Текст книги "«И слово плоть бысть…» Вопросы православной поэтики"

Сотерия и апостасия в русской культуре

Важнейшим следствием апостасии европейского человечества стало появление двух культурно-цивилизационных моделей – западнохристианской и восточнохристианской. Искусство запечатлело их в художественных произведениях, разных по виду и жанру и созданных носителями того или иного типа религиозного сознания: православного, католического, протестантского или атеистического. Это имеет принципиальное значение для понимания артефактов европейской культуры, поскольку все они созданы христианами.

Цель деятельности человека, предмет его размышлений, характер чувств и мотивы поступков в конечном итоге определяются его верой. Понять, во что и как верит человек, – значит понять, почему он так думает, так чувствует и так поступает. Понять, во что верит писатель, – значит понять, почему он так изображает именно таких героев и в таких ситуациях. И далее: понять, носителем какого типа религиозного сознания является тот или иной персонаж, – значит понять, почему он так думает и так поступает.

Русская литература родилась в лоне церковнославянского языка, богословских и богослужебных текстов; ее главной целью было донести Слово Божие до людей и научить их тому, как исполнить его. Эта цель ярко выражена уже в самом первом произведении русской литературы – «Слове о Законе и Благодати»[144]144
  Полное название: «О Законе, через Моисея данном, и о Благодати и Истине через Иисуса Христа явленной, и как Закон отошел, (а) Благодать и Истина всю землю наполнили, и вера на все народы распространилась, и до нашего народа русского (дошла). И похвала князю нашему Владимиру, которым мы крещены были. И молитва к Богу от всей земли нашей».


[Закрыть] митрополита Киевского Илариона (XI в.)[145]145
  Ярким примером сотерийного творчества в более позднее время являются оды Г. Р. Державина «Бог» (1784) и «Христос» (1814), излагающие в поэтической форме важнейшие вопросы православного вероучения.


[Закрыть], гармонично совмещающем в себе черты художественного, исторического, богословского и проповеднического сочинения. После «Слова…» появляются многочисленные и разнообразные «поучения», «наставления», «слова», «домострои» и «жития», излагающие наиболее значимые для русской жизни положения христианской веры разговорным русским языком.

Древнерусская литература восполняла недостаточность церковной проповеди, учила русских людей быть христианами. Однако она не могла остановить апостасию, и уровень духовной жизни русского народа неуклонно понижался. Это было неизбежно, потому что духовная жизнь заключается не в соблюдении религиозных обрядов и ритуалов, а в борьбе с греховными страстями, требующей от человека постоянных и непрерывных усилий по исполнению воли Божией, жесткой самодисциплины и самоконтроля, неустанного совершенствования во всех сферах личности. К этому были способны лишь немногие, большинство же утоляло духовную жажду разного рода эстетическими суррогатами, на время обеспечивающими душевную сытость. В результате духовное тело русского народа стало заплывать жиром самодовольства, сделалось рыхлым и вялым, чем не преминули воспользоваться соседи: северные русские земли попытались захватить шведы, западные – поляки, а затем немцы и другие представители «европейской цивилизации».

В общественном сознании давно укоренилась мысль о том, что войны имеют экономические или политические причины. Но если внимательно присмотреться к истории войн, то нетрудно заметить, что «экономические» и «политические» войны лишь исключение, составляющее ничтожный процент. Об этом с замечательной иронией сказал Д. Свифт: война между Лилипутией и Блефуску началась не из-за ресурсов или территорий, а из-за вопроса, на который правители этих государств давали разные ответы. Другим (и уже не ироничным) примером являются так называемые «крестовые походы». Немалая часть их участников действительно была одушевлена идеей освобождения христианских святынь от власти «нечестивых агарян», но вместе с рыцарями-бессребрениками, дававшими обет нестяжания, шли и те, кто хотел за счет религии решить свои экономические проблемы. Однако ни те ни другие не имели представления о подлинной цели этих «святых войн». Лишь в начале 1850-х годов о ней открыто сказал архиепископ Парижский Мари Сибур: «Война, в которую вступила Франция с Россией[146]146
  Речь идет о Крымской войне 1853–1856 гг.


[Закрыть], не есть война политическая, но война священная. Это не война государства с государством, народа с народом, но единственно война религиозная. Все другие основания, выставляемые кабинетами, в сущности, не более как предлоги, а истинная причина, угодная Богу, есть необходимость отогнать ересь… укротить, сокрушить ее. Такова признанная цель этого нового крестового похода, и такова же была скрытая цель и всех прежних крестовых походов, хотя участвовавшие в них и не признавались в этом»[147]147
  Цит. по: Сараскина Л. И. Христос Достоевского в 1854 году. Исторический контекст // Достоевский и мировая культура: альманах. М., 2007. Вып. 22. С. 106.


[Закрыть]. Один из этих «прежних» походов даже увенчался временным успехом. В 1610 году престол русских государей занял католик, польский королевич Владислав, и до полного уничтожения Руси как свободного православного государства оставался лишь один шаг. Только молитвами безвестных и известных праведников[148]148
  Например, патриарх Гермоген (1530–1612), зверски замученный оккупантами.


[Закрыть] Святая Русь была спасена.

Когда враги православия поняли, что одним оружием победить православный народ не удастся, то начали действовать иначе. При дворе русского государя стали появляться ловкие, обходительные деятели, владеющие, говоря современным языком, коммуникативными технологиями. Они умели становиться нужными и незаменимыми как в личном общении, так и в делах государственного управления. Наиболее яркими из этих фигур были Симеон Полоцкий, подвизавшийся при дворе Алексея Михайловича, и словно сменивший его на этом поприще Феофан Прокопович. Они не только влияли на принятие важнейших государственных и церковных решений, но, главное, создавали для русской аристократии новую, неправославную идеологию и культуру.

Разумеется, ни один, ни два, ни даже несколько человек не могли сколько-нибудь значительно повлиять на жизнь государства, если бы его правящие круги сохраняли крепкую и чистую веру. Однако под яркой и толстой корой внешних форм благочестия с каждым днем всё более и более нарастали апостасийные процессы. Ими и воспользовались внешние силы, враждебные православию. Их особое внимание было направлено на дворянскую молодежь, от которой в недалеком будущем должна была зависеть судьба России. В результате удалось окружить наследника русского престола иностранцами и воспитать в нем скептическое и пренебрежительное отношение к народной культуре, и особенно к православию, одновременно внушив уважение и даже преклонение перед всем европейским, и как только Петр I утвердился во власти, он начал поворачивать Россию на Запад. При этом царь оставался вполне русским человеком, с чрезвычайно сильным чувством национального самосознания, по-своему любящим Россию и желающим ей блага. Для достижения его Петр использовал те средства, которые считал наиболее эффективными, без колебаний разрушая всё, что стояло у него на пути. Однозначно оценить поступки этого «большевика на троне» (Н. А. Бердяев) невозможно, но очевидно, что без них дряблое духовное тело российской государственности могло не устоять при очередной попытке Европы «цивилизовать» Россию.

Строя новую Россию, Петр I разрушал вековые духовно-культурные устои русского народа, прежде всего его веру. Царь относился к религии и Церкви как к временно необходимому социальному институту, обеспечивающему регуляцию общественных отношений, который исчезнет сам собой после того, как весь народ будет образован и просвещен. Он сознательно игнорировал (или действительно не понимал) реальную природу человека: тело можно насытить пищей, разум и чувства – наукой и искусством, но утолить духовный голод способна только религия. Именно она в единстве с национальным характером формирует сознание народа и становится основой его культуры.

Созидающей силой русской национальной культуры было православие. А. С. Пушкин писал об этом: «…греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер. В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей Историею, следственно и просвещением»[149]149
  Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 8. Автобиографическая и историческая проза. История Пугачёва. Записки Моро де Бразе. С. 92–93.


[Закрыть]. Пушкин говорит и об объективном характере национального самосознания народа: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу»[150]150
  Там же. Т. 7. С. 28–29.


[Закрыть]. Неизвестно, понял ли это Петр в часы своей ужасной смерти, но он успел нанести по Русской Православной Церкви, после которого она оказалась, по выражению Достоевского, в глубоком параличе и уже не могла нести свое апостольское служение. Просвещенный европейскими идеями монарх обезглавил Церковь и подчинил ее себе, превратив в придаток государственной машины.

Не менее сильный удар Петр нанес по национальной аристократии, упразднив привилегии родового дворянства и обусловив их получение необходимостью государственной службы. И до этого в России, как и в любой стране, существовали исторически сложившиеся социальные сословия, но теперь их естественная иерархия была нарушена – реальная власть перешла к государственным служащим (чиновникам), разделенным на четырнадцать классов. Целью этой насильственной стратификации было создание системы лифтов вертикальной мобильности, позволяющей любому человеку, обладающему определенными качествами, занять свое место в структуре государственного управления[151]151
  Пример – А. Д. Меншиков (1673–1729).


[Закрыть]. Идея была хороша, однако для того, чтобы воспользоваться таким «лифтом», надо было еще иметь возможность к нему подойти.

Главным недостатком нового государства, созданного Петром I, было то, что в его основу была положена идеология, не только не свойственная духовной природе русского народа, но и глубоко антагонистичная ей. Впоследствии она получила название западничества – представления о том, что благополучие России может быть связано только с Европой. Основным носителем этой идеологии был сам царь, использовавший для ее утверждения все доступные ему средства. Результаты не заставили себя ждать: скоро русская аристократия почувствовала себя чем-то совершенно особым и отдельным от народа, а затем и простой народ стал искренне считать, что «баре», «господа» представляют собой некий высший по природе вид человека. После смерти Петра государственный протекционизм западнической идеологии прекратился, но она уже пустила корни в сознании русской аристократии и успела развратить его, поэтому полное возвращение к допетровскому формату общественного сознания было невозможно, как было невозможно восстановление прежнего статуса Православной Церкви.

Отрезанная Петром от национальной культурной традиции, русская элита была вынуждена создать для удовлетворения своих душевных потребностей особую культуру, получившую впоследствии название «светской», то есть принадлежащей светскому обществу. Сначала «свет» механически перетаскивал в Россию всё, что валялось на европейских свалках, а затем и сам начал по указке европейских учителей лепить искусство себе на потребу. Его форма и содержание были более или менее старательным подражанием, а чаще просто калькой с европейских образцов. Поколение за поколением питалось этой культурной «жвачкой», и в результате отпрыски лучших русских родов стали одеваться по-немецки, говорить по-французски и с презрением относиться ко всему русскому, и прежде всего к православной вере, которую считали главным тормозом развития России.

Светское искусство в целом успешно справлялось с выработкой духовных суррогатов, однако наиболее взыскательным представителям элиты этого оказалось недостаточно, и они начали утолять свою духовную жажду в мутных водах европейских мистических учений[152]152
  Этой теме посвящено множество работ. См., напр.: Острецов В. М. Масонство, культура и русская история: историко-критические очерки. М., 1998; Бердяев Н. А. Русская идея (Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века). Париж, 1946.


[Закрыть]. И хотя формально «свет» сохранял приверженность государственной религии, уже к началу XIX века быть одновременно светским человеком и православно верить в Бога стало почти невозможно. Ф. М. Достоевский с замечательной иронией показал это образом Степана Трофимовича Верховенского[153]153
  Персонаж романа «Бесы» (1872).


[Закрыть] – типичного интеллигента 1840-х годов: «Не понимаю, почему меня все здесь выставляют безбожником… я в Бога верую, mais distinguons[154]154
  Но надо различать (франц.).


[Закрыть], я верую, как в существо, себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья (служанка) или как какой-нибудь барин, верующий “на всякий случай”… Что же касается до христианства, то, при всем моем искреннем к нему уважении, я – не христианин. Я скорее древний язычник, как великий Гёте или как древний грек»[155]155
  Достоевский Ф. М. Указ. изд. Т. 10. Бесы. С. 33.


[Закрыть].

Искренняя православная вера среди аристократов становилась настоящей экзотикой, зато общей тенденцией сделалась «тоскующая лень», религиозная апатия и нравственный индифферентизм, на фоне которого обращали на себя внимание отдельные случаи перехода образованных дворян в католицизм, а позднее и в протестантизм[156]156
  Первая ситуация показана Ф. М. Достоевским в романе «Идиот»: «И вот бросает вдруг службу и всё, чтобы перейти в католицизм и стать иезуитом, да еще чуть не открыто, с восторгом каким-то» (Указ. изд. Т. 8. С. 449). А вторую показывает Л. Н. Толстой образом княгини Лидии Ивановны («Анна Каренина»).


[Закрыть].

Всё это находило свое выражение и в общественной жизни, и в литературном процессе. Однако с точки зрения христианства все политические, социальные, экономические и прочие внешние процессы есть лишь видимое следствие нарушения или исполнения людьми духовных законов, установленных Богом, поэтому в центре внимания русской литературы – человек, делающий свой самый главный в жизни выбор. Следует помнить, что еще до него этот выбор делает сам писатель, являющийся носителем апостасийного или сотерийного сознания, которое проявляется в каждом элементе его творчества. Важно и то, что в силу общей апостасии доминирующим уровнем личности большинства русских писателей уже к началу XIX века стал не духовный, а душевный уровень, и потому, даже достоверно описывая реальные проблемы людей, они не могли указать ни причины, ни пути их решения.

Апостасийные процессы нарастали в русском обществе лавинообразно, и вполне естественно, что их проявления (рост преступности и пьянства, кризис традиционных семейных отношений, упадок нравственности и религиозности и пр.) становятся основными темами русской литературы XIX века, а ее главным героем – апостасийный тип человека – глубоко мыслящего, тонко чувствующего, наделенного многими дарованиями, но не видящего цели их применения и тяжко страдающего от бессмысленности своего бытия.

И. С. Тургенев называл такого человека «лишним»[157]157
  Тургенев И. С. Дневник лишнего человека (1850).


[Закрыть], а Ф. М. Достоевский – «подпольным»[158]158
  Достоевский Ф. М. Записки из подполья (1864).


[Закрыть], обозначая таким образом особое внутреннее состояние, при котором человек сам считает себя лишним, никому не нужным и потому хочет скрыться от мира куда угодно, хоть в подполье собственной души. Всё: родные и чужие люди, старые друзья и новые знакомые, начальники и подчиненные, и даже вид за окном – становится для такого человека источником возрастающего с каждым днем страдания. О прошлом вспоминать не хочется, потому что в нем много такого, о чем хотелось бы забыть навсегда, а будущее представляется лишь его бессмысленным повторением. Всё надоело и опротивело, но ничего не хочется менять; к тому же непонятно, как это делать, да и неизвестно, чем это закончится, а потому лучше уж оставить всё как есть. Однако скоро смерть, и уже немало сверстников ушли в нее, не оставив после себя ничего, будто их и не было. И страшно умирать, потому что так и не понял, зачем жил, а еще потому, что где-то в глубине сердца шевелится мыслишка, что за всё, что сделал и не сделал в этой жизни, придется отвечать в той.

Вера недоступна такому человеку, потому что, даже зная о Боге, он не доверяет Ему свою жизнь, а во что бы то ни стало старается сохранить «свободу», оставить за собой последнее слово и последнее решение. Но на самом деле никакой свободы у него нет, потому что он уже расплатился ею за призрачную возможность жить «своим умом», и теперь, даже желая вернуться к Богу, он не сможет этого сделать, потому что уже не властен над собой. Более того, попав в рабство страстям, человек стал беззащитен и перед различными внешними воздействиями (социальными, экономическими, политическими и др.), в какой-то момент осознав, что уже не сам он управляет своей жизнью, а множество внешних «надо» и внутренних «не могу»[159]159
  Язык отражает это явление поговорками «Не мы такие – жизнь такая», «Хотели как лучше, а получилось как всегда» и пр.


[Закрыть]. В результате человек оказывается перед выбором: смирившись со своей немощью[160]160
  Ср.: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5, 3).


[Закрыть], обратиться к Тому Единственному, Кто только и может помочь стать по-настоящему свободным, или оставить всё как есть и медленно и мучительно умирать, с каждым новым грехом всё глубже погружаясь в пучину страстей:

 
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья…
 

(Пушкин А. С. Пир во время чумы, 1830)

Последствия выбора имеют значение не только для самого человека, но и для его близких, причем величина этого значения для человека, обладающего художественным талантом, прямо пропорциональна мере его дарования. Заметим, что, если художник идет путем апостасии, его деятельность лишь условно может называться «искусством», поскольку искусство – это только то, что создает образ Красоты, удерживает вечную Красоту во временны́х формах. Какое-то время художнику может казаться, что он в любой момент может вернуться обратно. Но, говорит Евангелие, «никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть» (Мф. 6, 24). И человек, уходящий от Бога, Который есть свет, истина, добро и красота, оказывается во мраке, где владычествует сатана.

Обычно это начинается с провозглашения свободы высшей и априорной ценностью. Человек как бы сдвигает в своем сознании Бога с пьедестала и утверждает на Его месте свободу. Он еще не отвергает Бога, но уже перестает считать Его главным для себя. Человеку кажется, что ничего страшного не происходит, что Бог еще здесь, в отведенном Ему месте. Но на самом деле уже нарушен важнейший закон, согласно которому Бог должен быть для человека высшей ценностью: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим…» (Лк. 10, 27). Нарушение главной заповеди рано или поздно влечет нарушение и других законов. Это всегда происходит, когда человек, «упраздняя» Бога, ставит на Его место свободу, обожествляя ее и делая своим кумиром.

Очень часто человек не сознает происходящее, относясь к нему как к игре; ему кажется, что он в любой момент может восстановить статус-кво, а пока немного поиграть:

 
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
 
 
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.
 
 
Когда же в белом саване
Усну, пускай во сне
Все бездны и все гавани
Чредою снятся мне.
 

(Брюсов В. З. Н. Гиппиус, 1901)

Но духовный закон уже нарушен, одно преступление тянет за собой другое, третье… Достоевский описывает это духовное состояние образом Раскольникова: «…как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать»[161]161
  Достоевский Ф. М. Указ. изд. Т. 6. Преступление и наказание. С. 58.


[Закрыть]. И рано или поздно человек понимает, что произошло: «…я предпочитаю Прометея, предпочитаю Сатану, образец возмущения и индивидуализма. Как бы мал я ни был, я сам себе владыка; я хочу истины, а не спасения; я чаю его от своего ума, а не от благодати»[162]162
  Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Письма. В 18 т. М., 1978–2018. Т. 1. Письма, 1831–1849. С. 377.


[Закрыть].

Последствия этого выбора не заставили себя ждать – писатель утрачивает веру: «Имеющий веру – имеет всё и ничего потерять не может; а кто ее не имеет – тот ничего не имеет, – и это я чувствую тем глубже, что сам я принадлежу к неимущим!»[163]163
  Тургенев И. С. Указ. изд. Т. 4. Письма, 1859–1861. С. 382.


[Закрыть]. А затем утрачивает и талант, «исписывается», по словам самого Тургенева: «Прежний зуд прошел. Это то же, что мужское бессилие. Очень прискорбно, что оно есть, но что же делать! Ничего не поделаешь!»[164]164
  Полонский Я. П. И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: в 2 т. М., 1983. Т. 2. С. 372.


[Закрыть] Это совершенно закономерное явление: когда человек отворачивается от Бога, его талант отрывается от своего Источника, начинает слабеть, чахнуть и в конце концов загнивает.

Но всё же Тургенев до конца своих дней сохранял память о Боге, о чем с раздражением писал Л. Н. Толстой: «Тургенев боится имени Бога, а признаёт Его»[165]165
  Толстой С. Л. Тургенев в Ясной Поляне // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников… С. 343.


[Закрыть]. Всю свою любовь без остатка Тургенев обратил на женщину. Однажды, уже в конце жизни, отвечая на вопрос о самом счастливом дне в своей жизни, он сказал: «Разумеется, самая счастливая минута жизни связана с женской любовью. Это когда встретишься глазами с ней, с женщиной, которую любишь, и поймешь, что и она тебя любит. Со мной это было раз в жизни, а может быть, и два раза»[166]166
  Там же. С. 345.


[Закрыть].

Однако он не пошел дальше, а стал ожидать расплату. Преподобный Варсонофий Оптинский говорил об этом: «Тургенев – замечательный художник, но плохо он кончил: не отдал своего сердца Господу. <…> Много раз Тургенев увлекался, наконец, свою последнюю любовь, всё, что осталось в его в душе, он отдал безвозвратно женщине, а Христу не осталось ничего. Его он отринул от себя. <…> Перед смертью те, кто был рядом с Тургеневым (нашлись все-таки добрые люди), позвали священника, но он отказался причаститься да так и умер. Предстал он Господу, а Господь требует прежде всего сердце, Ему преданное, но Тургенев отдал свое сердце человеку, а не Христу. Еще на земле он принял возмездие, а какая участь ждет его за гробом – страшно и подумать»[167]167
  Варсонофий Оптинский, прп. Беседы старца с духовными чадами. 30 июля 1912 г. // Варсонофий Оптинский, прп. Духовное наследие. [Сергиев Посад], 2005. С. 219–220.


[Закрыть].

 
Но были и те, кто пошел дальше:
 
 
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,
Спаси, помилуй, – я тону.
 
 
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, —
Я власти темного порока
Отдам остаток черных дней».
 
 
И Дьявол взял меня и бросил
В полуистлевшую ладью.
Я там нашел и пару весел,
И серый парус, и скамью.
 
 
И вынес я опять на сушу,
В больное, злое житие,
Мою отверженную душу
И тело грешное мое.
 
 
И верен я, отец мой Дьявол,
Обету, данному в злой час,
Когда я в бурном море плавал
И ты меня из бездны спас.
 
 
Тебя, отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю,
И, соблазняя, соблазню.
 

(Сологуб Ф. «Когда я в бурном море плавал…», 1902)

Автор этого стихотворения, русский православный человек Федор Кузьмич Тетерников, сознательно предал Христа и стал служить врагу Его. Таких людей к концу ХIХ века появлялось в России всё больше и больше, пока наконец они не получили возможность безнаказанно жечь иконы, взрывать православные храмы и убивать людей только за то, что они верят во Христа.

Революция 1917 года не стала неожиданностью для духовно зорких людей, поскольку она явилась прямым и закономерным следствием духовной деградации русского общества. О том, что апостасия распространяется по телу российского народа как духовная гангрена, еще в начале 1860-х годов с тревогой говорил святитель Игнатий (Брянчанинов): «Дух времени таков и отступление от Православно-христианской веры начало распространяться в таком сильном размере, безнравственность так всеобща и так укоренилась, что возвращение к христианству представляется невозможным…»[168]168
  Записки епископа Игнатия Брянчанинова 1862–1866 гг. О необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви. URL: https://pravbeseda.ru/library/index.php?id=464&page=book


[Закрыть] Внешнее благочестие, формально поддерживаемое государственной властью, скрывало, по словам митрополита Вениамина (Федченкова), глубочайший духовный кризис: «И казалось, что будто всё было довольно благополучно и устойчиво… Но почему же потом скоро стало всё рушиться? <…> Кратко можно сказать так: видимость была более блестящая, чем внутренняя сила. Быт, обряд, традиции – хранились; а силы веры, горения, огня благодатного уже было мало… <…> Катились по инерции. Духовная жизнь падала, замирала: одной внешностью не поддержать ее…»[169]169
  Вениамин (Федченков), митр. О вере, неверии и сомнении. М., 2007. С. 74.


[Закрыть] На исходе XIX столетия святитель Феофан (Затворник) с горечью обращался к современникам: «Вот мы часто хвалим себя: святая Русь, православная Русь <…> Но осмотритесь кругом! Скорбно не одно развращение нравов, но и отступничество от образа исповедания, предписываемого Православием»[170]170
  Феофан, еп. О православии с предостережениями от погрешений против него. М., 1991. С. 45.


[Закрыть]; «Во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне падает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм, и теологические бредни с Божественным Откровением. Зло растет: зловерие и неверие поднимают голову; вера и Православие слабеют. Неужели мы не образумимся?»[171]171
  Феофан, еп. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. М., 1991. С. 82.


[Закрыть] И делает неутешительный и, к сожалению, сбывшийся вывод: «Заключаю отсюда, что через поколение, много через два, иссякнет наше Православие»[172]172
  Феофан Затворник, свт. Письма о христианской жизни. Поучения. М., 1997. С. 138–139.


[Закрыть].

Очевидно, что апостасийные процессы идут во всем мире. На Западе они нарастают в геометрической прогрессии, в России их пока сдерживает Православная Церковь. И так продолжится до тех пор, «пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес. 2, 7), а затем совершится то, о чем предупреждает последняя книга Священного Писания. Но знание будущего порождает в христианине не уныние, а готовность встать в ряды исповедников веры Христовой. К этому призывает его Сам Господь: «И не участвуйте в бесплодных делах тьмы» (Еф. 5, 11), «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» (Рим. 12, 21) и т. д.