Текст книги "Гады"

– Но позвольте, как с такой идеей управлять государством? – риторически вопросил Пузо.

– Ну, вы же им как-то управляете? – ухмыльнулся Чесноков. – Слушайте, давайте не будем врать другу другу, а то запутаемся! Вы работаете. Я работаю. Все мы что-то делаем. Мы в процессе. Прокрастинация!

Министр Варежкина отчаянно трясла рукой:

– Простите, а как правильно: «про-» или «пра-»?

– Слышали? – обратился к остальным Чесноков. – Еще вопросы будут?

«Вроде говорил элементарные вещи, а чувствую себя лектором общества «Знание», – думал Чеснок, спускаясь после лекции в ресторан.

Ему было неприятно признаваться себе в том, что эта встреча с чиновниками утомила его. Но чувство пустоты в желудке подсказывало, что природу не обманешь.

Он купил два бутерброда с ветчиной и кофе, а потом уселся, как учил Беляков, в одном из двух закрытых «карманов» в коридоре на втором этаже здания-куба, чтобы избежать прослушки и вовремя выйти на спецсвязь.

Беляков показался усталым. Он брёл где-то в районе бульвара де Пен, по-русски поругивая Лазурный берег и давая короткие инструкции. Казавшееся еще два дня назад неподъёмным дело сдвинулось с мертвой точки.

«Коготок увяз, – сказал Николай Николаич, а когда Чесноков, в нарушение регламента, попробовал выяснить подробности, рассмеялся в ответ: – Потом поговорим! Сворачивай свою педагогическую деятельность! Надо срочно съездить в глубинку. Роттенмайер в курсе».

XI

Феликс мерил «стекляшку» шагами задумчивого аиста. В этот ранний час здесь было аномально тихо. Вырванные из теплых постелей, поднятые по тревоге среди ночи, заспанные сотрудницы взбадривали себя лошадиными дозами кофе, и как могли, внимали призывам руководства «включить мозги». Икота медленно побеждала зевоту.

Роттенмайер свирепо оглядел всех и с силой ткнул пальцем в точку на большой, во всю стену, карте региона.

– Здравствуйте, дорогие… – медленно и грозно, как Терминатор из фильма ужасов, произнёс он и замер.

– Гадовцы, – робко продолжила Ирина Геннадьевна.

Рот тряхнул головой, словно хотел прогнать с уха муху.

– Гадцы! – предположила Романова.

Феликс скривился и недовольно махнул рукой.

– Гадюжане! – пискнула маленькая девочка в очках.

– Гадукане! Гадуняне! Гадёныши! Гады! – понеслось на Роттенмайера со всех сторон.

– Тихо! – заорал он, схватившись пальцами за виски. – Что, вам так сложно выяснить в три часа утра, как правильно обращаться к жителям райцентра Гадово?

– Они трубку не берут! – в отчаянии развела руками Ирина Геннадьевна. – В МЧС говорят, что обрыв на ЛЭП, весь район без света!

– Клал я на ЛЭП! Клал на МЧС! – взвился Роттенмайер в приступе бешенства. – Через три часа мы должны сдать губернатору пакет документов к мероприятию – к его поездке на национальный праздник! А у нас еще конь не валялся! И я не знаю что будет, если мы этого не сделаем!

Стало тихо, как на похоронах.

– Мент родился? – спросил заглянувший в «стекляшку» Чесноков. – Или праздник какой?

– Дэн елдыыс, – чеканя каждую букву, произнесла Ирина Геннадьевна. – Что в переводе с языка национальной автономии означает «Праздник чудес». Его уж лет тридцать как не празднуют, но в плане он стоит. И местные за него каждый год отчитываются. Вот Феликс Робертович и…

– Молчать! – заорал на нее Роттенмайер. – Не отвлекаться! Работать всем до кровавых тампонов!

Сотрудницы зашевелились. Однако их движения, напоминавшие балетные па варёных раков, были бессмысленными и неэффективными. Не хватало главного.

На столе у Романовой вдруг ожил факс.

Анна оторвала лист и, быстро пробежав по нему глазами, прочитала вслух:

– Гадукасы!

– Ты уверена?! – страшно спросил ее Феликс, добавив в голос хрипотцы и истерических ноток.

– Академия наук, институт языкознания. Вот справка. Взгляните сами!

Пиар-машина облегченно выпустила пар – радостно взвизгнула голосом пресс-секретаря и, разорвав невидимые путы, стремительно двинулась вперед под клацанье десятков клавиатур, топот ног и веселые ночные звонки, подгонявшие водителей, «оргов» из организационного отдела, будившие экипаж губернаторского вертолета.

– Праздник чудес… – Паша Чесноков тщательно изучил сообщение из РАН и, подмигнув Анне Романовой, спросил: – Скажи, детка, откуда у тебя там такие знакомые?

– Один звонок Николай Николаичу! – сказала Анна.

– Ты делаешь успехи! – резюмировал Чесноков.

Лететь предстояло далеко.

Райцентр Гадово располагался на самом севере региона, там, где кончался теплолюбивый березняк, и местные глиноземы плавно зарастали тайгой. Чесноков должен был таскаться везде за губернатором, изображая представителя пресс-службы и ожидая, когда в людном месте к нему подойдет некто и незаметно передаст нечто. Разумеется, Беляков не сказал ни слова о том, кто подойдет и что передаст. В многоходовых комбинациях такого рода это могло быть неизвестным до самого последнего момента.

Следовало всё обдумать.

Паша откинулся на спинку кресла.

Вокруг него кипела суета. Пробегали, спотыкаясь сотрудницы. Их лихорадочные движения образовывали завихрения воздуха, сквозь которые до плывущего в дремоте сознания Чеснокова прорывались протуберанцы истерик Роттенмайера. Вот Феликс отчитывает девочку в очках, стоящую перед ним столбиком, как заяц перед гончей… Вот посылает Ирину Геннадьевну… Чеснокову казалось, что он находится в центре гигантского водоворота, в самой воронке. И чтобы не утонуть, он решил грести вместе со всеми. Для начала взял сценарий мероприятия с надписью «Дэн Елдыыс – Праздник чудес».

– Ирина Геннадьевна! – обратился он к дородной сотруднице, прочитав первый абзац. – Зачем вы поставили лишнюю запятую во фразе «Отведайте хлеба, соли, земли нашей гадской!» Как вы себе представляете губернатора с куском дёрна во рту? Где ваше чувство прекрасного?

– Только Феликсу Робертовичу не говорите! – задрожала дама. – Ошибки теперь стоят денег! Пунктуация обходится дешевле, но у меня уже накопилось долгов…

Чесноков надул щеки и торжественно кивнул головой, давая понять, что сохранит тайну.

Его пытливый взгляд нащупал в полумраке «стекляшки» новый необычный аксессуар – огромный круглый аквариум, стоящий там, где еще вчера находился телевизор. Аквариум был наполовину пуст. Другую половину заполняли купюры разного достоинства, чьи мятые пестрые бока напоминали выброшенных на берег разнокалиберных дохлых рыб.

Судя по звуку, в дальнем углу пресс-службы резали свиней. После каждого визга Феликса оттуда приходил кто-то красный с разорванным в клочья документом и со вздохом клал в аквариум свои кровные. Маленькая девочка в очках подошла и высыпала целую банку мелочи – блестящих новеньких пятачков, похожих на рыбью чешую.

Это было нелегко, но Чесноков улучил момент между казнями, чтобы пошептаться с Роттенмайером:

– Аквариум из магазина «Океан»?

– Ты же сам велел бороться с безграмотностью!

– Мой ликбез не предполагал рублевых инъекций, но идею я оценил! … Тебя не смущает, что мы отправляем Лысого на День Елды и даже не знаем, что это такое?

– Смущает! – согласился Рот, мгновенно превращаясь в задорного весельчака. – Может, его там изнасилуют!

Пустые коридоры администрации-куба содрогнулись от взрыва чудовищного, берущего за живое хохота.

– Тихо, дурак! – прошептал Чесноков. – Побольше морали, людям это нравится. …Хочешь новую идею? Только, чур, я в доле! Штрафуй своих сотрудниц за ошибки, которые найдет Лысый. Десятикратно! Смекаешь? Один раз «моргнул» и – в дамках! Но пол-аквариума теперь мои!

Солнце взошло и осветило вертолетную площадку.

Губернаторский МИ-8 крутил огромным винтом, под которым как под зонтиком сновали люди. Беляков последним ступил на ковровую дорожку, постеленную для Павиановича, и оглянулся. Его провожала секретарша Роттенмайера Валентина – ее шикарные рыжие волосы развевались на ветру. Остальные пресс-службистки выехали в Гадово на автомобилях три часа тому назад и уже были на подъезде к райцентру. Из СМИшников в вертолет посадили одного оператора государственного телеканала. Обратно с ним должна была прилететь кассета с материалом для вечерних новостей, из которого все шесть региональных «телеков» планировали нарезать одинаковые репортажи о подъёме глубинки. Лысый планировал посетить в Гадском районе ферму. Смотреть там больше было не на что.

– Сначала по тёлочкам! Потом по цыпочкам! – сказал Чесноков Валентине. – Привезти тебе яичек, детка?

– Вы сами без них не вернитесь! – ответила Стелькина.

Рёв вертолетного двигателя заставил поторопиться.

Усевшись у иллюминатора, Чесноков надел наушники и долго смотрел вниз на одинокую фигурку Валентины, машущую ему вслед платком.

Гадово встретило собачьим холодом и проливным дождем. Среди тепло встречавших губернатора хлебосольных персонажей Чесноков тотчас узнал продрогших сотрудниц пресс-службы и отметил про себя, что кокошник сидит на Ирине Геннадьевне как влитой.

Дюжий охранник держал над губернатором зонт, что делало Лысого похожим на гриб. Гриб двигался от одной группы официальных лиц к другой, деловито пожимая руки. Чесноков шёл за ним как приклеенный. Рук для пожатия оказалось много – подтянулись колхозники из соседних районов. В последний момент Рот впихнул в план поездки губернатора «кустовое» совещание, но визит получился столь скорым и скомканным, что многие сочли его за внезапную проверку. Поговаривали, Павианович приехал снимать и разносить. Кого и за что было неизвестно, но все боялись, потому что за каждым водились грешки.

Торжественная часть была подмочена дождем. Электричества не было, микрофоны не работали.

Чтобы развлечь большого гостя, смурные гадукасы обоих полов в национальных рубахах и сарафанах неумело прыгали через лужи на лужку, который в древности служил культовым местом, звавшемся в народе Содомовым полем. Под грянувшую гармошку на поляну вынесли куклу в два человеческих роста – эдакую розовую поролоновую ракету. Внутри неё сидел актер, взявшийся танцевать летку-енку вместе с остальными – мифическими медведем, лосем, кабаном и страшилищем, изображавшим бобра-древоточца. Лысый наблюдал за их перемещениями с каменным лицом, молча выслушивая комментарии краеведа, взявшегося объяснить обрядовую часть церемонии. Выяснилось, что кукла-ракета и есть «Елдыыс» – «Чудо из чудес»!

Праздник был в самом разгаре, когда вдруг разверзлись небесные хляби, и дождь пошёл как из ведра.

Сверху дохнуло холодом и зимой. Чеснокову даже показалось, что в воздухе кружатся снежинки.

Розовый поролон быстро намок и стал заваливать сидящего внутри артиста набок. Строй колченогих сбился.

– Хватит! – скомандовал им Лысый. – Остановить представление. Дать актёрам водки!

Кое-кого потребовалось растирать.

Дальше по плану был обход объектов.

Экономика Гадского района состояла из двух птицефабрик, коровника, нескольких лесопилок, дремучего лесохозяйства, хлебозавода, продукция которого съедалась на месте, да мертворождённого бизнес-инкубатора, чей ярко-оранжевый корпус-могильник смотрелся чужеродным инопланетным объектом на фоне гадовской серости. Был еще в Гадово «бюджетообразующий» монастырь, о котором ходили легенды. В поисках духовной скрепы туда ехали толпы паломников, тративших по пути свои сбережения, что помогало создавать рабочие места в малом бизнесе, в сфере обслуживания. Всё это Чесноков узнал из справки.

Монастырь в этот день не принимал экскурсантов. Поэтому визитёров ждали птичники и коровник, которые область помогла сделать инновационными.

Лысый носился по клетям и стойлам как подорванный, мутя бесконечные консилиумы. Селяне с интересом слушали, опасливо косясь на авторитетных городских.

Чеснокову скоро надоело стоять столбом.

– Как яйценоскость? – поинтересовался он, соскребая говно с подметки и одновременно следя за тем, чтобы Павианович, болтавшийся где-то между рогов, был на виду.

Местный производитель, по виду передовой дояр, в резиновых перчатках и выданном по случаю приезда начальства голубом халатике, смущенно заморгал.

– Удачный ли ноне отёл? – настаивал Чесноков, налаживая контакт. – Сколько силоса на скотоместо?

Мужик долго искал, но все-таки нашёл, что ответить:

– Осеменитель я! Осеменяю! На остальное мне наср. ть!

Чеснок кивнул, по-народному (с ноздри) высморкался в свежее сено и зачем-то пожал осеменителю обрезиненную руку. По правде сказать, сейчас его больше интересовал Лысый, шибко сновавший меж доильных аппаратов. Конечно, Паша не ждал, что в одном из этих убогих сараев к нему подойдет человек в сером плаще и черной шляпе, который поправит темные очки на носу пальцем в лайковой перчатке и скажет: «Вам посылка из Канн. Получите и распишитесь». Однако курьер мерещился ему в каждом.

Весть о прибытии губернатора расползлась по Гадову со скоростью гоночной улитки. На безлюдных обычно улицах появились люди. Бабы повязали парадные платки, кавказцы открыли торговые палатки. Внешне всё выглядело пристойно, но Чесноков геморроем чувствовал странное брожение, непонятную фронду с местным колоритом.

Начальники во главе с Лысым собрались на совещание в Доме культуры, который, как и всё Гадово, не освещался из-за обрыва на ЛЭП. К счастью, бюджетообразующий монастырь выделил свечи. Президиум уставили пахучими восковыми, в три пальца толщиною. Сидящие в зале перебивались дешевенькими парафиновыми с бумажкой-предохранителем от горячих капель. Перед губернатором теплились три метровых алтарных долгоиграющих. Сквозь их решетку Павианович оглядывал зал, где копошились, перешептываясь, подсвеченные снизу «вурдалаки».

Немногочисленных журналистов внутрь не пустили, а оператора госканала, не желавшего упускать ТАКУЮ «натуру» еле вытолкали взашей с протокольной съемки.

Сказка кончилась, когда подвезли генератор.

В холле ДК вспыхнула и затеплилась люстра Ильича, которая худо-бедно светила, но, увы, не грела.

– Это тебе не Канны! …Нельзя болеть! Начальник ругать будет! – Чесноков погрозил пальцем стучащей зубами Ирине Геннадьевне и дал ей таблетку алкозельцера.

Других у него не было.

Между прочим, его геморрой тоже давал о себе знать.

Рядом топтался журналист местной газеты «Новая жизнь» (так он представился Паше) – дядечка с морщинистым лицом, выраставшим из-под кожаной кепки-пирожка. Это был представитель вымирающего вида мурзилковидных, таких Чесноков видел только на картинках – в хромовых офицерских сапогах, перетянутый ремешком с доисторическим фотоаппаратом «Лейка». Вынырнувший из глубин забытой романтики 60-х, классический журналист-деревенщик, живущий огородом и высокими идеалами, он сначала предложил развести костер в холле, потом сбегал за парным молоком и потчевал им всех без разбора из нечистого стакана. Все отказывались.

Генератор за окном ворчал, переваривая солярку. Заседание затягивалось. Снаружи недоумевали, о чем так долго можно говорить с колхозниками.

Чесноков тщетно выискивал глазами курьера. Гора не желала идти к Магомету. Нужно было самому пройтись по Гадову, пообщаться, как учил Николай Николаич.

Паша открыл дверь ногой (так делали все выходившие из Дома культуры) и сразу заметил толпу гадукасов. Местные стояли молча и много курили.

– Здорово, мужики! – крикнул он им. – Как озимые?

– Уж десять лет ничего не содют! – удивился кто-то.

– Разуй глаза: все поля коттеджами застроены!

– Начальники воры! – вдруг загудела толпа.

«Человек двести», – прикинул Чесноков, доставая сигарету. Бородатый мужик в треухе услужливо чиркнул спичкой. Паша долго прикуривал, замечая краем глаза пресловутые «красные фляги», полоскавшиеся на ветру, и вспоминая инструкции Белякова.

– Доктор, командуй начало! – крикнул кто-то.

– Сейчас-сейчас! – отозвался бородач в треухе.

– Дохтур значицца, – Чеснок отчаянно искал решение.

– Да. Доктор наук. Физико-математических.

Позади толпы, над убитыми домишками времен застоя оранжевой глыбой высился остов погубленного технопарка.

Чеснок обжёгся и выкинул окурок.

– Чего требуем? – осторожно спросил он.

– Ничего! – с ледяным спокойствием ответил бородач в треухе. – Устали уже требовать! Хотим в глаза посмотреть!

– Трууба! Трууба! – сначала тихо, а потом всё громче и громче начали скандировать ватники и телогрейки, треухи и пилотки, валенки и чуни, согревавшие оскотинившихся от безделья и безденежья научных работников и примкнувшую к ним, социально близкую и охочую до приключений местную гадовскую гопоту и алкашню.

Бородач развернулся лицом к единомышленникам и словно дирижер за пюпитром взмахнул руками. Над рядами взвился транспарант: «Россия без науки – это труба!»

Паша нервно сглотнул слюну, молниеносно подсчитав в уме время прибытия экипажей ППС на место будущего ЧП. Времени не было. Он запрыгнул обратно в Дом культуры и припёр дверь изнутри поленом, отвечая на недоуменные расспросы однозначно: «Дует!» Окна фасада были намертво заколочены фанерой, и этот факт порадовал Чеснокова.

Дверь в зал заседаний была приоткрыта, дюжий охранник дремал у стены. Чесноков вцепился в него как клещ, зашипев на ухо жутким шепотом:

– Начальника охраны сюда!

Уже через минуту пятеро спортсменов, отвечавших за сохранность костей и внутренних органов Павиановича, суетились в поисках запасного выхода. Он был найден в подсобке, однако дверь оказалась заложенной кирпичом. Тут и пригодились навыки рукопашного боя, которым так старательно учат телохранителей, как будто это спасает их клиентов от пуль. Самбист, каратист и тхэквондист быстро расколотили кладку, освободив задний проход.

Фанерный фасад ДК уже трещал под натиском ломов. Пришло время рвать когти.

– Не убрано тут у вас! – пожурил Лысый главу района, перешагивая через битые кирпичи.

Они бежали гуськом по тропинке, змеившейся в заброшенном колхозном саду. Впереди Лысый в окружении своих спортсменов, за ним бабий батальон Роттенмайера и верные журналисты. В арьергарде трусил Чесноков.

К счастью, обошлось без погони.

Губернатор запрыгнул в вертолет и улетел.

Пресс-служба и пресса погрузились в теплые служебные авто и тронулись.

Забытый всеми Павел Чесноков стоял под проливным дождем, непрерывно набирая на смартфоне заветный номер. Чавкающая жижа засосала один кроссовок, и пришлось повозиться, вызволяя его. Чеснок чувствовал холод и боль в анусе, а еще досаду, когда развозя грязь по лицу, в сотый раз выслушивал: L’appelant est temporairement indisponible.

Связной не пришел.

Неожиданно его окликнули по имени. Мурзилка-деревенщик с неизменной «Лейкой» на ремешке, висевшей поверх походного командирского планшета, покрыл хромовыми сапогами островок осоки и, поправив кепочку-пирожок, улыбнулся ему всеми своими морщинами.

– Votre enveloppe!

– И не говори, родной, так влип, самому неудобно!

В руку Чеснокова лег пухлый конверт, и пока Паша поднимал глаза с застывшим в них немым вопросом, журналист-деревенщик, словно призрак, растаял во тьме.

Дождь шумел в листве, наполняя гадовский лес эхом далекой песни на мотив известного шлягера «Куба далеко. Куба далеко. А Куба рядом!», где вместо слова «Куба» неожиданно вставили слово «Канны».

XII

День начинался мерзко. Гадовский инцидент, как окрестил его Чесноков, напомнил о себе крупным счетом из химчистки и дискомфортом в заднем проходе, куда страдающий геморроем плейбой с утра засунул свечку. Это было довольно оскорбительно – чувствовать, как облегчение приходит к вам не через то место. Гамма переживаний, написанная на его лице, принималась прохожими за презрение и снобизм. Один даже попробовал задрать Павла на «Чо ты лыбишься?», но тот лишь хмуро прошёл мимо. Ему было не до приколов. Депрессия, эта вечная спутница интеллектуалов, медленно опускала на него свои шипованные крылья. В отличие от своего старшего товарища Белякова, Чесноков не мог работать как машина. После каждой встряски он нуждался в отдыхе и перезарядке. Однако содержимое маленькой кассеты, перекинутое на плеер и прослушанное за завтраком, а потом еще раз в общественном транспорте, не способствовало пищеварению и спокойной езде. Чесноков нервничал, что всегда делало его апатичным, тяжелым на подъём и непробиваемым, словно застывшим под маской.

Роттенмайер оглядел пустые стулья и констатировал:

– Отряд понёс огромные потери! Пресс-служба скошена ОРЗ! Колосс Ирина Геннадьевна рухнула, не перенеся переохлаждения. И только наш герой… Вот он!

Чесноков скривился, осторожно, как на гвоздь, садясь на крайнее кресло.

– Пиррова победа! Вся старая гвардия в лазарете! На мероприятиях одни стажеры! – заходясь в диком смехе, неистовствовал Рот, а когда конвульсии закончились, продолжил назидательно: – А я тебе говорил, что его там изнасилуют! Гадские мужики хватские!

– Уймись уже, отец-героин! – буркнул Чеснок, меняя ягодицу.

– Знаешь, сколько у меня детей? – мгновенно переключился Феликс. – …Нет, не четверо! Трое! Четвертый на подходе! Вчера смотрел его по скайпу на УЗИ. Хорошенький! Весь в папку! Показать?

Павел отказался.

В дверь постучали. Вошла Анна Романова и тихо села. За ней протиснулась Валентина Стелькина с традиционным подносом каши. Секретарша подала салфетки и зачем-то начала протирать стол шефа полотенцем.

– Начинаем оперативное совещание! – обратился к пустым стульям Рот. – Кто будет докладывать? Романова! Ты! Альтернативы нет! Итак. Что у нас плохого?

– Оператор забыл включить камеру, – сказала Анна.

– За-был вклю-чить ка-ме-ру, – тихо, с замогильными интонациями повторил Феликс и замолчал.

Чесноков подумал, что Романову невозможно испугать или смутить. Феликс и все остальные могли прийти на оперативку голыми, или в костюмах Микки Мауса, или раскрашенными во все цвета радуги – прямо с гей-парада, и она точно так же, бесстрастно, с холодной сталью в голосе ответила бы на все вопросы и проигнорировала идиотские реплики. Она всегда была готова к потоку помоев, которые с удовольствием лил на головы подчиненных Роттенмайер. Но в этот раз ожидаемого излияния не случилось.

– Ни один из каналов материал о поездке в Гадово в эфир не выпустил, – доложила Романова.

– Не-вы-пус-тил! – повторил Рот и вдруг схватился руками за голову, упал фэйсом на тэйбл, порвав тишину кабинета звуком чудовищного, душераздирающего смеха, достойного отдельной палаты в доме для умалишенных.

– Что бы мы делали без нашего колхоз-ТВ?! Скажи, Паша! – захлебываясь смехом, заливаясь слезами, кричал Рот. – Да пропали бы! А так: нет съемки – нет утечек! Нет утечек – нет события! Не было ничего! Аллилуйя!

Чеснокову показалось, что от звуковых колебаний содрогается даже ростовой портрет Павиановича.

Пока Рот задыхался и высмаркивался, Паша взял со стола глиняную фигурку, подарок польского политолога, и подул в дырку, хотя точно знал, что это не свистулька.

Романова скроила рожицу.

Валентина закончила протирать стол и поставила перед шефом горшок с кашей.

– Но без проблем нам нельзя! – посерьёзнел Рот, берясь за ложку. – Ромашка опять гадит на форуме! Снял кортеж, когда Лысый в аэропорт с мигалкой нёсся. Теперь думаю, как отмазывать. Есть отличный вариант: заявить, что люди САМИ попросили Павиановича вернуть себе мигалку!

– Чартер до Сочи на бюджетные деньги тоже люди? – спросил Чесноков, впервые проявив интерес к происходящему. – Небось, общество пчеловодов?

– Зря иронизируешь! – надул тонкие губки Рот. – Не может же губернатор всегда стоять в пробке?! А если он опаздывает на важное совещание, где решается судьба крупного инвестиционного проекта?! Людям же не может это быть безразлично?! Не может же! Нет?!

– Да! – хмуро кивнул Чеснок. – Тогда можно сбивать на «зебре» детсадовцев. И пусть охрана пристрелит парочку инвалидов-колясочников, чтоб под колесами не путались.

Стелькина вышла из кабинета, и они остались втроем – Романова, Чесноков, Роттенмайер.

Паша поймал себя на мысли, что привычка работать втроем стала за долгие годы второй натурой. (Его нееврейская половина хитро щурилась и говорила, что соображать на троих интереснее.) И даже сейчас, когда Николай Николаич был далеко, странное чувство локтя не покидало Чеснокова. Правда, это был локоть Романовой.

– Итак, на повестке дня Ромашка! – хлопнул обеими руками по столу Рот. – Есть версии?

– Израитель! – не задумываясь, сказала Романова.

– А почему не ты? – вдруг спросил ее Чесноков.

Он сам не понял, как это вышло.

Возможно, его еврейской половине почудился призрак антисемитизма, хотя на него не было и намёка. Тонко настроенная струна интуиции издала загадочный звук, и Павел уставился прямо в глаза Романовой. Они были карие и казались больше чем на самом деле – видимо, из-за короткой стрижки, волосок к волоску. Но сильнее всего удивила исходившая от них огромная уверенность в себе и еще в чем-то главном, коренном, основополагающем. На секунду ему даже показалось, что на дне этого бездонного колодца сидит фанатик. Но только показалось.

Романова выдержала взгляд.

Биатлонное прошлое подарило ей железную нервную систему и привычку держать жизнь на мушке: ее цепкие зрачки вдруг стали похожи на две острые ножки циркуля, от которых любому захотелось бы держаться подальше.

– Вы не там ищете, – равнодушно сказала она. – Вас подводит ущербная мужская логика, склонная к штампам и упрощениям. Романова – Ромашка. Но спросите себя: зачем мне это?

– Зачем ей это? – спросил Роттенмайер, переводя взгляд с Романовой на Чеснокова.

– Проехали! – отмахнулся от них Чесноков.

Феликс еще долго бухтел о необходимости вычислить гада (или гадов), чтобы поставить в этой истории точку. Чесноков слушал его и не слышал. Romashka была тупиковой темой. Считавший себя мастером провокации Роттенмайер поднял ее, чтобы проверить ведущую сотрудницу. Это было похоже на то, как подозреваемого выводят во двор СИЗО и выпускают поверх его головы очередь из автомата, в надежде, что расколется в последний момент и попросит пощады. «Глупость, – думал Чесноков. – Профессионалы не раскалываются». Однако гораздо важнее для него сейчас было другое: неброская девушка Анна, находившаяся рядом, неожиданно обнаружила потенциал – пока на интуитивном уровне. Николай Николаевич запросил на нее досье, а он никогда ничего не делал просто так. Всё это следовало тщательно обдумать.

Наконец, они остались в кабинете вдвоем.

Рот доел свою кашу, откинулся в сделанном на заказ «президентском» кресле и забросил ноги на стол:

– Меня всегда нервирует поиск кротов накануне открытия банки с пауками. Всё равно, что, сев в гоночную машину и разогнавшись, попытаться на ходу поменять гайку на одном из колёс.

– Ты же знаешь регламент! – пожал плечами Чесноков. – Сначала коготок увяз, теперь крылышко. Вот и чистим пёрышки.

– Насколько ценна информация из Гадово? – будто невзначай спросил Роттенмайер.

– 750 тысяч долларов США! – нашёлся Чесноков, с удовлетворением наблюдая, как его слова отрезвляют коллегу, производя действие булавки, вонзаемой в зад.

Пресс-секретарь губернатора вскочил, засунул руки в брюки и несколько раз пробежался по кабинету туда-сюда. Его лицо выражало крайнюю степень озабоченности. Одна из тонких губ (нижняя) была покусываема мелкими, ровными как бисер зубками.

– Почему вы каждый раз напоминаете мне?! – громким шепотом спросил он.

– Проехали! – в тон ему, шепотом, ответил Чесноков.

Они бы разругались вдрызг, если бы на столе не зазвонил внутренний телефон.

– Слушаю вас, Вячеслав Иванович! – залебезил Рот. – Узнал, конечно! Вижу, вы звоните! Эфир организовать? Ну, как же, церковный праздник на носу! Святое! Вам какой канал больше нравится? А давайте оба! Пусть разом ваше интервью и выдадут. Духовности много не бывает!

– Пузо? – спросил Чеснок.

Ротенмайер неохотно кивнул.

Остаток дня прошел в суматохе, которая всегда предшествует большим переменам. Николай Николаич звонил несколько раз и давал инструкции. Работу пресс-службы Лысого временно перепоручили Романовой – Чесноков припахал Роттенмайера разгребать и систематизировать информационный вал, который уже завтра должен был стать аргументами и фактами. Уточняя кое-что по гадовскому технопарку, Павел хотел связаться с корреспондентом «Новой жизни», но не тут-то было.

– Нет такой газеты в Гадово! – отрезала всезнающая Романова.

– Ну, как же! Дядька в пирожке, морда морщинистая как у шарпея, «Лейка» на боку!

Анна только пожала плечами.

Одной загадкой стало больше.

Было время ужина, когда Чесноков и Валентина случайно встретились в холле под «плазмой». Двухметровое «окно», транслировавшее бесконечный поток новостей, поморгало и выплюнуло в мир пожёванного заместителя губернатора. Пузо встал в позу и выдал: «Я счастлив, что у нас возрождается духовность! Это значит, что возрождается душа народа, без которой невозможно построить счастливое будущее для наших детей и внуков! Только совместными усилиями мы сможем сберечь то, что оставили нам наши предки, и заложить надежный фундамент для достойной жизни наших потомков!»

– Вот ведь чешет, хер, как по написанному! – присвистнул Чесноков.

– Романова писала, – заметила Стелькина и, послушав секунду, добавила, что, между прочим, идет обедать, и как-то странно посмотрела на Пашу своими зелеными глазами.

– Возьми меня с собой! – предложил он, поняв, что должен быть учтивым.

Они спустились в ресторан, из дверей которого как тараканы выбегали посетители.

– Поздно! – огорчилась Стелькина. – Министр культуры пришел.

Их рабочий день закончился. Они накупили пирожков и теперь медленно шли по главной, пешеходной улице города, упиравшейся в Кремль. В этот час мостовая кишела бродячими музыкантами и актерами местного театра драмы, так ловко изображавшими калек, что Чесноков не удержался и подал.

– А Николай Николаевич учил, что платить надо только тем, кто умеет убеждать! – сказала Стелькина, облизав купленное ей мороженое.

– У меня свой принцип, – объяснил Павел. – Я плачу только тем, кто меня удивляет, детка.

– А если я сейчас войду в магазин и сумею убедить продавца отдать мне дневную выручку?

– Меня это не удивит! – сказал Чесноков. – И, тем более, я не стану платить человеку с деньгами.

– Как странно! – рассмеялась Валентина. – Люблю всё странное! Скажите, почему Павел Чесноков так не похож на Николай Николаича! Не говоря уже о Феликсе Робертовиче. Вы вообще кто?

Вопрос был задан по-детски наивно, как могут спрашивать лишь девушки и пенсионеры. Причем, это лукавое «вы» стояло не в единственном числе и означало отнюдь не вежливое обращение к Чеснокову.

– Какое у тебя образование? – спросил Павел.

– Инженер-ракетостроитель.

– Упс! – он едва не расплескал стаканчик пива. – Хорошо! Тогда слушай. Роттенмайер – это первая ступень ракеты-носителя, та, что поднимает в воздух все причандалы и своей неуёмной (вернее, неуё. ной) энергией прошибает толстые слои атмосферы – отработала и упала на Землю. Николай Николаич – вторая ступень, основная. На ней крепится дорогостоящее оборудование и тонко настроенные датчики. Обычно второй ступенью всё и заканчивается, ибо она может херачить хоть до самого Марса. Но в отдельных сложных случаях вызывается вспомогательный модуль. Это и есть ваш покорный слуга.