эй, есть кто живой?

Крик отчаяния застревает у меня в горле; силы давно на исходе… Неужто это конец?

Первые снежинки падают на голую грудь.

– Вы шутите? – Глухой шепот раздается у самого уха. Иненна испуганно вздрагивает. О Господи… Все это время он стоял у меня за спиной. И как я могла не заметить? – Здесь нет никого, кроме вас. Так зачем же кричать? Оглянулись бы по сторонам – я всю дорогу шел рядом с вами. Говорите тише, не то разбу́дите Ламассу – он и так устал лаять. Почуял издалека, лишь только вы ступили в пределы этого замка. Глупая идея побеспокоить нас явно пришлась ему не по вкусу. Зачем вы тут, что́ позабыли?

В сером бесформенном одеянии он выглядит, как привидение: черные волосы, бледные тонкие пальцы, глаза, ярко горящие во тьме ночи. Но главное – руки, ужасающе длинные руки, достающие до самой земли. Такое нечасто увидишь. Нечто среднее между ангелом и чудовищем.

Я думаю, мы сумеем найти общий язык. И тему для разговора. Уверена – мы с ним похожи.

– Скажите, вы хозяин этого… дома?

Кивает.

– Я ожидала более теплого приема – во всех смыслах! Поглядите: я сбила себе ноги, добираясь сюда. Мне тяжело, тело ломит; и вообще – вы что, ослепли? Я голая! Немедленно предложите мне хитон или тогу!

– Сказал же вам – тихо! Не смейте кричать. Шепотом, все только шепотом! Проявите хоть толику уважения к спящим животным. Тем более таким большим и опасным, как Ламассу.

Мгновение помолчав, он продолжает:

– Хорошо! Так и быть – возьмите накидку. Хотя без нее вы мне нравитесь больше… Так все же: кто вы? И зачем явились?

Ну и наглец! Можно подумать, это меня здесь подозревают в убийстве! Как смеет он говорить со мной в столь неподобающем тоне? Как-никак, я представитель Великого следствия, и бояться меня – священный долг каждого смертного!

Не моргая, продолжает смотреть как ни в чем не бывало. Искры его взгляда жгут меня изнутри… Гнев и желание, боль и опасность – что́ может быть более притягательным?

– По правилам этикета первым представляется мужчина… Но я облегчу задачу: мне известно, что вы – Настоат. Или будете отпираться?

Усмехается.

– Отпираться от чего? Я впервые слышу это имя. Впрочем, не буду отрицать – я знаю, что в Городе меня так прозвали. Поэтому называйте, как вам будет угодно: я есть тот, кто я есть, ни больше ни меньше.

– Замечательно! Моя очередь: я – Иненна, криминалист Великого следствия; прибыла сюда по поручению самого Дункана Клаваретта…

– «Самого»? – Вы посмотрите, еще и перебивает! Какая смелость, какая дерзновенная отвага! Он достоин моего восхищения. – «Самого»? С каким почтительным придыханием вы произносите это имя… Видимо, одно упоминание Дункана Клаваретта должно ввергнуть меня в ужас. Наивно! Так вы, стало быть, простая ищейка и притом ищейка фантастически глупая, что имела неосторожность забраться в самое логово предполагаемого убийцы. Словно в пасть Тигру. Или Левиафану. И каково вам тут? Страшно?

– Честно? Страшно! Но вы же не причините мне зла… Не могу поверить, что вы на это способны. В вашем лице я вижу прирожденное благородство!

– Ха-ха-ха! Какая откровенная, ничем не прикрытая лесть! Иненна – или как вас там – уверяю: ни к чему петь дифирамбы! – Невероятно! В устах сих имя мое звучит аки хор херувимов. Никто не произносил его столь чувственно и проникновенно. Потрясающий магнетизм! – Не будьте опрометчивы, бросайте все и возвращайтесь туда, откуда прибыли – поверьте, здесь вас не ждет ничего, кроме забвения, тоски и неумолимого рока. Пожалуйста, не тратьте мое время!

– Настоат, так просто вам от меня не отделаться. Не для того я шла сюда, коченея во мгле ночи, чтобы сейчас, добравшись до цели, плюнуть на все, развернуться и убежать в Город. Взгляните: я вся дрожу в предвкушении нашей беседы. Смотрите, не бойтесь!

И накидка призывно падает на пол. В тусклом свете дворцовых покоев обнаженное тело Иненны пылает янтарным огнем, переливаясь в сиянии снега и блистая священной, величественной, первозданной красой.

О, сколько поклонников было у ног моих прежде! Но затем их поглотил Город… Однако уныние неуместно, ибо передо мной – сам Настоат, и приручить его, подчинить своей воле – вот что стало бы подлинным триумфом всей моей жизни. А уж страсть, что разгорится меж нами, не будет иметь себе равных во всей истории мира.

– Дайте мне руку, Настоат. Дотроньтесь – я тут, совсем рядом. – Иненна переходит на шепот. – Какие изящные, длинные пальцы. Почувствуйте, как бьется мое сердце, как в ожидании радости трепещет упругая, девственная грудь. А кожа? Она покрыта мурашками – и это не холод. Вы словно греете меня изнутри. Сейчас это фантазия… Пока лишь фантазия! Сон, мираж, наваждение – но я не сомневаюсь, что вы сумеете сделать их явью. Я совсем рядом. Отбросьте сомнения! Мой голос отзывается у вас в голове; признайтесь – отныне это ваш собственный голос. Теперь мы – одно. Не теряйте драгоценных мгновений! – Она пристально смотрит в его глубокие, черно-зеленые глаза. О да! В них разгорается пламя! – Иного пути нет и не будет. Ближе, еще ближе, мой бандерлог!

Подчиняясь, подобно зачарованной кукле, он подается вперед.

– Наши губы сливаются в поцелуе. Ощущаешь ли ты, Настоат, дыхание моей жизни? Запомни: это тот воздух, которым отныне ты будешь дышать вечно. Ты в моей власти. Я меняю бренное тело на твою непокорную волю. Отныне она принадлежит мне. Возьми же свою добычу – а волю отдай мне! Но прежде… Прежде – скажи то, что должен. Скрепи наш договор необоримою силою слова. Присягни своей Королеве! Говори же! Ну! Говори!

Веки его полузакрыты. Пустой, ничего не выражающий взгляд. Браво, Иненна, дело сделано! Ты – Вавилонская блудница; слово твое – отныне закон.

Из уст Настоата вырывается хриплый, приглушенный шепот – глас существа, полностью утратившего волю:

– Моя королева… Ради вас… я готов на все… Могу прямо сейчас… Когда мы так близко… Взять и… И вырвать твой жалкий змеиный язык!!! – Господи! Неужели… – Или – еще лучше – к чертям перегрызть тебе глотку!

В глазах его искры; голос обретает невиданную мощь, взмывая к самим небесам; эхо чудовищного, бесчеловечного крика содрогает собою весь замок. Каменные стены трясутся, грозя навеки похоронить под собой все живое. Фобос и Деймос – страх и ужас – накрывают костяными крылами пустынные, ледяные просторы дворца.

Настоат легонько толкает меня в грудь, и, потеряв равновесие, я отчаянно пытаюсь ухватиться за воздух. И вдруг откуда-то сверху, прямо из темноты на меня набрасывается огромное, необузданное, объятое яростью существо: острые клыки его сверкают в сумраке ночи, бешеные глаза налиты кровью, а из пасти на нежную кожу потоками льется обжигающая, раскаленная лава – слюна, подобная горячему воску.

Распростертая на земле, я с содроганием слушаю выносимый мне приговор. Голос Настоата вновь звучит на удивление тихо – похоже, самое страшное уже позади.

– Что это было, Иненна? Попытка загипнотизировать? Соблазнить? Не скрою, последнее вам удалось!

Кстати говоря – познакомьтесь: Ламассу, мой преданный друг и соратник. В случае чего – например, новых фокусов – он готов по одному моему слову вгрызться вам в горло. Однако не будем слишком сильно торопить события!

Иненна, примите от меня комплимент – вы потрясающе обольстительны! Но гипноз? Попытка манипуляции? Вы серьезно? Это было очень неделикатно… Сами же все и испортили! Впрочем, в награду за изобретательность, а также из личной симпатии я позволю вам выполнить поручение Следствия. Ламассу, освободи пленницу, она и так уже натерпелась. – Громадная собака, улыбаясь, втягивает железные когти. Утыкается носом в мою щеку, ободряюще похлопывает лапой меня по плечу. Слезает. Слава Богу, опасность миновала! – А теперь, Иненна, перейдем к делу: что вы имеете мне сообщить?

– Постойте, постойте… Дайте перевести дыхание. Настоат, я знаю: мой поступок был некрасивым. Простите… Однако поверьте – говоря о вашем благородстве, я нисколько не кривила душою! – Может, хоть на это он клюнет? Нет… Снова гримаса. Кажется, опять мимо… Нельзя же все время выходить победителем! Попробуем надавить на жалость. – Но зачем… Право, зачем было пугать бедную, беззащитную девушку? Зачем спускать с цепи это… животное? Подобно Зверю, многоликому демону, банши, химере, оно накинулось на меня, мучило, терзало…

– Эй! Не преувеличивайте, сказочница! – бесцеремонно вмешивается в разговор Ламассу. – Никто вас и пальцем не тронул. И запомните – я не животное! И уж тем более не «оно». Это вы – «оно»! Пару раз щелкну зубами – и вообще вас не станет. Так что подбирайте-ка выражения – вы тут не у себя дома и не в Великом следствии, где, как известно, можно молоть языком напропалую. Здесь у нас не просто дворец, а дворец высокой культуры. Извольте соответствовать. Хозяин, а вы что молчите – скажите свое веское слово!

Настоат улыбается. За спиной его будто из ниоткуда возникает черное каменное кресло, припорошенное редкими, смущенно мерцающими снежинками. Садится.

– Ламассу прав: ваши наивные попытки манипуляции смехотворны. Дункан Клаваретт и то более преуспел в этом деле! Так что давайте-ка завершим бессмысленные препирательства, переливание из пустого в порожнее. Я задал конкретный вопрос: зачем вы пожаловали? Отвечайте или ступайте восвояси.

– Я бы даже сказал, подобру-поздорову… – не унимается Ламассу.

– Да, можно выразиться и так. Присаживайтесь и излагайте сущность вопроса!

Позади меня, оказывается, давным-давно стоит кресло… И почему было не сесть в него раньше? Не пришлось бы столь болезненно падать.

– Хорошо! Принимаю ваши условия. Не буду лицемерить и выдумывать отговорки, скажу честно: меня прислали сюда, чтобы составить психологический портрет предполагаемого убийцы, коим, как известно, все считают именно вас. Говорят (и небезосновательно!), что в психологии мне нет равных.

– Интересно, и как же вы планируете нарисовать мой портрет, учитывая, что я ничего, ровным счетом ничего не помню? Скажите, что именно вы собрались анализировать? Тусклые, неподвижные тени прежних воспоминаний? Звездную пыль, оставшуюся после взрыва сверхновой? Забавно!

Иненна, поймите: внутренний мир – это творчество, созидательный поток мыслей и образов, их живое общение друг с другом; а коли нет воспоминаний – отсутствует и личность. Без них она – лишь небытие, зияющая пустота, полное и абсолютное ничто. Вы и сами можете убедиться, что моей личности попросту не существует! Нечто подобное ей – жалкий и кривой суррогат, китч, имитация – родилось лишь в Больнице. Но вряд ли этот симулякр духа заслуживает вашего внимания. И уж точно не поможет в раскрытии преступления. В общем, дерзайте, пробуйте, я не против – посмотрим, что из этого выйдет.

Сардонически усмехаясь в свои триста тридцать два зуба, Ламассу согласно кивает. Нахальная собака – до всего-то ей есть дело! И ведет себя, словно существо высшего порядка – так, будто это он, Ламассу, здесь хозяин, который лишь по недоразумению вынужден играть роль адъютанта. У нас в Великом следствии на него давно бы уже наложили взыскание! И поделом – не пристало четвероногим ставить себя вровень с двуногими. Не Сфинкс, поди… Не удивлюсь, если в итоге именно он и окажется убийцей. Ладно, черт с ним, пусть улыбается – лишь бы не мешал разговаривать с Настоатом.

– Прекрасно, давайте приступим! Расскажите, что вы чувствуете, вспоминая о преступлении…

– «Вспоминая»? Иненна, вы в своем уме? Пытаетесь поймать меня на слове?

– Хорошо, простите, неправильная формулировка… Давайте так: что именно вы ощущаете, думая о преступлении? Жалость, гнев, ненависть, страх? Или, быть может, раскаяние…

– Бред! С чего мне раскаиваться, коли я не преступник? Раньше у меня были сомнения, но теперь, здесь, в этом Замке – можно сказать, у себя дома, – я, наконец, принял свою сущность. Вывернул наизнанку измученный разум, отбросил тягостные мысли, восстановил гармонию бытия… Как ты там говоришь, Ламассу? «Слился с Абсолютом»? – Собака, широко разинув пасть, подмигивает правым глазом. – Вот-вот! И знаете, погрузившись в свою душу, что я там обнаружил?.. А ничего! Ровным счетом ничего, что могло бы побудить меня к совершению преступления. В окружении этих стен я преисполнен собственной силы; я не боюсь никого и ничего – и нет во мне ни ярости, ни злости, ни страха. Значит, таков я и есть настоящий, и допустить даже мысль об убийстве человека – а тем более девушки – мне кажется невозможным.

– Сейчас – да. Но в тот момент, Настоат… Согласитесь, вы могли быть слабы, а слабость всегда идет рука об руку с преступлением, уж об этом я знаю не понаслышке. Подумайте: разве можно исключать нечто подобное? В Больнице вы ощущали тревогу и беспокойство; скорее всего, то же самое было и в момент совершения преступления. Вы были раздавлены жизнью – и предпочли раздавить кого-то другого…

Настоат улыбается. Худая, полупрозрачная рука его, сокрытая за пеленой снегопада, заботливо гладит Ламассу по взъерошенной шерсти.

– Интересная теория! Но вот в чем проблема: чисто гипотетическая слабость в тот или иной момент – так сказать, внезапное опустошение, одиночество, затерянность в мироздании – отнюдь не превращает человека в убийцу. Каждый из нас порой переживает непростые минуты – кто-то говорит об экзистенциальном или мировоззренческом кризисе, отчаянии, «болезни к смерти», «страхе и трепете». Знаю я одного доктора – очень интересуется такими вещами… И что же теперь: всех, кто ощущает себя неуверенным, сломленным, слабым – всех считать преступниками и душегубами? По таким-то законам существует ваше Ландграфство?

– Настоат, послушайте… Вся Вселенная – наше Ландграфство! Принципы эти господствуют везде и повсюду, и Город – лишь крохотный островок, на изнуренной земле которого они просвечивают особенно ярко. Вечная и неизменная природа смертных! Впрочем, нас это не касается – так что давайте лучше вернемся к портрету.

Скажите, а жалость? Уж ее вы наверняка испытываете? Поведайте, поделитесь, какие чувства охватывают вас при мысли о произошедшем убийстве? Вне зависимости от того, кто его совершил. Кстати, знаете что… – Иненна, кокетливо улыбаясь, кладет руки на округлые, обнаженные бедра. – По слухам, убитая девушка была очень красива. Почти так же, как я! А теперь ее нет…

– О, это вы верно подметили, душечка! – вновь встревает в разговор Ламассу. – Более чем верно! Так вот не поленитесь же, милочка, поразмышляйте на досуге над этой превосходной – что уж скрывать – аналогией. Вы и несчастная жертва… Дааа, сходство определенно присутствует. Постарайтесь, Иненна – как следует постарайтесь! – чтобы, для полноты картины, вы сами не разделили ее участь. Все ясно – или требуется расшифровка?

Неслыханная фамильярность! Даже не собираюсь вступать в перепалку – слишком много чести для плешивой дворняги.

– Спасибо за бесценный совет и искреннюю заботу, достопочтенный господин Ламассу. Но впредь… Прекрати меня перебивать! Сколько можно! От этого разговора, между прочим, зависит судьба твоего хозяина!

– Ахаха! Подумать только, – заливается Ламассу. – Вот так новости! Стало быть, вы собственноручно вершите судьбу самого Настоата? Может, и мою тоже? Сильное заявление![27]27
  Проверять я его, конечно, не буду (с) (Ламассу).


[Закрыть] Да уж, это поистине шутка столетия! Вам бы с таким репертуаром в цирке или на подмостках выступать!

Хозяин, ну что вы? К чему этот укоризненный взгляд?! И вообще – прошу принять во внимание: она взяла и без спросу, без разрешения перешла со мною на «ты»! Как это понимать?.. Все, все, ладно, я умолкаю… Говорите дальше! Собака будет молчать… Вам же, двуногим, все здесь позволено. Человек как-никак венец мироздания, шедевр божественной мысли! Так ведь?! Ха-ха-ха!

Хохот Ламассу слышен, наверное, на окраинах Города. Подожди, Иненна, не отвечай, это тебя недостойно! Стоит ли поддаваться эмоциям? Нет, давай по-другому…

Один: вздохни глубоко – так глубоко, насколько только возможно, и пусть морозный воздух наполнит тебя изнутри. Ты всего лишь сосуд, пустой сосуд без единого признака жизни. В этом твоя сила. Два: почувствуй, как расслабляется уставшее, немощное, многострадальное тело. Ты совсем близко! Три: вместе с дыханием возвращается жизнь – чистая, прозрачная, без всякой примеси гнева. Взгляни: окружающий мир стал спокойнее и светлее.

Вот и все! Клокочущая ярость и дерзкий собачий смех смиренно растворяются в вечности. Снегопад утихает; кажется, близится оттепель… Ах, как красиво блестят глаза Настоата!

– Не обращайте внимания, Иненна! Ламассу порой не прочь пошутить, вот и перегибает палку. Итак, на чем мы остановились? Ах да, на моих чувствах!

– Именно… Расскажите, что вас гложет? Кем вы себя ощущаете? И что думаете о погибшей девушке?

– Я о ней не думаю вовсе. С чего бы? По правде говоря, думал в Больнице, и достаточно много, но лишь когда был слаб и бессилен… Однако сейчас, с высоты новообретенной свободы, я понимаю, что то были мысли не о ней, не о девушке, а о себе самом; то был мой собственный, личный, весьма хитрый, ловкий и изворотливый страх, коварно скрывавшийся под личиной заботы о ближнем. Как видите, я предельно честен – а знаете почему? Все по той же причине: во мне нет страха; он испарился. Я здоров, как никогда прежде.

Последние дни я только и делал, что задавался вопросом: что такое есть я и почему здесь оказался? Вам, наверное, трудно поверить, но Ламассу порой бывает жутко неразговорчив – постоянно спит, грызет косточку и думает о чем-то своем. А Нарохи и вовсе нелюдимы – завидев меня, бегут, скрываются в сонных лощинах. В общем, скучно, Иненна, здесь очень и очень скучно… Вот и приходится развлекать себя рассуждениями о всяческой ерунде.

Хотите постичь мой образ мыслей? Проникнуть в болезненный разум? Извольте! Я приоткрою дверь – хотя не уверен, что увиденное придется вам по душе. Но для нужд следствия… Разве могу я отказать?

Так вот, наше «Я». Что это? «Пучок восприятий», «трансцендентальное единство апперцепции»? Самосознание обезьяны? Я, Оно и Сверх-Я, набор прообразов и архетипов? Кажется, нечто подобное проповедуют ваши Городские алхимики и визионеры. Красиво, ничего не скажешь – да только смысла в этих пустых фразах нет никакого… А знаете – у меня есть собственное мнение на этот счет: подлинное «Я» человека, его ядро, квинтэссенция, сердцевина – может быть явлено лишь во время страданий, трепета или, еще лучше, в преддверии смерти.

Удивительно, насколько быстро в моменты боли, душевных терзаний, усталости и бессилия с нас спадают, подобно увядшей осенней листве, обветшалые скорлупки мнимых приличий, условностей и предписаний. Все, что когда-то связывало нас с миром, моментально рушится, в одночасье обращаясь в прах, пепел, ничтожную серую пыль. Именно это и произошло со мною в Больнице.

А культура, цивилизация, солидарность? Человеколюбие, наконец? О, эти неуместные термины не имеют к нашему «Я» ровно никакого отношения – все они суть производные от окружающей действительности. И едва последняя перестает существовать – исчезают и они, ее нелепые порождения.

Вот что такое человек, Иненна; он обращен внутрь себя – а остальное его не волнует. В каком-то смысле мы все интроверты – просто некоторые, наиболее талантливые из нас, осознают (быть может, не вполне отдавая себе в том отчета), что внешнего мира как такового вовсе не существует – он лишь пустота, бутафория, мертвые декорации, красочная проекция нашей собственной личности. Однако по той же самой причине он есть ее неотъемлемая, живая, одухотворенная часть, отгородиться от которой равносильно самоубийству. И таких-то людей, что стремятся к сохранению цельности своего «Я», к слиянию и воссоединению двух осколков безнадежно расщепленной и изувеченной человеческой личности, мы предпочитаем попросту не замечать или клеймить их как легкомысленных, недалеких прожигателей жизни. Или – еще хуже – с вежливо-снисходительной, лишь подчеркивающей наше пренебрежение улыбкой наклеиваем на них ярлык бездарных, ограниченных экстравертов, нищих и разумом, и духом, и интеллектом.

Хотя по мне, они гораздо глубже, честнее, тоньше – и, в конце концов, смелее всех остальных. По крайней мере, уж для них-то не тайна, что мир сей – это Сатурн, пожирающий собственных детей, и задача человека – не бежать, не замыкаться в себе, как делают интроверты, силясь спасти свое жалкое и никчемное эго. Нет, истинная цель героя – развернуться и, отважно глядя в глаза жестокому, но любящему Отцу, подойти к нему ближе, протянуть руку, схватить и, разинув собственную пасть, не раздумывая, сожрать самого Сатурна, зубами перемалывая его кости. Именно этого мир от нас и желает!

Облегченно вздохнув, Настоат отворачивается.

– Ну вот я и выговорился – давно ждал этого момента. Не зря вы сюда приходили! Иненна, как считаете, не слишком все это сложно, метафорично? Не отпугнет ли Читателя?

– Не знаю. Будем надеяться на его благорасположение! Интересная теория – думаю, она немало поможет в составлении вашего психологического портрета. Вот только странно – вас самого не назовешь экстравертом. Иначе сидели бы вы тут, отгороженным от всего мира, в этом бесконечном, ни дать ни взять наша Вселенная, замке? Неужто не хочется выйти наружу?

– Хозяин, ну не дура ли, а? Вы только взгляните на нее! – оживляется притихший было Ламассу. – Мы что, добровольно тут сидим? И как таких в Следствии держат? Берут кого попало! Эх, умирает наше богоспасаемое отечество, эх, эх, погибает… Сердце мое разрывается! Пойду погрызу косточку и прилягу, забудусь сном…

– Ламассу, хватит кривляться! Когда мы вдвоем, ты почему-то не столь словоохотлив. К тому же, признаемся честно, в ее речах есть доля правды.

Видите ли, Иненна, мы действительно имеем предписание не покидать Замка – но для нас это, разумеется, мало что значит. Я могу хоть сейчас выйти отсюда и навсегда раствориться в пространстве и времени. И ищите меня потом, свищите всем своим «Великим» следствием.

Спро́сите, почему я не ухожу? А взгляните на себя. Или на окружающих. Вот вам и ответ. Все мы живем в таких замках! Никто нас не держит, не охраняет, не конвоирует из одного бессмысленного места в другое. Никто ничего не запрещает – однако каждый свято убежден, что внешнее принуждение существует. Вопрос лишь в том, кого именно мы почитаем блюстителями правопорядка – высшие силы, Ландграфство, родителей, общественное мнение, нравственный долг, собственную слабость… Вот никто и не выходит из замка. И только если внезапно случится пожар, или землетрясение, или обрушится иной дворец по соседству, мы в ужасе и панике выбегаем наружу и с изумлением видим, что все это время были свободны. Абсолютно, пугающе и необъятно свободны.

И вы такая же, Иненна… Точно такая же, как все остальные, что втайне молятся о пожаре в собственном замке. А разница между нами – и это самое главное! – заключается в том, что я лишен иллюзии несвободы. Все, что надо, у меня уже есть; оно здесь, внутри – окружающий мир поглощен мной полностью, до последней пылинки. Потому я и не выхожу из дворца – не из страха, нет; просто не вижу необходимости! И в этом мое преимущество перед вами: пожар мне не нужен, саморазрушение – не мое. А значит, я по определению не могу быть убийцей – уж вам-то, как психологу, должно быть это понятно.

Иненна вздыхает.

– Все это, конечно, прекрасно, но я так и не получила ответа – что́ вы испытываете, представляя убийство? Печаль? Жалость? Негодование? Или что-то другое?

– Удивительно! Неужели все нужно говорить напрямую? Хорошо, будь по-вашему! Слушайте: я ничего, ровным счетом ничего не испытываю. Мне все равно. Преступление совершено; кем – меня не касается Что будет дальше – и с вами, и с Великим следствием – мне наплевать. Я не в силах изменить то, что уже в прошлом. Так какой смысл переживать или надеяться?

Как думаете, зачем человеку эмоции? Разве для того, чтобы пожирать себя изнутри? Обгладывать, словно говяжью косточку? Нет! И Ламассу, несравненный знаток по этой части, думаю, со мной согласится. Эмоции даны нам, чтобы делать окружающий мир ярче; с ними он поет, искрится, сияет, что водопад при свете полуденного солнца. Без эмоций нам были бы недоступны ни созерцание, ни овладение тайнами бытия, ни проникновение в самые глубины мироздания… Да-да, не удивляйтесь, именно так: сердце – это особый, сокровенный, ни на что не похожий инструмент человеческого познания!