Текст книги "Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса"

Обсуждаемая же должность в декабре 1917 года отошла к художнику Давиду Штеренбергу, близкому к Луначарскому, его знакомому по парижской эмиграции. Это решение выглядит логичным с точки зрения передовой идеологии новорожденной советской власти: Штеренберг представлял авангард! А Рерих все-таки относился к старомодному уже символизму, мистицизму и прочим духам и туманам Серебряного века.

Но, как мы увидим далее, заманивание Рериха карьерой вовсе не прекратилось. Большевики еще вернутся к этому соблазну: даже в момент максимального конфликта с художником посулы оставались в силе.

3

Итак, мы уже почти добрались до начала 1918 года. И в очередной раз задаемся вопросом: неужели хотя бы сейчас настал наконец тот самый момент, когда Рерих отправится в свои скитания?

Похоже, что да!

Чем же было вызвано окончательное решение Рериха об отъезде? Действительно ли отказом от предложения наркома, а может, эмоциональной реакцией на назначение соперника? Ответа на этот вопрос мы не узнаем. Но дата нового отъезда Рериха из Петрограда показывает, что он прекрасно понимал, как складывается политическая ситуация.

«Художник и его жена уехали накануне Учредительного собрания, сев на один из последних поездов и воспользовавшись обратным пропуском, который всегда требовался для поездок в Финляндию и бумаг из Генерального штаба, которые еще действовали»,[166]166
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 75.


[Закрыть] – подытоживает Селиванова.

Учредительное собрание было открыто всего один день 5 (18) января 1918 года. Следовательно, «накануне» – 4 января.

«Хотя они чувствовали, что не вернутся еще очень долго, все осталось почти как было: квартира со всей ценной мебелью и еще более ценными картинами на стенах, и даже деньги и текущие счета в банках»[167]167
  Там же.


[Закрыть], – Селиванова опять фиксирует неотступные мысли Рериха об оставленном доме и имуществе. Эти мысли останутся для Рериха болезненными и актуальными на всю жизнь. Ведь уезжал не легкий на подъем юноша, а состоявшийся и успешный человек сорока трех лет.

Художник никогда не забывал о своей петербургской квартире. Ее тема появляется в его переписке как тень желанного, навязчивого призрака растаявшего прошлого. Николай Константинович очень надеялся вернуться в свой профессорский дом.

Тревожное же время требовало денег, с которыми можно было бы перебраться в Европу. Поэтому совет о продаже антиквариата через Финляндию (независимую с 6 декабря 1917 года), данный Яремичем еще в декабре, художник воспринял серьезно. Грабарь утверждал, что многие коллекционеры вывозили свою обстановку прямо вагонами. Рерих тоже принялся перевозить часть полотен в Сердоболь. Но эта затея провалилась при самых драматических обстоятельствах.

«По какой-то странной причине Рерихи не смогли взять с собой даже то немногое, что хотели. Смотрители [Общества поощрения художеств], которые очень любили художника и очень верили в его власть над школой, боялись, что с его отъездом все пойдет прахом, и под разными предлогами отказывались отвозить упакованные ящики на станцию. В результате было отправлено всего лишь несколько ящиков, причем в такое неподходящее время, что они были захвачены Финским красным восстанием и разграблены»[168]168
  Там же.


[Закрыть], – поясняет Селиванова провал эвакуации коллекции.

Революционное восстание в Финляндии вспыхнуло 27 января 1918 года. Это значит, что пропажа ящиков относится к самому концу января, когда сам Рерих уже был в Финляндии в поисках спокойствия. Письмо художника из Сердоболя от 28 января 1918 года подтверждает, что и там он оказался посреди опасностей: «И мы в сфере боев, выстрелов, патрулей и ожидания нападений. Отрезаны три недели. Присутствуем при героической борьбе финнов за свободу. Их пытаются раздавить солдатами и всякими грабежами и насилиями, но они мужественно организуются и бьются. Городок наполнился пушками, пулеметами. Остановлены и распущены школы – помещения заняты военными силами. Пророчат какие-то большие действия в нашем районе в скором времени. Каждый день неожиданности. То угрожает поджог города, то появляются с неожиданной стороны вражеские патрули. Бои идут ежедневно…»[169]169
  ОР ГРМ. Ф. 71. Д. 57. Л. 16.


[Закрыть]

«Сердоболь наводнили беженцы из Петербурга, среди которых были и друзья Рерихов»[170]170
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 81.


[Закрыть]. Обстоятельства забросили сюда и Иосифа Гессена, члена партии кадетов, ставшего впоследствии известным благодаря изданию многотомного «Архива русской революции» и редакторству в берлинской эмигрантской газете «Руль».

Гессен оставил мрачное описание того, что происходило тогда в этом небольшом финском городке: «В конце концов мы очутились в Сердоболе, крошечном городке у Ладожского озера, высадившись на вокзале в числе нескольких десятков свезенных из разных финских курортов мужчин, женщин и детей и огромной массы разного багажа, – вспоминал Гессен, уже много лет живя в эмиграции. – Встречены мы были совсем негостеприимно: нам говорили, что оставаться здесь нельзя, что ни продовольствия, ни помещений свободных нет, предлагали немедленно ехать на лошадях в Петрозаводск и угрожали выслать принудительно. В старых записях моих весьма подробно изложены наши мытарства, но, когда впоследствии я познакомился с невероятными ужасами эвакуации Крыма и Кавказа, стало ясно, что мы были баловнями судьбы. Мне, в частности, она очень мило улыбнулась сразу, на вокзале. В Сердоболе уже несколько месяцев проживал известный художник Рерих»[171]171
  Архив русской революции. – Берлин, 1937. Т. XXII. – С. 388–389.


[Закрыть]. Для Гессена знакомое лицо было приметой спасения, якорем в хаосе Гражданской войны. Каждый день жизни Рериха в то время был наполнен ожиданиями катастроф. После разграбления ящиков с коллекцией его отношение к красногвардейцам резко испортилось. Вдобавок каждый новый день, проведенный в Сердоболе, добавлял жуткие детали, взвинчивая психику. Реальное положение художника и его семьи в тот момент описывается у Селивановой: «Рерих и его семья провели зиму 1917–1918 годов в Сердоболе. Этот город, как и два других – Николас-Штадт и Васса, – находились в руках “белых”, хотя “красные” подошли очень близко, так близко, что слухи о приближении “Варфоломеевской ночи” наполнили воздух»[172]172
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 81.


[Закрыть].

Ситуация в какой-то момент, видимо, выглядела так: город уже покинули белофинны, а вот красные финны – еще не вошли. Положение «меж двух огней» и было причиной неопределенности судьбы жителей и приезжих. Сам Рерих рассказывает об ожиданиях в этот период так: «Правда, и в Сердоболе все мы должны были быть вырезаны. Затевалась Варфоломеевская ночь. Затевали ее наши солдаты в январе 1917 года [явная описка, 1918-го]. Но благодаря вмешательству валаамских монахов все было раскрыто и сто тридцать восемь семей обреченных не пострадали»[173]173
  Архив Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета. B. V. Herya. Box. № 3. Folder 10.


[Закрыть].

Период грабежей и ожиданий массовых убийств оканчивается: опять приходят белофинны. Теперь в Сердоболе уже их террор, направленный против сторонников большевиков. В эти дни Рерих испытывает очевидную благодарность солдатам барона Маннергейма. Он даже сообщает в письмах о героических белофиннах. Наверное, именно в эти дни «русский Индиана» и делает политический выбор – который потом постарается вымарать из биографии, прикрыв его, словно фиговыми листочками, сообщениями о «начале кругосветного путешествия». Несмотря на желание обрисовать в мемуарах свою позицию как политически нейтральную, его негативное отношение к революции и к большевикам в тот момент не оставалось тайной. В 1937 году Игорь Грабарь написал о Рерихе в своей автобиографии, опубликованной в СССР тиражом пять тысяч двести экземпляров: «В начале революции он бежал за границу…»[174]174
  Грабарь И. Э. Моя жизнь: Автомонография. – М. – Л., 1937. – С. 176.


[Закрыть]

4

Время, проведенное Рерихом в Карелии, – это не только бытие на грани смерти, это еще и художественное творчество, тот дневник, который пишется не словами, а кистью.

В этот период, памятуя о роли православной Валаамской обители в его судьбе и судьбе беженцев в Сердоболе, Рерих пишет «Святой остров». Он создает изображение религиозной твердыни, камня, на котором Спаситель основывает свою Церковь. Его работы того времени напоминают холодноватое скандинавское искусство, и, наверное, это закономерно из-за природных красок тех широт, тусклого солнца, суровых, проникнутых силой древних преданий земель.

«Летом художник отправился на Тутолу – остров единства, расположенный между Сердоболем и Валаамским монастырем. Там, закончив ряд картин, Рерих работал над очерком “Пламя”, в котором описание острова отчасти соответствует Тутоле»[175]175
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 81.


[Закрыть], – фиксирует хронику жизни мастера Селиванова.

Но период после сорвавшейся, но столь близкой «Варфоломеевской ночи» оказывается поворотным. Художнику внезапно становится ясно, что его жизнь зависит от злых намерений неизвестных ему людей, на которых он вряд ли сможет повлиять. У него бытийная растерянность.

Именно тогда возникает и его первое серьезное намерение не просто изменить жизнь, но и поменять пространство. А вслед за ним – и духовные ориентиры. Причина тому – физический страх, который всегда подогревает суеверия, веру силы удачи, упование на судьбу, на волю чуда. Это умонастроение уместно легло на весь тот мистический опыт, который накопился за время жизни Рериха в Петербурге.

В первую очередь, пригодились всесильные теософские учителя, сотворенные Блаватской. «Делаю земной поклон учителям. Они внесли в жизнь нашу новую опору. Без отрицаний, без ненавистных разрушений они внесли мирное строительство. Они открывали путь будущего. Они облегчали встречи на пути. Встречи со злыми, встречи с глупыми и с безумными…» – признается Рерих в очерке «Пламя» в сентябре 1918 года[176]176
  МВ АМР, NKR-011, Л. 20.


[Закрыть].

Двадцать седьмого сентября (9 октября) 1918 года ему исполняется сорок четыре года, возраст Христа давно пройден. Ощущение полного краха всей прошлой жизни… Такая острейшая боль требует почти наркотических средств. И подходящий «препарат», как догадывается Рерих, заключен в духовных практиках Востока. Впервые он задумывается об эмиграции не в Европу, а в Азию, о членстве в Индийском теософском обществе и жизни в эзотерическом сообществе в Адьяре под Мадрасом. Поездка именно туда была предметом мечтаний многих русских теософов и мистиков. Вот что вспоминает Гессен: «Эти темы глубоко волновали моего собеседника, а когда мы ближе познакомились, он все чаще стал заговаривать о таинственных силах, неосновательно отвергаемых цивилизацией, о многих достижениях древних культур, бесследно исчезнувших, о телепатии, случаи которой, как нарочно, обнаружились и в наших отношениях, и наконец признался в своей глубокой привязанности к теософии и заявил, что, если бы не дети, он с женой охотно переехал бы в Индию, в Теософскую общину»[177]177
  Архив русской революции. – Берлин, 1937. Т. XXII. – С. 391.


[Закрыть].

И оказывается, что первое серьезное желание уехать в Индию, первый импульс уйти на Восток – это не желание искателя истины найти Шамбалу или Агарту, а всего лишь горькая, эскапистская реакция психики на спасение от массовой резни. Паломничество в мир экзотики в тот период не было исканием приключений – а лишь мечтой о жизни в Адьяре в качестве оккультного затворника.

Селиванова сообщает: «В конце лета стало ясно, что пребывание в Сердоболе ни к чему не приведет, и Рерихи решили перебраться в Выборг. Кроме того, заканчивались и их деньги, привезенные из России и обмененные с большим убытком на финские марки»[178]178
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 81.


[Закрыть]. В этот момент Рерихи осознают то, что должны были понять раньше, – по отношению к русским без всякого политического разбора ведутся репрессии и этнические чистки. Передвижение по стране запрещено. Рериховское умиление героическими белофиннами сменяется тревогой, когда оказывается, что новые финские власти приступают к политике этнических чисток территорий от русского населения. Ксенофобия финнов стала государственной политикой, которая могла закончиться не просто выселением, но даже и резней или расстрелами.

В отчаянии 29 августа 1918 года Рерих пишет письмо своему знакомому, знаменитому финскому художнику Акселю Галлен-Каллела (1865–1931). Обращение не случайно: Галлен-Калелла не только живописец, он еще и адъютант финского диктатора, барона Маннергейма.

«Мой милый друг Аксель! – обращается Рерих к коллеге и недавнему соотечественнику на дипломатичном французском языке. – Надеюсь, что это письмо еще застанет тебя в Каяни. Нужно, чтобы ты срочно рекомендовал меня губернатору Выборга господину Хекселю. В противном случае очень возможно, что мне придется покинуть Финляндию. Меня информировали, что с 1 сентября снова начнется выселение русских, проживающих в Финляндии. На этот раз никто не сможет остаться. Потому что оставят только тех, у кого есть работа или жилье. Не имея ни того ни другого, я окажусь среди высланных. Вот, пожалуйста: известная личность, известное имя и общественное положение – и высылка из Финляндии только по причине национальности. Такого не случалось никогда ни в одной стране. Когда мне сообщили эту новость, я засмеялся. Но только что я получил письмо от человека, которому доверяю. Этот человек советует мне запастись рекомендательными письмами от исключительно известного и ценимого в Финляндии человека. Я сразу же подумал о тебе. Твое имя мне поможет. Мне очень неловко тебя вновь беспокоить, но что делать. Я утешаюсь тем, что, может быть, позже смогу тебе помочь. Как бы я хотел видеть тебя, поговорить с тобой, знать, о чем ты думаешь, о том хаосе, который нас окружает. Если бы нас не преследовали, мы бы остались здесь еще на три недели, а на зиму бы остались в Выборге (у нас уже там намечено жилье). С благодарностью и дружбой. Твой Н. Рерих. 29 августа, Тулолансаари, Сортавала»[179]179
  Рерих Н. К. Письмо А. Галлен-Каллела (29 августа 1918 года) // Архив Музея Гал-лен-Каллела / Автограф на франц. яз. Пер. А. В. Нестеровой.


[Закрыть].

Тон письма наводит на мысль об унижении перед влиятельным знакомым. Но дело было не только лично в Рерихе, но и в его семье. И от Галлен-Каллела приходит важное подтверждение и поручительство. Финский мастер не чурался своих русских друзей. Застрявший в Пенатах (Куоккале) Илья Репин также был его другом, писал его портрет. Связи бывших соотечественников оставались тесными: Репин даже написал коллективный портрет первых лиц этой страны – «Знаменитости Финляндии» (1927), где фигурировали и Галлен-Каллела, и Маннергейм. Работать над полотном пожилой живописец начал в опасном 1919 году…

Характерно, что в докладе «Русский вопрос в Швеции и Финляндии», прочитанном в Лондоне спустя три месяца, Рерих героическим финнам поклонов делать не станет. Его доклад гласит: «Сердоболь – это городок на севере Ладоги, который уже в 1325 году входил в состав Водской пятины Великого Новгорода. Об этом свидетельствуют русские деревянные церкви XVII–XVIII веков, раскинутые по всему краю. Я люблю старых новгородцев, живущих по всему Ладожскому побережью. Пусть они часто уже забыли русский язык, но их повадка, рост, их череп – все это напоминает их происхождение»[180]180
  Архив Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета. B. V. Herya. Box № 3. Folder 10. P. 1.


[Закрыть].

И надо отдать должное нашему арт-бизнесмену, что в этой предельно, а иной раз и беспредельно чудовищной обстановке надвигающегося террора Рерих не теряет самообладания и продолжает вести переговоры о продаже своих произведений и организации выставок в Стокгольме, Копенгагене и Гельсингфорсе (Хельсинки).

Так, 29 марта 1919 года, в день вернисажа работ Рериха в салоне Стриндберга в Гельсингфорсе, в местной газете «Русская жизнь» опубликована статья писателя Леонида Андреева «Держава Рериха», разглядевшего в творчестве мастера мир, с которым люди обычно связывают свою мечту. Русский писатель, так же как и Репин, остался на территории, которая отошла к белофиннам, просто проживая на своей даче в поселке Веймола[181]181
  Ныне Выборгский район Ленинградской области.


[Закрыть]. В финской прессе Андреев выступал с антибольшевистскими статьями.

Все получилось. Финский диктатор барон Маннергейм прислал Рериху свое личное приветствие, а его адъютант, живописец Галлен-Каллела, выступивший поручителем, обратился к приглашенным на вернисаж с приветствием от финского правительства.

5

Рерих уезжает из Скандинавии фанатичным врагом большевизма и сторонником белого адмирала Колчака. Двадцать второго июня 1919 года на заседании «Русско-Британского 1917 года Братства» Николай Константинович даже вставляет в свое выступление слова из обращения «Союза трудовой интеллигенции в Стокгольме»: «Из формулы: Колчак или Ленин – никто третий, мы сознательно, во имя строительства, сказали: Колчак»[182]182
  Архив Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета. B. V. Herya. Box № 3. Folder 10. P. 1.


[Закрыть]. Там же он сообщает: «Скандинавский Комитет, еще в декабре месяце, присоединившись к организациям адмирала Колчака и поставив перед собой ясно очерченную задачу поддержки боеспособного элемента в борьбе с большевиками, поступил определенно и ясно, и эта ясность возбудила к работе Комитета уважение и внимание, которым органы его пользовались даже и со стороны финляндских властей»[183]183
  Там же. – P. 6.


[Закрыть].

Но Рерих не хочет быть всего лишь печатным или художественным рупором Белого движения. Теперь он становится и его политиком. Так, 19 мая 1919 года он, как секретарь Особого комитета по делам русских в Финляндии, подписывает постановление этой организации «ассигновать из последних остатков 15 т[ысяч] ф[инских] м[арок] и перевести их для раздачи в распоряжение генерала Юденича, в руках которого сосредоточены все денежные выдачи Скандинавского о[бществ]ва в Финляндии. Копию отношения Особого комитета препроводить при переводе денег генералу Юденичу»[184]184
  Рерих Н. К. Письмо в Особый комитет по делам русских в Финляндии от 31 мая 1919 года // Бахметьевский архив Колумбийского университета, США. Coll.: Osobyi Komitet po delam russkikh v Finlandii. Box 1. Машинопись. Л. 1.


[Закрыть]. И это, между прочим, первые большие деньги, которые поступают в кассу Северо-Западной армии белых, наступающей на Петроград.

Но и в Великобритании, куда Рерих собирался выехать, иностранцев не особенно ждали. Для получения виз его друзьям и юристу-эмигранту А. В. Руманову пришлось дать письменное обещание британскому Министерству труда, что своим пребыванием в стране Рерих не причинит вреда профсоюзным деятелям.

«Конечно, я не обидел их, – говорит Рерих, – если не считать в обиду, что некоторые мои картины остались в Англии в двух музеях и некоторых частных коллекциях»[185]185
  Selivanova N. The World of Roerich. – N. Y., 1923. – Р. 84.


[Закрыть]. (Тут художник имеет в виду последующую продажу англичанам некоторых своих работ.)

Визы подтверждают, что Рерихи выехали через Норвегию, посетили Христианию (Осло), подышали самым бодрящим воздухом на Фиенце – самом высоком горном перевале между Христианией и Бергеном – и наконец сели на бот «Король Хаакон», на котором им предстоял бурный переход в Англию.

Когда корабль выходил из норвежского Бергена, Рерих мог бы заметить военные и транспортные суда британского флота, которые шли вдоль берегов в сторону Мурманска – там продолжалась интервенция.

Но вряд ли он думал о том, что оставлял за спиной. Лондон казался многообещающей столицей: здесь ждало и приглашение от Дягилева, и обещанная работа в Ковент-Гардене, и, наконец, план по организации собственных выставок, суливших продажи.

Но главного, что его ждало в этой столице, Рерих предвидеть не мог. Это был человек, который станет его тенью, верным оруженосцем и секретарем…

Его появление на линии жизни нашего героя было по-настоящему таинственным.

Глава 5. Секретарь с темным прошлым

1

Тайна Владимира Анатольевича Шибаева (1899, Рига – 1975, Кардифф) напрямую связана с миссией Рериха. Он – важная фигура в биографии «русского Индианы Джонса». Странный человек, не стремившийся привлекать к себе внимание, оказался хранителем многих секретов семьи мистиков. И был секретом сам по себе.

Алексей Есаулов, близко знавший его русский эмигрант, говорил мне, что Шибаев был горбуном. Это действительно заметно на фотографиях. В мемуарах сам Шибаев описывает причину недуга: «Мальчиком, около шести лет, когда родители были на концерте Самсона-Гиммельштерна[186]186
  Самсон-Гиммельштерн Гвидо Оскарович (1871–1941) – русский дирижер, композитор и пианист. С 1921 года в эмиграции.


[Закрыть] в Дубулти[187]187
  Пригород Юрмалы.


[Закрыть], я вылез поздно вечером на балкон и упал через перила на булыжник мостовой. Только потом заметили, что у меня началось искривление позвоночника»[188]188
  Воспоминания Шибаева воспроизводятся по книге: Рерих Н. К. Дерзайте. Письма (1921–1925). – Абакан, 2012. – С. 139.


[Закрыть].

«Яруя» (то есть «почитатель Бога») – под таким псевдонимом Шибаев возникает в переписке Рерихов. О своей первой встрече с художником в 1970-е годы Шибаев рассказывал так: «Впервые я познакомился с Николаем Константиновичем и его семьей в Лондоне в 1919 году. Тогда я еще не знал, что эта встреча изменит весь ход моей жизни! Н. К. зашел в издательство на Флийт-стрит (авторская орфография. – О. Ш.), где я работал, справиться, не знают ли они кого-нибудь, кто мог бы срочно перепечатать на русской машинке его новую книгу “Цветы Мории”. Я был рад это сделать, познакомившись при этом с глубоко своеобразными идеями этих стихов, а особенно с циклом “Мальчику” и “Ловцу, входящему в лес”. Я сразу был привлечен к Рериху как к писателю-мыслителю»[189]189
  Держава Рериха. – М., 1994. – С. 333.


[Закрыть].

Описанная сцена знакомства полна романтическим флером, порожденным поклонением рассказчика. При этом отсылка к стихотворению «Ловцу, входящему в лес», на которое опирается мемуарист для датировки, недостоверна: в сборнике «Цветы Сада Мории», который был впервые опубликован в эмигрантском издательстве «Слово» в Берлине, у стихотворения есть точная авторская дата и даже локация – «15 апреля 1921 года. Чикаго, США». И далее уточняется: «Н. К. уезжал в Чикаго на открытие выставки. В вагоне была дана поэма “Наставление ловцу, входящему в лес”»[190]190
  МВ АМР, EIR-001. Л. 14 (об.).


[Закрыть]. Так что Рерих с этим стихотворением в Лондон к Шибаеву прийти не мог. И вряд ли это случайная ошибка.

Устные воспоминания Шибаева мне пересказывал его бывший коллега по преподаванию в Университете Дели русский эмигрант Есаулов[191]191
  Есаулов А. В. (8 октября 1912–1998), внук камергера двора Николая II, сын последнего исполнявшего обязанности градоначальника Одессы (1916–1917) Владимира Евгеньевича Есаулова (1881–1956). Русский эмигрант, был близок к организации младороссов, был добровольцем в войсках Франко в Испании, затем служил в армии Муссолини, был пленен англичанами в Африке, затем был ими отпущен. Преподавал русский язык в Делийском университете. В начале 1990-х годов вернулся в Россию.


[Закрыть]. И они отличались от того, что Шибаев писал в мемуарах. Вот что пересказывал с его слов Есаулов: «Началась революция, он очутился в Риге, и там он познакомился с Рерихом»[192]192
  Магнитофонная запись автора.


[Закрыть]. Или, в другом месте нашей беседы, прослушав историю, связанную с перепечатыванием стихотворений, Есаулов заметил: «Он мне иначе сказал, что в Риге он познакомился с Рерихами и они его вывезли…»[193]193
  Магнитофонная запись автора.


[Закрыть] При этом в 1919 году Рерихов в Риге не было вообще.

Многочисленные разночтения в воспоминаниях Шибаева, связанные со знакомством с Рерихом, – отнюдь не аберрация памяти. Тут кроется нечто большее. Но ключом к подлинной биографии Шибаева является экстраординарный случай, произошедший в Дели восемь лет спустя после смерти Николая Рериха.

Это случилось в уже независимой Индии. Победа СССР во Второй мировой войне сделала русский язык чрезвычайно популярным у индийцев. Монография «Москва – Дели» сообщает: «В 1946 году Делийский университет ввел двухгодичный курс русского языка». Один из первых выпускников этих курсов профессор Ч. Н. Чакраварти вспоминал: «Объявление о приеме на курсы вызвало огромный отклик. Желающие поступить приходили в течение многих дней… Никто из индийцев тогда не знал русского языка, поэтому все преподаватели были только русские. Первым руководителем отделения русского языка стал В. А. Шибаев»[194]194
  Москва – Дели. – М.: Прогресс, 1979. – С. 268.


[Закрыть]. (Рерих скончался вскоре после этого нововведения, 13 декабря 1947 года.)

В середине 1950-х годов русскими языковыми курсами руководил все тот же Шибаев. Тогда под его руководством служил только один преподаватель, уже упомянутый выше мой конфидент Алексей Владимирович Есаулов. Других учителей русского в Делийском университете на тот момент не было.

И вот Есаулов, вернувшийся из эмиграции в восьмидесятидвухлетнем возрасте, в 1994 году рассказал мне на диктофон в Москве, в квартире недалеко от Речного вокзала, об одном странном событии. Оно произошло во время визита в Индию советской делегации во главе с Н. С. Хрущевым.

Тогда все ожидали приезда главы СССР в Делийский университет. Но оказалось, что накануне высокого визита, который, заметим, так и не состоялся, туда заехал… глава КГБ СССР Иван Серов!

Вот как, со слов Есаулова, это было описано в моей публикации в газете «Сегодня» от 29 октября 1994 года: «Спустя годы, во время визита Хрущева в Индию (как вспоминает А. В. Есаулов), Делийский университет, где Шибаев преподавал русский и немецкий языки, посетит скромный человек с открытым наивным взглядом с несколькими телохранителями – один из членов советской правительственной делегации, руководитель КГБ СССР Иван Александрович Серов.

Его встреча с Шибаевым будет длиться всего несколько секунд. Он войдет в кабинет горбуна, пожмет руку Владимиру Анатольевичу и тут же выйдет».

После той газетной публикации я еще дважды встречался с Есауловым, и он, опять-таки на диктофонную запись, рассказал о Серове еще подробней:

– Я увидел – он в коридоре шел. Ко мне попал. Моя комната была первая. Ко мне зашел, поговорил, я вызвал Шибаева, который был там старший. Немножко остался с Шибаевым…[195]195
  Магнитофонная запись автора.


[Закрыть]

Я переспросил Есаулова:

– Он был недолго в университете?

– Недолго. И, по-моему, он один был. Вы написали, что его сопровождали[196]196
  Имеется в виду моя публикация в газете «Сегодня» от 29 октября 1994 года.


[Закрыть]. Он совсем один.

– Один был?

– Один.

– Без сопровождения?[197]197
  Магнитофонная запись автора.


[Закрыть]

Вы поймете мое удивление, ведь ранг этого члена советской делегации был предельно высоким. Вот почему в другой магнитофонной записи я заново вернулся к этой странной детали.

Вот что пояснил Есаулов:

– Факультет был большой, огромное здание. Вот он прошел. Ко мне вошел. Я его отвел к Шибаеву. Потом он ко мне вернулся. И у меня как раз был кофе и сэндвичи. Я его угостил кофе и сэндвичем. Это было нетрудно – спросить, где находится факультет русского языка. Он прямо пошел к нам. В простом сером костюме был.

– К вам с ним никто больше не зашел?

– Никто. Один[198]198
  Магнитофонная запись автора.


[Закрыть].

В своих повторных пересказах этой сцены Есаулов оставался непреклонным – глава КГБ бродил по университету в одиночестве.

Я помню, как меня тогда впечатлило то, что Серов оставил свою охрану при входе в университет. Если при этом он отлично знал, куда идти, то получалось, что к такой встрече он готовился. Все указывало на желание главы КГБ оставить в тайне свой визит к Владимиру Шибаеву – такому маленькому и незаметному человечку и такому важному лицу рериховской летописи… Никто и не узнал бы о встрече, если бы не случайный свидетель.

Эпизод, конечно, можно было бы поставить и под сомнение, сославшись на память старого человека: Есаулову в момент интервью было уже восемьдесят два года… Но во всем имеющем отношение к Рериху случаются вещи действительно фантастические. Подтверждение этой встречи и даже некоторые ее подробности пришли с самой неожиданной стороны, и это было совпадение на грани мистики.

2

Две тысячи двенадцатый год. Во время ремонта на бывшей даче того самого индийского гостя, Ивана Серова – бывшего главы КГБ, умершего еще в 1990 году, рабочие обнаруживают в стене старого гаража тайник. А в нем два чемодана с дневниковыми и мемуарными записями.

Именно эти тайные мемуары в виде увесистой книги в 2017 году выходят в издательстве «Просвещение» под названием «Записки из чемодана».

Сразу после публикации эта книга вызвала много споров. Был ли корректен подход к публикации? Все ли в порядке с аутентичностью? Высказывалось и откровенное недоверие к публикатору документов журналисту Александру Хинштейну…

А зря.

Это оказались не просто истории становления советских спецслужб и доверенного лица Хрущева. Тут, как в нормальном дневнике, есть порой вполне внешне нейтральные эпизоды, которые должны быть понятны лишь лицам осведомленным, участникам событий и при этом свидетельствуют о его причастности ко многим тайнам.

Другая важная деталь: Иван Серов пострадал из-за близости к полковнику ГРУ Олегу Пеньковскому, завербованному британской разведкой. Серова лишили наград. Созданием этого текста, пусть и тайным, он, вероятно, хотел реабилитироваться и напомнить о том, что по-прежнему много чего знает.

Вот что пишет Серов об интересующем нас визите советской делегации в главный вуз Индии: «Утром после завтрака поехали[199]199
  Множественное число глагола подтверждает, что все-таки до университета он ехал с охраной.


[Закрыть] в Делийский университет, расположенный за городом. Классы и аудитории – все не по-нашему. В ряде случаев высятся четыре каменные стены без крыши, в середине такого колодца стол для преподавателя, вокруг которого скамейки и столики для студентов.

Видели[200]200
  Здесь он должен был написать уже в единственном числе, так как речь идет только о нем, без охраны. Но Серов, по моему мнению, предпочел множественное, видимо не решаясь пояснить, что был один, так как это уже придавало бы встрече совершенно детективный оттенок.


[Закрыть] там преподавателя[201]201
  А вот преподавателя он видит в единственном числе – одного, а не обоих. Можно предположить, что тут речь идет именно о Есаулове. Но дальше Серов дает разъяснение, которое не оставляет сомнений в личности собеседника. Таким образом, Есаулов из рассказа Серова вычеркнут, возможно, он его просто забыл.


[Закрыть] русского языка, сам он “из Петербурга”[202]202
  «Из Петербурга» взято в кавычки, то есть это цитата педагога. Но из Петербурга в Европу, затем в Индию мог «выехать» только Шибаев, поскольку восьмилетний Есаулов был вывезен родителями из Одессы, где служил его отец.


[Закрыть] выехал в Индию после революции[203]203
  По своим воспоминаниям, Шибаев действительно и работал, и жил в Петрограде в 1917 году.


[Закрыть]. Живет здесь небогато и все время мечтает вернуться на родину[204]204
  Из воспоминаний Есаулова мы знаем, что Шибаев публично декларировал свое нежелание возвращаться в СССР.


[Закрыть]. Хрущев спросил[205]205
  По телеграфному стилю этого эпизода создается впечатление, что Хрущев при этой встрече присутствовал. Однако достоверно известно, что университет первое лицо не посещало, то есть разговор его с Серовым о судьбе преподавателя произошел позднее.


[Закрыть]: “Так в чем же дело?” – “Не дают визы на въезд”. Хрущев сказал мне записать фамилию, и надо помочь выехать. Я вечером дал телеграмму Ивашутину, чтобы впустили в СССР»[206]206
  Серов И. Записки из чемодана. – М., 2017. – С. 446.


[Закрыть].

«Записать фамилию…» – получается, что глава КГБ Серов совершил целый визит в Делийский университет лишь для беседы с неким неназванным преподавателем русского языка? Причем Серов явно рисковал – за его машиной обязана была следовать машина индийской охраны. Видимо, полностью скрыть этот визит было просто невозможно, поэтому для индийской стороны должны были быть предложены какие-то объяснения поездки.

То, что разговор с Хрущевым шел только о Шибаеве, не вызывает никаких сомнений. Преподавателей русского языка в тот момент было всего двое – он и Есаулов. Серов считает важным доложить об этом эмигранте и его желании вернуться главе страны!

Уточню, что, согласно мемуарам Серова, данное событие происходит «на следующий», то есть второй, день визита советской делегации в Индию – конкретно 19 ноября 1955 года. Казалось бы, незначительный эпизод. Какой-то страдающий преподаватель, видимо, с ностальгией… Зачем же глава КГБ Серов встречается с ним, передает его просьбу генсеку, а тот тут же откликается и решает вопрос положительно?

Конечно же, я не предполагал, что тайна замурованного чемодана отзовется в истории с секретарем Рериха. Но так и случилось!

Поразительна последовательность действий главы КГБ: разговор с Шибаевым Серов передает Хрущеву. Тот не предлагает решить вопрос с паспортом в консульском отделе посольства СССР в Дели – а ведь это было бы проще, логичнее и законней. Вместо этого дело передается аж первому заместителю главы КГБ – Петру Ивановичу Ивашутину, приказ которому шлется в виде правительственной (и, несомненно, секретной) телеграммы. Почему-то Шибаева теперь должны были просто «впустить» в СССР.

Вот так, одной фразой Хрущева решена судьба человека, который служил секретарем Рериха, когда тот жил в долине Кулу, человека, который был одним из посыльных Рериха в дипломатические миссии СССР в Берлине и Риге.

В Делийский университет Хрущев так и не доехал. И вручение ему степени «почетного доктора» по традиции англоязычных стран так и не состоялось. Однако, если бы такой визит все же произошел, главе СССР, безусловно, показали бы аудиторию, где проводятся занятия по русскому языку, – и руководителя этих курсов Шибаева. В этом случае Хрущев должен был бы ради приличия задать тому вопрос: «Как вы здесь оказались?» И тогда волей-неволей Шибаев должен был бы рассказать хоть что-то, например свою невнятную и сбивчивую историю, как он уезжал «из Петербурга»… В любом случае, обязательно присутствовавшая бы при этом пресса зафиксировала бы еще один вариант его недостоверного рассказа.

По протоколу съездить на проверку в университет перед визитом генсека должен был начальник личной охраны Хрущева Иван Михайлович Столяров. Осмотрев помещение, он должен был обсудить детали с индийскими коллегами, встретиться с Шибаевым, руководителем курсов русского языка.