Текст книги "Гады"

XV

Представитель пресс-службы был обязан присутствовать на каждом заседании правительства, хотя толку от него, как правило, не было. Роттенмайеру быстро приелись эти еженедельные двухчасовые бдения среди обладателей министерских портфелей, и он стал предпочитать посылать на них кого-нибудь другого. Обычно это была Романова, которая легко переносила сеансы камлания и разноса. Был у нее и еще один большой плюс – она была женщиной, а Лысому нравилось работать с женщинами, ну, или хотя бы смотреть на них во время работы – они его вдохновляли. В свою очередь, губернатор тоже был человек и не мог долго выносить приторную красоту болонки Варежкиной, отдававшей пластическим хирургам весь свой министерский заработок. Жгучая брюнетка Кабакова, курировавшая международные связи, чаще всего была в командировках. Вот и приходилось Анне, как обладательнице свежего лица, пусть и не такого выразительного и сексуального, как у Вали Стелькиной или Анджелины Джоли, отдуваться за весь женский род.

Но сегодня ей было велено оставаться на рабочем месте. Роттенмайер никогда ничего не объяснял, однако галстук, впервые оказавшийся на шее Николай Николаича, а также новенький серый костюм говорили сами за себя. На заседание правительства отправлялся Беляков.

Он бодро взбежал по лестнице на пятый этаж, где рядом с приемной губернатора – только и пройти, что через сквозной коридорчик – располагался зал заседаний.

Все министры были в сборе, а Вячеслав Иванович Пузо – в ударе. Ему предстояло выступать с докладом.

Закрытое от посторонних заседание посвятили выборам, которые были не за горами. Кормящиеся из одного большого бюджетного корыта члены кабинета, руководители многочисленных ведомств, бюджетных и казначейских учреждений, за спинами которых маячили многотысячные коллективы, были кровно заинтересованы в том, чтобы ничего не менялось, а значит, предельно лояльны действующей власти. Чего уж там, они были ее защитой, опорой и надеждой.

Вместо того чтобы скромно занять место на отшибе и помалкивать, Николай Николаич самоуверенно прошел вперед, к самому первому ряду и, сканируя лица присутствующих, выбрал нужных.

– Товарищ полковник?! – попятился от него директор дорожного фонда.

Изящный иранец был облачен в тонкий костюм нежно-мышиного цвета, на запястье у восточного человека нескромно посверкивали бриллиантами швейцарские часы.

Беляков не обратил на него никакого внимания.

В кресле напротив президиума, развернувшись вполоборота, сидел мэр Воробьев. Он выглядел не менее шикарно. Трудясь в поте лица на благо города, он приобрел крокодиловые туфли, запонки с драгоценными камнями и инкрустированный ими же хронометр, который по примеру своих предшественников на посту градоначальника с дореволюционных фотографий носил на цепочке, утопленными в специальном кармашке бархатного жилета. С минуту на минуту он ожидал приглашения сесть по левую руку от губернатора, так уж было заведено.

Беляков остановился рядом с ним и тактично подождал.

Наконец, Воробьев заметил, что кто-то закрывает ему солнечный свет и обернулся.

– Господин мэр? – улыбнулся Николай Николаич.

– Да-а! – отозвался Воробьев.

– Как здоровье вашего племянника?

– Какого племянника? – опешил мэр.

– Любимого!

Со стороны Белякова эта была не просто наглость – это была дерзость, на которую Николай Николаич шёл сознательно. Стоявший в пяти метрах Воронков буравил его своими черными глазами как дулами. Воробьев тоже догадался, кто перед ним, но не подал вида.

Оставалось сделать последний шаг.

Справа от кресла губернатора, пока пустовавшего, сидел и изучал свою речь заместитель Лысого – Пузо. Менее всего сейчас Вячеслав Иванович желал быть огорошенным. Но судьба в лице Николай Николаича уже занесла над ним свой меч.

– Вячеслав Иванович, у меня для вас сюрприз!

С улыбкой телезвезды на устах Беляков положил перед Пузом пачку документов. Это были банковские выписки о движении средств на его заграничных счетах. Однако главной, коренной, капитальной бумажкой стал документ, подтверждающий его владение контрольным пакетом того самого офшора, на который был отписан домик в Каннах.

Пузо охнул и сошёл с лица. И дело тут было вовсе не в домике. Беляков не скрывал удовольствия, наблюдая, как в выцветших, измученных приступами патриотизма и духовности глазах чиновника пробегает вся известная уже ему история виртуальной строительной фирмы.

Это было не просто талантливо, как в случае с технопарками, где слегка скорректированный поток федеральных денег унавозил почву для растущих кварталов. Это было гениально! Бизнес, владельцем которого замгубера был до недавнего времени, не имел ни офиса, ни штата, ни строительной техники. Однако влияние Пузо и пронырливость Воронкова делали свое дело: фирмочка один за другим выигрывала миллиардные подряды, где были и мост, и трамплин, и сеть дорожных развязок и даже текущий ремонт ветшающего Кремля. Оставалась лишь сущая безделица – продать эту возможность заработать тому, кто хотел и мог работать. И, конечно, Пузо, скрепя сердце, продал свой бизнес, за миг заработав миллиарды!

Заметьте, Вячеслав Иванович, как и его подельники Воронков и Воробьев, ничего не украл! Может быть, он несколько превысил свои полномочия. Возможно, у прокуратуры когда-нибудь возникли бы к нему, как к чиновнику, вопросы о конфликте интересов. Но они не возникли. Пузо знал, что они не возникли бы никогда, если бы племянник Воробьева не сделал одну большую глупость.

Никто ничего не заметил.

Из всех присутствующих в зале только эти трое – скромный иранец в «Ролексе» и еще двое в президиуме, справа и слева от припозднившегося губернатора, остались под впечатлением от короткого визита Белякова.

Николай Николаич любил спецэффекты. Он поклонился публике и, не дожидаясь овации, откланялся.

– Эта бомба! – такими словами встретил его в дверях «стекляшки» Чесноков. – Ромашка пишет, что племянник Воробьева задержан в Москве с поличным и тремя миллионами баксов наличными. Инкриминируют коммерческий подкуп. Прикинь, он явился в офис крупной строительной фирмы и предложил директору деньги за отказ от участия в конкурсах, в которых они, к слову, и не собирались участвовать. Ну, а директор, не будь дурак, сдал его ментам. Каково?

– Я тебе больше скажу, – добавил Беляков. – Племянник сейчас пишет из СИЗО письмо на имя президента России, председателя правительства, генпрокурора и (до кучи) председателей Госдумы и Совфеда. О том, что кинули его горемычного, подставили как лоха, отправив с деньгами из региона в столицу как кура во щи. И знаешь, кто в этом виноват? Его родной дядька-мэр, директор дорфонда и замгубернатора, которых крышует (угадай кто?) – сам Лысый!

– Не пора ли нам отсюда двигать? – угрюмо заметил Чесноков. – Боюсь, что грохнуть нас для них становится слишком большим соблазном. Как бы не вышло как тогда в Сибири, где встретили по одежке, а провожали с гранатометом. Еле ноги унесли из-под обстрела!

– Эта публика труслива как шакалы, – поморщился Беляков. – Ты сделал, что я просил?

– Жучок отключен, камера работает, – доложил Чесноков.

Он хотел добавить еще что-то, но к ним влетела маленькая девочка в очках.

Лицо сотрудницы пресс-службы раскраснелось, она задохнулась от бега по лестнице и говорила коротко, по делу, телеграфно:

– Роттенмайер! Феликс Робертович! С ума сошёл!

– Что случилось?! – одновременно крикнули Беляков и Чесноков.

– Он Ирину Геннадьевну убивааааееееет!

Они бежали на третий этаж, перепрыгивая через четыре ступеньки. Беляков примчался первым, Чесноков с геморроем отстали по дороге. Орущие сотрудницы скакали около полупрозрачной двери, сквозь которую виднелся силуэт Роттенмайера, отчаянно колотящего руками что-то большое и мягкое, на чём он сидел верхом.

Спортивный Николай Николаич выбил дверь.

– Я держу ее, Коля! Держу! – вопил Рот, клещом впиваясь в остатки прически своей дородной сотрудницы. – Попалась! Ааа! Попалась! Гадина!

– Прекратить! – крикнул Беляков, и одного его слова оказалось достаточно, чтобы Роттенмайер заткнулся и встал рядом со своей жертвой, опустив голову, как нашкодивший школьник.

Распластанная на паркете Ирина Геннадьевна была помята, но не побита. Она поправила рукой прическу и глубоким грудным голосом оперной примы прорыдала в пространство:

– Николай Николаич, пожалуйста, объясните ему, что я давно уже не Ромашка!

– У нее твоя папка! – сорвался на визг Роттенмайер. – Это она сливает Израителю!

Беляков заметил уголок кожаной папки с молнией по периметру. Остальное скрывало мягкое подбрюшье Ирины Геннадьевны. Папка тут же была извлечена и передана владельцу.

– Я перепутала! Перепутала! – зарыдала, падая ниц, поднятая с пола сотрудница. – У меня точно такая же папка! Я думала, что это мояяяяяяяяяяя!

– Она не Ромашка! – подтвердил Беляков, глядя на Феликса смеющимися глазами. – Она не могла знать о племяннике мэра.

Кожаная папка распахнулась, показав всем свои внутренности. Там не было ничего, кроме девственно чистых листов белой бумаги формата А4.

– Работа становится нервной, – заметил Чесноков. – Верный признак близкого апогея.

– Не каркай! – сказал Беляков, выходя вон.

Роттенмайер потрогал свои горевшие уши и крикнул самым противным голосом, на который он только был способен:

– Всем работать! Работать не переставая! У нас выборы на носу!

Нет ничего хуже, чем ждать. Напряженное ожидание способно сжечь самую крепкую нервную систему. Оно выматывает, тянет жилы, каплю за каплей выдавливает из вас оптимизм, вместе с которым уходят воля, надежда и вера, умирающая, как известно, последней.

– Жрать охота, а в ресторан идти боюсь, вдруг отравят! – поделился Чесноков.

– Позвони Редькину, расслабься! – посоветовал Беляков, изучавший какие-то бумаги.

– Не хочу. Поизносился наш Мудищев. Повторяться стал. Нет уже той свежести. Нет того похабного задора и колоритного изврата, за который я его полюбил. Пресный стал как Пузо с его моралью. Нах– да нах-.

– Ты точно выключил жучок? – опасливо спросил Роттенмайер.

– Не ссы, выключил! – подтвердил Чесноков. – И камеру включил.

День клонился к вечеру. Девочка в очках принесла Чеснокову вожделенные пирожки, за что тот любовно назвал ее «деткой».

Прошло еще несколько часов, которые Николай Николаич почему-то назвал «карантином».

– Тебе приходилось ловить рыбу «мордой»? – спросил он невпопад у Феликса. – Это такая хрень, вроде корзины, куда кладётся приманка. Рыба заплывает внутрь, а как выбраться не знает. Остается только подтянуть морду к берегу веревкой и спокойно пожинать плоды превосходства человеческой хитрости над животной наивностью. Именно этим я и собираюсь заняться.

Они втроем спустились в кабинет Роттенмайера, который был заперт на два оборота.

Чеснок повозился чуток с проводами, подключая монитор, на котором возникло черно-белое, так себе по качеству изображение, позволявшее однако идентифицировать всех, кто в течение дня заходил в «святая святых» – кабинет губернаторского пресс-секретаря.

Они отмотали оперативку, посмеявшись над Ириной Геннадьевной, забежавшей на секундочку за своей забытой, в точности как у Белякова, папкой с документами.

Рот хмыкнул, наблюдая, как девочка в очках мечется по его кабинету в поисках телефона Белякова, а потом стремглав бежит наверх, взбивая дыхание в пену, чтобы спасти несчастную Ирину Геннадьевну.

Чеснок мотал пленку, не зафиксировавшую ничего необычного. Так, рабочие моменты, текучка.

Камера срабатывала на движение, оставалась всего пара минут записи.

– Не приплыла рыбка, – сказал Феликс, наблюдая, как на экране появляется секретарь Валентина, чтобы, как обычно в конце дня, выключить его компьютер и запереть дверь кабинета на два оборота ключа.

– Опаньки! – вскрикнул Чесноков, включив «паузу».

Они просмотрели эпизод еще три раза. Каждый хотел лично убедиться в том, что им не показалось. И каждый раз верная, проверенная, преданная Стелькина, подёргав форточку и плеснув воды в цветок, брала в руку глиняную статуэтку, подарок польского политолога, и ловким движением сворачивала ей набок голову, чтобы поддеть наманикюренным ногтем портативное устройство.

XVI

«Пожалуй, Феликсу стоит научиться контролировать свои эмоции», – думал Николай Николаич, наблюдая за тем, как потерявший дар речи Роттенмайер сжимает и разжимает свои кулачки, по-видимому, представляя в них шею рыжеволосой красавицы Стелькиной.

– Рот, ты же знаешь технологию! Мы выясняем детали, находим «кнопки», запускаем процессы, а потом смотрим, что из этого получится, – поучал он. – Мы не имеем карательных полномочий, мы не представляем государство. Мы делаем игру. Упыри могут слушать, смотреть, даже стрелять. Но это они у нас на крючке, а не мы у них. Поэтому нервничать должны они! Психовать, бояться и уважать! С Валентиной то же самое: ты получил информацию – и баиньки! Не дергайся!

– Он вцепится ей в лицо и выцарапает глаза! – предположил Чесноков.

– Не нужно этого делать! – убеждал Беляков. – Иначе Паша вколет тебе еще десять кубиков успокоительного. В конце концов, чем Стелькина отличается от нас? Ответь!

Рот шмыгнул носом и зло посмотрел на коллег.

– Правильно, классом! – кивнул Николай Николаич.

– Мордой не вышла нас переигрывать! – буркнул себе под нос Чесноков, припомнив как Валентина отвергла его ухаживания.

– Если ты, Феликс, будешь хорошо себя вести, то мы с Пашей не только развяжем тебя, но даже отклеим скотч с твоих прекрасных, тонких, античных губ!

Роттенмайер замычал, кивая головой в знак согласия.

Они едва успели освободить пресс-секретаря губернатора от пут, как в замочной скважине два раза повернулся ключ.

Стелькина зашла в приемную и громко сказала в воздух:

– Мальчики, с добрым утром! Я знаю, что вы здесь! …Нас вызывает губернатор!

– Нас? – переспросил Беляков, открывая дверь кабинета и выглядывая в приемную.

– Нет! На этот раз нас – всех четверых!

Это был интересный поворот сюжета.

Они молча поднялись на пятый этаж, где в прохладе кондиционеров, за красивой дверью фальшивого бука с мелодичным электронным звонком находилась приемная главы региона. В этот ранний час Лысый был уже на работе. Обычно вокруг него всегда роились помощники, секретари, охрана. Поэтому, немного странно было видеть первое лицо, одиноко бродившее по своему огромному кабинету, где целую стену занимала карта региона, а на противоположной стороне висели охотничьи трофеи – голова оленя, кабанье рыло с клыками и медвежья лапа.

– Тук-тук-тук! – сказала Валентина, как в детской считалочке. – Василий Павианович, мы пришли!

Хозяин жестом предложил им занять четыре кожаных кресла, а сам уселся за столом. Его тяжелый взгляд убийцы в отставке прошёлся по всем четверым, задержавшись на Николай Николаиче. Несколько секунд они оценивали друг друга, но каждый остался при своём. Слишком разными были эти люди. Один – старый и большой, облечённый властью, сидевший сейчас за губернаторским столом как фриц у амбразуры. Другой – относительно молодой, годившийся Павиановичу в сыновья, но уже хлебнувший всякого, повидавший всяких и готовый ко всему.

Лысый поправил фиолетовую полоску галстука и, проигнорировав Роттенмайера, который двигал всеми частями тела, стараясь обратить на себя внимание, ткнул пальцем в сторону Белякова:

– Вы! Мне рекомендовали вас как отличного специалиста. Объясните, что происходит.

– Накануне выборов мы избавляем вас от балласта, – строго сказал Беляков. – Отсекаем ветви, замаравшие себя участием в коррупционных схемах. Рубим засохшие сучья.

– Сук! – нахмурился Лысый. – Вы рубите сук!

– Сучья! – настаивал Беляков, смотря прямо в кабаньи глазки. – Гнилые и заразные.

– Что вы сделали с Вячеслав Иванычем? Он принёс прошение об отставке.

Стелькина подняла руку как в школе.

– Я вам докладывала…

Губернатор пошарил рукой по столу, нашёл нужную бумагу, потом надел на нос очки, смотревшиеся на его лице престарелого боксера как бантик на носу у бегемота.

– Хм! Значит, Воронков, Воробьев и примкнувшее к ним Пузо?! ВВП!

– Хотите выиграть выборы, доверьтесь нам! – уверенно сказал Беляков и добавил, четко выговаривая каждое слово: – Нашим знаниям и огромному опыту!

– Что вы им предъявили? – грубо оборвал его губернатор.

Стелькина снова подняла руку и стала трясти ею как школьница – от локтя.

– Липовые конкурсы и технопарки! – ответил Лысый на свой же вопрос. – Молодой человек, вы должны знать особенности ведения следствия, которое, если надо, может не заметить слона, гоняясь за муравьями. И особенности нашей судебной системы, которая годами может варить в котле разбирательств, казалось бы, явные дела. При этом доказательная база уваривается процентов на сорок! А армия адвокатов! А телефонное право! Да что там говорить, если возбУжденные дела иногда теряются! На что же вы рассчитываете?! Ведь ВВП (Лысому явно приглянулась эта аббревиатура) ничего не украли! Может быть – я этого не исключаю – слегка превысили свои полномочия… Конечно, следствие и суд разберутся!

Последняя фраза прозвучала как издевательство.

– Именно поэтому мы здесь и работаем! – стальным тоном сказал Николай Николаич.

– Работает он! – буркнул под нос Павианович, вставая и упираясь в поверхность стола своими пудовыми кулачищами. – Да ты романтик! Ты знаешь, с чем ты вздумал бодаться! С индустрией! Запомни: на каждое твоё расследование и разбирательство она ответит десятками новых схем, формально не нарушающих ни одного закона! У меня целое министерство экономики занято их производством. Это тебе не кустари! Доктора наук! Интеллектуальный ресурс!

Лысый поморщился, подумав, что, пожалуй, сболтнул лишнего. Впрочем, с пиарщиками он всегда общался как с врачами, не боясь замарать репутацию.

– Я буду решать, кому здесь работать! – добавил губернатор тоном, не терпящим возражений.

Николай Николаич промолчал. Чесноков заметил ходившие на его скулах желваки.

В воздухе повисла тягучая пауза.

Роттенмайер, казалось, не понимал драматизма момента. Всё его существо тянулось из жил, стараясь продемонстрировать верность и преданность любимому губернатору. В то же время он боялся высовываться дальше спины Белякова. Чесноков списывал это на особенность психики, а разоблаченная агентша Лысого Стелькина – на разновидность шведского синдрома.

– Василий Павианович! – наконец, робко вставил слово Феликс. – У вас выборы на носу!

Лысый скосил глаза к переносице и, обнаружив там очки, снял их массивной пятерней.

– Вон, пусть мальчик работает! – показал он на Роттенмайера.

Прием был окончен.

Аудиенция обошлась без аутодафе, что на языке инквизиторов значит «казнь без пролития крови».

Когда они вчетвером спускались по лестнице, сияющий Рот шел первым. Он демонстративно игнорировал Валентину. Его реактивное сознание убедило себя в том, что это он спас ситуацию, спас выборы, и даже (об этом страшно было и подумать) спас Николай Николаича.

За ним шел Беляков, который был задумчив, и это не предвещало ничего хорошего. По-видимому, аутодафе переносилось, а не отменялось.

Следом спускались Чеснок и Стелькина. Паша думал, что предательство секретарши никак не отразилось на ее привлекательности. Копна рыжих волос была великолепна, а зеленым ведьминым глазам измена даже добавила шарма.

– И что теперь, детка? – спросил ее Чесноков.

– Василий Павианович давно звал меня к себе в секретариат.

– Отработала, значит, место!

– В отличие от некоторых, я работала эффективно! Ромашку-то вы так и не нашли! – сказала Валентина, показав язык.

– Теперь ясно, что это не ты. Тогда кто? Ты знаешь?

– В отличие от вас, гениальных пиарщиков, знаю! Но не скажу! – подлила яду Валя. – Хотя, пожалуй, намекну! Если ответишь на один мой вопрос.

– Валяй! – согласился Чесноков.

– Что это за история с 750 тысячами долларов США, с которыми сбежал Роттенмайер?

– Это нам в Питере заказчик деньги на выборную кампанию выделил, а Рот (в первый раз взяли его с собой на свою голову) увидел их случайно и сдал в милицию. Отвёз на тележке из супермаркета! Идиот! Набегались же мы потом с объяснительными… Ну, давай вопрос-то!

Стелькина остановилась, и распахнув свои изумрудные очи, выдала назидательно:

– Ромашка себе не враг! И никогда не напишет плохо о себе! … Всё! Намекнула! Дальше сам!

Чесноков чесал подбородок, разжевывая в уме каждое ее слово. Но зацепок не находил.

– Какая же ты все-таки гадина! – крикнул он ей вслед.

– На себя посмотри! – раздалось в ответ.

XVII

Феликс был мастер создавать предвыборную лихорадку, как, впрочем, и любую другую. Для этого ему было достаточно отключить тормоза у своей собственной, внутренней. Повинуясь распоряжениям дрессировщика, пресс-служба губернатора всем зверинцем скакала по зданию-кубу, местным издательствам, редакциям газет и ньюс-румам телеканалов. Ей вдогонку неслись обещания лишить премии, уволить по статье, закатать в бетон.

Раз за разом посылаемые к чертовой матери сотрудницы настолько привыкли к экстремальным условиям труда, что даже по ночам, в тиши домашних спален, вскакивали и заходились в беспричинных истериках. «Я не могу! Я больше не могу! Я сдохну!» – вытирая пот, вздыхала Ирина Геннадьевна, в обеденный перерыв ища горячим лбом прохладную радость стекла в офисе-«стекляшке». Из рук ее валилась на пол кипа документов с пометкой «срочно». Маленькая девочка в очках, не успевавшая принимать пищу, ссыхалась, на глазах превращаясь в старушку. И даже тренированная Романова то и дело замечала в зеркале, как у нее на виске вспухает венка и начинает подергиваться жилка. Все их силы без остатка уходили на то, чтобы «объять необъятное и поднять неподъемное», как зло шутил Роттенмайер, заговаривая о губернаторском рейтинге.

На одном из эфиров Лысый заявил, что лично купит лист шифера, чтобы спасти пенсионерку. Ведь прохудилась у бабки крыша – потёк туалет в огороде! Не беда! В ближайший хозмаг уже спешит с рулеткой бригада пиарщиков. «Нужен пятиволновой, а у них только трехволновой!» – кричит в трубку запотевшая Ирина Геннадьевна, поминая вместе с шифером всех святых. Мчит-мчит грузовик на базу, унося в своем кузове двух сотрудниц в спецовках. Молоток! Гвозди! Сказано – сделано! Будет бабке туалет к празднику! Спасибо губернатору! Его слово – закон! «Костьми ляжем, но сделаем!» – рапортует Рот Лысому, прикидывая про себя, что костей может не хватить.

Камлания, каждения, хождения по воде, воскрешения мертвых заводов и мертворожденных технопарков, раздача социальной милостыни, постановка стратегических задач и вызывающих неописуемый восторг планов на будущее, очеловечивание и одухотворение – программа мероприятий была обширна, сам Лысый едва успевал крутиться.

«Не приду сегодня! Ложись без меня! Иду с губернатором по Кремлевской стене!» – плача, сообщала мужу Ирина Геннадьевна, прерываемая воплями Роттенмайера: «По сценарию губернатор машет рукой из необычного места! Обеспечьте необычное место! Засуньте туда камеру! Живо! Шевелитесь! …Мотор! Снято!»

И только два человека, имевшие некоторое, хотя и весьма отдаленное отношение к этой кутерьме, сохраняли спокойствие. Первым был Николай Николаич Беляков, чей расторопный ум уже нашел решение проблемы, поначалу показавшейся неразрешимой. Словно мастер восточных единоборств, он сделал вид, что отступает под натиском превосходящих сил, которым, на самом деле, уже готовил хитроумную подножку. Воронков, Воробьев и Пузо не могли считать себя в безопасности только потому, что ее им гарантировал Лысый. Племянник оставался в СИЗО, а ниточки – в руках у Белякова, который, как искушенный кукловод, крепко держал их и не собирался бросать.

Вторым был Паша Чесноков. Талантливый как все полукровки, он собирал свой собственный пазл, решая локальную, но от этого не менее значимую задачу – искал Ромашку. Следов таинственный агент Израителя оставил предостаточно. Ему платили построчно. Сообщения выходили почти каждый день, но далеко не всегда тянули на сенсацию. Разоблачитель старательно обходил некоторые темы, и именно на это намекала Валентина. Она и правда была неглупа, хотя это обычно не водится за красавицами. Оставалось искать. Кропотливо искать. Брать след, и нюхать-нюхать, накапливая критическую массу фактов и доказательств, за которой следует разоблачение.

Беляков ничуть не удивился, когда однажды, очень скоро, Чесноков вошел к нему с глазами такого же размера как очки у маленькой девочки и тихо сказал:

– Нашёл!

– Ромашку? – сощурился Беляков; ему давно хотелось увидеть это чудо природы.

– Не исключено! Я вынюхал. Разнюхал. Учуял… – Чеснок что-то мудрил. – Короче, вот это я нашел в мусорной корзине у рабочего стола Романовой!

Находка оказалась обычным смятым листом бумаги для принтера, которую офисный планктон время от времени использует в целях личной гигиены, когда под рукой нет ничего более подходящего. Чеснок развернул комок и показал Белякову жирное пятно посередине.

– Фу! – сказал Беляков, – Ты опустился ниже грязного белья? До грязной бумаги!

Чеснок пропустил замечание мимо ушей, поднёс пятно к носу и потянул ноздрями воздух.

– Аннушка пролила масло, – сказал он. – Будь я проклят! Это смазка! Ружейная! …Не смотри на меня так, будто я сбрендил! …В офисе – ствол, а твоя любимая Романова – киллер!

– Жила-была девочка. Звали ее Аня, – так начал свой рассказ Николай Николаич, заперев дверь на ключ; в кабинете оставались Чесноков, Романова и Роттенмайер. – И вот однажды прочитала Аня «Капитал». Или какую-то брошюру князя Кропоткина. Или что-то из Ленина. И запало Ане в душу семя, проросло сквозь плевелы юности с ее соблазнами. Может, мальчик бросил? Может, нос курносый или веснушки? Или другой какой душевный надлом подлил питательного сока. Только вымахало семя в здоровенный зонтичный борщевик а-ля «месть Сталина русскому крестьянству»!

– С каких это пор вы заделались психоаналитиком? – спросила Анна, сверкнув глазами.

– Молчать! – гавкнул на нее Роттенмайер, но осекся как шавка перед тигрицей.

Беляков пропустил ее вопрос мимо ушей:

– И было ей отроду 17 лет, когда поняла Аня, что она идейная. Нашлись единомышленники, с которыми можно было днем и ночью обсуждать это грандиозное, пропитанное сексом сверху донизу, вечно молодое, дьявольски-притягательное дело – революцию! Нашлись и учителя, снабдившие литературкой и пославшие на первое задание. Захотелось Ане, сидя на диване, побывать в нирване – извините за каламбур – учудить бурю в стакане. Взять торт, хороший кремовый, пронести его в здание мэрии мимо сонного милиционера, и прямо в разгар заседания гордумы, под прицелом телекамер, запулить тортом в градоначальника. Промахнулась?

– Вот еще! – обиделась Романова. – Я тогда уже КМС была! В десяточку! В самое рыло!

– На этом твоя карьера в спорте и закончилась. Улетучились мечты о сборной! – когда надо, Беляков мог быть безжалостным. – И что же дальше? А дальше началась история подпольщицы Анны с немыслимо аристократической для России фамилией Романова. Какое, должно быть, это было наслаждение – расписать баллончиком с зеленой краской по нежно-кремовому фасаду только что сданного бизнес-центра: «Ешь богатых!» Или вывесить баннер на мосту, чтоб весь город видел: «Верните выборы, гады!» Но гады не послушали. Баннер порвали и стали шить дело об административном правонарушении. Сколько у тебя приводов в милицию?

Романова не ответила.

– Правильно: ни одного. Ты же не банальная хулиганка. Ты всегда готовила пути отхода, всё просчитывала до секунды, работала четко как механизм. Они и прозвали тебя за это ласково, соратнички твои: «Пуля». Пуля не дура! А Штык молодец. Его ведь так звали – «Штык»?

Романова побледнела и нахмурилась.

У каждого из нас есть нечто, что мы считаем исключительно своим. Оно забыто на окраинах памяти и торчит там как древнее замшелое надгробье. Но стоит кому-то тронуть этот камень, и призраки прошлого спешат заполонить наше сознание. Беляков не просто тронул, он выворотил из земли и опрокинул обросшую нервами глыбу, что было форменным надругательством.

– Его убили на улице посреди бела дня, и ты до сих пор уверена, что это сделали менты, хотя никаких доказательств нет! – добивал Николай Николаич. – Вашу ячейку разгромили, люди разбежались. …Прошли годы. Ты устроилась на работу по профессии – сначала в органы ветнадзора, потом в пресс-службу к Кабану и все знакомые и родственники подумали: «Перебесилась!» Но нет…

– Привет, Ромашка! – бросил Анне из угла Чесноков, но поймав на себе ее огненный взгляд, предпочел говорить с Беляковым: – Ты всё знал с самого начала? И молчал?

– Не всё! – покачал головой Беляков. – Аннушка сильный противник и умеет прятать концы. Но у нее есть один серьезный в нашем деле недостаток – она честный человек. Я уважаю сильных противников. Да и честных людей, в принципе, тоже. Если они не нервируют меня, работая параллельно, решая свои собственные задачи. Какие? Надеюсь, Романова нам это сейчас расскажет.

– Зачем ты сливала Израителю служебные документы? – с укором спросил ее Чесноков.

Анна усмехнулась.

– Это не она! – сказал Беляков. – Мелковато для неё.

– А где оружие? – настаивал Паша. – И зачем оно тебе?

Анна хмыкнула, показав свои безупречные зубы.

Ротенмайер до сих пор сидел молча, нервно покусывая тонкие губы, и вдруг заорал:

– Обыскать ее!

Всё произошло молниеносно. Рот вдруг полетел назад через кресло, на котором сидел.

Щелкнул затвор.

Никто так и не успел понять, откуда она вынула ствол.

Теперь они стояли друг против друга: Анна держала их на прицеле.

– Пистолет Макарова. Девять миллиметров. Вот такая дырка! – обреченно вздохнул Чесноков и зачем-то показал калибр, согнув пальцы; со стороны его жест можно было принять за «о’кей». – Лучше бы мы, Коля, купили напополам фуру. Ехали бы сейчас спокойно в Конотоп…

Николай Николаич молчал.

– Романова! Прекратить! – раздалось из-под стола испуганным шепотом Роттенмайера.

– Лежи и не двигайся, урод! – скомандовала ему Анна. – А вы стойте и слушайте! Я не Ромашка. Я глупостями не занимаюсь. Оружие храню на работе, поскольку это самое безопасное место. И время от времени, да, его приходится чистить. Ствол чистый во всех смыслах, трупов на нём нет. Как и на мне. Не знаю, кто вы такие. Госбезопасность. Центр «Э». Администрация президента. Мне плевать.

– Мы вольные каменщики, отпусти нас, а? – попробовал разжалобить Чесноков.

– Вы работаете на Лысого, а Лысый это зло! Паук. Управляющий коррупционной сетью. Почище Бен Ладена с его «Аль Каидой», – поморщилась Анна. – Берёт с инвестпроекта тридцать процентов. «По-божески». За это его называют «крепкий хозяйственник». С вашей помощью он, конечно, переизберётся. Я не могу этого допустить. И вы, гениальный Николай Николаич, меня не остановите.