Текст книги "Гады"

VII

Утро выдалось серым, птицы летали низко – к дождю. Мысли отказывались подниматься выше птиц, работа не шла в голову. Беляков полистал список контактов в меню дежурного мобильника и решил себя развлечь: немного радости в этот хмурый день не помешало бы.

– Приемная министра культуры Редькина!

– Мне бы Луку Моисеевича! – попросил Беляков.

– А кто его спрашивает?

– Это из цирка звонят. Мы договаривались…

– Минуточку! Соединяю.

– Да! – гавкнуло в трубке. – Слушаю!

– Аллё! – медленно, смакуя каждый звук, произнес Беляков. – Это прачечная?

Поток отборного мата был ожидаем, но поразил своей мощью и сочностью. Бодрыми градинами со свистом влетала обсценная лексика в уши Николай Николаича, массируя и пробуждая к действию его тренированное упругое сознание. Чего здесь только не было! Красочные описания половых извращений всех форм и мастей, сделанные с глубоким знанием предмета и полной уверенностью, что звонивший практикует всё перечисленное. Виды неизлечимых венерических заболеваний, включая такие, о которых Беляков не имел ни малейшего представления. Пожелания проделать со звонившим все кульбиты самого зверского, дополненного, издания Камасутры. Уверенность в ущербности всех его родных до седьмого колена, почему-то всегда связанной с половым вопросом, что странно противоречило первоначальному тезису о педерастии и искушенности в педо-, некро– и зоофилии. Фонтан ругательств увенчало предсказание вечных мук и скитаний души звонившего по чужим анальным отверстиям и ее тайных унизительных совокуплений с сушеными овощами.

Беляков почувствовал себя лучше и повесил трубку.

Оперативка у Роттенмайера начиналась необычно.

Пока девки перешёптывались, рассаживаясь в небольшом, но вместительном кабинете пресс-секретаря губернатора, Валентина внесла и попросила Белякова передать – прямо через головы впереди сидящих сотрудниц – поднос, на котором стоял глиняный горшок, и лежала ложка, аккуратно обёрнутая салфеткой. Переходя из рук в руки, поднос, наконец, оказался на столе у Феликса.

Тот как раз закончил разговор по телефону, положил трубку, взял ложку и зевнул:

– Романова, докладывай!

Начался доклад, но Беляков не мог слушать, потому что Роттенмайер, не обращая ни на кого внимания, снял крышку с горшка, запустил в него ложку, потом вынул ее и смачно облизал.

В горшке оказалась каша.

Овсяная.

С маслом.

Романова продолжала говорить, Феликс кивал, бросая в себя ложки с кашей. Он делал это с явным удовольствием, причмокивая и громко сглатывая слюну. Время от времени он вытирал уголки губ салфеткой. Его не смущали два десятка женских глаз, периодически отрывавшихся от бумажек и поглядывавших на него.

Беляков понял, что здесь это норма – одна из многочисленных странностей начальника пресс-службы, которую, при прочих его недостатках, подчиненные воспринимали как благо – сытый Рот был добрее.

– Значит, замяли дело про ели! – весело сказал Феликс, дирижируя ложкой.

– Инвестиционный совет принимал решение, основываясь на выводах экспертов мэрии. У города на заседании было две трети голосов. Так что губернатор, как ни крути, здесь ни при чём, – отчиталась Романова. – О чём мы и сообщили журналистам в пресс-релизе.

– Спихнули на мэра Воробьева, чей племянник затеял строительство! Так им и надо! Пусть теперь как хотят, так и отбрыкиваются от «зеленых», «красных» и «голубых»!

– Ели не голубые, а обычные, – поправила шефа Романова. – Согласно справке из минэкологии.

– Главное, что мы отмазались! …А еще с утра мне звонил Израитель, слышите, Николай Николаич! Дико извинялся! Прислал список блогеров, пожелавших пообщаться! Передавал вам респект! – Рот бросил смятую салфетку на поднос и вдруг навзрыд рассмеялся своим ненормальным смехом: – Ха-ха-ха! Осадчий уехал лечиться в Германию! «Негвный сгыв»! Ой, мамочки! Обоссаться! (неожиданный приступ радости также внезапно сменился замогильной серьезностью) Но нельзя расслабляться! Сегодня наша главная задача – снять ролик! На текущие мероприятия отправляйте стажеров! Лучшие силы задействуем в операции «Мигалка»! Ирина Геннадьевна, вас сажаем в засаду! Вас ист дас? Планшетник при вас?

Кудряшки бодро кивнули, планшетный компьютер был выложен из сумки на стол.

– Правильно! Я всегда говорю: держите порох сухим, а технику в ридикюле! Пользоваться ею вас научили?

Последовал еще один кивок.

– Значит, действуем строго по плану! – Рот посмотрел на часы. – Через час губернатор выезжает на совещание. Когда поедет обратно, попадёт в пробку на Ленина. Так?

– Наверняка! – со знанием дела сказала Романова.

– Ты паркуешься у светофора, который эту пробку собирает. Ждешь членовоз. Снимаешь его на видео. Главное, чтобы номера в кадр попали! Охраны не бойся, они предупреждены, – раздавал инструкции Феликс. – Ирина Геннадьевна, вы сидите в кустах на углу Пролетарской и Героя Подлецова. Там кортеж притормозит и пропустит пешеходов! …Пешеходы, слышите меня?! Под колеса раньше времени не бросаться! …Ирина Геннадьевна, отдельно вам говорю! Ваша задача: как бы невзначай, как бы случайно, исподволь снять происходящее. И не стойте как истукан! Надо, чтобы в кадр попали веточки, травинки, ваши ноги, а потом – кортеж без мигалки! Кнопки только не перепутайте! На что там жать надо, вам объяснили?

– Вы уже спрашивали! – обиделись кудряшки.

– Поучите еще меня! Сорвёте операцию – останетесь без премии! Всех касается!

Вереница застрявших в пробке машин уходила далеко за горизонт. Накрапывал дождь. Похолодало. Романова завела двигатель, включила «печку», вынула из сумочки зажигалку и закурила. Вот уже битый час, как она стояла в «кармане» у заветного светофора, высматривая кортеж губернатора. Но дела с пробкой оказались хуже, чем ожидалось. «Павианомобиль» Лысого полз с черепашьей скоростью. Об этом ей только что сообщил Роттенмайер, который ехал следом в машине сопровождения.

На трассе было всего по полполосы справа и слева. Серёдка дороги, огороженная сеточкой с красной лентой, была частично разрыта, частично засыпана щебнем. Злополучный «карточный ремонт», о котором вторую неделю писали газеты и неохотно говорили в дорожном фонде, резко снизил пропускную способность магистрали. Пробка росла. Водители ругали власть. Василий Павианович вытирал пот с багровой лысины, но терпел.

Романова стряхнула пепел в окно и погладила лежащую рядом видеокамеру. В молодости она серьезно занималась биатлоном и теперь скучала по оружию и мишеням. «Кабан» никак не хотел выходить на рубеж, и это по-хорошему злило ее, как настоящего охотника.

Похоже, дела были совсем плохи. По свободной полосе, в сторону застрявшего на полпути к славе губернатора, на большой скорости промчалась служебная «Волга». Отличить ее от обычных машин было проще простого: «блатной» А-шный номер выдавал с потрохами. «Волга» резко затормозила рядом с членовозом и сдала назад, включив «аварийку». Из машины выскочил смуглый небритый человек и начал отдавать распоряжения копошившимся тут же, под дождем, строителям.

В небритом остроглазая Романова разглядела директора дорфонда Воронкова, за которым в пресс-службе, с легкой руки Белякова, закрепилось прозвище «иранец».

Главный дорожник области перемахнул через ограждение, подбежал к машине Лысого, подобострастно заглянул в окно, а потом прыгнул обратно на гору щебенки и продолжил командовать рабочими. Его костюм быстро намок под дождем, а дорогие ботинки и брюки до колен покрылись слоем грязи. «Президент Ирана» дико жестикулировал – следуя его указаниям, работяги закидывали яму щебнем и сматывали сетку ограждения.

«Сюда, сюда выруливай!» – скомандовал Воронков губернаторскому водителю.

Членовоз мягко перевалил через щебеночный бугор и выполз на встречку. За ним, врубив крякалку, устремилась гаишная машина сопровождения. Пропустив кортеж, строители во главе с Воронковым тут же снова выставили заграждение. Завыли сирены, включились мигалки.

Стоящие в пробке открывали окна и показывали губернатору средний палец. Кто-то снимал на телефон.

Романова заметила злое лицо Роттенмайера, выключила видеокамеру и расхохоталась.

Всего за минуту кортеж долетел до угла Пролетарской и Героя Подлецова, где его поджидали замёрзшие «пешеходы» и посиневшая от долгого стояния в кустах под дождем Ирина Геннадьевна. Сирены и мигалки продолжали работать, но специально обученных пешеходов это ничуть не смутило. Странные женщины с грацией манекенов выбирались на проезжую часть. Кто-то катил детскую коляску с куклой. Погружение в роль было полным.

Членовоз резко остановился. Гаишная машина врубила матюгальник, пытаясь прогнать сотрудниц пресс-службы с дороги. Но не тут-то было! Дамы шли, как ни в чем не бывало! Осознав, наконец, что что-то пошло не так, они начали с визгом скакать по «зебре» и разбегаться.

Дождавшись удобного момента, водитель губернаторского авто уже собирался дать по газам, но впереди возникло новое неожиданное препятствие.

– Стойте! – истошно вопила Ирина Геннадьевна, плюхаясь всей своей роскошной грудью на капот. – Мне ролик записать надо! Меня начальник убьёт!

Она держала на вытянутых руках планшет, бесстрастно фиксирующий перекошенное лицо губернатора, вой мигалок и визг тормозов машины сопровождения.

Лысый тут же был повален секьюрити на бронированный пол членовоза, спелёнут и закрыт от греха молодыми тренированными телами. Брыкающуюся Ирину Геннадьевну оттащили, и машина рванула вперед – ее пассажиры пригибались, опасаясь шальных пуль.

В замыкающем кортеж лимузине находился пресс-секретарь губернатора Феликс Робертович Роттенмайер. Он закрывал свое красное лицо руками. По его всхлипываниям невозможно было разобрать, рыдает он или смеется.

На Ирину Геннадьевну было жалко смотреть.

– И на старуху бывает проруха! Но это конец! Прощай, моя карьера! Прощайте, мечты о любимой Чехии! Прощайте, Карловы Вары! Прощай, квартальная премия!

Пышная дама сидела на столе и бросала на пол листы бумаги формата А4. По ее лицу катились слезы. Всё вместе это означало крайнюю степень расстройства.

Девушки пытались успокоить ее, но аргументы типа «все виноваты» и теперь «всех уволят» не действовали.

– Что случилось? – спросил Беляков.

– Всё пропало! – заскулила Ирина Геннадьевна. – Всё кончено! Друзья, пристрелите меня, чтобы прекратить мои мучения! Дайте мне яду! Там, в холодильнике, был уксус…

– Она забыла включить запись, – объяснила Романова. – Два часа в кустах мёрзла, а в самый последний момент не нажала на кнопку. Так бывает.

– Ерунда! – сказал Беляков, вынимая из кармана смартфон. – Кортеж попался мне по пути в Кремль, и я снял его на светофоре. Смотрите. Встают, пропускают. Мигалки выключены, как мы хотели. Можно выложить этот ролик в интернет и не париться. У вас есть вай-фай?

– Что? – Ирина Геннадьевна подняла на него заплаканные глаза.

Беляков потыкал пальцем по экрану.

– Всё в порядке. Ролик уже заливается на форум.

– Николай Николаевич! Миленький! Спаситель вы наш!

В кабинете Роттенмайера тоже царило уныние. Феликс выглядел выбитым из седла. Он был небрит, его глаза бегали по лицу как две безумных голубых горошины, светлые волосы спутались в челке.

– Мы под колпаком! – упавшим голосом сказал он, изобразив руками маковку купола. – Какая-то сука позвонила Воронкову, представилась сотрудником пресс-службы и сообщила, что губернатор застрял в пробке, и если Воронков сейчас не примет меры, то последствия будут страшными. Вот он и принял! Умно придумано, да?

– Неплохо, – согласился Беляков.

– Кто-то из тех, кто знал об операции «Мигалка»!

– Подозреваешь кого-то?

– Всех! – прошептал Рот, озираясь.

– Я пробил номер, – спокойно сказал Беляков. – Звонок Воронкову был сделан из автомата, снаружи кремлевской стены. В том единственном месте, куда не достают камеры наблюдения. Мы имеем дело не с дилетантом!

Рот обхватил голову руками:

– Крот! И если мы не найдем его до выборов…

– Всё гораздо хуже! – перебил его Николай Николаич. – В интернете появились документы. Те самые договоры на информационное обслуживание, которыми ты тряс передо мною. С миллионными суммами из бюджета. Вся пачка. Завтра это будет главной темой на форуме.

– Мамочки! – пролепетал Рот.

– Нет, Ромашка.

Зазвонил внутренний.

Феликс схватил трубку:

– Слушаю вас, Вячеслав Иванович! («Пузо!» – прошептал он, прикрыв микрофон рукою.) Патриотический праздник на носу?! Хотите выступить. На телевидении. Патриотизм – это святое! Организуем, конечно! Вы какой канал предпочитаете? Будет – на блюде!

– Но и это не самое плохое! – продолжил Беляков, когда Рот положил трубку. – Как выяснилось, у Лысого нет «кнопки», но есть рубильник, и я уже держусь одной рукой за кабель. Каша заварилась крутая. Боюсь, вдвоем ее не переварить. Нужен Чеснок.

– Паша! – просиял Роттенмайер.

VIII

Павел Чесноков был молодым человеком слегка за тридцать, однако манера говорить – занудно, растягивая слова и делая долгие паузы, заставлявшие собеседника его ненавидеть – плюс тяжесть выпитых в прошлые годы литров пива, отразившихся на лице, скрадывали молодость, добавляя ему добрый десяток лет. Он не был занудой, просто он не умел ставить себя на место другого! Как всякому закоренелому эгоисту ему было очень комфортно на собственном месте, которое казалось центром Вселенной. На людей недалёкого ума его убежденность в собственной правоте и значимости оказывала потрясающее действие: они быстро попадали под его чары и становились ведомыми – Паша с удовольствием проводил с ними долгие часы, наслаждаясь тем, как они смотрят в рот. В умной мужской компании косноязычие не позволяло ему стать лидером и душой, поэтому он надевал маску молчаливого, но в целом позитивного пофигиста и, в основном, налегал на пиво. Кем он являлся в действительности, не знал никто. Возможно, это было тайной и для него самого. Выглядел он как респектабельный сорокалетний мужик. С широкими, но немного ватными плечами, длинными руками, ясными глазами, профилем Брюса Уиллиса и геморроем, который он периодически лечил. Впрочем, это был его маленький секрет. Ему хотелось казаться мачо.

На Белякова, который каждое утро тратил сорок минут на физические упражнения, обливался холодной водой и учил иностранные языки, Паша всегда смотрел как на ненормального. Но уважал старшего товарища за ум и способность быстро принимать правильные решения.

Во время оно, в далеких командировках, в дни легендарных выборных баталий, в суровый час возлияний Феликс сразу падал под тяжестью выпитых литров, а вот сознание Чеснокова угасало медленно, тлело как угли до последней искорки в стекленеющих глазах. И только никогда не пьянеющий Беляков был способен довести их обоих до койки. Много лет прошло с тех пор, много воды утекло.

– Ты же знаешь, у меня теперь дела, бизнес! – медленно, в своей манере, сказал Чесноков, неспешно поднимаясь вместе с Николаем Николаичем по лестнице в здании-кубе.

– Что на этот раз? – улыбнулся Беляков. – Социальная закусочная «Медный пенс», где пенс – сокращение от «пенсионер»? Или тематическая пивная «Фру-фру»?

– Это в прошлом, – Чесноков поморщился как от зубной боли. – Сейчас надо заниматься логистикой. Вот если бы мы с тобой купили напополам фуру…

– Кому ты гонишь, Паша! – перебил Беляков. – Твое призвание в другом! Поэтому ты здесь!

– Наша профессия мила мне своей востребованностью, – согласился Чесноков. – И традициями! «Экономика должна быть экономной!» «Догоним и перегоним Америку!» «Социализм с человеческим лицом!» Учителя сочиняли! Классики! Богатыри – не мы! «Деды»! А в дни нашей молодости, помнишь? «Голосуй не голосуй, всё равно получишь х. й!» «Депутат Тарасов – надежда пид. расов!» Теперь вот: «Духовные скрепы», «Партия сказала «нано-«… И несть конца этому мозго. бству! Не успеем мы с тобой уйти в вечность, как какие-нибудь гады уже схватят нашу эстафетную палку.

В холле второго этажа висела гигантская плазма, по которой беспрерывно шёл поток новостей. На экране вдруг возник пожёванный брыластый мужик лет пятидесяти пяти.

«Патриотизм это не просто „любовь к Родине“, как пишут в толковых словарях! Это та сила, которая заставляет совершать подвиги! Жертвовать жизнью ради процветания Отечества! – витийствовал пожёванный. – Патриотизм это вера в великое предназначение! Вера, которая заставляла наших предков жертвовать собой ради будущих поколений – ради нас! Мы обязаны быть достойными их дел!»

– Что за хер? – спросил на ходу Чесноков.

– Пузо! – ответил Беляков. – Вячеслав Иванович. Заместитель губернатора.

В приемной Роттенмайера их встретила Валентина.

– Феликс Робертович занят…

– Для меня, детка, он всегда свободен! – улыбнулся ей Чесноков, и уже через секунду в охлажденной кондеем тишине кабинета губернаторского пресс-секретаря, как выстрелы, раздались два возгласа: «Чеснок!» «Рот!»

– Сколько лет прошло с нашей последней встречи?! Помнишь, тогда, в Питере! – подмигнул Чесноков, пожимая руку Феликсу. – Дорогое, незабываемое время!

– Бесценное время! – пискнул Роттенмайер.

– Есть ценник! – напомнил Чесноков, погрозив тому пальчиком. – Семьсот пятьдесят штук баксов.

Феликс сделал вид, что не услышал.

– «Пришел Павел и всем вставил!» Наша старая присказка! Помнишь! – Рот залился смехом безумца так, что уши заложило. – Как же я рад! Как я рад тебя видеть!

– Поцелуемся? – серьезно предложил Чесноков.

– Он всё шутит. Прямо как раньше! – обернувшись к Белякову, проблеял Рот, но было видно, как всего одно слово сбило маску его напускной весёлости. – Ты же знаешь, я не по этой части! Угадай, сколько у меня детей?

Беляков, стоявший за спиной Роттенмайера, показал Чеснокову три пальца.

– Трое?

– Не угадал! Ждем четвертого! Сам не знаю, откуда они у меня берутся!

– Я расскажу тебе потом, детка! – сказал Чеснок, присаживаясь и кладя ногу на ногу.

– Если родится в день выборов, назову Васькой – в честь Павиановича! – улыбнулся Рот. – Пусть ему будет приятно!

Кому должно быть приятно, губернатору или ребенку, осталось загадкой.

– Как-как? – переспросил после паузы Чесноков. – Я не ослышался? Павианович? …Хотя, могло быть и хуже! Я знал одного парня, которого звали Нижний Тагил.

– Ха-ха-ха! – зашёлся в истерике Феликс.

Тем временем, Чеснок изучал его кабинет.

– А неплохо ты тут устроился. Секретарша рыжая бестия. Грамоты, дипломы. Портретов-то твоих! Что, мания величия? – Чесноков взял со стола глиняную фигурку, подарок польского политолога, и подул в дырку. – Извини, я думал свистулька! …А кондомы где хранишь? Понимаю, гостайна! А что это за кабан у тебя в полный рост?

Паша ткнул пальцем в ростовой портрет губернатора, попав Павиановичу прямо в подбородок. Нарисованная кожа скрипнула и прогнулась под ногтем.

Белякову показалось, что губы Лысого шевельнулись, сложив незамысловатую фразу: «Пусть мальчик работает!»

– Клиент! – уважительно произнес Роттенмайер.

– Понятно. Сейчас мы заговорим о деле, но сперва я хотел бы поесть, – признался Чесноков, всегда помнивший о своем геморрое. – Где тут подают вегетарианское?

Валентина принесла ему снизу горшок гречневой каши – точно такой же, какой четверть часа тому назад умял Роттенмайер. Пока Чеснок удовлетворял голод, его вводили в курс дела. Он кивал, закатывал глаза от удовольствия и напоследок вляпался пятерней в тарелку.

– Есть где руки помыть?

Беляков вызвался проводить.

Туалет был вылизан до блеска, внутри приятно пахло парфюмом, висели вафельные полотенца, стояло жидкое мыло нескольких сортов.

Павел оттёр край рукава, закрыл воду и пошел отлить.

– Странно! – раздался его голос из кабинки. – Лишние краники. И писсуаров нет.

– Что же тут странного? Мы в дамском.

– Ах, ты сволочь! – беззлобно ругнулся Чеснок.

– Зато здесь нет микрофонов! – сказал Беляков. – Слушай внимательно: мне нужно, чтобы ты прикрыл участок работы в мое отсутствие. Светись на мероприятиях, топчись в цветниках, привлекай внимание. Подробные инструкции получишь в письменном виде. По открытым каналам связи на меня не выходи. И не болтай лишнего!

В кабинке согласно зажурчала вода.

В дверях туалета они столкнулись с двумя рослыми, похожими друг на друга красавцами в новых итальянских костюмах, сидевших на них идеально. Культуристы посторонились, пропустили чужаков и, посмотрев друг на друга как в зеркало, синхронно поправили чёлки.

– Обрати внимание на этих двоих, – сказал Беляков. – Заместитель губернатора Святкин. Министр спорта Кругляшов. Кто есть кто запоминать необязательно. Просто зафиксируй фактуру – в будущем пригодится!

– Почему они в дамском?

– Это просто, – объяснил Беляков. – Еще великий Оруэлл написал: «Животные, пролетарии и спортсмены свободны». Приемная Святкина – вот она! Отсюда до мужского им топать и топать. Силы берегут! Еще вопросы?

– Почему они ходят в туалет вместе?

– Мог бы и сам догадаться! Тренированные организмы питаются и отливают по часам! – пошутил Беляков.

– Почему они не моют рук?

– Они и смывают через раз! Это ты еще министра культуры не видел!

– Так покажи мне его.

– Показать не смогу, но дам послушать!

Николай Николаич набрал заветный номер.

– Приемная Редькина!

– Вас беспокоят из театра, – добавив речи манерности, произнес Беляков.

– Из какого театра?

– Из Большого. Мы договаривались с Лукой Моисеевичем о разговоре. Он ждет звонка.

– Ладно. Переключаю.

– Кто это? – недоверчиво спросил Редькин.

– Лука Моисеевич? Вы? А я думал, прачечная…

Поднеся трубку к уху, Чеснок выпучил глаза. Вся его фигура начала вибрировать и содрогаться – не от смеха, не от конвульсий, а от свежего солёного ветра, который так щедро раздавал своим обидчикам министр культуры. Замысловатые лингвистические конструкции созидались устами мастера в безумстве импровизационной горячки и тут же обрушивались на голову «ссыкунам», оторвавшим его от высоких культурных дел. Шторм, тайфун, торнадо несколько минут свистели в ушах Чеснокова, пока не оборвались гудками брошенной трубки.

– Вееещь! – простонал Чесноков. – Давно меня так не вштыривало! Ты это… Оставь номерок! И можешь спокойно заниматься своими делами!