Текст книги "Фёдор Абрамов"

Шолохов и Абрамов.

Наверное, за всю историю советской и российской литературы постсоветского периода Фёдор Абрамов был единственным, чьи произведения настолько приблизились к творчеству Михаила Шолохова, что не кем-нибудь, а простыми читателями были поставлены в один ряд с «Тихим Доном», «Поднятой целиной» и даже «Судьбой человека». Конечно, злословная критика сразу же попыталась обвинить Абрамова во всех смертных грехах – в подражании Шолохову, заимствованию сюжетов и речевого оборота, да и ещё много в чём. Но не будем забывать, что и Шолохову на протяжении всей его жизни, да и после кончины, те, кто не желал мириться с великим писательским даром Михаила Александровича, всячески старались вменить плагиат на «Тихий Дон». И в этом непростом эпизоде писательских судеб Шолохов и Абрамов также схожи.

Литературное дарование, как и любой другой талант – это всегда свыше, от Бога. Но путь становления мастерства всегда неразрывен с напряжённой, изнуряющей работой. И какое счастье, когда рядом есть хорошие учителя! Для Фёдора Абрамова таким учителем, в первую голову, был Михаил Шолохов. Он никогда и не отказывался признать влияние Шолохова на своё творчество. Шолохов для него был непревзойдённым мастером слова, по чистоте, силе и мощи которого равных ему не было. Он был одним из тех, кто встал на защиту шолоховского авторства «Тихого Дона». Называя Шолохова феноменом в русской, мировой литературе, гордостью страны и одним из лучших сынов человечества, Абрамов не только заочно учился у мастера, но и шаг за шагом, от ступени к ступени как учёный-филолог постигал его мир, его писательскую «кухню», добившись того, что благодарные читатели поставили «Пряслиных» в одну обойму с творениями Михаила Александровича. Конечно, сам Абрамов к этому не стремился и цели такой не преследовал, следуя лишь золотому правилу писать правду, свидетельствовать глазами очевидца так, как делал это Шолохов.

Спустя годы, в своём выступлении 6 июня 1978 года в Ленинградском доме журналиста, Фёдор Абрамов искренне признается: «Кто читал мою первую вещь “Братья и сёстры”, тем очевидно: влияние Шолохова». На авторском вечере 15 декабря 1980 года, состоявшемся в конференц-зале Библиотеки им. В. И. Ленина в Москве, на вопрос из зала: «Нет ли в ваших произведениях переклички с Шолоховым?» – Абрамов лаконично и очень метко отреагировал ответом: «Это не то, это не перекличка, это связь, если хотите!»

В то же время никогда не заискивающий, не умевший лицемерить Абрамов был крайне суров в критике посредственных произведений не только рядовых писателей, но мог прямо высказаться и в адрес самого Шолохова. После публикации 16 апреля 1954 года в журнале «Огонёк» отрывка из второй части «Поднятой целины» в абрамовском дневнике появились строки:

«Отдельные места неплохие. В целом же отрывок меня разочаровал. Увы! Это не настоящий Шолохов. Даже пейзаж, которым открывается отрывок, не тот. Степь сравнивается с матерью – так, конечно, не сказал бы старый Шолохов. Как и в “Они сражались за Родину” – здесь тоже мелкое комикование…

Вообще вся глава очень дробна, составлена из кусочков… Есть даже повторения.

Не понимаю, что происходит с Шолоховым. Люся уверяет, что это результат отрыва от народа. В этом есть доля правды. Горелов, побывавший в Вёшенской, рассказывал, что дом его огорожен высоким забором (символическая вещь этот забор в жизни писателей) и что в нём тут и там выдавлены сучки: так народ сейчас общается с великим писателем. Через дырку сучка!

Изменился не только стиль, язык Шолохова, изменился он сам. Раньше портрет его изумлял вас своей высокой интеллектуальностью, сейчас на вас смотрит заурядное лицо приказчика с выхоленными усами. Неужели и этот отступился от правды? Жаль, очень жаль!»

Понятно, эти размышления были записаны Фёдором Абрамовым в тяжёлые для него дни весны 1954 года, когда он, боготворя Михаила Шолохова, ждал от него поддержки относительно своей статьи «Люди колхозной деревни…» и… не дождался. Тем не менее со стороны Абрамова это был весьма серьёзный выпад в адрес именитого писателя, который мог иметь далекоидущие последствия. Для такого шага, пусть и искреннего, нужна была не только внутренняя смелость, но и исключительное следование правде слова, поступиться которой Абрамов просто не мог.

Несомненно, абрамовская тетралогия о жизни крестьян северной деревни в военные и послевоенные годы, где во главе повествования – семья Пряслиных, и шолоховская казачья эпопея из четырёх книг о нелёгкой судьбе семьи Мелеховых не просто перекликаются друг с другом, они дышат одним воздухом, воздухом любви к человеку, идущему наперекор судьбе, где во главу угла поставлено желание жить по совести.

Тексты «Братьев и сестёр» и «Тихого Дона» разбиты на главы, где каждая представляет собой законченный, наполненный сюжетом рассказ. Тут и там – десятки героев с накрепко сплетёнными судьбами, представленными в контексте книги единым целым, некой глыбой, которую нельзя ни разбить, ни разделить, без которых повествование просто немыслимо. Тут и там – реалистическое описание природы, при прочтении которого на душе растекается тонкая грустинка радости (такое бывает только у больших мастеров слова!). Тут и там – речевой колорит, дающий почувствовать всю палитру исконного русского слова. Тут и там – война и мир, поломанные войной, но рвущиеся к миру судьбы. Родная абрамовская Веркола стала прообразом романистической деревни Пекашино, как и хутор Калининский, перевоплотившийся в «Тихом Доне» в хутор Татарский. И Пекашино, и Татарский расположены по берегам великих рек – северной Пинеги и южного Дона, являвшихся для Абрамова и Шолохова реками их детства, в романах им отведено не последнее место. Да и много ещё чего, что роднит «Братьев и сестёр» и «Тихий Дон».

И конечно, так глубоко познать творчество Шолохова мог только тот, кто в своей научной деятельности ни на шаг не отступил с этой стези, а Абрамов в свои 40 лет был Шолоховедом с большой буквы. С его мнением считались, к нему прислушивались, и в чём-то оно было непререкаемым.

Вышедший в свет в 1958 году сборник статей «М. А. Шолохов: Семинарий», написанный совместно с вологодским филологом Виктором Васильевичем Гурой, в котором перу Абрамова принадлежало два раздела – «История изучения жизни и творчества М. Шолохова» и «Темы самостоятельных работ», был высоко оценён не только научной общественностью, но и принят простыми читателями, весьма далёкими от университетских кафедр.

Отдельной книгой «Братья и сёстры» вышли в марте 1959 года. Книга почти сразу стала дефицитной, её покупали те, кто уже был знаком с романом по «Неве», и те, кто слышал о ней и впервые открывал для себя имя Фёдора Абрамова. Приобретали в подарок родным, родственникам, друзьям. Это был триумф романа и его автора. Создавалось такое впечатление, что издательства «проснулись» и желали иметь в картотеке своих публикаций «Братьев и сестёр». Даже редакция календарей Госполитиздата 22 июня отправила Абрамову письмо с просьбой разрешить опубликовать небольшой отрывок в настольном календаре на 1960 год.

В марте 1959 года Фёдор Абрамов получил коротенькое прошение из «Роман-газеты», журнала, издаваемого столичным издательством «Художественная литература», прислать «имеющиеся у Вас рецензии, особенно ленинградские, на Ваш роман “Братья и сёстры”». Газетные статьи о романе явно не подходили, и Абрамов вновь пришёл на Невский проспект, 3, в редакцию «Невы», к заведующему отделом художественной литературы писателю Эдуарду Грину. Грин, услышав просьбу Абрамова, откликнулся сразу. Наверное, это была первая серьёзная, короткая, но очень лаконичная и цельная, без всякой напускной мишуры рецензия на «Братьев и сестёр», впоследствии даже представленная Абрамовым в приёмную комиссию Союза писателей. Эдуард Грин писал:

«Почему-то существует мнение, что литературоведу-критику не следует пытаться пробовать свои силы в художественной прозе по той причине якобы, что там его непременно постигнет неудача. Может быть, это мнение в отдельных случаях и справедливо, но пример с Ф. А. Абрамовым вносит в подобное утверждение существенную поправку. Фёдор Александрович Абрамов – автор целого ряда статей по вопросам литературы. Он же один из авторов ценной монографии о М. Шолохове. И он же автор романа “Братья и сёстры”, в котором проявил неожиданно прекрасное знание жизни деревни.

По поводу его литературной деятельности можно гадать и спорить: по призванию он избрал себе профессию или нет. Но что его место в художественной прозе – это теперь неоспоримо. Он написал хорошую книгу о северной колхозной деревне периода Великой Отечественной войны. В отличие от многих других произведений, написанных на эту тему, он не ввёл в свой роман острого конфликта, не пытался искусственно усложнить сюжет. Кажется, будто он умышленно задался целью не дополнять жизнь художественным вымыслом и изобразил деревню такой, какой её увидел. Никаких ярких событий в её жизни не происходило, и люди тоже ничем особенным не блистали. Они трудились не покладая рук, ибо шла война. Для личных радостей у них оставалось мало времени, да и не было поводов для радостей. Ну что ж. Автор всё это и показал, ничего не прибавляя и не убавляя. Но именно потому всё получилось жизненно и убедительно.

24 апреля 1959 года. Э. Грин».

В 1959 году, перед самым отъездом Фёдора Абрамова в Архангельск 7 мая, откуда он намеревался отправиться в Верколу, из «Роман-газеты» пришла последняя, окончательная корректура «Братьев и сестёр», публикация которых была обещана в декабрьском номере журнала.

Понимая необходимость поездки Фёдора на родину, где ждал его слёгший от серьёзного недуга старший брат Михаил, оставшаяся в Ленинграде Людмила взяла на себя все заботы по вычитке корректуры и улаживанию с издательством всех вопросов, по сути, став литературным секретарём Абрамова. Хорошо зная абрамовский стиль, его обороты и диалекты, северную гово́рю, она отстаивала перед редакцией всё то, что казалось тамошнему корректору несущественным, второстепенным, диалектически вычурным и непонятным для читателей. Она держала битву за текст так, как держал бы ее Абрамов – твёрдо и упористо.

Это было первое литературное сражение «один на один» Людмилы Крутиковой за абрамовское слово, за его чистоту и самобытность, которое она с честью выдержала! В этой битве она отстояла не только текст, но и название романа, которое не очень приглянулось редакции. В очередной раз, потрясённая текстом романа, она взволнованно писала Фёдору в Верколу: «Читала с удовольствием. Вещь очень хорошая – глубокая. Поэтичная, правдивая. Задушевная. Пожалуй, одна из сильных сторон книги – в её лирической взволнованности, любви к северному краю и её людям. Очень хорош язык… Твоя первая книга – большой успех».

В свою очередь, Фёдор Абрамов не мог не оценить в Людмиле этот искренний творческий порыв взаимовыручки, надёжной опоры, от всей души разделяя с ней свой первый успех на литературном поприще. Без сомнения, к этому времени в Абрамове начала расти искренняя вера в человека, который его беззаветно любит и готов мириться со всем, поставив во главу угла его писательство. С каждым последующим годом он будет понимать это всё больше и больше, и, забегая вперёд, скажем: быть может, это станет одним из тех звеньев, что впоследствии спасёт в середине 1970-х годов их брак от уже явно наметившегося разрыва (у Фёдора в этот период в Москве появилась любимая женщина). Именно «Братья и сёстры» проложат ту невидимую, но очень крепкую связь между ними, разрушить которую уже не сможет никто и ничто!

Поездка Фёдора Абрамова в Верколу затянулась. Брат Михаил тяжело болел, и все мужицкие хлопоты по дому на полтора месяца легли на его плечи. Этот приезд на родину стал самым длительным после отпуска по ранению в апреле 1942-го.

Конечно, находилось время и для писательского дела. Пополнялись многочисленными записями дневники, появлялись новые черновые страницы будущего романа «Две зимы и три лета», набело строился текст повести «Безотцовщина». И когда наступали часы писательства, просив его не тревожить, он уединялся в малой комнатке дома, устраиваясь за небольшим самодельным столом. И тогда дом затихал. «Дядя Федя работает», – шептала малышне мать и выдворяла озорничать на улицу Вовку и Надю. Да и сама не особо шумела по хозяйству в доме, давая Фёдору осилить задуманное.

Ко всему прочему, в эту веркольскую поездку Фёдор Абрамов приступает к сбору материала для романа о Гражданской войне на Пинежье, мысль о написании которого будет беспокоить его все последующие годы. Он начинает продумывать и разрабатывать сюжет, набрасывать в своих дневниках контуры будущей саги о том суровом и жестоком времени. В письме Фёдору Мельникову от 18 мая 1959 года он сообщает, что по пути в Верколу заехал в архив Карпогорского райкома партии, где «весьма щедро» представлены материалы о Гражданской войне на Пинеге. «Какие страсти, какие судьбы человеческие развёртывались в годы сотворения нового мира! – сообщает Фёдор Александрович. – Но я всё ещё не решил, браться ли за эту тему. Страшит обилие материала и та гигантская работа (подготовительная), которую надо проделать».

Впрочем, «Братья и сёстры» принесли Фёдору Абрамову ещё и дополнительную пользу – получение весомого гонорара за публикацию, что помогло перебраться из «ректорского дома» на Университетской набережной пусть в скромную, малогабаритную, но уже двухкомнатную квартиру на Охте, в дом 66 по Новочеркасскому проспекту, где у Абрамова появился свой писательский кабинет. На недолгий срок, менее двух лет, эта квартира станет для Абрамова писательской лабораторией, где будут совершенствоваться (Фёдор Александрович не мог без этого!) главы уже вышедших в свет «Братьев и сестёр», обдумываться тексты новых произведений – продолжения пекашинской эпопеи, пьесы «Один Бог для всех», повести «Безотцовщина», сюжет которой будет идти от самого сердца, с болью вырываясь каждой новой строкой на лист бумаги, оттого-то и повесть получится, словно слезами умытая.

«Братья и сёстры» были восторженно встречены на родине писателя. И не оттого, что писатель был из местных, а потому, что к истине, изложенной в романе, остаться равнодушным никто не мог. Эта истина была судьбой большинства тех, кто взял в руки роман. Для них, переживших военное лихолетье в трудовых буднях, «Братья и сёстры» были не просто книгой о тяжёлой судьбе колхозника, это была книга о их собственной жизни, потому и восприятие прочитанного было особенное.

Роман-быль, где художественный вымысел отступает перед правдой жизни. И может быть, поэтому книга выстроена на редкость просто, и оттого в ней, по мнению критика Александра Алексеевича Михайлова, «слабая художественная трансформация материала». И там же, в критической статье «Больше требовательности! (По страницам журнала “Нева”)», напечатанной в журнале «Вопросы литературы» № 9 за 1959 год, было определено, что «Сказовый колорит местами невыразителен, “особенные” пекашинские выражения выглядят нарочито. Недостаёт “Братьям и сёстрам” и необходимой композиционной продуманности».

В русской литературе много противоречий. И всё же, так ли уж нужна была роману эта самая «композиционная продуманность» и «художественная трансформация»?! Может быть, именно поэтому и получилось произведение не вычурным, а «чёрным по белому» писанным, ясным и незамутнённым, пронизанным острой драматургией. Убедительность повествования автора, видевшего всё своими глазами, подкупает читателя, впрочем, как и правда «Тихого Дона», многие сюжеты которого прошли перед глазами Шолохова как картинки его собственной жизни. И в этом тоже есть глубокое сходство этих произведений.

Недаром писатель-фронтовик Михаил Николаевич Алексеев в статье «Повесть о стойкости народной», опубликованной в журнале «Дружба народов» № 11 за 1958 год, назовёт «Братьев и сестёр» не романом, а повестью, правда повествования в которой «возникла из знания жизни и бережного отношения к ней». И, наверное, по-своему он был прав.

В мае 1959 года, отправляясь в Верколу, Фёдор Абрамов, конечно же, прихватил с собой для земляков номера «Невы» да несколько отдельных книг «Братьев и сестёр», успевших выйти к моменту его отъезда. Добравшееся до библиотек Карпогор и Верколы произведение Абрамова в одночасье ушло в народ. Роман читали чуть ли не в каждом доме. Кто не знал грамоты – внимательно слушали. Те, кто успел прочитать роман, Абрамова хвалили. Все старались «раскрыть» правду Пекашина, определив в героях романа своих земляков-веркольцев. Но это было сделать непросто даже тем, кто вырос и жил в деревне.

Да что простой читатель! Родная сестра Фёдора Абрамова Мария, знавшая Верколу и её жителей вдоль и поперёк, прочитав «Братьев и сестёр», в письме брату от 10 октября 1958 года сообщала:

«Федя, а я так и не могла догадаться, как ни предполагала, кого ты имеешь в виду в образе Анфисы? Варвары?

А этот огородник? Не Федя Прошин?

А кто этот Андриянович?

А кто в образе Анки? Кто Ваня-Сила?

А так ведь всё ты верно показал в книге. Даже не всё. Хуже ещё жили люди. Ведь я жила в то время в Верколе. Я так понимаю, что Пекашино – это Веркола.

Поясни мне хорошенько в следующем письме…»

Пекашино – это Веркола? Кто они – Анфиса, Варвара, Марфа, Анка, Мишка Пряслин, Лиза, Ваня-Сила, Егорша, да много ещё кто, чьи образы вобрали в себя реальные судьбы тех, на чьё время выпала великая страда военного лихолетья? Кто они, кого обессмертил Абрамов в образе героев? Реальные или собирательные образы? Уж очень выразительными они получились, очень притягательными. Это были не просто образы, а живые портреты, и отнюдь не вымышленные, а вполне реальные, живые.

Конечно, Фёдор Абрамов, работая над текстом, знал, что читатель, особенно свой, веркольский, обязательно задастся этим вопросом, будет думать, гадать, заглядывая в лица земляков, и, не найдя ответа, вновь и вновь будет перечитывать страницы романа в надежде постичь персонажей.

6 июня 1959 года Абрамов сообщал в письме Мельникову: «Земляки меня встретили хорошо, но некоторые едва скрывают досаду: им кажется, что в моих героях выведены некоторые из них, причём выведены не совсем в лестном свете. И бесполезно разубеждать».

Абрамовское Пекашино в «Братьях и сёстрах» – не просто деревня, где происходят события, изображаемые в романе. С описания этого места начинается абрамовская сага. Образ Пекашина зримо и незримо присутствует во всём повествовании. Да и само название деревни непростое, явно говорящее, образно отдающее терпким душком свежеиспечённого сытного житника – ячменного хлеба. И есть в этом названии деревни что-то исконно русское, никогда не стареющее, крепко-накрепко сросшееся с землёй-кормилицей и людским трудом на ней. Абрамовское Пекашино из самого нутра его души, из самого сердца автора, потому и легко воспринимается, по-свойски, как родное, близкое.

Пекашино – по-своему главный герой книги. Отметим, что пролог, который в первом варианте книги открывал её, после написания романов «Две зимы и три лета» и «Пути-перепутья» «перекочевал» в неформальное вступление ко всей трилогии «Пряслины» и до создания Абрамовым романа «Дом» не включался в основной текст первого романа.

Но действительно, где оно, Пекашино? Где это абрамовское Лукоморье, наполненное светом людской доброты, любви к ближнему?

Северяне, архангелогородцы, пинежане после прочтения романа «Братья и сёстры» неизменно пытались отыскать на родных просторах таинственное Пекашино.

В своём письме Фёдору Абрамову от 9 января 1959 года молодая читательница Валентина Коновалова, прочитавшая роман в «Неве», довольно искренне спрашивала писателя: «Ответьте, пожалуйста, а где Ваша родина, в Пекашине? Я не слыхала такой деревни, может быть, её название вымышленное?»

А вот старшая племянница писателя, Галина, которой на тот момент было 22 года, сразу распознала в Пекашине родную Верколу. «…Многое нахожу в романе нашенское, простое, веркольское, – сообщала она в письме Фёдору Александровичу 15 октября 1958 года. – Дядя Федя, даже все новины, эту старую лиственницу, что стоит на горе против Анны Олькиной дома, всё описали!»

Конечно же, прообразом Пекашина стала пинежская Веркола, узнаваемая во многих картинках романа: описанием реки, монастыря, угора, Поповского ручья, колхоза «Новый путь» и, конечно, той самой вековой лиственницы, что и поныне высится у абрамовского косика-тропки, ведущего к реке, совсем рядом с усадьбой Фёдора Абрамова и места его вечного земного упокоения.

Не укажи Фёдор Абрамов в самом начале романа веркольскую примету – лиственницу – и не смени он название романа «Мои земляки» на «Братьев и сестёр», сразу бы угадался в контексте романа образ его малой родины? Наверное, да. И дело здесь вовсе не в реке Пинеге, что одна такая течёт в этих местах, не в монастыре, вид на который только из Верколы, а в другом: чтобы так написать, нужно болеть своей родиной, носить в себе её образ, знать её. Вот почему «Братья и сёстры» пронизаны этой любовью от корки до корки, поэтому в Пекашине и угадывается абрамовская Веркола. «Пекашино – деревня, созданная воображением писателя. Но разве не вошли в художественный мир Пекашино черты реальной Верколы?» – подметит в своей статье «Познание современности» Лев Антопольский, опубликованной в журнале «Юность» № 8 за 1974 год.

Создавая образ Пекашина, Фёдор Абрамов не просто срисовывал Верколу, он до тонкостей продумывал каждую деталь, наполнявшую образ деревни. В его архиве сохранились рисунки Пекашина, которые автор прорабатывал до мелочей, и в этих рисунках без особого труда угадывается родная деревня писателя: вот новины, река Пинега и луга, деревенский большак с пекашинской горой и, конечно же, вековая лиственница, как центральное звено всего рисунка. Автор, создавая образы героев романа, не изменял того антуража, в котором жили реальные прототипы «Братьев и сестёр», и это придавало произведению ещё большую убедительность. Абрамов ушёл от принципа иллюзорности и вычурности в описании фона окружающей обстановки и тем самым создал эффект естества и узнаваемости.

Причём автор, рисуя в романе близкую ему северную деревню военной поры, нисколько не задумывался о том, точен ли он будет в своём изложении, о том, что прототип его Пекашина читатели будут искать на всех просторах, куда придёт роман и откуда родом будут они сами. И те, кому выпала такая же доля, как и героям романа, непременно будут видеть в романе самих себя.

«Я инвалид войны, – напишет Абрамову 16 декабря 1981 года из города Ровно Николай Григорьевич Качанов. – Большое Вам читательское и человеческое спасибо за умные, яркие, жизнеутверждающие романы о людях русской деревни.

Каждый из нас, людей старшего поколения, – человек нелёгкой судьбы, и в Ваших книгах находишь как бы частицу своей пережитой жизни…»

И тут хочется добавить: а сколько на российских просторах было разбросано таких деревень, как две капли воды похожих своей судьбой на романное Пекашино, в ту военную и послевоенную пору? Десятки? Сотни? Тысячи? И в каждой из них была своя семья Пряслиных, а то и не одна, и свой Лукашин с Анфисой Петровной!

План деревни Пекашино, описанной в тетралогии «Братья и сёстры». Рисунок Ф. А. Абрамова. Начало 1950-х гг. Публикуется впервые

Знаменитая пекашинская лиственница на Абрамовском угоре. Веркола. Современный вид. Фото Н. Б. Никифоровой

26 июля 1960 года в Карпогорском районном доме культуры состоялась первая на родине писателя читательская конференция, посвящённая роману «Братья и сёстры», на которой присутствовал и сам Фёдор Абрамов.

Говорили о разном. Выступавших было много. Одна из них, Татьяна Александровна Черноусова, знавшая Абрамова ещё по Карпогорской школе, сказала, что автору романа удалось «нарисовать жизненно правдивые характеры незаметных сельских тружеников, самых обыкновенных, самых будничных, о которых, вместе взятых, говорят: народ-герой, народ-богатырь, народ-победитель». Она же, посетовав на то, что в районе недостаточно имеется книг романа «Братья и сёстры», предложила обратиться в областное книгоиздательство о переиздании романа, «чтобы обеспечить полностью спрос наших читателей».

Не забыли упомянуть выступавшие и о литературной связи Шолохов – Абрамов. Так, к примеру, Александр Диомидович Новиков высказался: «Товарищ Абрамов вполне талантливо создал своё первое художественное произведение, и кто знает, может, из нашего писателя-земляка выйдет талантливый писатель, так как он ученик М. Шолохова». Но говорили не только о том, что Абрамов последователь и «ученик М. Шолохова», но и то, что он «много учился у классиков русской и советской литературы» и в его романе «заметно влияние Н. В. Гоголя».

Сам же Фёдор Абрамов, вызванный за трибуну, говорил долго. Рассказывал о том, как создавался роман и что не написать его он просто не мог, и то, что роман был написан, по сути, в пику лакировочным романам о быте колхозных крестьян и что недостатки романа, высказанные читателями, имеются. Рассказывал о том, как родилась фамилия Пряслины… Абрамов был искренен перед своими главными читателями – в сущности, героями его романа, но о реальных прототипах героев романа, как того ни хотели слушатели, он предпочёл умолчать.

Как в «Тихом Доне» семья Мелеховых является центральным связующим звеном романа, так и в «Братьях и сёстрах» во главе повествования находится многодетная семья Пряслиных, в которой Анна Пряслина, мать шестерых детей, как и все другие жители Пекашина, работает в колхозе «Новый путь» с утра до ночи, вырабатывая свои трудодни.

Фёдор Абрамов (в центре) с родственниками Михаилом Максимовичем Какориным (слева) и Константином Афанасьевичем Абрамовым. Карпогоры. 21 июля 1947 г.

Мемориальная доска на доме, где жила семья Михаила Александровича Абрамова, старшего брата писателя. Веркола

В первый год войны погибает её муж, глава семейства Иван Пряслин по прозвищу Ваня-Сила, и все мужицкие заботы по дому ложатся на плечи старшего сына Михаила, которому едва исполнилось 15 лет, как когда-то, уже в реальной жизни, в такие же годы принял на себя заботы старший брат Фёдора Абрамова – Михаил. Разумеется, «Братья и сёстры» нельзя назвать автобиографическим произведением, хотя многие сюжеты из жизни и быта семьи Пряслиных родились в его абрамовском детстве. Так, упористый характер Анны Пряслиной во многом схож с характером Степаниды Павловны – матери писателя, вместе со старшим сыном поднимавшей своих детей.

Семья Пряслиных не теряется в водовороте событий, происходящих в Пекашине, не затмевается образами других героев романа, их взаимоотношениями, а наоборот, создаётся ощущение того, что пряслинская семья, как и семья донского казака Пантелея Мелехова в «Тихом Доне», стала зеркалом тех событий эпохи, в которых ей пришлось жить.

В семье Пряслиных отобразились все тяготы той лихой военной поры, свалившиеся на плечи тех, кто, живя в деревне, при колхозе, должен был не просто помогать фронту ударным трудом, но и выжить сам: пахать, сеять, косить, заготавливать дрова, зимой работать на лесозаготовках…

Все герои романа – единая семья, как слаженный хор, но у каждого в отдельности своя скрипка, своя нота, своё место в общем исполнении. И как слово не выбросить из песни, так нельзя представить «Братьев и сестёр», потерявших хотя бы одного героя.

И в этом – вновь яркий образец великой шолоховской школы литературного мастерства – особый натурализм в описании быта, который не затмевает главного сюжетного стержня, а лишь дополняет его, высвечивая определённые стороны личности в сложнейшей для неё ситуации: у Фёдора Абрамова – в тяжёлом крестьянском труде в апогее трагизма войны, у Михаила Шолохова – в переломные годы крушения идеалов, поиска нравственного причала также в период Первой мировой и гражданской междоусобицы.

Все без исключения образы романа «Братья и сёстры» – собирательные. Они вместили в себя черты характеров тех, кого лично знал писатель, с кем рос и общался: его друзей, близких и родных, простых жителей Верколы и окрестных деревень, тех, о ком ему рассказывали, о ком говорили, и тех, кого он встречал в своих многочисленных поездках по Пинежью.

Вообще тайну реальных прототипов героев «Братьев и сестёр» Фёдор Абрамов откроет не сразу. Причин тому много. Во-первых, чтобы никого не допускать в свою писательскую кухню, а во-вторых, – и это, наверное, самое главное, – чтобы герои не лишились в романе самостоятельной жизни и не стали заложниками судеб реальных людей, что неизбежно сопряжено со всякого рода сопоставлениями, поисками правды и вымысла. А ещё Абрамов очень жалел прототипов своих литературных героев, ведь быть реальным человеком и прообразом литературного героя не так-то просто!

Спустя время, в беседах с близкими, знакомыми, на встречах с читателями Фёдор Абрамов всё же поведает о том, чьи судьбы в меньшей или большей степени повлияли на рождение того или иного героя, да и всей тетралогии «Братья и сёстры». Абрамов в своей статье «Сюжет и жизнь», опубликованной в «Литературной газете» 13 января 1971 года, скажет так: «За каждым героем так или иначе стоит живая натура, живая модель».

Выхватить в человеческой натуре её суть, малую крупицу, из которой могучим кедром вырастет незабываемый литературный образ, – задача, с которой Абрамов справился на отлично. «Почти все писатели имеют прототипов… – скажет Абрамов 6 мая 1974 года на встрече со студентами и преподавателями Архангельского педагогического института им. М. В. Ломоносова, студентом которого когда-то едва не стал сам. – У меня всегда стоит живой человек перед глазами. Но я не беру человека и не описываю – из этого ничего не вышло бы. Беру деталь и отталкиваюсь от этого. История с прототипами сложная. Критики ходят по Пинеге, смотрят и думают: с кого списано? Когда человек хороший, это всех устраивает. Но когда лезут к человеку с недостатками, то это конфуз…»

Однако при всём многообразии образов у «Братьев и сестёр» есть главный герой. Временами он ненадолго теряется в гуще действующих лиц (да и повествование начинается не с него), и всё же его важность в романе после его полного прочтения явно выступает на первый план.

Мишка Пряслин. Он не просто один из главных положительных героев романа, он его сила, его главная нравственная основа, показатель чистоты помыслов, человечности и самобытности восприятия и видения жизни. По авторскому замыслу, Мишка Пряслин лишён мыслей о лёгкой жизни, для него работа не просто необходимость в силу известных по роману обстоятельств, а в этом его исключительность, его внутренний стержень. «Люди должны включить в своё душевное хозяйство пряслинский нравственный комплекс – это для меня несомненно», – напишет Абрамов Борису Лаврентьевичу Кононову 3 сентября 1976 года, тем самым, в первую очередь для себя самого, подчеркнув особенность образа Мишки Пряслина и всей его семьи.