Текст книги "Банкротство мнимых ценностей"

Завхоз из вежливости коротко поддакнул.

– Так вот, миленький, с сегодняшнего дня ты наш воспитанник. И мы должны тебя воспитать как подобает, раз мамка твоя не справилась. Два предупреждения – это предел. На третьем погоришь – отправишься в карцер. А в карцере, спроси ребят, не сахар. Выть будешь – не выпущу. Будешь сидеть там, пока шелковым не станешь.

– Да хорош пугать его, он не такой, Тамара Васильевна. – Завхоз, очевидно уже принял с утра, а посему был склонен проявлять некоторую душевность и человеколюбие.

– Все они не такие поначалу, – проворчала директриса. – Все, разговор окончен. Желаю нам поменьше встречаться, тебе же будет лучше, – добавила она напоследок.

Максим кивнул и вышел из комнаты вслед за завхозом. Частые встречи с директором тоже не входили в его планы, поэтому он решил как можно меньше высовываться и по возможности не нарушать местные порядки.

Петрович долго вел его по длинному темному коридору, окрашенному темно-зеленой краской, и бубнил нравоучительно:

– Ты не думай, она не злая. Просто порядок любит. А с ребятами осторожней. Постарайся подружиться, целее будешь.

Что имел в виду завхоз, мальчик так и не понял, потому что они наконец пришли. Завхоз толкнул высокую дверь и пропустил Максима в большое, залитое светом помещение. Гул голосов, стоявший там до их прихода, мгновенно стих.

– У нас сейчас свободное время после обеда, – пояснил Петрович. – Надо было бы тебя, конечно, попозже завести…

На Максиме моментально сфокусировалось множество озлобленных и агрессивных глаз. Его изучали, как это только что делала директриса, но в отличие от ее усталости и равнодушия в глазах у ребят был живой интерес и азарт, как у молодых хищников. Максим первое мгновение отшатнулся назад к двери, но потом остановился и тоже стал изучать своих новых соседей.

– Это новенький, Максим Бирюков. Он будет жить с вами. Витя, покажи ему его место и объясни, что ему делать, – сказал Петрович.

– У параши его место, – хихикнул кто-то.

– Бирюков – это Бирюк, что ли? – прозвучал издевательски чей-то голос, Максим не понял чей.

– Петрович, это что же получается? – фамильярно протянул еще кто-то. – У нас и так места мало. А на этой кровати Степанченко спит.

– Степанченко неизвестно когда вернется, – возразил завхоз. – Ну, иди, иди, – тихо сказал Максиму и чуть подтолкнул его вперед.

– Да иди, не ссы, – прошипел кто-то.

Раздался взрыв хохота, и дверь за завхозом закрылась.

– Ну, проходи, – дружелюбно предложил Витя. – Сюда вот.

Макс медленно пошел к свободной кровати, внутренне сжавшись, ожидая в любой момент какой-нибудь пакости, и, конечно, пропустил ее.

– Чего это у тебя ноги заплетаются? – смотря по сторонам, он не заметил подножки и тут же растянулся на линолеуме.

Грохнул хохот. Конечно, он упал, оступился, значит, лопух. Мало того, он еще и, похоже, оказался самым маленьким в группе, ведь завхоз сказал, что тут старшие ребята. В дверях, на его счастье, опять появился Петрович, видимо, и ожидавший чего-то такого, и прикрикнул на ребят:

– Но-но, не балуйте!

И снова скрылся.

– Курить есть? – спросил сосед по койке, коренастый парень с цепкими глазами.

Максим отрицательно кивнул головой, размазывая злые слезы, которые сами полились по щекам, отчего он еще больше расстроился.

– Ну, рева-корова, – сказал кто-то почти добродушно.

В первый день Максима больше не трогали, все его просто не замечали, но он догадался, что пауза дана не просто так. К нему присматриваются, проверяют, дают передышку. Но все равно он обрадовался этому времени, у него будет возможность устроиться на новом месте, приглядеться и попытаться придумать, как жить дальше.

Он тоже присмотрелся к ребятам, особенно к тем, с кем попал в одну спальню. Тут все были старше его: от одиннадцати до шестнадцати. Очевидный лидер был Витя, которого иначе как Парамон тут почти никто не называл. Парамон ходил, поплевывая на пол, хамил педагогам, а с пацанами держался развязно и даже жестоко. Максим понял, что все остальные либо входят в команду Парамона и делают все, чтобы перед ним выслужиться, либо держат нейтралитет. Но никто при случае не упустит возможности пнуть и унизить слабого.

Вечером произошло еще одно знаменательное событие. Все уже собирались спать, когда открылась дверь, и на пороге опять показался завхоз, который вел за руку испуганно озирающегося мальчика лет двенадцати. За ними два каких-то мужика тащили кровать.

– Ставьте туда, в угол, у окна, там еще место есть, – распорядился Петрович и добавил, обращаясь ко всем: – Пацаны, к вам еще одно пополнение. Это Коля Николаев.

– Да задолбал ты водить всяких уродов, – зло прошипел Парамон.

– Ты как со мной разговариваешь, молокосос? – взъярился завхоз, но было видно, что он чувствует себя неуютно и внутренне признает, что ранг Парамона выше, чем его. – Я тебя в карцер отправлю, сука!

– Ну, отправь, отправь, – миролюбиво проговорил Парамон, видимо решив не раздувать конфликт. На сегодня ему хватит и других развлечений.

– У нас по нормативам и так больше кроватей стоит, чем положено, – произнес чей-то скучающий голос. – Скоро дышать нечем будет.

– Ничего, тебе хватит, Гагарин, ты и так дышишь чем попало.

Все заржали. Конфликт как будто был улажен, Петрович оглядел комнату и спешно ретировался.

Даже внешне новый мальчик производил впечатление слабого и болезненного: маленький, худенький, очки в толстой оправе, руки и ноги – как спички.

Его почему-то стали расспрашивать, в отличие от Максима, к которому никто интереса не проявил.

– Ты как тут очутился-то? Откуда? – спросил Парамон.

Коля прошел на свое место, стал раскладывать вещи и тихо рассказывать:

– У меня родители погибли в автокатастрофе, а взять было некому, бабушка совсем старая и больная, не сможет за мной ухаживать.

– Понятно, фигня какая, – с притворным сочувствием вздохнул Парамон. – Ну ты располагайся, чувствуй себя как дома. Мы тебя не обидим.

Кто-то хихикнул, но Парамон так посмотрел на весельчака, что тот мгновенно замолчал.

– А что ты любишь? Небось книжки читать?

– Я много чего люблю… Ребята, я так рад! Я думал, что в детдоме все подонки, а вы вроде нормальные. – Коля снял очки, на глазах у него заблестели слезы, но он через силу улыбнулся.

– Ладно, ладно, ты не переживай! – Парамон хлопнул его по плечу. – У нас все будет замечательно, весело всем будет. Устраивайся пока.

Коля кивнул и продолжил устраиваться на новом месте.

– Коль, а у тебя девочки были? – спросил кто-то.

Тот удивленно посмотрел на спрашивающего, помедлил и сказал:

– Я не буду отвечать, это личное.

– А друзья?

– Были, конечно.

– Это хорошо, у нас очень ценится настоящая мужская дружба, – одобрил Парамон.

Тут открылась дверь, и какой-то юркий невысокий мальчик тенью скользнул в палату и закричал необычно высоким голосом:

– Шухер, пацанва, Мегера ходит по комнатам, отбой!

Максим поразился тому, насколько быстро все очутились на своих кроватях и притворились спящими. Свет погасили. Макс тоже положил голову на подушку, надеясь, что все на самом деле лягут спать. Через пару минут дверь отворилась, в проеме показалась взлохмаченная голова директрисы. Она осмотрела комнату, ничего не сказала и закрыла дверь. Вся палата напряженно вслушивалась в стук ее каблуков по коридору и, когда они стихли, взорвалась всевозможными звуками ликования.

– Колька, а ты знаешь, что такое настоящая дружба? – послышался приглушенный голос Парамона. – Самая настоящая?

Коля, видно, почувствовал что-то неладное и испуганно замолчал.

– Ну что же, говори!

– Это, наверное, когда друзья заступаются друг за друга, и в беде вместе, и делятся самым лучшим, – робко предположил он. – Но мы с вами еще не друзья.

– Верно мыслишь, пацаненок, мы с тобой подружимся, чувствую, – веселился Парамон.

– Вот-вот, делиться, – подхватил коренастый сосед Макса по кличке Конь. – А готов ли ты с нами делиться?

Вконец растерянный Коля осторожно спросил:

– А чем делиться?

– Ну, тем, что у тебя есть. Что вот у тебя есть?

– Да ничего…

– Совсем ничего?

– Ну, белье мне выдали, одежду… А вещи и книжки дома остались, их взять не разрешили.

– А что еще? – продолжали глумиться пацаны.

– А больше ничего, – развел руками Коля.

– А вот и нет, – ухмыльнулся Конь. – У тебя еще есть очко.

– Я не понимаю, ребята…

– Очко подставляй, что тут не понимать? – хохотнул Конь, и вся палата грохнула от смеха.

– Тише вы! – прикрикнул Парамон.

В свете луны Максим хорошо его видел и удивился, насколько тот преобразился. Он находился в каком-то возбуждении, глаза его блестели, руки нервно ходили по бедрам. Максим догадался, что сегодня новичку устроят что-то страшное, даже задумался, не вступиться ли за него, но потом передумал. Новенький – слабак, а дружба с таким никому пользы не прибавит, он даже сам себя защитить не может. Да и не поможет Максим ему ничем, вон их, здоровых лбов, сколько, только сам под раздачу попадет. У Макса забрезжила слабая надежда, что его, может, и оставят в покое, если отсидится, раз у них есть добыча поинтереснее. В любом случае сегодня у него передышка, а потом он что-нибудь придумает.

– Ну что, будем знакомиться? – тем временем чуть ли не ласково спросил Парамон у Коли. Видимо, решил, что хватит уже играть в кошки-мышки. Тот уже понял, что сейчас ему не поздоровится, только не знал, к чему готовиться, и растерянно переводил взгляд с одного мальчика на другого, Парамон быстро подскочил к нему и повалил на кровать, попытался повернуть на живот. Коля стал отбиваться, но Парамон только этого и ждал и с размаху ударил мальчика в живот. Хватая ртом воздух, Коля откатился на кровать и принялся бестолково молотить руками по воздуху. Теперь вся палата бросилась к его кровати, и на ней возникла куча-мала. Макс слышал только сдавленные крики Коли и его плач. Через некоторое время часть ребят отошла, и Максим увидел Колю, лежавшего на животе со спущенными трусами и Парамона, сидевшего на нем. Коля тоненько выл от страха и извивался как уж, но при каждом движении получал в бок кулаком от Коня, который стоял рядом.

– Ты чего, сука, попутал что? – бормотал он, распаляя самого себя.

– Не надо, пожалуйста, ребята! – выл Коля.

– Тряпку дайте, рот заткнуть, – прошептал Парамон.

Ему тут же кто-то услужливо подал наволочку, которую засунули Коле в рот.

– Настучишь, убьем, – выдохнул Парамон.

У Максима глаза расширились от ужаса, первой мыслью было бежать, рассказать об этом ужасе взрослым, но он не знал, кому жаловаться, да и было уже поздно. Парамон уже задергался на Коле, тот при первом его движении взвизгнул, рванулся в сторону, но потом смирился, затих и только стонал.

– А ты чего пялишься, тоже захотел? – вдруг рявкнул кто-то на Макса, и он поспешил отвернуться лицом к стене.

Он лежал и старался не слушать, как скулит Коля и стонет от удовольствия Парамон. Наконец все стихло. Пацаны улеглись как ни в чем не бывало.

Едва придя в себя, Коля вскочил с кровати и опрометью бросился вон из комнаты.

– Жаловаться побежал? – задумчиво спросил Конь.

– Да куда ему жаловаться! В сортир небось погнал, – заржал Парамон.

– Как бы он не того… – сказал еще кто-то. – Хлипкий больно.

– Ну так туда ему и дорога! – зло огрызнулся Парамон. – Заткни хлебало, урод. Придет, куда денется.

И действительно, где-то через час Коля тихо вернулся на свое место. Оттуда некоторое время раздавались всхлипывания, которые прекратились после того, как Конь шикнул:

– Кому сказано, заткнись!

В семь часов утра во всем здании раздался громкий сигнал.

– Подъем! – заорал Конь.

Максим быстро вскочил на ноги и начал застилать кровать, пытаясь украдкой посмотреть на Колю.

Тот молча копошился у своей кровати, рассматривая испачканную кровью простыню.

Открылась дверь, старший воспитатель по-хозяйски оглядела сонных мальчишек.

– Это тут двое новеньких? Ты… и ты. А у тебя почему кровать еще не застелена? А это еще что? Почему простыня грязная? Что молчишь, я тебя спрашиваю?

– Кровь носом пошла… – пролепетал Коля.

В тот день Максима определили дежурить на кухню, где он познакомился с мальчишкой из соседней спальни, Игорем Кривулиным по прозвищу Штырь. Вообще в детдоме по имени почти никто ни к кому не обращался. Педагоги звали всех по фамилиям, среди воспитанников в ходу были прозвища. Штыря так прозвали за особую верткость, вертлявость и юркость. Он и ходил как-то странно, подергиваясь во все стороны, глаза его постоянно бегали, никогда не смотрели прямо на собеседника. На вид ему было лет четырнадцать, но держался и говорил он почти как взрослый.

Новость о вчерашнем происшествии, похоже, быстро облетела всех старших ребят, на новичка Колю косились, со всех сторон раздавались смешки.

– Да, не повезло пацану, – шептал Максу Штырь, когда они вместе мыли посуду. – И тебе не повезло. Это ж надо – в одну палату с Парамоном попасть. Его тут все боятся, даже Мегера.

– А что директриса говорила про карцер, это что такое?

– А, это самый край, – отвечал Штырь. – У нас почти все там перебывали. Если ты просто что-нибудь нахулиганишь, ну там, подерешься, горшок с цветами разобьешь или кучу двоек получишь, сажают на день-два в карцер. Это пустая комната, там ничего нету, ни кровати, ни стула, ничего. Только ведро стоит для помоев, так его не выносят по нескольку дней. Воняет – хоть вешайся. И не кормят там, может, кинут кусок хлеба раз в день, и то если вспомнят. А когда серьезно проштрафишься, ну, например, Федот как-то вообще сбежал, его на вокзале поймали. Тогда могут и на неделю в карцер. Прикинь, Федот девять дней сидел! Мегера про него просто забыла. А другие ее и боялись спросить, думали, может, так надо. Потом только кто-то напомнил, когда ему уже совсем хреново было. Еле живого вытащили, ему ж еды не давали. Пацаны говорили, он помои из ведра пил, прикинь? Думали, он уже с катушек съедет. Так Мегера отправила его потом в другой детдом, от греха подальше. В общем, мотай на ус – с Мегерой лучше не ссориться.

– Это я уже понял, – усмехнулся Максим.

– Еще ворует она, конечно, все, – откровенничал Штырь. Видимо, он любил поболтать. – Привозят одежду нам, страшную, конечно, но носить-то ее можно, а она нам ее не выдает. Вот ходим который год в этом, – он кивнул на свои ботинки, которым и правда место было на помойке, – и так постоянно.

– И вы не жалуетесь?

– Никто не жалуется, кому будешь жаловаться?

– А бывает так, что усыновляют? – с любопытством спросил Максим. Он уже четко решил для себя, что сделает все, лишь бы тут не остаться. Если не усыновят – придется бежать.

Штырь хмуро оскалился, поманил его пальцем, вывел на заднее крыльцо, нырнул куда-то под него, достал из дыры в стене бутылку с мутной жидкостью и протянул Максиму:

– На, будешь?

– А что это? – брезгливо покосился Макс.

– Да пей, не бойся, никто не помирал еще от этого. Спиртяга просто, ребята бодяжат.

Максим поморщился, засомневался, но потом решительно протянул руку и сделал глоток. Горло мгновенно обожгло едкой жидкостью, дыхание перехватило.

– Черт, гадость какая, – едва выдохнул он.

– Привыкнешь, все привыкают. Ничего, тут у нас коньяков да шампанских нет, – философски заметил Штырь. – И то, если Мегера узнает, сипец будет!

Он сделал еще глоток и продолжил:

– Вот ты говоришь – усыновляют… Бывает, конечно. Только редко. Все больше байки травят, вот, мол, один пацаненок заболел чем-то, то ли тифом, то ли корью, его в больничку отправили, тут не могли вылечить. Ну и там докторша какая-то к нему прикипела. Потом год его в детдоме навещала и в конце концов забрала с собой. Но такое редко бывает. Усыновлять-то норовят все больше малышню, ну, девок иногда. Недавно тут одну девку забрали, Таньку-Козу, но ее же мать родная и забрала. Когда Танька родилась, прикинь, ее матери семнадцать лет было, ни мужа, ни работы. Ну, ее и отдали в детдом. Но мать эта постоянно навещала Танюху, ревела все. Потом и ее родители стали приезжать, дед с бабкой, значит. Домой брали на выходные, на праздники. А однажды она вовсе не вернулась, все-таки оставили дома. Вот так-то. Ладно, пошли обратно, а то попадет.

А еще случай был, пару лет назад, – продолжал Штырь, когда они вернулись в кухню, к горе грязной посуды, – девчонку вообще итальянка забрала. Но та мелкая была, года три, красивая такая и, говорят, на ту итальянку похожа. Я вот тоже раньше надеялся, что меня заберут, но что-то никто не рвется. Мои вряд ли заберут… Батя в тюрьме сидит, козел, – со злостью проговорил он.

– А у тебя что случилось? – поинтересовался Макс, загружая в мойку новую стопку тарелок.

– Да ничего, как обычно тут у всех, – Штырь отвернулся. – Мать пила, отца за пьяную драку посадили, он там кого-то ножом пырнул. Мать от меня отказалась, сука, тут же сюда и сдала. Мне вообще с ней хорошо было, хоть она и пила. Где угодно лучше, чем здесь.

Откровенность собеседника подкупила Макса, и он решился задать вопрос, неотступно мучивший его все это время.

– Слушай, тут такое дело… Я ночью слышал… Ну понимаешь… Как новенького этого, Кольку…

– Опустили, что ли? – глаза Штыря блеснули. – Ничего ты не слышал, понятно? А будешь залупаться, и тебе достанется. Ты лучше вообще Парамону на глаза не показывайся, а то приметит он тебя и приставать будет. И никуда ты тогда от него не денешься, если понравишься. Вообще он не всех трогает. Но ему отказывать не принято.

– И как он не боится карцера? Сам говорил, там сгнить можно…

– Ну, карцера он, может, и боится, да только кто ж настучит? А Мегера не знает про это… А может, делает вид, что не знает. Ей же за всеми не уследить. Да и желания нет, главное, чтобы мы проблем меньше доставляли. А ты расскажешь, так тебе же хуже будет. Мы стукачей не любим.

– Да не буду я никому говорить, чего я, идиот, что ли? – отмахнулся Максим, а про себя подумал: «Бежать, бежать! Во что бы то ни стало».

В ту же ночь, когда Максим пошел в туалет, с соседней кровати бесшумно кто-то поднялся и направился вслед за ним. Он уже выходил из кабинки, когда столкнулся лицом к лицу с Парамоном. Тот толкнул его в грудь так, что Максим ударился о дверь и, поскользнувшись, упал. Парамон наклонился к нему, Максим почувствовал зловонное дыхание у своего лица и услышал горячий шепот:

– Ну что, будем дружить по-хорошему?

– Да пошел ты, – Максим выдохнул в лицо противнику, изловчился и, ударив его в пах, перекатился из-под него и убежал.

Он знал, что расправы ему не избежать. И также понимал, что не сдастся ни за что. Лучше уж умереть. Тем более сейчас эта перспектива не казалась ему такой уж пугающей. Теперь он ждал. Несмотря на свой возраст, он обладал удивительным, почти звериным чутьем, которое не раз выручало его потом. Но это чутье он обнаружил у себя именно тогда.

На завтраке Парамон, проходя мимо его стола с подносом, оглядел его оценивающе и сказал громко:

– Ну, готовься, пацаненок, сегодня твоя лучшая ночь. Это даже хорошо, что ты такой смелый, – и мерзко заржал. Множество глаз тут же обратились на Максима – кто со злорадством, кто с ненавистью, кто даже с сочувствием, но в основном с любопытством. Все предвкушали развлечение. Это слышали и воспитатели, но никто не отреагировал, своих забот полно. Тут было принято, что воспитанники сами разбираются между собой, по своим неписаным законам. Даже если бы кто-нибудь и вмешался, вряд ли бы это помогло Максиму, который заметил, что Парамон никогда не ходит один, все время со своей свитой. Значит, трус, – сказал себе Макс. На этом он и решил сыграть.

В ту ночь спать он даже не собирался, лег в одежде и укрылся одеялом. Но все же почти уснул, когда к нему стали подходить. В последний момент он услышал легкий шорох, и тут весь сон как рукой сняло. За секунду до того, как чьи-то руки сжались у его горла, он успел откатиться в сторону и соскочить с кровати. Парамон за ним, но Максим ударил прямо перед собой украденной из подсобки острой отверткой и попал. Тот глухо вскрикнул, из раны начала хлестать кровь.

– Сука, подойдешь – убью! – прошипел Максим.

В этот момент его окружили остальные парни, которые в растерянности оглядывались на своего предводителя. Максим поднес отвертку к шее и проговорил:

– Только подойдите, полосну по горлу.

Парамон, зло сплюнув и придерживая рану, сказал:

– Ну ладно, отвалите от него пока. – И, зловеще глядя ему прямо в глаза, добавил: – Это ты зря. Ох, как зря…

Они схватили его через неделю. Дождались, когда Мегера куда-то уехала и весь детдом расслабился в ее отсутствие.

Когда Макс спал, трое взрослых парней скрутили ему руки за спину, согнули в три погибели и запихнули в прикроватную тумбочку. Обмотали ее электрическим проводом, подняли на крышу, раскачали и сбросили с высоты третьего этажа.

Парамон сказал тогда:

– Ну, ты у меня сейчас будешь лететь, пищать и какать!

В тот момент, когда Максим осознал, что происходит, он уже ничего не мог поделать. Самой страшной была первая секунда падения, невесомость, ужасающе длинный полет и адская невыносимая боль, когда тумбочка достигла земли. Хлипкое ДСП раскололось вдребезги. Мальчику казалось сначала, что он умирает, и он не хотел открывать глаза, чтобы не увидеть свои мозги на асфальте. Потом он потерял сознание. Он не видел, как подбежали люди, как его, окровавленного, понесли на носилках. Что было в следующие несколько недель, он потом не помнил. Только знал, что каким-то чудом не сломал ни косточки. Синяки скоро прошли, но душа навсегда осталась искалеченной. Когда другому пацану таким же образом сломали и душу, и позвоночник, он наблюдал за этим холодным взглядом. Самого Максима после того случая больше не трогали. Но не потому, что признали за ним силу и стали уважать – подобное происходит только в кино. Просто Максим Бирюков понял: с волками жить – по-волчьи выть. Хочешь остаться цел – становись таким, как все. И он стал. Во всем, вплоть до интимных пристрастий.

Не всех мальчишек в детдоме опускали, были и такие, которые соглашались на близость добровольно. С одним из них Макс и попробовал первый раз. И ему понравилось. Гораздо больше, чем с девчонками, – возможностей сравнить оказалось предостаточно. С партнером своего пола были гораздо более острые ощущения, и физически, и психологически. Девочки, даже если их брали силой, все равно как-то ухитрялись если не оставаться хозяйками положения, то, по крайней мере, сохранять достоинство. А парни подчинялись полностью, и это чувство безмерной власти над ними опьяняло.

После детдома Макс попал в училище, затем в армию. Вернувшись, понял, что гнуть спину на заводе не собирается. Подался в дальнобойщики, как когда-то отец, навидался всякого: и бандиты смертным боем били, и в аварии попадал, и юлой на гололеде крутился, однажды чуть не ушел под лед вместе с машиной и грузом.

Постоянных связей он не заводил, но секс имел регулярный, преимущественно с противоположным полом. Так уж получалось, что среди «плечевых», ищущих на дороге приключений с такими, как он, водителями, были только женщины.

Вскоре кочевая жизнь надоела, и Максим решил переквалифицироваться в охранники. Сначала на рынке следил за порядком (старух с их «бизнесом» не гонял, жалел), а затем, сойдясь ближе с хозяином рынка, стал личным охранником его племянницы Карины Мамедовой. Новая работа оказалась непыльной: отвези, привези, сгоняй за тем да за этим. И Макс как-то успокоился, расслабился… И вдруг влюбился.

* * *

Теплым майским вечером Степа сидел на скамейке в сквере рядом с памятником героям Плевны. У него как раз выдалось свободное время, и он решил прогуляться, подышать свежим воздухом. Был шестой час, еще довольно рано, и никто из знакомых в сквере не встретился. Степа достал заранее припасенную бутылку французской минеральной воды, открыл, сделал глоток. Вынул тонкую трубку, насыпал табак, не торопясь разжег. Несмотря на то что в тусовке все стараются чем-то выделиться, его курение трубки все еще привлекало много внимания. Всем было любопытно, насколько трубка отличается от обычных сигарет и что курить вреднее. Степа всегда с удовольствием отвечал на такие вопросы, а пока ответишь – уже и контакт установишь, собеседника лучше узнаешь.

Лениво посмотрев по сторонам, Степа достал из сумки Зюскинда и, отхлебнув еще глоток, углубился в чтение. Краем глаза он заметил, как кто-то присел на скамейку рядом, но продолжал читать, не отрывая глаз от книги.

– А я смотрю, думаю, кто это, а это ты! – раздался знакомый голос. При его звуке Степа чуть вздрогнул.

Он повернулся и увидел охранника своей хозяйки, Максима Бирюкова. Он постоянно встречался с ним в салоне, в последнее время почему-то чаще, чем обычно, видимо, Карина Мамедова опасалась за свою безопасность.

– Привет, – чуть растягивая слова, сказал Степан и улыбнулся своей мягкой улыбкой. – Какими судьбами тут?

– Да вот, мимо проходил и тебя увидел. У меня сегодня выходной, вот слоняюсь без дела, – он кивнул на бутылку, которую держал в руке.

– А, – неопределенно протянул Степан.

– Что, не надо было к тебе подходить? – вдруг насмешливо спросил Максим и как-то фамильярно похлопал Степу по спине. – Я тебе помешал?

– Да что ты, нет, – торопливо ответил юноша, чуть подвигаясь.

Макс воспринял это как приглашение, уселся рядом и удобно развалился.

– Как там наша? – спросил Степа, чтобы как-то поддержать разговор.

– Да что с ней будет, – отмахнулся охранник, – стервит и злится, и больше ничего. Мужика бы ей, – и он прямо посмотрел в глаза Степану.

«Да что он, издевается, в самом деле, что ли?» – Степе вдруг стало жарко.

Он знал, что в салоне все уже в курсе его нестандартной сексуальной ориентации, и даже сам иногда намекал на нее, вставляя между делом какое-нибудь туманное замечание, но никогда, правда, открыто не признаваясь. При его работе это было даже полезно, богатые светские дамы больше доверяли свои прически как раз именно таким мастерам. «Сейчас, если у тебя парикмахер не гей, то он как бы и не очень хороший парикмахер», – говорила Карина. Но окончательно сменить имидж на «голубой», начать говорить и одеваться в этой манере Степа как-то не спешил. Он просто был элегантен, шмотки подбирал стильные и со вкусом, иногда и на грани, но никогда ее не переходя.

Потому Степа и не знал, как вести себя с Максом. Вдруг тот считает его натуралом? Он боялся, что Максим, узнав правду, отвернется от него и будет презирать, а этого Степе не хотелось. Он давно уже поглядывал на шикарного мускулистого симпатягу с грустными глазами с несколько большей симпатией, чем он мог бы себе позволить. Узнай это Максим, еще неизвестно, как он прореагирует… Все-таки он далек от салонных сплетен, хоть и заигрывает в свободное время с девчонками на ресепшене, Степан многократно наблюдал эту картину.

Степа стал тревожно поглядывать по сторонам. Здесь в любую минуту мог оказаться кто-то из своих, подойти, заговорить и тем самым создать щекотливую ситуацию. Очень не хотелось, чтобы Максим видел его в обществе знакомых.

Максим тем временем непринужденно насвистывал, заглянул в книгу Степана и тут же отстранился, потом, углядев в его сумке минералку, скривился:

– А я-то думал, у тебя там пиво…

– Здесь палатка недалеко. В переходе, – отвечал Степан. – Можно сгонять. А разве ты не за рулем?

– Говорю же, выходной у меня сегодня.

– А мне еще сегодня в салон ехать…

Тут взгляд Степана упал на знакомого юношу, дефилировавшего неподалеку и явно направлявшегося в их сторону. Походка и внешний вид парня не оставляли никаких сомнений в его предпочтениях. Степа сделал страшные глаза, и тот разочарованно прошел мимо.

Степа с тревогой взглянул на Макса, но тот только недоуменно проводил парня взглядом и ничего не сказал. И хотя Степа никогда даже и не думал надеяться, что Максим когда-нибудь тоже обратит на него внимание, сейчас ему стало особенно жалко, что эта мечта несбыточная.

– Тут эти, ваши, что ли, собираются? – Максим с интересом разглядывал фланировавшую публику.

– Так ты знаешь про меня? – с замиранием сердца спросил Степа.

– Что знаю? Что ты гей? – расхохотался охранник. – Так это все знают. Ты что, думаешь, я совсем деревянный? У нас в салоне девчонки рассказывали.

– Я и не думал, что и ты знаешь… – протянул Степа и осторожно спросил: – И как ты к этому относишься?

– Да нормально, сейчас так все поменялось в мире, – лицо Максима приняло какое-то задумчивое выражение.

«Он не сказал, что сам не стал бы никогда, – с радостью подумал Степа. – И продолжает общаться со мной».

– Обычно такие, как ты, ненавидят геев, – сказал он вслух.

– Да за что мне их ненавидеть? Мне с ними делить нечего, а так… Кто как хочет – так и дрочит. Пойдем-ка лучше пивка попьем.

– Пойдем, конечно, – Степа подхватил сумку.

Они спустились в переход, но Макс не остановился у палатки, а двинулся дальше и вывел Степу наверх, на Маросейку. Поднялся немного по улице, остановился перед яркой вывеской и толкнул дверь. Они со Степой очутились в стильном, явно недешевом кафе. Максим выбрал столик в углу, присел и сказал тоном, не терпящим возражения:

– Я угощаю, пить будем, что я закажу.

Степа кивнул головой и расположился напротив. Он уже не очень понимал, что происходит. Максим взял инициативу в свои руки, и Степе это нравилось. Его только удивил выбор заведения, он думал, что охранник хозяйки посещает менее пафосные кафе и бары.

– Так, – сказал тем временем Максим подошедшему официанту, – пройдемся по классике. Ему – «Маргариту», мне – коньяка. Можно сразу бутылку.

– Опа! – поднял брови Степан. – Похоже, кто-то хочет напиться? У тебя все в порядке?

Макс метнул на него мягкий проникновенный взгляд, и тому стало не по себе.

«Не может же так быть в самом деле…» – подумал он.

– Да о’кей все у меня, просто иногда хочется напиться, понимаешь? – говорил тем временем Макс. – Жизнь такая пустая и однообразная, так что я подчас себе позволяю.

– У меня тоже не сахар. Часто такие клиенты попадаются, хоть плачь. Капризные, все не по ним, – разоткровенничался за бокалом Степа. – Ну ты сам знаешь, какие у нас там фифы…

– У меня тоже работенка так себе, – вторил ему Макс. – Опасности-то никакой, води себе да ходи следом, но все время одно и то же, одно и то же… Но я привык, не думай, что я жалуюсь.

Степа рассмеялся:

– Что, боишься, Каринке настучу? Не бойся.

– А я и не боюсь, – Максим опять посмотрел на Степана тяжелым взглядом. – Тебя – не боюсь.

Они болтали о всякой ерунде, и Степа не заметил, как прошел целый час.

– Не хочется уходить, – признался он, тяжело вздыхая, – но надо в салон.

– Тогда бывай, – Максим достал из бумажника крупную купюру, небрежным жестом бросил на стол и, не успел Степан сказать хоть слово, вышел из кабака.