Текст книги "Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса"

Вот как маркиз расшифровывает это новейшее кардинальное понятие: «…“Агарта”, что значит “недоступный для насилия”, “недостижимый для анархии”. Где же она, Агарта? В каком точном месте находится она? Среди каких народов и каким путем надо идти, чтобы проникнуть в нее? На этот вопрос, который, конечно, поставят себе дипломаты и военные, мне не надлежит отвечать яснее, чем я это сделаю, пока еще не народился синархический союз или по крайней мере не оказался хотя бы намеченным.

Но, так как я знаю, что при взаимных притязаниях, распространяющихся на всю Азию, некоторые государства, сами того не подозревая, касаются этой священной территории, что в момент возможного столкновения их войск будут принуждены или перейти через эту территорию, или пройти вдоль нее, – то из человеколюбия в отношении этих европейских народов и самой Агарты я буду продолжать начатое мною обнародование»[113]113
  Д’Альвейдр Сент-Ив, Генон Р. Оракулы Великой Тайны: Между Шамбалой и Агар-той. – М., 2005. – С. 42–43.


[Закрыть].

«Синархия» – неологизм, изобретенный маркизом, антоним анархии. По описанию маркиза, смысл существования Агарты заключается именно в поддержании мирового порядка, этой самой «Синархии» – в противовес естественным и разрушительным законам ничем не сдерживаемой свободы, то есть анархии.

Сент-Ив д’Альвейдр утверждал, что источниками его знаний об Агарте были мудрецы Риши Бхагвандас-Раджи-Шрина и якобы афганский принц Хаджи Шарипфа, тайно посетившие Францию.

Уже в наше время, ухватившись за эти таинственные имена, великий исследователь всего загадочного Умберто Эко попытался установить их личности – но тщетно. Хотя, впрочем, одно открытие он сделал: «Сент-Ив сообщает, что удостоился визита некоего таинственного афганца Хаджи Шарипфа (sic), который никак не мог быть афганцем, поскольку имя у него, очевидно, албанское (на единственной сохранившейся фотографии он одет в опереточный балканский костюм), и тот поведал ему секрет Агарты – тайну Ненаходимого»[114]114
  Эко У. История иллюзий. – М., 2017. – С. 376–377.


[Закрыть].

Очередную ниточку к знати Российской империи протягивает история женитьбы маркиза Сент-Ива. Его супругой была рожденная в Одессе графиня Мария Викторовна Келлер (в девичестве Ризнич). К моменту знакомства аристократка и миллионерша была старше супруга на пятнадцать лет: ей уже минуло пятьдесят. Мария Викторовна была дружна с итальянской императрицей Евгенией и датской королевой Луизой. Но самое важное – она являлась частью окружения императора России Александра II. Чувство француза к ней оказалось столь сильным, что в тот же год в Лондоне Сент-Ив меняет свое прежнее холостяцкое существование на брачные узы. С этого времени начинается и русская часть истории автора «Миссии Индии». Сент-Ив становится наставником ее сына масона А. Ф. Келлера, который был командиром Чеченского конного полка… Сент-Ив вместе со своей возлюбленной супругой совершает путешествие по странам Европы, и в Италии жена покупает ему поместье и аристократический титул маркиза д’Альвейдра.

После смерти жены, которую с этого момента маркиз называет «Ангел света», он начинает употреблять препараты, содержащие опиум, и часто находится в состоянии наркотических видений, которые считал духовными посланиями из иного мира. Его покойная супруга стала являться ему, открывать тайну создания «археометра» (прибора для предсказания будущего), посвящать маркиза в суть великих загадок. Описания этих видений и дополнили лакуны в его описании Агарты.

Нельзя удержаться от того, чтобы процитировать маркиза: «Моим читателям достаточно знать, что в определенных районах Гималаев, среди двадцати двух храмов, воплощающих двадцать две Гермесовых тайны и двадцать две буквы неких тайных алфавитов, Агарта образует собой таинственный Нуль, который невозможно найти… Огромная шахматная доска, распростертая под землей, достигает почти всех материков»[115]115
  D’Alveydre S.-Y. Missiondel’ Indeen Europe. – Paris, 1886. – P. 54, 65.


[Закрыть].

Затем образ Агарты, уже в 1920-е годы, эксплуатирует польский автор Фердинанд Оссендовский в книге «Люди, боги и звери». Ее жанр несколько специфичен – это творческое совмещение реальных мемуаров с некоторыми невозможными в этом жанре элементами. Из этой книги мы узнаем, как во время Гражданской войны писатель оказывается в Монголии во дворце живого бога Богдо-гэгэна (духовного правителя этой страны). Там он видит в шкатулке медную тарелку с мистическим знаком Царя мира, правителя Агарты. В другой раз знак Агарты возникает в монгольской степи у селения Цаган-Лук, когда небольшой караван, остановившись, возносит молитву Царю мира, который в эти минуты находится в самом центре своей загадочной империи во дворце-катакомбе и вопрошает о судьбах земных народов.

Оссендовский впервые публикует свою книгу в 1922 году, сразу на английском языке. Книга стала бестселлером и была переведена на различные языки.

В представлении Оссендовского, Агарта – уже трансконтинентальное царство мировой справедливости, простирающееся глубоко под землей, буквально под всеми материками, и населенное миллионами людей. И ее знаки, и проявления писатель вставляет в историю своего реального похода вместе с армией барона Унгерна.

Оссендовский пускается и в описания фантастической архитектуры этой страны: «В Агарте в хрустальных дворцах живут невидимые властители над всеми набожными людьми: владыка мира, или Брахатма, говорящий с Богом, как я сейчас говорю с вами, и его два помощника – Махыма, знающий цель событий, и Махмига, постигающий их причины. Святые пандиты изучают мир и все его силы»[116]116
  Оссендовский Ф. Люди, боги и звери. – М., 2005. – С. 275.


[Закрыть].

Писатель вносит свою лепту и в образ подземного конспирологического государства, конкретизируя описание правителя и его «бункера». «Владыка мира молится некоторое время. Затем он подходит к гробу и протягивает свою руку: огни становятся ярче, огненные полосы на стенах подземелья то исчезают, то снова появляются, образуя мистические знаки алфавита Ватанан. Гроб излучает прозрачное, еле видимое сияние. Это сияние мыслей предшественника владыки мира. Вскоре сеть световых лучей окутывает последнего; огненными буквами запечатлеваются на стенах желания и приказания Бога»[117]117
  Там же. – С. 277.


[Закрыть].

Изобретения Оссендовского и Жаколио заимствует и Рерих. Для того чтобы в этом убедиться, приведу начало главы «Пророчество Царя мира в 1890 году» Оссендовского: «При моем посещении монастыря Нарабанчи в начале 1921 года хутухта[118]118
  Буддийский святой.


[Закрыть] рассказал мне интересное поверье. Когда 30 лет назад владыка мира появился в их монастыре перед благословенными Богом ламами, он предсказал на предстоящую половину столетия…»[119]119
  Оссендовский Ф. Люди, боги и звери. – М., 2005. – С. 281.


[Закрыть] Там же Оссендовский утверждает: «В Эрдени-Дзу был однажды пандит, пришедший из Агарты…»[120]120
  Там же. – С. 276.


[Закрыть]

А вот что пишет в «Сердце Азии», опубликованном в 1929 году, уже Николай Рерих: «Там же в Урге из нескольких источников мы слышали о посещении великим Махатмою двух старейших монгольских монастырей. Один Эрдени-Дзо на Орхоне, и другой Нарабанчи. О посещении Махатмою монастыря Нарабанчи мы уже имели сведения в литературе[121]121
  Имеется в виду книга Оссендовского «Люди, боги и звери».


[Закрыть], но было приятно узнавать совершенно те же подробности и от лам далекой Монголии»[122]122
  Рерих Н. Сердце Азии. – Southbury, Conn, 1929. – С. 116–117.


[Закрыть]. Прием состоит в том, что Рерих, заимствуя чужие фантазии, упоминает историю из чужой книги, но подкрепляет ее как будто бы своим собственным личным свидетельством.

А «владыка мира» Оссендовского самобытно переименовывается Рерихом в «великого Махатму».

Эти мистификации и автомистификации мелькают затем и в книге Рериха «Пути благословения», связанной с путешествием в Сикким. Там Николай Константинович опять решается поддержать легенду об Агарте: «Среднеазиатское предание говорит о таинственном священном подземном народе Агарти. Приближаясь ко входам в Его благое Царство, все живые существа умолкают и благоговейно прерывают путь»[123]123
  Рерих Н. К. Пути благословения. – New York – Paris – Riga – Harbin, 1924. – Р. 102.


[Закрыть].

«Среднеазиатское предание» имеет французское происхождение, да вдобавок с элементами польской популярной литературы. Экспортный вариант, уже с «русской экзотикой» Рерих озвучит в нью-йоркском интервью Бурлюку: «Наша легенда об утонувшем Китеже существует в Центральной Азии, где говорят о подземных жителях Агарти, так схожих с легендарной Чудью»[124]124
  Бурлюк Д. Рерих. – Нью-Йорк, 1930. – С. 27.


[Закрыть].

В «Утре магов» Повеля и Бержье есть такие слова: «Все это нам было нужно в конечном итоге, чтобы выйти на два слова – Шамбала и Агарти»[125]125
  Повель Л., Бержье Ж. Утро магов. – Киев, 1994. – С. 321.


[Закрыть]. Эти два слова станут тайным смыслом миссии Рериха.

Однако для того, чтобы она началась, прежняя успешная карьера государственного чиновника должна была быть разрушена до основания.

Глава 4. В дни отчаяния

1

«Только не считайте это грабежом, хотя нам тоже приходится забирать из курганов предметы» – эта фраза археолога Индианы Джонса из фильма «В поисках утраченного ковчега» звучит из его уст, когда он преподает студентам в аудитории вымышленного Тихоокеанского университета. Для киноперсонажа наличие профессорского статуса – важный элемент образа, облагораживающего «авантюрный» модус операнди. И, как мы видели, в биографии Рериха точно такой же институцией стало Императорское общество поощрения художеств.

Но после этого академического (педагогического и чиновнического) периода биографии Рериха начинается совсем другая стадия его жизни, какая-то сумбурная и странная. Стартует она в декабре 1916 года и проходит в Карелии и Финляндии. Обычно биографы художника пробегают этот период на «быстрой перемотке». В нем много темных мест, недосказанности, лабиринтов-переездов. В нормальной жизни эти провалы и завихрения вряд ли бы имели значение, но в те дни апокалиптического цунами, безголовых политических метаний и горьких разочарований подобные моменты вдруг оборачиваются совсем не мелочами, а важными вехами. Именно тогда принимаются решения, в будущем нашего героя сыгравшие фатальную роль.

Американский арт-критик Кристиан Бринтон обходит рериховские биографические рифы в этот период вот таким способом: «С его приездом в древнерусскую провинцию Карелию, где он провел два последующих лета на берегах Ладожского озера, начинается новый этап художественного развития Николая Константиновича Рериха. Глубоко затронутый трагическим разочарованием, он искал утешения в разновидности космического мистицизма, который находил выражение в пейзажных образах, где отчетливые следы антропоморфного вмешательства служат скорее усилению, чем ослаблению эстетического эффекта»[126]126
  Brinton C. The Nicolas Roerich exhibition. With Introduction and Catalogue of the Paintings. – N. Y., 1920–1921–1922. Без указания страниц.


[Закрыть].

Как утверждает сам художник в мемуарах, еще в 1915 году он заболел воспалением легких. И после почти года недомоганий по совету врачей решил покинуть город на Неве и переселиться с семьей в Сортавалу (тогда Сердоболь). «Шестнадцатого декабря 1916 года мы выехали в Финляндию. Карелия была хороша для нескончаемых бронхитов и пневмоний», – вспоминал Рерих[127]127
  МВ АМР, NKR-260. Л. 10.


[Закрыть]. В мемуарах за 1925 год он дополняет эту картину: «17 декабря исполняется десять лет нашему бездомию. Поздно ночью отходил поезд; вагон был не топлен; родственники считали наш отъезд сумасшествием. Святослав, верно, помнит, как мы обернулись всеми пледами от 25 град. мороза»[128]128
  Рерих Н. Алтай – Гималаи (Мысли на коне и в шатре). 1923–1926. (Оттиск вступления). Улан-Батор-Хото, 1927. – С. 12.


[Закрыть].

Николай Константинович подчеркивает, что решение об отъезде было для родственников неожиданным, тем более что декабрь был холодным. Рерих спешно покинул столицу в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года – военного, морозного, предреволюционного года. Причины же, которые он объявил большой семье, не выглядели убедительными. В ладожских шхерах, куда Рерих отправлялся, вряд ли можно было подлечить легкие: там было столь же холодно и влажно, как и в Петрограде.

«Решили, поехали – конечно, бабушки и тетушки считали такую морозную поездку сумасшествием. Было 25° по Реомюру[129]129
  Минус 31 градус по Цельсию.


[Закрыть]. Вагон оказался нетопленным – испортились трубы. Все доехали отлично. “Сейрахуоне”, гостиница в Сортовале оказалась пустой»[130]130
  МВ АМР, NKR-270. Л. 216.


[Закрыть], – вспоминает Рерих в «Листах дневника».

Возникает резонный вопрос: ради чего человек с больными легкими в пик развития болезни спонтанно бросает все, хватает семью в охапку и проводит несколько часов в ночном неотапливаемом вагоне?

Сам Рерих предлагал поверить в то, что его унес сильный ветер странствий.

В тетради его сподвижницы Зинаиды Лихтман-Фосдик, записки которой являются богатейшим подспорьем нашего исследования, есть недатированная запись, сделанная со слов художника: «Не забыть памятное число 17 декабря 1916 года, как начало кругосветного путешествия и выезда из Р.[оссии]»[131]131
  МВ АМР, KKS-134. Л. 28.


[Закрыть].

На самом деле забыть это число у Рериха вряд ли получилось бы. Его до сих пор помнят очень и очень многие, несмотря на прошедший век с лишним: ночь с 16 на 17 декабря – это ночь убийства Распутина.

Был ли Рерих в курсе плана заговорщиков? Или он узнал только о последствиях? Сложно сказать. Известно только, что несколько его знакомых имели прямое отношение к преступлению, повлекшему за собой кары некоторых участников.

Во-первых, Рерих был знаком с Феликсом Юсуповым, одним из организаторов покушения. Он был знаком и с тестем Юсупова – великим князем Александром Михайловичем, главой розенкрейцеровской ложи «Мезори», который тоже был посвящен в события ночи убийства. Доктор Рябинин, врач Елены Ивановны и большой друг Рериха, о котором шла речь ранее, также был причастен к заговору. Его биограф Топчиев пишет: «Имя К. Н. Рябинина становится известно в высших аристократических кругах России. К этому времени относится знакомство К. Н. Рябинина с семьей графа Сумарокова-Эльстона и молодого Феликса Юсупова. Эти страницы жизни К. Н. Рябинина требуют детального исследования. Вместе с тем все, что окружает его образ, на протяжении жизни имеет оттенок не только врачебной тайны. К. Н. Рябинин волей судьбы всегда оказывался на острие исторических событий своего времени»[132]132
  Literature and History: Representation and Narrative // Kono Wakana ed. Research project reports. – № 289. Chiba University, 2015. – P. 66.


[Закрыть].

У Рябининых даже существовало семейное предание, будто бы доктор, владевший гипнозом, проводил для Феликса Юсупова перед покушением особые сеансы, так как юный князь утверждал, что очень боится взгляда Распутина.

Что-то витало в воздухе и ощущалось очень сильно: художник Александр Бенуа, хороший знакомый Рериха, 13 декабря[133]133
  Правда, в своем дневнике Бенуа почему-то записывает это под датой 24 ноября.


[Закрыть], за три дня до убийства, посетил подвал, где оно готовилось, и сказал своему приятелю архитектору Белобородову: «Ну и нафантазировали же вы здесь, батенька, – это какой-то Рокамболь! Вот увидите, что-нибудь да произойдет здесь»[134]134
  Русская мысль (Париж), 1956. – 21 августа. – № 941.


[Закрыть].

Современный исследователь В. В. Вихров попытался уточнить ситуацию с отъездом Рериха и его семьи из Петрограда. И вот какие любопытные нюансы он обнаружил: «В 1916 году остался только один поезд. Единственным “согласованным” поездом до г. Сердоболь был поезд, отправляющийся из Петрограда в 1:05 ночи. Можно было выехать в Выборг и в 12 ночи, но это был курьерский поезд, который шел до Выборга всего три часа, и пересадку нужно было ждать ночью более пяти часов. Вероятнее всего, Рерихи выбрали поезд, отправляющийся в 1:05, – ждать пересадки нужно было всего два часа. Таким образом, Рерихи выехали из Петрограда в Выборг 17 декабря (по старому стилю) в 1:05 ночи. Категория поезда, на котором Рерихи выехали в Выборг, была невысокой – это был товарно-пассажирский поезд. Неудивительно, что отопление в вагоне не работало»[135]135
  Петербургский рериховский сборник. Вып. XI. – СПб., 2018. – С. 350–351.


[Закрыть].

Если расчеты Вихрова верны, вагон «оказался нетопленым», потому что его и не собирались топить: это был товарняк, предназначенный для пассажиров низкого социального класса, а вовсе не потому, что «испортились трубы». Их там даже и не было.

И вот представьте: важный чиновник, больной пневмонией, не гонясь за первым классом купе, не останавливается перед тем, чтобы загрузиться в «теплушку», которая точно будет холодной, берет всю семью в охапку и садится в поезд именно в тот момент… Именно в тот момент, когда по материалам уголовного дела «около 1 часа ночи на 17 декабря 1916 года в г. Петрограде к дому № 64 по Гороховой улице, в коем проживал Григорий Распутин, подъехал на автомобиле, управляемом неизвестным шофером, молодой человек, прошедший в квартиру Распутина с черного хода»[136]136
  ГАРФ. Ф. 124. Оп. 57. Д. 751. Л. 1 (об.).


[Закрыть].

Будем считать это чистым совпадением…

Но была ли эта таинственная ночь действительно началом кругосветного путешествия, стартом отъезда Рериха из России? Все-таки отъезд в Сердоболь не был Рубиконом. Это лишь начало небольшой поездки «на новогодние праздники», которая благополучно завершается уже 4 января. Зачем же было предпринято это метание в темноте и холоде? В первую неделю нового года мы застаем Рериха уже вернувшимся в Петроград и участвующим в заседании хозяйственной комиссии Императорского общества поощрения художеств[137]137
  ЦГИА СПб. Ф. 448. Оп. 1. Д. 1737. Л. 2.


[Закрыть]. Да и не мог он уехать из Петрограда надолго – готовилась его персональная выставка. И было много неясностей с местом ее проведения, сроки то удалялись, то приближались. Бросать это дело без присмотра было нельзя, ведь это было очень почетное событие. Его американский биограф и современница Нина Селиванова сообщала: «В 1916 году была также предложена мемориальная выставка всех работ художника, включающая несколько тысяч полотен. Для этого был образован большой комитет, председателем которого был граф П. У. Сюзор, президент общества архитекторов, и в котором участвовали Леонид Андреев, Максим Горький, Александр Бенуа, С. П. Яремич, А. В. Щусев, В. А. Щуко, И. А. Фомин, С. К. Маковский, Сергей Эрнст, С. А. Кусевицкий, А. В. Руманов, барон Икскул фон Гильдебрандт и многие другие видные деятели художественного и литературного мира. Но этой выставке не суждено было состояться. Никаких достаточно больших помещений найти не удалось, и поэтому было решено отложить ее…»[138]138
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 73.


[Закрыть] Однако дружественное общество «Мир искусства» пришло на помощь и предложило отвести под сорок картин Рериха отдельный зал на своей выставке. Так что конец февраля стал для художника временем неизбежного пребывания в Петрограде и приятных хлопот. Семнадцатого февраля он уже занимается развеской, о чем пишет своему биографу Иванову: «Сегодня вешал картины. Писать легче, а вешать трудно. Приходите!»[139]139
  Север, 1981. – № 4. – С. 108.


[Закрыть]

Уже через два дня, 19 февраля, в Художественном бюро Н. Е. Добычиной на Марсовом поле состоялся и вернисаж выставки художников «Мира искусства», где отдельная комната была отведена Рериху. «Несмотря на столь смутные времена, выставка имела для Рериха огромный успех как в художественном, так и в финансовом отношении, так как проданные там картины составили 90 000 рублей»[140]140
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 73.


[Закрыть], – сообщает в 1923 году Селиванова, без сомнения, со слов своего главного героя.

Но не забываем, что это уже февраль 1917 года! Ах, как зря «мирискусники» выбрали для экспозиции Марсово поле… Неожиданно их холодные эскапистские полотна оказались в самом центре горячего восстания.

«Выставка открылась 19 февраля и продолжалась под ружейным огнем с Марсова поля, через переживание всех ужасов и тревог кулачной революции, когда царь был свергнут»[141]141
  Там же.


[Закрыть], – продолжает свой рассказ Селиванова.

Но в центре боев оказалась не только выставка, но и само жилище художника. «Квартира Рериха находилась в доме Общества поощрения художеств в России и находилась рядом с Государственным советом, Министерством сельского хозяйства, гостиницей “Астория” и германским посольством, то есть в районе, где стрельба была наиболее ожесточенной. Школа была заполнена солдатами, которые поселились там, ели и спали, но вели себя очень прилично, не было никаких эксцессов, никаких пожаров и грабежей. Даже первое собрание учеников, которое, по мнению многих учителей, должно было быть враждебным личному составу и на которое Рерих пошел, несмотря на предупреждения, закончилось громкими овациями»[142]142
  Там же. – Р. 74.


[Закрыть], – пишет Селиванова. Очевидно, забыть Рериху такой наглядный урок истории было невозможно.

Мемуары его сына Юрия добавляют еще более важных подробностей. О 27 февраля 1917 года, он пишет в воспоминаниях, относящихся к 1920–1921 годам: «Я поставил перед собой задачу описать самую первую ночь Февральской революции 1917 года в Петрограде, эту ужасную ночь, когда великая столица, покрытая темнотой холодной зимней ночи, была внезапно разбужена грохотом залпов и лязгом оружия на улицах. Броневики правили городом! <…> Наш дом был расположен совсем недалеко от военного министерства и Мариинского дворца. В этом районе столицы произошел большой ночной бой. Около двенадцати ночи меня разбудила ожесточенная стрельба броневиков на улице. Я поспешил к окну. В дрожащем свете уличного фонаря вдоль по улице бежали человеческие фигуры, стреляя время от времени в невидимого врага. Слышалась стрельба со стороны Мариинского дворца… Литовский замок был подожжен… Той ночью никто не ложился. Все устало ждали следующего утра. Бои продолжались в течение всей ночи»[143]143
  Вестник Ариварты, 2008.


[Закрыть]. Сыновьям Рериха в 1917 году было 13 и 15 лет.

Тут следует отметить, что впоследствии Рерих решит стереть из своей биографии все упоминания о своем пребывании в столице во время Февральской революции, вероятно, чтобы выставить себя «политически нейтральным». Поэтому Юрию позже придется изворачиваться и следовать «официальной» (вернее, баснословной) биографии отца. В 1956 году для советского консульства в Дели, претендуя на получение паспорта и гражданства, Юрий потом эти же события опишет так: «1917–18–19 гг. провел в Финляндии (г. Сердоболь, Выборг) и Швеции»[144]144
  Архив внешней политики РФ (Москва). Ф. 50-г. Оп. 9. Пап. 860. Порт. 17. Л. 118. Машинопись.


[Закрыть], полностью вычеркнув февральский Петроград 1917 года из биографии.

Подобное повторится не единожды: Юрий всегда будет сверять с отцом «общий курс», редактируя прошлое, где возможно – его подчищая, вымарывая куски, оправдывая то, что сложно было бы оправдать.

Аналогичным образом будет поступать второй сын Рериха, Святослав Николаевич. Например, в документальном фильме «Рерих» (1982) в интервью он говорит: «Николай Константинович заболел воспалением легких. Доктора посоветовали ему, так как это затянулось, переменить климат. И некоторые из них нашли, что климат Карелии, именно северного побережья Ладожского озера, будет подходящим. Поэтому, мы, значит, поехали в Карелию, в Сортовалу, в Сердоболь, и там Н. К., значит, и все мы, пробыли довольно долгий срок»[145]145
  Документальный фильм «Рерих», 1982. Т/о «Экран», Гостелерадио СССР. Тайм-коды: 34:34–35:15.


[Закрыть].

Несмотря на остающиеся неясности, одно несомненно (видимо, это и старались скрыть): начало марта 1917 года – время максимальной лояльности Рериха новой власти Временного правительства. Это выразилось в участии Рериха в различных культурных событиях, которые подтверждают это предположение.

Попробуем реконструировать «ежедневник» его дел той горячей поры. Так, 4 марта Рерих был председателем встречи художественной интеллигенции, проходившей в квартире Максима Горького, которая завершилась созданием Совета по делам искусства.

Шестого марта Рерих совместно с Горьким, Бенуа и Добужинским подписывает заявление в Совет рабочих и солдатских депутатов: «Комиссия по делам искусства, занятая разработкою вопросов, связанных с развитием искусства в свободной России, единогласно постановила предложить свои силы в распоряжение Совета рабочих и солдатских депутатов для разработки вопросов об охране памятников старины, проектировании новых памятников, составлении проекта положения об органе, ведающем делами изящных искусств, устройстве народных празднеств, театров, разработке проекта гимна свободы и т. п.»[146]146
  Муратова К. Д. М. Горький в борьбе за развитие советской литературы. – М. – Л., Изд-во АН СССР, 1958. – С. 24.


[Закрыть].

Десятого марта Рерих возглавляет заседание Педагогического совета школы Общества поощрения художеств, а 11 марта он вновь на заседании комитета Общества поощрения художеств, где докладывает «по просьбе Е. Н. Волкова о сложении им обязанностей вице-председателя Общества»[147]147
  ЦГИА СПб. Ф. 448. Оп. 1. Д. 1736. Л. 22.


[Закрыть]. Кроме того, члены Комитета заслушали «заявление Н. К. Рериха об охране дома»[148]148
  ЦГИА СПб. Ф. 448. Оп. 1. Д. 1736. Л. 22 (об.).


[Закрыть]. В тот момент обсуждаемое здание Общества занимали Рисовальная школа, Художественно-промышленный музей Общества и квартиры преподавателей, в том числе и Рериха.

Рассматривая «вопросы, касающиеся положения Общества в связи с совершившимися событиями», комитет постановил: «просить Н. К. Рериха и В. А. Щавинского войти в переговоры с членом Государственной думы С. Шидловским о порядке регистрации Общества»[149]149
  ЦГИА СПб. Ф. 448. Оп. 1. Д. 1736. Л. 23.


[Закрыть].

В апреле наш герой вроде попритих, а вот май опять полон хлопот. Хранящаяся в Музее Востока квитанция от 10 мая 1917 года сообщает нам о том, что Общество поощрения художеств принимает на постоянную выставку от Н. К. Рериха десять работ известных европейских мастеров прошлого, перечисленных как Тенирс, Лейден, де Велде, Альшлот, Мейерс, Рисдаль, Ян Брейгель, Албани[150]150
  МВ АМР, DD-003. Л. 003.


[Закрыть].

И только 19 мая Рерих действительно уже надолго выезжает из Петрограда. Как свидетельствует нам бесценная Селиванова, «чтобы провести лето близ города Сердоболь в имении Рейландера, с которым были заключены договоренности еще до революции, в декабре 1916 года»[151]151
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 74.


[Закрыть].

Неужели вот он наконец настал, тот самый момент, когда Рерих отрясает прах и самодержавной, и демократической Руси и начинает свою духовную кругосветку?

2

Иван Михайлович Степанов, секретарь Общества поощрения художеств в мемуарной записке «Общество поощрения художеств» (1934–1935) сообщает: «Н. К. Рерих в мае 1917 года заболел и по совету врачей выехал в Финляндию (Сердоболь)»[152]152
  АГЭ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 663. Л. 1.


[Закрыть].

Май, впрочем, понятие растяжимое: сам Рерих о начале своего «кругосветного путешествия» на выступлении в Лондоне в 1919 году говорит так: «Схематично я намечу нашу пеструю жизнь в Финляндии. Там мы прожили с лета 1917 года»[153]153
  Архив Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета (далее АГИ). B. V. Herya. Box. № 3. Folder 10. P. 1.


[Закрыть].

Не менее растяжимым оказывается понятие «мы». Например, Елену Рерих мы застаем в Петрограде аж 16 октября 1917 года. «По счастливому стечению обстоятельств»[154]154
  МВ АМР, PNKR-201. Л. 1.


[Закрыть], о чем в письме к Рериху сообщает его арт-дилер Арбенин, который передает с женой Рериху выручку за продажи картин.

Возможно, этот визит супруги в столицу был связан еще с одним важным денежным моментом. Рерих хотел побыстрее продать часть своей западноевропейской коллекции и пытался через своего коллегу, художника и историка искусства Степана Яремича (1869–1939), провести экспертизу картин и установить их авторство.

В письме от 7 декабря Яремич сообщал о своем посещении квартиры Рериха, видимо, в компании с посланницей мужа: «Картины, о которых говорила Елена Ивановна, смотрел, они не представляют ника[ко]го интереса: одна из них работы Verdier («élève de Charles Le Brun»[155]155
  Франсуа Вердье (ок. 1651–1730) – ученик Шарля Лебрена.


[Закрыть], как гласит подпись на обороте), а другая копия с Сассоферрато[156]156
  Джованни Баттиста Сальви, Сассоферрато (1609–1685) – итальянский живописец эпохи барокко.


[Закрыть]. Да, забыл сказать: картины и худож. предметы уходят главным образом в Финляндию. Передай, пожалуйста, мой привет Елене Ивановне»[157]157
  Н. К. Рерих. 1917–1919. Материалы к биографии. – СПб, 2008. С. 129


[Закрыть].

Это было время, когда многие вывозили из разваливающейся страны художественные ценности и антиквариат с целью их перепродажи. Собственно, и Николай Константинович имел аналогичные планы.

Почему для Рериха окажется столь важным замутить воду относительно точной даты своего отъезда из Петрограда? Потому что после ему придется иметь очень много дел с московскими коммунистами (адресатами писем махатм). И он хотел убедить высокопоставленных большевиков, что его прошлое нейтрально, что никакой политической позиции он не имел и врагом советской власти не являлся.

Самый тонкий момент в этих отношениях – это именно начало диалога Рериха с большевиками. Начало контактов имеет прямое отношение к школе Общества поощрения художеств, где он был одним из руководителей. Но непосредственный диалог с коммунистами начинается сразу же после Октябрьской революции. Самое важное, что это происходит уже в карельском убежище. (Последовательница Рериха Зинаида Лихтман-Фосдик записывает: «К Н. К. подъезжали большевики в первый раз в Лифляндии…»[158]158
  Фосдик З. Мои учителя. – М. 1998. – С. 80.


[Закрыть] Здесь она, скорее всего, ослышалась. Рерих не бывал в Лифляндии в этот период, а вот в Финляндии пожил достаточно.)

Этот первый диалог (со слов Селивановой, важность ранних, нецензурированных данных которой мы уже оценили вполне) выглядел так: «Осенью 1917 года несколько человек пришли в Сердоболь просить Рериха вернуться в Петербург. Его друзья говорили, что он нужен школе, что он может участвовать в правительстве, так как они с Бенуа были кандидатами на пост министра изящных искусств, что его картины были в большой моде, и делали ему много других предложений. Более того, комитет Общества поощрения художеств в России просил художника детально разработать проект свободной Академии художеств, который он надеялся даже осуществить через школу, директором которой он был»[159]159
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 74.


[Закрыть].

Судя по сохранившемуся автографу письма Рериха от 14 октября 1917 года, в тот момент он действительно явно не думает об окончательном отъезде: «Начал проект нашей Свободной академии. Всегда готов написать и сообщить все полезное нашему общему делу»[160]160
  РГАЛИ. Ф. 873. И. М. Степанов. Оп. 1. Д. 4. Л. 10.


[Закрыть].

Из переписки 1917 года видно, что, несмотря на болезнь (и даже завещание, датированное 1 мая того же года), Рерих до последнего держался за свою должность директора школы Общества поощрения художеств и свой пост покидать не хотел. От Селивановой мы узнаем об опасном решении вернуться в Петроград в канун 1918 года: «Однако на Рождество 1917 года он снова вернулся в Петербург вместе с госпожой Рерих»[161]161
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 75.


[Закрыть]. Это сообщение кажется уж совсем невероятным, ведь это уже и не февраль, а декабрь. Уже началось время, самое рискованное для переездов, поезда начинали брать штурмом, пассажиров грабить… Однако вот перед нами письмо от Рериха к Бенуа, и его дата просто вопиюща – 30 декабря 1917 года (по новому стилю 11 января 1918 года): «Итак, я приехал! Хотя и не совсем еще поправился, но надо настроить дела школы»[162]162
  ОР ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Д. 1468. Л. 23.


[Закрыть].

Посулы Рериху от большевиков, видимо, были весьма заманчивы, иначе бы он не решился на такой рискованный шаг. И всезнающая Селиванова подтверждает эти подозрения: «Ученики школы и некоторые художественные кружки делали Рериху определенные предложения от Луначарского, говоря, что если бы он только увидел его лично – Луначарский дал бы художнику неограниченный кредит на финансирование всех его прекрасных начинаний»[163]163
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 75.


[Закрыть].

Анатолий Васильевич Луначарский – одни из ближайших сподвижников Ленина, большевик-эстет, образованный интеллектуал. Он похож на человека, который бы заинтересовался данным аспектом деятельности Рериха. Но важно подчеркнуть: Луначарский мог бы сделать такое серьезное предложение лишь после 25 октября (7 ноября) 1917 года, когда решением Второго Всероссийского съезда Советов был назначен на должность наркома просвещения.

Кроме сообщения Селивановой, которая написала свою книгу со слов художника, у нас нет никаких свидетельств о подобном обращении к Рериху от Луначарского. Возможно, бумажные документы с таким предложением и существовали. С другой стороны, в момент революционной неразберихи многое делалось на словах, без протокола и на коленке.

Так какую же должность могли сулить Рериху посланцы большевиков? Скорее всего, речь шла о посте первоначально называвшемся правительствующий комиссар по делам искусств и заведующий отделом изобразительного искусства Наркомпроса. «Он не принял предложенную ему большевиками высокую должность, поэтому судьба его ценной коллекции старинной живописи, оставшейся в Петрограде, остается неизвестной»[164]164
  Жаринцова Н. Николай К. Рерих. – Лондон, 1920.


[Закрыть], – пишет об этом поворотном моменте в жизни Рериха достаточно по горячим следам, в 1920 году, его английский биограф Надежда Жаринцова[165]165
  Надежда Николаевна Жаринцова (1870–1930) – переводчица Джерома К. Джерома, Р. Киплинга и др. Жила в Лондоне, писала статьи для русской эмигрантской прессы.


[Закрыть].

Если верить свидетельству Жаринцовой, то все имущество семьи Рерихов стало заложником, с помощью которого могли пытаться обеспечить лояльность Рериха к советской власти.