Текст книги "Люди огня"

Я ходил по улицам города, магазинам, музеям, открытым кафе, и везде у большинства людей я видел знак на правой руке. На тех, у кого знака не было, смотрели как на отщепенцев и советовали немедленно принести покаяние. Теперь это можно было сделать в любой церкви, священник которой присягнул Господу. И символ спасения неизменно появлялся у покаявшегося. В нейтронные бомбы, похоже, никто не верил. Разве что те, кто отказался от присяги. Но таких было немного.

В начале сентября мы покинули этот благословенный город и отправились на юг. Мимо плыли виноградники и замки Бургундии, белокаменные, окруженные рвом, словно растущие из воды; деревни на холмах с неизменной Eglise Romane и желтоватыми домиками под черепичными крышами. Мы приближались к Шаону-на-Саоне, когда Господь получил официальный ультиматум от Европейского Военного Союза и Североамериканских Штатов и зажег от него свечку.

– Что там было? – с ужасом спросил Филипп.

Вопрос был бессмысленный, Содержание передавали по радио, и не один раз. Нам было велено остановиться, иначе будет осуществлена нейтронная бомбардировка. На размышление давалось пять часов.

Мы двигались дальше, к Макону. Турну уже был эвакуирован, мертвый город в зарослях плюща и осенних цветов. Несколько эвакуированных деревень. Становилось жутко.

В нашей армии появились дезертиры. Но, как ни странно, немного.

– Не стоит преследовать маловеров, – сказал Господь. – Мне не нужны такие солдаты.

Когда истекли пять часов, он стал искать место для лагеря.

– Надеюсь, теперь они не решат, что мы исполняем ультиматум, – объяснил он.

Апостолы, то есть я, Марк, Филипп, Матвей, Иван, Якоб Зеведевски, были рядом и смотрели на него с ужасом.

– Мы все умрем, – прошептал я.

Господь не услышал.

– Приблизительно через полтора часа разбиваем лагерь под Маконом, – распорядился он.

Откуда он знал, что нам хватит времени?!

Времени хватило. Мы поставили палатки, и Эммануил созвал нас всех к себе.

– Иоанн, принеси мне Копье!

То самое, которое было в Вене, с крестами и голубиными крыльями. Иван держал его горизонтально, двумя руками, преклонив колени как оруженосец.

Эммануил взял копье и повернул острием вверх.

– Встань!

Господь наклонился, помог Ивану встать, обнял за плечи.

Бомбардировки не было, хотя время ультиматума давно истекло. Филипп включил карманный радиоприемник.

«В девятнадцать тридцать принято решение о бомбардировке лагеря оккупантов. Ровно в двадцать часов состоится запуск ракет», – сообщил диктор.

Я взглянул на часы. Девятнадцать тридцать семь.

– Девятнадцать сорок две, – сказал Филипп.

У него вечно часы убегали на пять минут.

Эммануил стоял в центре палатки и держал копье. Если бы не камуфляж! Не человек – икона на вратах хама, не хватает только белого знамени с крестом. Сияющие глаза, волосы, разбросанные по плечам, лицо, подобное иконописному лику, – я был покорен, я забыл о страхе.

– Зачем я только с тобой связался!

Это Матвей. Сидит, закрыв лицо руками, чуть не рыдает.

– Будь мужчиной, Матвей! Если я с вами – значит, ничего не случится. Или ты не веришь в меня? Иди сюда!

Господь обнял его за плечи,

Начался отсчет. Они не постеснялись передать его по радио. Шоу массового убийства – в прямом эфире.

Марк отодвинул полог палатки и посмотрел на небо. Он один осмелился взглянуть смерти в лицо.

Почти тотчас мы услышали гул. Марк отступил назад и повернулся к нам.

Эммануил шагнул к выходу. На острие копья набухала алая капля. Вытянулась, оторвалась, упала на землю.

И в корень древа Добра и Зла из горла чаши Грааль

На землю падала кровь красна, как вопль Судной Трубы…

[15]15
  Стихи Евгения Сусорова.


[Закрыть]

Копье кровоточило…

Гул прекратился, но ничего не произошло. Эммануил обернулся к нам.

– Я Господь. Если я не хочу, чтобы произошла ядерная реакция, – она не начнется.

Мы вышли из палатки под вечернее небо в ярком пламени заката. На поля и виноградники уже опускался туман. Неразорвавшиеся бомбы лежали чуть в стороне от палаток, и мы рассмотрели их в вечерних сумерках. Мертвые рыбы, всплывшие на поверхность, они так странно смотрелись под созревшими гроздьями мелкого винного винограда, среди сломанных лоз.

– Эй, ребята, не увлекайтесь! – крикнул нам Господь. – Они все-таки фонят. Мы сворачиваем лагерь.

Войска Европейского Союза стояли километрах в десяти от того места, где был наш лагерь. И здесь почти повторилась немецкая история.

Когда мы подъехали достаточно близко, Эммануил спрыгнул на землю и пошел к войску противника, приказав своей армии оставаться на месте. Только мы, апостолы, получили право сопровождать его. И на нас уставились дула пушек и автоматов.

– Неужели вы будете стрелять в своего Господа? Неужели вы думаете, что ракетами с ядерными боеголовками можно победить того, кто создал этот мир? Ракеты полетят туда, куда захочу я, а не ваши компьютеры, и если я решу, что урану не должно делиться, он не разделится. Посмотрите на ваши ракеты. Они целыми лежат на земле, никому не причиняя вреда.

Опять этот голос, широко разносящийся над долиной. Я подавил в себе желание пасть на колени. Наверное, мы не должны были этого делать.

Вражеское войско становилось все ближе. Мы шли на ряды танков. И, хотя я знал, что с нами ничего не случится, ступал все неувереннее. Наконец, верно, какому-то генералу удалось заставить солдат стрелять. Прозвучал залп, и снаряды полетели в небо, огибая нас. Эммануил поднял голову и посмотрел вверх, где высоко над нами рвались снаряды, и улыбнулся, словно салюту, устроенному в его честь. Осколки упали в долину, далеко от нас, потревожив белое одеяло вечернего тумана, лежащего между холмами, Это была даже не попытка обороняться – всего лишь истеричный крик испуганных людей, бессмысленный и бессильный.

Господь махнул нам рукой, и мы продолжили путь.

– Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас, – произнес он. – Пусть это будет последний выстрел в вашего Господа.

Больше никто не осмелился стрелять. А ночью происходила массовая присяга, такая же, как в Германии, После этого к Господу подошел какой-то офицер и долго разговаривал с ним. Я видел, как в конце беседы он преклонил колени, и Эммануил положил руку ему на голову, потом помог встать и подвел к нам.

– Это Том Фейслесс, американец, генерал, который приказал стрелять. Теперь он будет одним из вас.

На следующий день Матвей был выгнан в Голландию. А мы отправились дальше и пятого сентября были в Лионе, а шестого – в Тулузе. С нами была армия, выросшая, как снежный ком, со времен Австрии, пополняемая в каждом захваченном городе, огромная и многоязычная. Мы ехали по тулузским улицам, мимо домов из розового кирпича, не встречая никакого сопротивления. И это уже стало тенденцией, Люди поняли всю бессмысленность борьбы.

– Марк, ты сможешь найти тот пиренейский замок? – спросил Эммануил, когда мы входили в город.

– Постараюсь.

Утром седьмого сентября три боевых вертолета вылетели с аэродрома Тулузы и направились на юго-восток Пиренеев. Я сидел рядом с Эммануилом, Марк – по другую сторону. Он показывал дорогу.

С погодой не повезло. В долинах лежал туман, и серые облака скрывали вершины. Мы без толку кружили от Фуа до Мон-Луи несколько часов, пока наконец не выглянуло солнце. Марк, который уже было потерял самообладание, несколько приободрился и стал давать четкие указания.

Несколько раз мы ошибались. Романский замок здесь не диковинка. Мы снижались, осматривали подозрительное строение, и Марк отрицательно качал головой.

– Не он.

Погода снова испортилась, хотя и не так фатально Над нами снова нависло серое небо.

– Пьетрос, а ты как думаешь?

– Мне лучше бы попасть внутрь. Снаружи я видел его только ночью. Хотя не похоже. Там были скалы.

Это оказалось неплохой приметой, В основном горы были лесистые и зеленые.

Наконец мы увидели его. Я сразу понял, что это он. Мы влетели в ущелье, которое почти невозможно было заметить. Да мы бы и не заметили, если бы не Марк. Мы были в высокой части Пиренеев, и скала, на которой был построен замок, сама достаточно высокая, скрывалась в тени еще более высоких гор.

– Ну что, Марк, – сказал Эммануил. – Дальше тоже твоя работа.

Марк надел парашют и приказал десантникам готовиться к прыжку.

Операция длилась не больше пятнадцати минут. Затем мы с Эммануилом услышали в наушниках голос Марка.

– Все в порядке, Господи, Потерь нет. Похоже, замок пуст.

Мы приземлились на скальную площадку возле обрыва и вышли из вертолета. Дул ветер, разгоняя остатки тумана. Хлопала и скрипела старинная дубовая дверь. Мы вошли внутрь. Везде царило запустение, та страшная тоскливая пустота, которая бывает только в брошеных домах. Красная ткань содрана со стен, скульптуры и картины вынесены, ни гербов, ни знамен. Но это был тот самый замок. Я узнал зал, где меня допрашивали, эти высокие окна с витражами и этот свет, теперь тусклый и приглушенный. Пасмурно.

Во всем замке, казалось, не было ни души,

– Обыскать все! – приказал Эммануил.

Марк с десантниками поклонились и вышли. Время тянулось медленно. Было холодно. Я подошел к камину. Там лежали недогоревшие дрова как единственное свидетельство отъезда хозяев. Я развел огонь.

– Спасибо, Пьетрос, – поблагодарил Господь и сел за массивный деревянный стол спиной к огню. – Где же теперь Жан Плантар? – задумчиво обратился он к каменным сводам.

В коридоре послышался шум. Господь обернулся. Десантники вталкивали в зал некоего человека весьма мирного вида. Он чуть не упал и с упреком оглянулся на автоматчиков, вставших у него за спиной.

Судя по одежде, арестованный был доминиканским монахом. Коричневая сутана, очень старая и залатанная в нескольких местах, висела на нем мешком, поскольку он был очень худ.

– Идите сюда, – приказал Эммануил. – Встаньте здесь. Да, напротив огня. Пьетрос, ты его знаешь? Он был среди тех двенадцати?

– Нет.

Незнакомец с благодарностью посмотрел на меня. Видимо, то, что быть среди двенадцати не является благом, чувствовалось по интонации Господа.

Я посмотрел монаху в глаза, светлые и проницательные, и мне стало не по себе.

– Кто вы? – спросил Эммануил.

– Странник. Скиталец, отлученный от церкви, – он говорил старомодно и с легким немецким акцентом.

– Отлучены, а носите монашеское одеяние?

– Меня отлучили от церкви, а не церковь от меня. Государь вправе прогнать вассала, но долг вассала – служить государю.

Эммануил посмотрел на него заинтересованно.

– А когда вас отлучили?

– В 1329 году. Специальной папской буллой. Двадцать шесть положений моего учения были признаны еретическими. С тех пор и…

Но Эммануил не дал ему договорить.

– Как ваше имя? – почти закричал он.

– Мейстер Экхарт.

– Я так и думал. Подать ему стул! Я преклоняюсь перед вашим учением, доктор Экхарт.

Стул подали, и щуплый доминиканец неловко сел. Я во все глаза смотрел на него. Человек, который скрывался от инквизиции почти семь веков, бессмертный святой, отлученный от церкви, – это было слишком для моих бедных мозгов.

– Это невозможно! – прошептал я. – Господи, этого быть не может!

– Все возможно для Бога, Пьетрос, – спокойно проговорил Эммануил. – Не вся церковь – Христова. Бог лучше знает, кто у него святой, а кто еретик. Лучше, чем все папы, вместе взятые. Ужин и вино для доктора Экхарта!

– Спасибо, – святой тихо улыбнулся и склонил голову. – Но за последние шестьсот семьдесят лет я привык к простой пище.

– Да и у нас солдатский паек, – улыбнулся Эммануил. – Но вообще-то придется отвыкать. Я намерен вернуть вас на сорбоннскую кафедру.

Святой внимательно посмотрел на него, прямо в глаза.

– Мы уже давно разговариваем, а я так и не спросил, кто вы.

– Тот король, чьим рыцарем вы служите уже почти семь веков.

Мейстер Экхарт задумался. Он уже давно с подозрением смотрел на мои руки.

– Мне нужно подумать, прежде чем назвать вас государем. Я не уверен. В ваших глазах мне открылась бездна, но я не знаю, что это – бездна звездного неба, Высшего Духа, Божества или черная пропасть.

– Я вас не тороплю.

Принесли ужин – подогретые консервы из солдатского пайка и сильно запыленную бутылку вина, возможно из местных погребов.

– Я попрошу вас еще об одном одолжении, доктор Экхарт, – сказал Эммануил. – Расскажите мне о хозяевах этого замка. Что вы о них знаете?

– Ничего. Ночую, где придется. Здесь никого не было, когда я пришел.

– Допустим. Но почему вы здесь, в Пиренеях?

– Мне здесь нравится. Близко к Божеству. Здесь подножие лестницы Иакова.

– Ну что ж, действительно близко, – Эммануил таинственно улыбнулся. – А теперь не обижайтесь на меня, доктор Экхарт, я хочу предложить вам немного денег, независимо от того, примете ли вы место в Сорбонне. Скоро похолодает, и вам понадобится новая сутана.

Эммануил вынул из кармана камуфляжной формы пачку банкнот и положил перед бывшим сорбоннским преподавателем. Судя по толщине пачки, этих денег хватило бы не то что на сутану, а на горностаевую мантию и «Мерседес» в придачу.

Экхарт вежливо поклонился.

– Спасибо, но это лишнее. Счастье человека, посвятившего себя Богу, не зависит от внешних обстоятельств, ни от жары, ни от холода, ни от места в Сорбонне.

– Но отказываться от даров Божьих – такой же бунт, как сетовать на страдания, неправда ли?

– Возможно. Я подумаю.

Мы остались ночевать в замке, расположившись по-походному на полу большого зала. Наверное, так спали рыцари Средних веков, хранители Грааля.

На рассвете меня разбудил Мейстер Экхарт.

– Пьетрос, – прошептал он. – Мне есть что сказать вам, только вы не услышите. Легче проповедовать церковной кружке! Но, может быть, все еще изменится. Возьмите это. – Он вложил мне в руку потертую ладанку на толстом шнурке. – Когда вам будет очень плохо, откройте ее. Возможно, это поможет. Но помните, только когда будет очень плохо. Невыносимо!

Я пожал плечами:

– Спасибо.

Мейстер Экхарт встал и направился к двери, как был в рваной сутане и с посохом, стертым веками земных дорог и отполированным наверху до блеска.

– А как же сорбоннская кафедра? – спросил я.

– Вряд ли я смогу сказать что-нибудь новое, – печально ответил он и скрылся за дверью.

Я отвернулся. Рядом со мной лежала аккуратная пачка эммануиловских солидов.

– Ушел? – надо мной возник Эммануил, который тоже смотрел на деньги. – Жаль. А ну вставайте, ленивцы! – прикрикнул он на солдат. – Нам здесь больше нечего делать!

Вернувшись в Тулузу, Господь разделил свою армию. Меньшую часть он поручил Филиппу и послал его в Испанию и Португалию, с наказом, между прочим, обязательно захватить Игнатия Лойолу и прислать к нему.

Основные же войска Господь возглавил сам и двинулся на Рим. Несколько неуютно было оставлять за спиной полунезависимую островную часть Франко-Английской Федерации, но не столь опасно, как в случае с Великим Корсиканцем, который так и не смог ее завоевать. Нам было легче – флот Федерации признал Эммануила и перешел на нашу сторону. После истории с нейтронными бомбами мы не сделали больше ни одного выстрела. Страны и народы падали в руки Учителю, как перезревшие яблоки. Он только бережно подбирал их, никому не оказывая предпочтения.

– Не будет ли привилегированного положения у ваших соотечественников, после того как вы придете к власти? – спросили у него в одном из радиоинтервью.

– Вопрос о национальности Господа не имеет смысла, – резко ответил он.

Мы вошли в Рим в начале октября. Шел противный мелкий дождик, но было тепло, градусов восемнадцать.

На декабрь в соборе Святого Петра была назначена присяга духовенства. За это время Господь надеялся собрать всех святых подвластных ему земель и все высшее духовенство и уговорить их принести присягу.

Господь обосновался на вилле Боргезе, в белом барочном здании с двумя башнями. Не царская резиденция, но папу решили пока не трогать и на ватиканские дворцы не покушаться.

Папа Павел VII был болен. По слухам, раком. Но Учитель встретился с ним и долго говорил наедине. Вышел недовольным. Этот разговор между ними так и остался тайной. Однако равви навестил папу еще раз где-то через неделю, что привело к появлению энциклики «Imperare Dei» [16]16
  Власть Бога (лат.)


[Закрыть], в которой папа призывал всех епископов и кардиналов явиться в Рим для присяги, а всех католиков вообще признать власть Эммануила.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 
Я вернусь к Тебе, как Антоний,
Проиграв последнюю битву,
И замрут у порога кони,
под сводом замрут молитвы.
 
 
Я убью не себя – гордыню
Да стремленье к земному царству.
В храм Акации и полыни,
Я пришел сюда, чтоб остаться.
 
 
Я в Твоей растворяюсь власти,
Все награда: и труд, и посох.
С чего взяли вы, что несчастен
Тот, кто принял священный постриг?
 

Первые дни в Риме я усердно работал туристом и осматривал достопримечательности. Рим – город развалин. Больше всего меня поразила их кирпичность. Даже Колизей только облицован камнем, да неровная каменная кладка в недрах толстенных кирпичных стен. Вероятно, для прочности. А так даже полы выложены кирпичом. Елочкой, как паркет. Кирпичи длинные и плоские, как лепешки. Странно. Кирпич почему-то казался мне современным материалом. Хотя… «И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести». Вавилонская башня. Сразу после Ноя.

Внутри Колизея установлен крест как напоминание о мученичестве первых христиан, впрочем, не имеющем к данному месту никакого отношения. Сии безобразия происходили в основном в цирке Нерона, где сейчас собор Святого Петра.

Обремененный лишними знаниями, я не стал предаваться религиозным сантиментам. Когда достопримечательности кончились, я занялся исследованием местных ресторанов и пиццерий. Надо сказать, что только в Италии готовят правильную пиццу. Во всем остальном мире это пирог, напичканный всякой всячиной, а здесь блин. Совсем другой вкус! Pasta я тоже попробовал, но меня не впечатлило. Макароны и макароны.

Наконец Всеблагой Господь сжалился надо мной, не дав мне окончательно потерять форму и обрести габариты, столь характерные для итальянцев обоих полов. В конце месяца Он вызвал меня к себе.

Как большинство римских домов, Господня резиденция, не слишком презентабельная снаружи, была великолепна изнутри. Я шел по цветному мраморному полу мимо отделанных мрамором и ониксом стен. Господь встретил меня в роскошном зале в золотисто-зеленых тонах, украшенном скульптурой Бернини.

– Пьетрос, у нас проблемы с францисканцами. Я хочу, чтобы ты этим занялся.

Я смешался.

– Но, Господи, у меня вряд ли что-нибудь выйдет. Я не добился успеха у Лойолы, и вы вновь поручаете мне переговоры?

Господь прошелся от «Давида» к «Дафне» и остановился посередине.

– Почему же не добился успеха? Я узнал много нового, – он улыбнулся. – У меня не так много умных и находчивых людей, Пьетрос, так что к Франциску придется ехать тебе, ничего не поделаешь. Ситуация проще, чем с Лойолой. Тогда мы имели дело с гражданином иностранного государства, а теперь – с нашим подданным. К тому же у меня есть послание от папы специально для святого Франциска, а этот «маленький нищий» всегда слушался папу, – Учитель усмехнулся. – Ты отвезешь Бессмертному письмо и уговоришь принести присягу.

– А если он откажется?

– Привезешь его сюда силой.

Я растерялся.

– Марк поедет с тобой, – обнадежил Господь. – Так что если у тебя не хватит решительности, действовать поручено ему. Да, и обрати внимание на францисканцев. Орден важнее основателя. Удачи!

Я поклонился и вышел из комнаты. Увидеть Ассизи и легендарного святого мне, конечно, хотелось, но чтобы связать и насильно доставить его в Рим! Бр-р-р! Хотя, впрочем, если человек ошибается, разве не наш долг наставить его на путь истинный, пусть даже и насильно? Об этом писал еще Блаженный Августин.

Ассизи оказался маленьким городком с домишками из белого камня под неяркими черепичными крышами, облепившими склоны горы Субиасо, увенчанной старинным замком. Вообще пристрастие жителей Апеннин селиться не в долинах, а на склонах гор, меня поразило. Местные городки напоминают взбитые сливки на торте – темно-зеленая гора и светлые домики на вершине.

Мы оставили машину на парковке метрах в двухстах от церкви Ран Христовых, главного храма Францисканского ордена, на самом деле посвященного самому святому Франциску, но негласно, поскольку основатель ордена никогда бы этого не одобрил.

Храм сразу открылся перед нами. Он напоминал огромный корабль, точнее, современный трехпалубный теплоход. И пышная итальянская зелень, как волны у романских арочных галерей. А слева, внизу, долина, чуть подернутая голубоватой дымкой. Пинии у дороги. То бишь южные сосны. Облако зелени на ветвях, словно на спицах зонта. Сия растительность упорно ассоциировалась у меня с письмами какого-нибудь Плиния, а никак не с христианской святостью.

Мы нырнули в лабиринт узких средневековых улочек, и храм скрылся из виду, пока мы не оказались на площади перед ним. Окруженная низкими колоннадами, она напоминала двор патриция периода упадка Рима.

Площадь пересекал монах, достигавший двух метров в обхвате, живое воплощение пивной кружки. Впрочем, я далек от того, чтобы обвинять местных насельников в нарушении устава. Pizza и Pasta – традиционная итальянская еда.

Братья были предупреждены о нашем приходе и ждали. Нас провели в верхний храм, расписанный золотистыми тонами, словно залитый солнцем. Здесь нас встретил нынешний глава ордена Лука Пачелли, щуплый немолодой монах в коричневой рясе и сандалиях на босу ногу, явно купленных в ближайшем супермаркете.

– Мы собрались, – заискивающим тоном проговорил он. – Но брата Франциска пока нет.

– Ну так пошлите за ним!

– Мы посылали…

– И что?

Монах замялся и опустил глаза.

– Ну, говорите! – перехватил инициативу Марк.

– В конце концов, вы за него не отвечаете, – подбодрил я.

– Он отказался идти, – тихо сказал брат Лука.

– Где он?

– В Порциункуле.

Я вопросительно посмотрел на монаха.

– Это небольшая церковь в долине, в четырех километрах отсюда. – Пачелли был явно удивлен моим невежеством. – Если хотите, вам покажут дорогу.

– Хотим. Марк, возьми пару человек и вежливо доставь нам Святого Бессмертного Франциска Ассизского.

Марк кивнул. Он все прекрасно понял. Я в нем не сомневался.

– А мы пока начнем, – и я направился к кафедре.

Члены ордена оказались куда дисциплинированнее своего святого и вдохновителя – почти все скамьи в церкви были заняты. Монахи терпеливо ждали, вполголоса переговариваясь друг с другом.

– Господа, – начал я. – Все вы читали папскую энциклику «Imnperare Dei» о покорности Господу нашему, вновь прибывшему на землю под именем Эммануил. Все вы знаете о присяге, которую должны принести. Практически все представители духовенства и многие святые уже подтвердили свое желание принять в этом участие, и только ваш орден хранит молчание. Молчание, слишком похожее на бунт. Это более чем странно для ордена, чей основатель всегда проповедовал смирение и покорность папской власти. – Я сделал паузу и обвел их глазами. – В чем дело, господа? Объясните мне. Возможно, наши разногласия не столь глубоки, чтобы их невозможно было преодолеть. Ясность в делах всегда лучше взаимного непонимания.

Зал молчал.

– Может быть, лучше подождем брата Франциска? – предложил Лука Пачелли.

– Брат Лука, вы, кажется, здесь самый решительный, в чем дело? Почему брат Франциск не желает нас видеть?

– Он молится в Порциункуле.

– И что?

– У него разные видения…

– Какие?

– Он считает, что ваш Господь Эммануил…

Лука замолчал.

– Что считает? – я уже терял терпение. – Да почему я должен вытягивать из вас каждое слово?

Монах испугался еще больше.

– Давайте подождем… Он сам все скажет.

– Ну давайте подождем, – я вздохнул и сел на место.

Францисканцы молчали, как могильные камни. Я не помню более тягостного молчания. К тому же я был здесь единственным, кто не знал чего-то, известного всем остальным. Крайне неприятное ощущение.

Минут пятнадцать я рассеянно любовался ближайшими ко мне фресками Джотто. Потом встал и угрюмо обошел храм. Все-таки святой брат Анжелико нравится мне больше. Говорят, он до сих пор живет в одном из доминиканских монастырей и достиг небывалого совершенства. Правда, находятся идиоты от искусствоведения, которые считают его устаревшим, скучным и несовременным. Но в музее Орсе его работы еще есть. Например, знаменитая импрессионистская версия «Рая». А вот в Помпиду – уже ни одной. Вероятно, современное искусство несовместимо со святостью.

Францисканцы сидели тихо. Как мыши.

Через полчаса на входе в церковь послышался шум. Все обернулись.

На пороге появился невысокий смуглый человек в залатанной монашеской рясе. Справа и слева от него шли мускулистые подчиненные Марка, а сзади – сам Марк.

– Вот, принимайте: святой Франциск Ассизский! – с усмешкой доложил мой напарник. – Доставили. Вежливо.

Святой даже не обернулся.

– Мы очень рады вас видеть, брат Франциск, – почтительным тоном начал я. – Вероятно, вам есть что сказать. Разъясните нам позицию ордена. Проходите на кафедру.

Святой Франциск внимательно посмотрел на меня – почему-то мне показалось, что с жалостью, – и поднялся на кафедру.

– Братья мои, – обратился он к монахам. – Я уже говорил вам и повторю еще раз в присутствии этих людей, – он кивнул в нашу сторону. – Тот, кто называет себя Господом Эммануилом – Антихрист, и на его слугах – печать Сатаны. Посмотрите на их руки!

Взгляды монахов заскользили по Знакам Спасения. Я не собирался скрывать знак – напротив, сложил руки на груди, словно демонстрируя его. Во взглядах было сомнение.

– Это не тот знак, – прошептал кто-то из монахов.

Отлично!

Я тут же взял инициативу в свои руки.

– Помните Апокалипсис ? Господь тоже помечает своих спасенных особым знаком, не только Антихрист. Это знак Господа.

– «И видел я иного Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живаго…»

Я обернулся на голос. Эрудитом, знающим наизусть Откровение, оказался брат Лука. Я посмотрел на него с благодарностью.

– «И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря: не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего».

Мне пришлось снова обернуться – цитату продолжил святой Франциск.

– На челах, а не на руках, – добавил он. – Печать на правую руку ставит только Антихрист.

Я усмехнулся.

– Детали! Когда пророчества исполняются, их смысл оказывается иным. Мне жаль тебя, брат Франциск. Тот, кого ты назвал Антихристом, – лучший из людей! Я не помню за ним ни одного дурного поступка.

– Не слушайте его! – с горечью проговорил святой. – Все это дьявольская прелесть. Мне было видение, и Господь, настоящий Господь, велел нам бежать в леса, горы и пустыни, чтобы скрыться там от Антихристовой власти и предаваться аскетизму, беспрестанно умерщвляя плоть!

– Откуда ты знаешь, что дьявольская прелесть, а что нет? – спросил я. – Разве тебя самого не обвиняли в том, что ты поддался прелести? Откуда ты знаешь, что тебе являлся Господь, а не дьявол? Как ты отличаешь одно от другого?

– Я молюсь.

– Все молятся, брат Франциск, у всех свои молитвы. Братья! Вам предлагают бежать от мира и поститься? Нет! Я говорю «нет», потому что Господь с нами, с нами жених! Кто же постится на свадьбе? Сбросьте же ваши власяницы и грубую обувь и наденьте лучшие одежды. Не поститесь, а пируйте! Вернитесь в мир, пойте и веселитесь вместе со всеми, потому что у нас праздник! Перед вами два пути – темный путь самоистязаний и духовной гордыни, путь бегства от мира и Господа, спустившегося в мир и благословившего его своим присутствием, и второй – путь света, путь к Господу. Раскайтесь в своих сомнениях и нерешительности и будьте с ним, изнывая от счастья, от того, что он вас простил. Выбирайте! Мы подождем вашего решения.

– Зачем только вы пришли сюда? – с отчаянием сказал Франциск монахам. – Я же не велел!

Но я только презрительно окинул его взглядом и направился к Марку. Тот ошалело смотрел на меня.

– Слушай! – прошептал он. – Ну, ты даешь!

– А что?

– Ты говорил как… как Иоанн Креститель!

– Ты мне льстишь, – заскромничал я.

– Ни фига! А еще ты поднялся над землей.

– Да ты что?

– Кроме шуток. Невысоко. Ну, на ладонь.

– Гм… Святым, что ли, становлюсь?

– Кто тебя знает?.. Ладно, теперь куда?

– В монастырскую гостиницу, – громко сказал я, чтобы слышали братья-францисканцы.

– А вот это зря, – шепнул мой друг. – Их надо было брать тепленькими. Нечего давать им время на раздумья да еще и оставлять с ними святого. Еще неизвестно, кто перетянет.

Я засомневался.

– Может, ты и прав… Но дело сделано. Хуже всего отказываться от собственных решений!

У выхода из храма, на огромном газоне, было выращено из цветов латинское слово «Pax».

Мы ушли в монастырскую гостиницу и заперлись в комнате. Соседний номер занимали Марковы ребята, так что мы чувствовали себя относительно спокойно. Хотя, если святой настроит против нас всю братию и убедит монахов в том, что мы – слуги Антихриста, нам, возможно, придется плохо.

– Не посмеют, – успокаивал меня Марк. – В худшем случае мы уйдем ни с чем.

К счастью, нам не пришлось ждать долго, а то бы у меня нервы не выдержали. Это Марк слонялся по горам, а мне сегодня уже доводилось проявлять терпение.

В дверь постучали. Марк открыл так осторожно, словно боялся увидеть там целую толпу вооруженных монахов. Но монахов было всего четыре: Лука Пачелли, связанный и понурый Франциск Ассизский и еще двое, габаритами напоминавшие легендарного отца Тука.

– Совет ордена постановил, что мы признаем Эммануила Господом и поедем в Рим для принесения присяги, – объявил брат Лука. – Бывшего же святого брата Франциска мы поручаем вашим заботам. Пусть сам Господь решит его судьбу.

М-да… Я не знал, что из святых можно разжаловать, но ничем не выказал своего удивления.

– Спасибо, брат Лука, – сказал я. – Господь вас не забудет. А о брате Франциске мы позаботимся.

Брата Франциска отдали под присмотр Марковых ребят с наказом обращаться ласково и кормить до отвала, а сами завалились спать. Наконец-то! Устали жутко.

Проспали часов до одиннадцати. А после полудня я лениво отправился проведать нашего святого. Его содержали в маленькой каморке на втором этаже гостиницы. У двери стояла охрана.

– Извините, господин Болотов, – обратился ко мне один из охранников, высокий накачанный парень. – Не ест он ничего и не пьет, отказывается. Не знаем, что делать. Руки-то мы ему развязали, жалко старика. Затекли они у него.

Я с сомнением посмотрел на парня.

– Да вы не беспокойтесь. Мы пост за окном выставили, не убежит. Да и высоко здесь. Куда ему!..

– Ладно, – сказал я и открыл дверь.

Святой Франциск лежал рядом с кроватью на холодном каменном полу. На звук открываемой двери он поднял голову и взглянул на меня.