Текст книги "«И слово плоть бысть…» Вопросы православной поэтики"

Сотерия и апостасия в русской литературе

Множество вариантов пути человека к спасению и к гибели запечатлено русской литературой – не только судьбами персонажей, но и судьбами их создателей. В предыдущей главе мы упомянули о духовной трагедии И. С. Тургенева, но более показательно в связи с нашей темой обратиться к духовным судьбам его великих предшественников – А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.

Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837) отличался от своих современников исключительным талантом, который признавали все и который сознавал он сам. И хотя во всем остальном он был вполне обычным (в рамках своего времени и социального статуса) человеком, в его характере были черты, которые в соединении с талантом и создали феномен Пушкина.

Прежде всего это любознательность, проявлявшаяся в смелом, а иногда и дерзновенном постижении мира: поэт откликался на все его вызовы, стараясь понять их смысл и причину. Другой яркой чертой личности Пушкина являлось удивительное благородство, основанное на чувстве достоинства и абсолютной честности перед самим собой. Оно не позволяло поэту жить «как все» – в погоне за телесными и душевными наслаждениями, довольствуясь получувствами, полуправдой и полусмыслами. С каждым днем своей жизни он всё яснее сознавал, что его талант имеет какую-то цель, и старался понять, в чем именно она состоит. Пушкин непрерывно и напряженно искал ответ на этот вопрос, чутко прислушиваясь к движениям собственной души, внимательно изучая других людей, окружающий мир, и в конце концов начал прозревать за явлениями внешнего, видимого мира всеблагую и всемогущую волю Творца. Разумеется, как всякий человек, получивший христианское воспитание, поэт знал о Боге, но теперь он принял Его не как религиозную идею, а как факт своей жизни.

Глубина натуры и честность перед самим собой не позволили Пушкину удовлетвориться внешней, поверхностной верой, дающей душевный комфорт, и обусловили его чрезвычайно быструю духовную эволюцию. Поэт посещает богослужения, учится молитве, изучает Священное Писание[173]173
  «Я слишком с Библией знаком…» – пишет Пушкин в поэтическом послании к Ф. Ф. Вигелю 22 октября 1823 г.


[Закрыть] и святоотеческую литературу. Утвердившись в вере, он становится на путь истинно православной жизни – начинает духовную брань со своими страстями и грехами.

Однако, в отличие от Н. В. Гоголя, духовная жизнь Пушкина не была на виду и всегда оставалась глубоко личным, интимным делом. Даже самые близкие друзья ничего не знали о ней вплоть до самой смерти поэта. Об этом можно судить по словам П. А. Вяземского: «Смерть обнаружила в характере Пушкина всё, что было в нем доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Всё, что было в ней беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его молодости, было данью человеческой слабости, обстоятельствам, людям, обществу. Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями»[174]174
  Последний год жизни Пушкина: Переписка. Воспоминания. Дневники. М., 1990. С. 528.


[Закрыть]. Об этом же писал и В. А. Жуковский, которому император Николай I поручил разобрать архив поэта. Эта работа позволила автору «Светланы» увидеть духовный путь Пушкина на всем его протяжении: «Что же из сего следует заключить? Не то ли, что Пушкин в последние годы свои был совершенно не тот, каким видели его впервые? <…> Годы проходили; Пушкин созревал; ум его остепенялся. А прежнее против него предубеждение, не замечая внутренней нравственной перемены его, было то же и то же. <…> …И в 36-летнем Пушкине видели все 22-летнего»[175]175
  Там же. С. 554–555.


[Закрыть]. Это значит, что за несколько лет поэт прошел путь, на который другим не хватило бы и всей жизни. Пушкин в двадцать, двадцать пять, тридцать и тридцать пять лет – в духовном смысле разный человек, и без учета этого обстоятельства понять его творчество во всей полноте невозможно.

Следует сказать еще об одной черте личности Пушкина, позволившей Достоевскому назвать его «началом и начальником славянофилов»[176]176
  Достоевский Ф. М. Указ. изд. Т. 21. Дневник писателя, 1873. Статьи и заметки, 1873–1878. С. 269.


[Закрыть], «главным славянофилом России»[177]177
  Достоевский Ф. М. Указ. изд. Т. 24. Дневник писателя за 1876 год. Ноябрь-декабрь. С. 276.


[Закрыть]. Это – пламенная любовь к России, возраставшая на протяжении всей жизни поэта, и делавшая его патриотизм не умозрительным и философским, а деятельным и творческим. Ощущая себя единым целым с Россией и ее народом, поэт ни на йоту не отделял свою судьбу от судьбы родины и напряженно старался понять смысл исторического существования России, чтобы вместе со всем народом исполнить его. Для этого Пушкин энергично изучал историю России, славянских народов и Европы, стараясь увидеть за внешними геополитическими процессами действие внутренних, духовных законов. Особое внимание поэта привлекли два исторических феномена, природу и сущность которых он исследовал особенно тщательно: исполинская фигура Петра I и «бессмысленный и беспощадный русский бунт».

Духовный путь Пушкина запечатлелся в его творчестве в различных художественных формах. Мы не ставим перед собой задачу исследовать их во всей полноте и потому остановимся лишь на некоторых ключевых моментах.

Напряженная внутренняя работа по поиску решения вопрос, в чем именно состоит смысл полученного от Бога дара, началась очень рано. Скрытая от чужих глаз множеством внешних черт, обусловленных индивидуальными качествами личности и общественным положением поэта, она усиливалась с каждым днем, пока наконец не был получен ответ. Как всегда в подобных случаях, он был дан в форме, максимально соответствующей духовному и душевному развитию человека в данное время. Для Пушкина такой формой стал поэтический образ:

 
Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
 

(Борис Годунов, 1825)

Очевидно, что, создавая образ летописца, Пушкин даже и не предполагал сравнивать его с самим собой: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: умилительная кротость, простодушие, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия – дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших… Мне казалось, что сей характер всё вместе нов и знаком для русского сердца…»[178]178
  Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 7. С. 53.


[Закрыть]

Последние слова весьма примечательны. Характер Пимена, характер обычного православного человека, уже стал новью для образованных людей начала XIX века. Они забыли, каким должен быть православный человек, и Пушкин напоминает им об этом, говоря, что характер летописца им «знаком».

Но Пимен не просто православный монах, он – поэт, и в его образе Пушкину открывается тайна поэтического дара, который является долгом, завещанным человеку Самим Богом. Поэтому Пушкин не испытывает гордости от обладания талантом, напротив, он боится оказаться недостойным его, сознавая собственное несовершенство («мне, грешному»). Для поэта важно, что Пимен – не «вообще поэт», а поэт национальный, понимающий, что его призвание заключается не в «самовыражении», а в том, чтобы правдиво описать «земли родной минувшую судьбу». Именно для этого Господь поставил его «многих лет свидетелем» и «книжному искусству вразумил». Заметим также, что слова Пимена выражают один из важнейших духовных законов: «за… труды, за славу, за добро» властителей до́лжно помнить с благодарностью, а «за грехи, за темные деянья» не осуждать, а «смиренно умолять Спасителя» о прощении[179]179
  Ср.: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7, 1).


[Закрыть].

Речь праведного старца раскрывает внутреннюю идею всей драмы – судьба народа подчиняется особому духовному закону, о котором говорит Священное Писание: «Благословением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается» (Притч. 11, 11). И чем более велик человек данным ему талантом, тем бо́льшие злодеяния способен он совершить, а потому и более тяжкие последствия ложатся на его близких, народ и весь мир: «…от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут» (Лк. 12, 48).

Бог наделяет человека талантом, призывая его Себе в соработники – помогать тем, кто нуждается в помощи, и защищать тех, кому нужна защита. Если же владыка, забыв об этом, начинает думать, что удостоился власти за какие-то свои необычайные достоинства, и пытается использовать ее для удовлетворения собственных похотей, то, говорит святитель Василий Великий, «и за немногих приходят бедствия на целый народ, и за злодеяние одного вкушают плоды его многие»[180]180
  Василий Великий, свт. Беседа 8, произнесенная во время голода и засухи // Творения: в 2 т. Т. 1. С. 641.


[Закрыть]. Об этом же напоминает и святитель Киприан Московский: «Не ве́сте ли, яко грех людьский на князи и княжеский грех на люди нападает?»[181]181
  Цит. по: Основы социальной концепции… Гл. IV, п. 3.


[Закрыть]

Невозможно представить, чтобы двадцатипятилетний светский человек, каким был Пушкин во время создания «Бориса Годунова», во всей полноте понимал духовную глубину строк, вышедших из-под его пера. Об этом говорит прежде всего то, что он не воспринял эти слова как откровение Божественной воли о смысле своей жизни. Вероятно, поэт решил, что путь пророческого служения относится не к нему, а к кому-то другому. И он продолжил искать смысл своей жизни до тех пор, пока не получил прямого и ясного указания о собственном предназначении и цели поэтического творчества:

 
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
 

(Пророк, 1826)

Это величайшее поэтическое произведение, равного которому в мировой литературе нет и теперь уже, вероятно, не будет. Оно не является сочинением – в том смысле, что его нельзя было придумать, сочинить, как сочинил Пушкин свое знаменитое лицейское экзаменационное стихотворение «Безверие» (1817). Это – откровение Божие о человеке и смысле его жизни, которое можно только услышать в своем сердце и записать.

«Пророк» – небольшое по объему стихотворение, до предела насыщенное важнейшими христианскими смыслами. Основу его сюжета образует мотив призвания на служение пророка Исайи (Ис. 6, 1–12). Подобно древнему пророку, человек показан в самую главную минуту своей жизни, на пороге решающего выбора. До какого-то момента он жил, питая свое тело, удовлетворяя интеллектуальные и эстетические потребности, и не заботился о том, чтобы насытить свой дух. Духовная жажда постепенно усиливалась и наконец стала мучить, «томить» человека. И как бы ни пытался он удовлетворить ее за счет привычных телесно-душевных средств, всё было напрасно.

Вероятно, человек обращался за помощью и к своим близким, но они, занятые собой, не понимали его и не хотели помочь. В результате человек оказался совершенно один. Нет ничего мучительнее, чем жить среди людей как в пустыне, и рано или поздно человек начинает мечтать о смерти. Но Бог-любовь не желает человеку смерти и подает ему все необходимые для спасения средства. С этой целью Он посылает ангела высшего достоинства – серафима, который восстанавливает падшую, пораженную грехом природу человека до ее первоначального совершенства. Теперь человек имеет возможность сделать свободный и сознательный выбор: или со всеми своими совершенствами остаться в той же пустыне эгоизма и гордыни и превратиться в живой труп или стать соработником Богу.

Слова Пушкина точно соответствуют христианской мысли о том, что в движении по жизненному пути человек не может полагаться только на свои разум и чувства. Сколь совершенны не были бы его дарования, сами по себе они не имеют никакого значения, потому что являются только средствами достижения цели. Она определена в самом начале творчества: человек должен достичь богоподобия. Сделать это можно, лишь без остатка заполнив свою душу волей Бога, «исполнившись» ею. И тогда Дух Божий, соединившись с духом человека, приведет его талант в движение и даст ему верное направление. Об этом говорит Священное Писание: «Дух животворит; плоть не пользует нимало» (Ин. 6, 63), то есть тело может быть сколь угодно совершенным, но живым его делает только дух.

В этом состоит одна из важнейших идей православной антропологии[182]182
  См., напр.: Леонов Вадим, прот. Основы православной антропологии: учеб. М., 2016.


[Закрыть]: тело можно напитать «хлебом насущным», чувства можно насытить яркими эстетическими переживаниями и можно занять ум решением множества задач, но духовная жажда утоляется только принятием Божественной воли. Об этом говорит Сам Христос: «Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную» (Ин. 4, 13–14).

В «Пророке» смысл жизни открылся Пушкину как ясный и прямой путь, но поэт по-прежнему медлил вступать на него. Он не считал себя достойным такой судьбы, ему казалось, что это путь не его, а каких-то действительно великих поэтов: Гомера, Шекспира, Байрона. Принятию единственно верного решения препятствовали особенности воспитания и характера, предрассудки социальной среды, в которой вынужден был жить поэт. А главное – рядом не было мудрого духовного наставника, который помог бы очиститься от груза прежних грехов и смиренно, подобно старцу Пимену, принять («исполниться») волю Бога. Пушкин продолжал жить прежней жизнью и тем самым невольно повторил судьбу пророка Ионы, который тоже пытался уклониться от своего призвания. Священное Писание показывает последствия такого поступка описанием тяжких страданий Ионы и его трехдневным заключением во чреве кита.

Нет более бессмысленного занятия, чем пытаться ответить на вопрос о том, как мог живой человек оказаться внутри кита и не умереть и т. д. Очевидно, что это – символическое изображение предельно сжатого, сконцентрированного одиночества человека, преддверия ада. Неудивительно, что после того, как Иона вернулся в обычный мир, его уже не могло испугать никакое обычное земное страдание и он пошел в град Ниневию и начал проповедовать[183]183
  См.: Книгу пророка Ионы.


[Закрыть].

Но Пушкин не видит своей «Ниневии», потому что путь в нее лежит через раскаяние и покаяние – осознание своих грехов и деятельное стремление избавиться от них, а поэт еще не готов к такому шагу. Однако каждый новый день утяжеляет груз одиночества, и скоро тоска от бессмысленности происходящего становится невыносимой. В очередной день своего рождения, 26 мая 1828 года, поэт подводит итог:

 
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
 
 
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
 
 
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
 

(«Дар напрасный, дар случайный…», 1828)

Эти строки появились через два года после «Пророка». Отсутствие цели жизни и невозможность замены ее суррогатными смыслами ставит Пушкина на порог гибели. Последнюю надежду поэт возлагает на свой дар и пытается с его помощью найти ответ на вопрос о смысле жизни. Эти поиски запечатлелись во всём творчестве Пушкина, но особенно ярко – в романе «Евгений Онегин» (1830), работа над которым началась в мае 1823 года и продолжалась во дни самых тяжких раздумий и исканий вплоть до сентября 1830 года.

Поэт тщательно исследует судьбы своих героев, стараясь понять, что послужило причиной их мыслей и поступков. Он даже намеренно сближает судьбу центрального героя (Онегина) со своей и до какого-то момента идет с ним одной дорогой:

 
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
 

Пушкин ищет и в конце концов находит причину такого душевного состояния, ставя Онегину (и себе!) духовный диагноз: Недуг, которого причину

 
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
 

С одной стороны, самоубийство претит Онегину, оно не выход для благородного человека, которому более приличествует молча и безнадежно страдать. С другой – это всё же глубокая, хотя духовно и не развитая натура, которая не может удовлетвориться стандартным счастьицем пошлого, рутинного человека:

 
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.
 

Онегин не хочет превратиться в живой труп, «всегда довольный сам собой, своим обедом и женой»[184]184
  Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. С. 12.


[Закрыть]. Для него (как и для Пушкина) такая жизнь хуже смерти, но и существующее положение не может продолжаться вечно:

 
Убив на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга
Без службы, без жены, без дел,
Ничем заняться не умел.
 

Не видя выхода из сложившейся ситуации, поэт решает напечатать «Дар напрасный, дар случайный…». По существу, это – крик о помощи, последняя надежда погибающего на спасение. Но это и молитва – неумелое, дерзкое, грешное обращение к Тому Единственному, Кто только и может дать ответы на все вопросы: «Кто меня враждебной властью…» Православие говорит, что Бог всегда слышит молитву человека и всегда отвечает на нее, но человек далеко не всегда готов понять и принять Его ответ.

Пушкину уже дважды (в «Борисе Годунове» и в «Пророке») открывалась воля Бога, но он отказывался следовать ей. И теперь душевидец Господь излагает поэту Свою волю не прямо, а посылает к нему Своего вестника в образе обычного живого человека. Е. М. Хитрово передает Пушкину письмо:

 
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана;
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
 
 
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Душу сам наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал.
 
 
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум —
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум![185]185
  Цит. по: Юрьева И. А. Пушкин и христианство: сборник произведений А. С. Пушкина с параллельными местами из Священного Писания и комментарием. М., 1999. С. 164.


[Закрыть]
 

Эти слова предстоятеля Русской Православной Церкви митрополита Московского Филарета (Дроздова) заставили Пушкина очнуться от тяжкого духовного сна, грозящего полным небытием. Поэт оглядывается окрест себя и впервые ясно видит ту бездну, на краю которой он оказался. Слезы искреннего раскаяния звучат в его ответных строках святителю. По форме это стихотворение, по содержанию – исповедь:

 
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
 
 
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
 
 
Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
 
 
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
 
 
Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.
 

(«В часы забав или праздной скуки…», 1830)

Последние слова говорят о том, что Пушкин увидел в происшедшем повторение описанного в «Пророке» – опять в самую тяжкую минуту жизни Господь посылает ему Своего серафима. Однако недостаточно просто «внимать его арфе» и признавать собственные грехи (праздную скуку, безумства лени и страстей и пр.), нужно начать с ними борьбу. И всё же поэт по-прежнему не хочет принять откровение Божественной воли как прямое, адресное указание себе и пытается решить свои проблемы другими средствами: весной 1830 года повторно сватается к Н. Н. Гончаровой и получает согласие. Пушкин словно хочет забыть о том, что написано на камне, перед которым останавливается странник на распутье: направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – убитому быть, прямо пойдешь – женатому быть.

С точки зрения православия, супружество является одним из средств достижения главной цели человеческой жизни – спасения. Какое-то время мужчина и женщина идут к нему поодиночке, но затем понимают, что дальше одному двигаться уже невозможно, что нужен тот, кто поможет и поддержит в трудную минуту. Это – единственная подлинная цель брака, а Пушкин надеется таким образом «переменить судьбу» и решить накопившиеся проблемы.

Казалось бы, начинается совсем другая жизнь: новые радости, новые заботы… В начале сентября 1830 года поэт едет в Болдино, чтобы юридически оформить отцовский подарок к свадьбе – деревню Кистенёвку и поскорее вернуться в Москву. В те времена на дорогу уходило намного больше времени, чем теперь, и человек успевал обдумать свою жизнь, проанализировать сложившуюся ситуацию и иногда даже принять какое-то решение. Пушкин понял главное: предстоящая женитьба не решит накопившихся проблем, а только создаст новые. Он приезжает, берет в руки перо – и:

 
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин…
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
 
 
«Эй, пошел, ямщик!..» —
«Нет мочи: Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
 
 
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон – теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
 
 
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали… «Что там в поле?» —
«Кто их знает? пень иль волк?»
 
 
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин…
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
 
 
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
 
 
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…[186]186
  Стихотворение «Бесы» написано 7 сентября 1830 г.


[Закрыть]
 

Теперь это уже не просто «мрачная пустыня», это отверстые врата ада[187]187
  Заметим, что холод в европейской религиозной символике означает близость низшего духовного мира. Ярким художественным обобщением этой идеи является история о Снежной королеве Х.-К. Андерсена.


[Закрыть], за которыми кишат падшие духи. Пушкин понимает, что это – окончательный тупик, в котором любой следующий шаг означает гибель. Он догадывается и о том, что оказался здесь по своей вине, отказавшись следовать указанным путем и понадеявшись на то, что сможет справиться со своими страстями с помощью разума. Но страсти (кони) постоянно стремятся туда, где они родились, – в ад, и один разум (ямщик) их не удержит.

Главным итогом болдинской осени 1830 года стало понимание того, что нельзя всё время жить страстями, отпуская или натягивая поводья разума; что земная жизнь – не награда, а поручение, а значит, рано или поздно придется предстать перед Тем, Кто дал ее.

О том, что произошло дальше, Пушкин вспоминал в 1835 году:

 
…я еще
Был молод, но уже судьба и страсти
Меня борьбой неравной истомили.
Я зрел врага в бесстрастном судии,
Изменника – в товарище, пожавшем
Мне руку на пиру, – всяк предо мной
Казался мне изменник или враг.
Утрачена в бесплодных испытаньях
Была моя неопытная младость,
И бурные кипели в сердце чувства
И ненависть и грезы мести бледной.
Но здесь меня таинственным щитом
Святое Провиденье осенило,
Поэзия, как ангел утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.
 

(«…Вновь я посетил…», 1835. Вариант окончания)

Поэт отвращается от отверстых адовых дверей и всматривается в предстоящий путь:

 
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино, – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
 
 
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
 
 
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной[188]188
  Стихотворение «Элегия» написано 8 сентября 1830 г.


[Закрыть].
 

Пожелать себе «мыслить и страдать» мог только человек, идущий к Богу: мыслить – чтобы понять и правильно исполнить Его волю, страдать – потому что без страдания невозможно очистить душу от укоренившегося в ней греха.

Раскаяние и готовность принять волю Бога становятся условиями для покаяния – духовного преображения поэта. Он готов встать на этот путь, но хочет понять, что именно нужно делать:

 
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня.
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…
 

(Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы, 1830)

Пушкин понимает, что без Бога ответить на этот вопрос невозможно. Он изучает Священное Писание и святоотеческий опыт, а его деятельная, творческая натура заставляет относиться к православной мудрости не как к умозрительному знанию, а как к указанию для практической деятельности.

О том, что поэт не просто изучал сотерийный опыт православия, а использовал его для собственного духовного развития, ярко свидетельствует стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны…»[189]189
  Стихотворение написано 22 июля 1836 г.


[Закрыть]. В его основе – молитва преподобного Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Поэт делает вступление, отражающее его собственное отношение к этим словам:

 
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой…
 

А затем меняет композицию элементов просительной части, адаптируя ее к своему духовному состоянию:

 
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
 

Путь к спасению ни для кого не бывает простым и ровным. Поэт выражает свой личный духовный опыт в удивительных образах:

 
Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.
 

(«Напрасно я бегу к сионским высотам…», 1836)

Важнейшую роль в возвращении Пушкина к Свету сыграла его способность любить – мир, людей, родину:

 
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как……………… пустыня
И как алтарь без божества.
 

(«Два чувства дивно близки нам…», 1830)

Чувство родины, чувство России было всегда чрезвычайно сильно в Пушкине. Он постоянно ощущал себя частью русского народа, неоднократно подчеркивая связь своей личной судьбы с судьбой рода Пушкиных и судьбой всего Отечества[190]190
  См., напр., «Моя родословная» (1830).


[Закрыть]. Обостренное национальное самосознание давало Пушкину возможность не только наблюдать, но и понимать самые малые проявления русского национального характера. От его внимательного взора не могли укрыться ни великие достоинства русского человека, ни его великие прегрешения. Поэт старался понять их причину, увидеть за внешними событиями действие внутренних, духовных законов.

В 1826 году Пушкин записал в дневнике: «Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками – для других оно или не существует, или даже может показаться пороком. Ученый немец негодует на учтивость героев Расина, француз смеется, видя в Кальдероне Кориолана, вызывающего на дуэль своего противника. Всё это носит, однако ж, печать народности.

Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу»[191]191
  Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 7. С. 28–29.


[Закрыть].

И через некоторое время, в 1828 году: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. <…> Может ли быть пороком в частном человеке то, что почитается добродетелью в целом народе? Предрассудок сей, утвержденный демократической завистию некоторых философов, служит только к распространению низкого эгоизма. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?»[192]192
  Там же. С. 41–42.


[Закрыть]

Первой попыткой осмысления духовных закономерностей исторического процесса в художественной форме стал «Борис Годунов» (1825). В центре внимания поэта – не героизм русского народа в борьбе против польских захватчиков, а духовный феномен, описанный еще Евангелием, – предательство истины ради личных земных благ. За исключением старца Пимена, во всей драме нет ни одного положительного героя – все в той или иной степени преступают Божий закон.

Образ летописца имеет и особое нравственное значение: пережив бурную молодость, Пимен в конце концов встал на путь спасения. Благодаря этому, ему стали видны скрытые в повседневной суете духовные причины поступков отдельных людей и целых исторических событий:

 
О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
 

Народ совершает преступление и несет за это наказание в виде вражеского нашествия. Но народ – это люди, и Пушкину удалось ярко и страшно показать, как преступление закона Божьего одним человеком отражается на судьбах многих зависимых от него людей и чем оно заканчивается для него самого.