Текст книги "Свинцовая строчка"

Молодежи латышской здесь нет: ее угнали немцы; редко встретишь девушку, а парней совсем не видно. Между прочим, народ некрасивый, и даже чувства к красоте нет: в их журналах не увидишь красивой женщины, а вот немецкие журналы заполнены их фотографиями. Когда идет наступление, то дорога может служить читальней. Журналов полно в каждом доме, солдаты их перелистывают, бросают, следующий поднимает, смотрит и тоже бросает.

15.10.44

Снова война! Это четвертое сражение за Прибалтику и, вероятно, последнее. Только что совершили марш-бросок на запад: 86 километров прошли за 26 часов. Раньше бы я не поверил, что можно так и столько ходить, правда, из этих 26 часов полтора часа поспали.

Вы уже потеряли мой след, но я все еще в Латвии. Продвигаемся вдоль моря, а моря так и не видели. Были под самой Ригой, а в городе опять не побывали. Не суждено нам осматривать города, обидно – сколько их мы обошли стороной.

Были в Елгаве (Митава). Это большой город, но прошли мы его ночью по окраине, ибо в другой половине засели немцы. Зато страну эту изучили лучше самих латышей. Кажется, делаем последнюю прогулку по Латвии. Здесь уже все надоело, все одно и то же, все та же брюква, все та же морковь. Говорят, и в Пруссии брюквы с морковью предостаточно.

Теперешняя война уже похожа на те войны, что описываются в старинных романах. Нет той обороны, что осталась сзади, с проволокой, с противотанковыми рвами, с железобетоном. Война идет по отдельным хуторам и фольваркам. На юге, конечно, интереснее! Пока все.

Вчера получил письмо от мамы. Ну, потерпите, как-нибудь перезимуете. А там всех выгоним, это точно!

8.11.44

Снова праздник, четвертый праздник в пути! Выпили, затосковали. С утра моросил дождь, лежу в блиндаже, топится печка, мерцает маленькая электрическая лампочка, потому что окон нет. Кругом сыро, с потолка капает вода, в общем – обычная осень. В болотах Ленинградской области было хуже. С утра до вечера читаю книжки, жизнь спокойная, монотонная. Я писал, что конец виден, но к празднику пришли ни с чем. Мы перед всеми в долгу – ведь только мы остались на своей территории. Срам! Немцы называют свою группировку здесь волнорезом на путях к Пруссии.

В газетах пишут красиво о войне на юге и ничего не пишут о нас. Я тоже ничего не могу написать, что вас бы порадовало.

Таська, даже обидно: приедет Орлова, чего она только не посмотрела. А ваш Рябов будет вспоминать грязь и болота от Москвы до Балтийского моря.

Если ближе к жизни, то утром жарили белку. Вы не ели белок, и я могу вас уверить, что они очень вкусные. Иногда охотимся на диких коз. В смысле питания входим в норму: овцы и свиньи кончились, а чтобы они были, нужно наступление. Осталось много брюквы и моркови, вот Лелю бы сюда, он любит «эту овощь».

Мельком посмотрели гражданских людей в небольшом городке Добеле. Интересно: городок маленький, вроде Бора, но здесь асфальт, красивые заборчики, решетки, кругом садики.

Посылаю немецкие фотографии города Орла, это историческая ценность; чего только здесь нет из России. Карточки сохраните как документ: смотрите, как женщин сфотографировали. Вот сволочи!

20.11.44

Снег еще не падал на здешнюю землю. Несколько дней стоял мороз, а сегодня опять дождь. Лежу в блиндаже, целый день топится печь, жара – дышать трудно, здесь ведь все по-особенному: то целые месяцы мерзнем, то, если есть возможность, жаримся. Ночью, к утру, температура ниже нуля опускается, а как затопят печь, то опять хоть дверь открывай. Писать абсолютно не о чем, а в газетах пишут, что доколачиваем немцев.

Вообще живем, как в 1942 году: читаю книжки, смотрю кино, пишу письма. Несколько раз смотрел фильм «Серенада Солнечной долины». И мне захотелось встать на лыжи, как никогда, и повеселиться. Правда, от всех вас я получаю письма, в которых нет ни искорки таких желаний; выходит, попади я сейчас к вам, так и компаньона не подберу для такого мероприятия.

Орлова пишет, что они с Легочкой живут в Болгарии, оба в тылу, живут неплохо.

9.01.45

Вернулся из Горького в часть! По пути сюда я посмотрел и Резекне, и Ригу; в Резекне сходил в баню, а в Риге – в кино. Здесь у нас идет война, снова «доколачиваем» немцев и «доколачиваемся» сами.

Живем в хорошем фрицевском блиндаже; вчера выпал снег, а сегодня опять сыро. Я второй день только и рассказываю о своей поездке домой, и люди меня слушают и понимают полностью. Фронтовики, Таська, тоскуют по дому, по теплу, по уюту, по семье, по всему тому, что вам надоело. Вам неинтересно слушать про войну, да еще со всякими прикрасами, а здесь каждому приятно узнать, как живут и выглядят люди в городах, что на улицах и, конечно, как меня встретили дома и как я к знакомым ходил. И каждый после думает, как бы съездил он, – ведь у каждого есть кто-то дома, а у большинства родни даже больше, чем у меня, Рябова, которому вроде можно было и не ездить домой (это не мысли людей, а мои собственные). Здешние зависти не имеют, ты их, Тася, не видела, а всяким Орловым не верь, она с этим кругом людей не общалась (точнее, бок о бок не жила).

Время у нас очень неспокойное – сильно расшевелили мы осиное гнездо немцев. Теперь сами боимся: каждую ночь на стол гранаты заряженные выкладываем. После поездки домой очень не хочется воевать, но со временем привыкну.

Тася спрашивает «доволен ли я поездкой?» – очень доволен и встречу нового 1945 года буду помнить долго.

17.01.45

Еще раз о поездке в Горький! Это можно сравнить с опьянением: пьяный делает все не так – иногда плохо, иногда безобидно. Смотри: на завод попрощаться не сходил, ковер не вытряс, маме ключ не сделал, а обещал. Даже книги не посмотрел, а ведь когда ехал, планировал. Я здесь об этом рассказал, и меня поняли. За 21 день самый мой нетактичный поступок – после Нового года девчонок домой не проводил. А во всем виноват Леля: его разбудить не могли, и до сих пор он не знает, как все нехорошо получилось.

Ну ладно, гляди на юг, Таська: как там пошло! О нас опять старый анекдот рассказывают, как мальчишка письмо пишет: «Папа, напиши, где воюешь, если на 1-м Украинском, то сколько ты немцев убил, а если на 2-м Прибалтийском, то кто будет наша новая мама?»

20.01.45

Наконец-то в Курляндии наступила зима, правда, мягкая, но выпал снег, и ходим мы в валенках. Здесь стало тихо, как в тылу. Живем в глухом сосновом лесу, кругом бегают зайцы, лисы. Я пишу, конечно, не под впечатлением этих пейзажей, а под впечатлением газет. Вроде, Таська, виден конец. Сажать картошку я не успею, а собирать есть шансы.

Вот только в глупом положении мы очутились – писать-то неинтересно, а читать-то еще неинтереснее. Кончится война, и что мы расскажем? – разве анекдот, который про нас сочинили. Срам! Да, конец нас застанет на неинтересных рубежах, но мы смирились с этим, посрамите нас немного.

Привет всем, можете говорить, что ваш Рябов не дошел до тех рубежей, о которых мечтал, – Пруссии.

3.02.45

В конце января была настоящая зима, все завалило снегом, холодно было, как в Горьком, а мы мотаемся ночами вдоль фронта. Сколько сменили мест, где только не спали. А сейчас второй день идет дождь, земля оголилась, похоже, что здесь наступает весна. При такой погоде одни неприятности: блиндажи текут, кругом грязь.

Получил открытку от Ниночки Орловой с красивым видом какого-то особняка, точнее, виллы, в которой она якобы живет. Все в цветах и увито виноградом. У нас здесь есть не хуже места, только нам в них жить не положено.

9.02.45

Ура! Прощай, Прибалтика с недобитыми фрицами! Мы «доколотились» полностью, солдат не осталось. Едут только штабы полков.

13.02.45

Маленький городок Лида, стоим целый день, светит яркое солнышко, чувствуется весна. Ходили по городу: везде прошла война. Разбитый вокзал, сгоревшие дома, на путях искореженные паровозы, а на полях, по дорогам стоят мертвые сгоревшие танки; и сколько же их стоит на земле Латвии, Литвы и бывшей Польши.

Я не писал о Литве. Посмотрели Вильнюс (это за войну четвертая столица), город как город, а вот сама Литва – как российская деревня, только с хуторами – хаты в три окошка, крыши из соломы. В Западной Белоруссии пошли большие деревни, и полилась родная самогонка.

14.02.45

Барановичи! Все разбито, стоит остов когда-то красивого вокзала. Город разрушен. Четвертый год одно и то же на протяжении десятков тысяч километров. Перед глазами прошли Вильнюс, где в прошлом году был окружен немецкий гарнизон, Лида – где 25 июня 1941 года погибли наши земляки – пропала горьковская дивизия, Молодечно – в прошлом году в боях за Белоруссию сюда прорвались наши танки в глубокий тыл к немцам.

15.02.45

Город Лунинец, и Белоруссия позади. Проехали знаменитые Пинские болота, они напомнили мне Приаральские Кара-Кумы: ни жилья, ни животных, только птицы летают. Поезд идет сотни километров, а кругом все зеленый ковер, что сливается с горизонтом, лишь где-то виднеются карликовые березки. А сколько красивых мостов лежит в воде бесчисленных здешних речек.

Проехали Сарны, и началась Украина с ее белыми мазанками и пирамидальными тополями. Родные уютные леса, кажется, остались позади, и начались бесконечные поля. Снега уже нет, мы едем к солнцу. В Литве шли дожди, в Белоруссии шел снег, а сейчас и его нет.

Вот это путешествие!

VI. Осталось остаться жить

6.02.45

Я уже далеко-далеко! Отсюда в отпуск не доедешь. Скоро Львов! Смотрю на настоящую Украину: большие села, белые домики, бесконечные поля.

Был в Ровно, это большой город с широкими улицами, но, как и везде, все разбито.

А все-таки Латвия пока ни с чем не сравнима: ни строениями в хуторах, ни городской архитектурой, ни укладом жизни. Она похожа на ту страну, в которой мы пока еще не жили.

17.02.45

Все медленнее и медленнее движемся на Запад!

Львов: разбитый вокзал, большой, довольно своеобразный и в свое время, вероятно, красивый.

Скоро Перемышль, это уже не Россия, это в прошлом Галиция. Видишь, Таська, подъезжаю к местам того, довоенного, сна, значит, скоро конец.

А далеко я уехал – степи Украины закончились, началась каменистая почва. Близко Карпаты – мечта Миколки 41-го года.

Много я уже посмотрел, осталось только остаться жить.

19.02.45

Перемышль! Осмотрели последний наш город, недалеко река Сан, граница, и пойдет Польша. Не доезжая до города, стояли на перегоне и ходили смотреть старые форты Перемышля, построенные еще в ту войну. Все в цементе, а поверх – бурьян, который растет уже 30 лет, в трещинах стен – деревья. Будем вспоминать когда-нибудь, читая старые книги, что видели знаменитые форты Перемышля.

28.02.45

Тасенька, путь закончен! Что только не промелькнуло перед глазами. Идя по улицам Кракова (старинная столица Польши), я вспоминал вас, в тех заплатанных валенках и потрепанных шубах.

Здесь идут красивые полячки в красивых шляпках, в туфельках, идут, смеются, щебечут по-своему, они не знают, как вам достается война. И тут же мимо прошла замызганная полуторка ГАЗ, она сделана вами, она прошла, возможно, от Москвы до Балтийского моря, а сейчас месит грязь где-то на юге Германии. Ваши танки прошли по всем дорогам Европы, так неужели ты не веришь, что они не завоюют того, что нам захочется?

1.03.45

Представьте: город, черная ночь и никакой власти.

Живем так, что даже окна не маскируем: город-то их, но, правда, логики в этом мало. Сейчас сижу в мягком кресле и слушаю музыку, на столе работает прекрасный приемник, кругом горят люстры, настольные лампы, в комнатах шикарная мягкая мебель. В городе, а называется он Прешов, работает электростанция, и трудятся на ней немцы. Уходя, враг ничего не взрывал, все осталось в порядке.

Мне не хочется повторяться: я уже Леночке описывал себя в качестве оккупанта. Днем идешь по улице, и тебя каждый приветствует, каждый кланяется – и это те люди, которые хотели завоевать мир. Жаль, что не могу хорошо говорить по-немецки, но, может, это и к лучшему, потому что, говори я по-ихнему, они меня, возможно, полюбили бы, а так они ко мне относятся иначе.

Интересно, что после жизни под землей в течение трех с половиной лет, из болот и лесов, мы стали полновластными хозяевами роскоши.

Но именно сейчас, под эти красивые звуки танго, что льются из приемника, еще сильнее захотелось домой. В болотах это чувство глушилось оторванностью от всего земного, а сейчас передо мной на стене висит портрет красивой девушки, правда, чужой, но все-таки девушки, и все-таки красивой. Как хочется домой! Я видел все, и больше мне ничего не нужно. Летом будем заканчивать: нас готовят к встрече с союзниками, мечтаем встретиться на Эльбе. Дивизия сформирована, как когда-то давно в Алма-Ате в 41-м году.

Таська, ждать осталось недолго, чтобы насладиться жизнью.

А писем в этом году я еще не получал!

5.03.45

Прочел статью Эренбурга «Из Германии». Он осмотрел Восточную Пруссию, которую мы мечтали штурмовать год тому назад. Как у нас с ним все одинаково: я в Верхней Силезии наблюдаю то же самое и могу написать то же, что и он. Здесь можно увидеть людей со всего мира, по дороге мы встречали и орловских, и курских, и своих калининских «земляков». Где-то под Премышлем встретили целый эшелон украинок, состав долго стоял, концерт совместный устроили. В Катовицах (Польша) – эшелон с французами, они едут домой через Одессу, сколько смеха, сколько веселья; француженки накрашенные и красивые, вероятно, от безграничной радости. В Кракове встречаемся с англичанами и американцами, это военнопленные: опять разговоры, говорим, конечно, не по-английски, а просто так. Один из Тобрука (Африка) объясняет, что с Роммелем воевал в 41-м году, другой тычет в грудь: «Крит, Крит!» Угощают табаком, смеются, а когда их эшелон пошел, такое было прощанье, что всем все ясно без языка. Иностранцы едут на Одессу и через Средиземное море домой.

Ну, вернемся к Германии – вчера был в деревне, если можно так выразиться, здесь нет деревянных домов, как в Литве, и нет крыш под черепицей, как в Польше, – кругом большие каменные дома под железом. Угощали обедом в немецкой семье, с их порядками, конечно: тарелки, ножи, вилки – все, как положено в городе. Здесь деревня и город не различаются по культуре внутреннего обихода: те же белоснежные перины, то же огромное количество посуды, немного разве меньше буфетов и красивых шифоньеров.

Эренбург пишет: «Не от бедности они пошли воевать, а от жадности». Все сходится с его описанием Восточной Пруссии: в кухнях полотенца с надписями, у постелей коврики с надписями, и в ванной коврик с надписью; такое он видел у Балтийского моря, а я вижу на юге Германии.

Единственное, что здесь некрасиво – это женщины: они со вкусом одеты и обуты, в шляпках, но фигуры, не дай бог, – даже в Латвии женщины лучше. Недаром немцы увозили наших девушек. Вы можете конкурировать только с польками, но если вас так же красиво нарядить, вы будете вне конкуренции.

Скажите девушкам: фронтовики, кто останется в живых, здесь не женятся, а Украину прошли, и Славка Моторин, кажется, там женился.

14.03.45

Германия начинает плакать!

Правда, трудно их заставить плакать: слишком много у них всего. За 15 дней в одном поселке мы не смогли съесть всех гусей и индюшек, не говоря уж о курах. Вас от снабжения фронта освободили, кажется, окончательно, теперь проживем как-нибудь на подножном корме. Прогулку по Германии проделали порядочную, и все мечты солдата о разрушении Германии рушатся. Вспоминается 41-й год, переводчик Джамбула, комиссар стрелкового полка легендарной Панфиловской 7-й гвардейской дивизии, при встрече с нами (обе дивизии алма-атинские) произнес зажигательную речь и закончил тем, что пообещал немцам, что они узнают запах гари их земли. И с этими мыслями мы прошли тысячи километров, но увы – Германия не горит; да, это факт: сгореть может только один дом. Разве солдаты мечтали об этом? Все остается целым; нужны большие усилия для разрушения, и «пустыни» Калининской области неповторимы.

Я видел деревянные Великие Луки, так их сровняли с землей, я видел Митаву, выстроенную из камня, так там не укроешься от дождя. А здесь, даже у переднего края, мы живем в дому, правда, в стене дыра от снаряда – заткнули подушкой, стекла побиты – закрыли тряпками, и полный порядок.

В земле уже не живем и, вероятно, уже жить не будем, но ведь здесь и природы нет, в полном смысле этого слова, куда ни глянет глаз – кругом столбы с проводами, кругом прямолинейные стрелы дорог. Что для вас дороги? Людям, живущим в городе, на одном месте, они не нужны. А для нас в течение четырех лет самым главным были дороги. Здесь они прямые, как стрелы, без перекрестков: одна по земле, другая над ней по мосту.

Первый бой на территории Германии. Нас перебросили на маленький плацдарм на западный берег Одера. Мы имели территорию 15 километров по берегу и 4 километра от него вглубь. Вся эта площадь простреливалась немецкой артиллерией. И знаете, все-таки прежних ощущений нет, немцы уже дрожат. После двухчасовой артподготовки началось наступление. Наша дивизия шла во втором эшелоне, то есть бой вела впереди идущая 101-я дивизия. За первые два дня продвинулись на 12 километров, это немного – 101-я дивизия слабела. В ночь на третьи сутки нас ввели в бой, рано утром полк «1024» погрузился на танки, и за один день он прошел 34 километра, взяв город Нейштадт, где соединился с 3-й танковой армией, наступавшей с севера. Этим завершилось окружение большой группировки южнее Оппельна.

Мы целый день шли по пятам за своими танками, в 12 ночи прошли станцию Рассельвиц – стоят железнодорожные составы, целые паровозы, как обычно, все в порядке. В 2 часа ночи на станцию выскочили немецкие танки и заняли ее – дорога назад захлопнулась. Мы услышали сзади непонятную стрельбу, но продолжали идти вперед. Только рано утром выяснилось, что впереди немцы, сзади немцы, тылы наши отрезаны, боеприпасов почти никаких.

Так продолжалось трое суток: мы окружили немцев, немцы окружили нас – как слоеный пирог. Начали собирать немецкое оружие и боеприпасы; выхода нет – учились стрелять из фаустпатронов, настроение с каждым днем падало. Командир дивизии для охраны поселка вызвал противотанковый дивизион, на околице стояли пушки, стрелявшие каждую ночь по немцам, которые в темноте выходили из окружения и, как бабочки на свет, лезли на наш поселок. Ночью слышали, как рявкали пушки и строчили по поселку немецкие автоматчики. Рано утром на четвертые сутки в поселок вошли наши «самоходки», я увидел их в окно, вышел: говорят, что станцию взяли и дорога полностью свободна. Затем приехали наши и стали выяснять, кто попал ночью под немецкие танки. Троих радистов потеряли.

25.03.45

Мы у подножья гор: перед нами Судеты, а за ними Чехословакия. Стоит прекрасная погода, земля просохла.

Война закончилась для нас после того, как 22 марта нам салютовала Москва.

Людей мы растеряли и, кажется, останемся сторожить эти красивые горы, на которые залезли немцы.

Немецкие дороги, которые стояли веками, все-таки не выдержали тяжести советских танков – не только асфальт, даже булыжник не терпит. Занятно глядеть, как тяжелые танки ИС заходят в поселок и прямо по железным решеткам заборов вползают в садики, подминая под себя цветы, кустарники и деревья толщиной в 10–15 сантиметров. Танкисты выходят и под распускающимися черешнями располагаются на отдых. Кажется, летом будет конец, слабоват стал немец, легко разрывается цепочка его обороны. Кульминационные точки боев остались далеко позади в болотах у Старой Руссы и в лесах подо Ржевом.

31.03.45

Тасенька, вы хотели, чтобы я довоевал в Курляндии. А что я тогда мог бы рассказать, провоевав четыре года? Орлова вернется, скажет, что всю Европу проехала, а я теперь могу сказать, что там воевал, а не ездил. Мы, конечно, все исключительно рады, что наконец покинули те проклятые богом места. А между прочим, многим бойцам родные писали, что молят бога, чтобы нас оставили в Латвии. Бог не послушал молитв и подарил нам маленькую радость.

Мама пишет, что у вас очень холодно, я же первую зиму не мерз. По радио слышал, что в Горьком проходят Всесоюзные соревнования по конькам, а здесь в это время снега уже не было. Вероятно, и сейчас еще Волга стоит, а здесь – яркие солнечные дни, кругом зеленые поля. Только что катался на велосипеде: кругом поют птицы, дует теплый ветерок. Потом походил по двору и покормил голубей, которые налетают огромными стаями. Вчера ездил в полк: сколько здесь гибнет ценностей – мы разрушаем уют и роскошь, созданные веками несколькими поколениями людей.

В нашем распоряжении здесь есть все, и ничто не имеет цены. По дорогам валяются велосипеды, мотоциклы, автомашины. Велосипеды как бы общие – едешь на одном, оставляешь около дома, выходишь, берешь другой, который понравится. Если в полк попадешь пешком, то берешь велосипед и обратно уже едешь.

Девушки себе такие чемоданы добра наложили, что на всю жизнь хватит. Нам теперь второй оклад марками платят, только не нужны они, разве после войны в Берлине или в Дрездене в ресторан сходим. Однажды в Кракове в магазине я набрал кучу открыток, даю свои деньги, а с меня злотые требуют – но пистолет же не покажешь?!

Пишет Миколка, что приступы тяжелой гнетущей тоски все чаще находят на него и терзают душу. Ни работа, ни спорт, ни женщины, ни вино не могут их подавить.

В подарок вам припас хороший приемничек, он сейчас в чемодане лежит.

4.04.45

Тасенька, я всегда к праздникам присылал поздравления, но сейчас не имею представления, сколько времени идут письма. Получил от вас только февральские.

Начинаем опять готовиться к войне, правда, людей уже всех порастеряли, но мы на хорошем счету и думаем, что снова будет пополнение. Горы сторожить неплохо, но не то время: пора заканчивать войну. Можешь сказать бабке, пусть за меня помолится, ибо недавно нам выдали противогазы и приказали с ними не расставаться, а это означает одно…

Посылаю открытки: если получите, то буду и дальше посылать их вам для развлечения.

10.04.45

Нас оставили сторожить горы. Время потянулось и стало длинное-длинное.

Светит солнышко, распустились цветы в садиках, около дома течет речка. Недалеко начинаются большие леса, покрывающие предгорья Судет, мы находимся на самой кромке этих лесов. Война ушла от нас, только изредка пролетают истребители. Снова катался на велосипеде: поля, лес, птицы поют, на душе покой. А Миколка опять пишет, что даже вино не глушит его тоску.

Чем дальше, тем больше я уверен, что вторую половину жизни вы проведете лучше (а возможно, и мы), чем провели молодость, а она была неплохая, если этого вы не забыли.

Тася, остался пустяк; я Миколке раньше этого не писал, а сейчас написал и ему. Орлова особо интересуется Лелей, ты это ему, Тасенька, передай, пусть ей напишет.

Миколка все о какой-то Викторине распространяется, которую я никогда не знал и не видел.

Тася, ты написала адрес Игоря Пузырева, так я твою бумажку потерял. У меня все адреса в голове, а этот не запомнил.

Да, послал вам семян «фрицевских» ради шутки, разводите германские овощи.

18.04.45

Живем, как боги, но очень домой захотелось! Все разговоры о том, как возвращаться будем. Уже подсчитали, что на поездах нас не отправят – эшелонов не хватит. До родной земли, вероятно, пешком пойдем.

Поселок, где живем, – маленький, уютный, цветут сады, а в газетах пишут, что по родной Оке только что пошли пароходы.

Немцев выгнали из Германии в Чехословакию – пусть там защищают свой «фатерлянд».

Недавно ездил в полк пить старинные, до шестидесяти лет, выдержанные вина – их наши радисты в монастыре в тайнике нашли, целый погребок, более 1000 бутылок, – прекрасные напитки.

В общем, так воевать можно, только нас очень мало: все поехали на последний штурм Германии. А мы кочуем вдоль фронта, только переезжаем не как в Латвии – налегке, а как цыгане: с собой кур, поросят возим. Когда вопрос решился, что мы остаемся в обороне, Степанец (нач. базы) сказал Иванову (радиомастер): «Иванов, пойдем кур запасем себе на период обороны». Взяли мешок и пошли по курятникам (жителей в поселке нет), которые имеются при каждом доме. В первую очередь они стащили всех кур у ординарца комбата, а утром ему сочувствовали и сожалели, как же он теперь будет командира яйцами кормить. Утром они привели меня в наш курятник, а там штук 60 кур и 5 петухов. Повозочный Король кур наших кормит, яйца собирает, к обеду жарит, а когда надо, то приезжает, ловит их, кладет в мешки и в фургон немецкий с тормозами.

Мы уже 1500 лошадей отправили на родину и много хлеба. Теперь, кажется, вы кормите армию только в нашей «родной» Курляндии. Как хорошо, что мы оттуда уехали; правда, люди там остались целы, а нас хватило здесь только на 15 дней, но мы еще мечтаем встретиться с союзниками и поменяться хотя бы часами.

2.05.45

Война постепенно заканчивается!

Наши к немцам в окопы ходят, уговаривают к нам идти, побеседуют друг с другом и расходятся. Вчера иду по улице, вижу два фургона – это фрицы к нам приехали насовсем, рады, смеются, я тоже им улыбаюсь. Сегодня они ходят по улице, беседуют с нашими солдатами – настоящий праздник.

Уже несколько дней нет стрельбы, тишина и покой. Только слева слышна далекая канонада, это наступают войска 2-го Украинского фронта, и над головами проходят десятки пикирующих бомбардировщиков, но нас это уже не касается.

14.05.45

Все! Конец 2-й части!

С 9 по 12 мая мы наступали, преследуя не капитулировавшие части фельдмаршала Шернера, но догнать их мы не смогли. 9 мая мы вошли в Чехословакию. О, если бы вы могли видеть, как Чехословакия встретила победителей. Это были цветы, цветы и улыбки. Мы проходили городами, поселками, и тысячные толпы рукоплескали нам, засыпали нас цветами. Маленькие дети беспрерывно несли их и дарили каждому солдату.

Мы вспоминали Латвию и те взгляды, которые дарили нам латыши. Здесь совсем не то, совершенно ничего похожего, по-моему, за всю войну только здесь, далеко от Родины, так замечательно проходят дни. Мы за три дня прошагали около 150 километров, и я точно не знаю, где находимся: по-моему, в каких-то Силезских горах.

Небольшой немецкий поселок, отцветают яблони, груши, земля побелела от цвета, шумят горные речки с холодной как лед водой, а кругом возвышаются зеленые горы. Пытаюсь разговаривать по-немецки: настоящее время освоил, а прошедшее и будущее еще нет. Девушка одна, дочь нашей хозяйки, Эдит, меня обучает: сидим на крылечке и беседуем, а к вечеру голова пухнет от разговоров.

Вчера было воскресенье, и я уже с другой знакомой девушкой (зовут ее Анлиз) поехал кататься на велосипедах. Едем, смеемся, я вопросы задаю, она отвечает, а дорога вниз идет (кругом горы), так с ветерком километров шесть и пролетели. Она говорит: «Наиз», и когда обратно поехали, я и осрамился: она, девушка, маленькая, тоненькая, жмет на педали, колеса крутятся и пестренькое платьице все дальше и дальше от меня, я жму на педали – колеса не крутятся. Жара, ноги отваливаются. Слез с велосипеда, да и вез его почти всю дорогу: чтоб на велосипед еще в этих горах сесть – никогда! Вот на машинах здесь еще ездить можно: пищит, трещит, а все-таки в гору влезает.

Недавно был в немецком городе, не тронутом войной и русскими солдатами. Хорошо, сколько зелени, сколько цветов, и на публику поглядеть приятно – какие костюмы. Даже в поселке, очень маленьком, где мы живем, ежедневно метут улицы и каждый вечер их поливают.

Я приеду домой, и все будет не так; но здесь все чужое, и в душу заползает тоска. Пора домой! Однако войну мы кончали последними и, вероятно, последними поедем домой. Те, кто остался в Курляндии, наверное, уже уехали на родину.

19.07.45

Таська, во имя Родины я объезжаю Европу.

Чехословакия завалена абрикосами. Столица Словакии – Братислава заплевана косточками. Абрикосы продают на рынках, в магазинах, на улицах. А мне хочется на Волгу, пусть без абрикосов и без персиков.

Я осмотрел столицу Моравии – Брно, где купался в одном из красивейших бассейнов Чехословакии. Потом загорал на солнышке на берегу голубого Дуная, где лежал и смотрел на красивую Вену и на взорванные мосты, и понял, что лучше, чем на Оке, пляжей, кажется, в Европе нет.

Я любовался красивыми памятниками и дворцами. Вена цела, но если присмотреться, то многие здания стоят без стекол и в трещинах, как после землетрясения. Знаменитый собор Святого Стефана, былое украшение Вены, стоит с выбитыми стеклами, весь покрыт пылью окрестных разбитых кварталов, и когда смотришь на него, то в душе все замирает от прелести, былой прелести. Знаменитая Опера зияет пустыми впадинами окон, внутри все выгорело.

А какие висели мосты над Дунаем: четыре лежат в воде, один цел, он похож на Крымский мост в Москве, правда, в несколько раз больше. Но хороша только Вена, а об Австрии рассказывать больно-то нечего. Это не «маленькая красивая Латвия» (так ее называли латыши), похожая на Германию.

Относительно людей – не поймешь, самые разнотипные: и тонкие немки, и здоровенные чешки, и австрийки всех мастей и пород. А вот русскую женщину во всей Европе узнаешь сразу по ее бюсту. Как много еще наших девушек мыкается здесь по городам и поселкам.

Сейчас живу в курортном городке Баден: красиво, все красиво, но я все бы отдал, чтоб прекратить осмотр Европы. С каким бы удовольствием я уехал бы в грязные, захудалые родные города. Не дай бог во имя Родины осматривать еще Болгарию.

5.08.45

На протяжении четырех лет Миколка в каждом письме задавал вопрос: «Когда же конец?» И вот теперь мы произносим ту же фразу: «Когда же конец?»

Глупо писать, что на войне было лучше, но ведь то была война. Четыре года живя в лесу, я был свободен. А вот в условиях города жить в казарме, не имея местных знакомых, – ужасно.

Сегодня воскресенье, выходной, но куда пойдешь? В город? Что там делать, не зная языка?

Я часто бываю в Вене, изъездил ее и на машинах, и на метро, и на трамваях, но это все по делам, а гулять туда ехать уже не хочется, там усугубляется чувство подавленности. Сейчас лето, город полон народа, все красиво одеты, а ты даже поговорить ни с кем не можешь: смотришь, как дурак, и все. А смотреть ох как надоело.

Я всегда вам писал о людях и об их жизни. Из Австрии я еще, кажется, об этом ничего не писал. Недавно на Южном вокзале Вены стою на площадке вагона (возвращался в Баден) и разглядываю публику: вдоль поезда идет замечательно одетая девушка, по фигурке вижу, что русская (я не шучу, таких в Германии и Австрии нет). Точно, подходит и говорит: «Разрешите». Я сказал ей, что заранее понял, что она русская, и объяснил, почему. Часа полтора не было паровоза, полтора часа мы с ней ходили по перрону и болтали. Она, конечно, военная, они все здесь разоделись в трофеи, вид подходящий стал. Но я хочу сказать другое: вот она, грамотная, даже очень, рассказала мне, почему здесь жарко, почему в Чехословакии холоднее, какие горы кругом, какие хребты, где проходят и много чего другого.