Текст книги "Люди огня"

ГЛАВА 3

Мы пересекли площадь Святого Петра и плюхнулись в машину Марка. Уже давно был вечер. Горели фонари, зажигая упрямый снег разноцветными искрами.

– А ведь сегодня Рождество, Марк, – вспомнил я.

– Конечно. Скажи спасибо, что не пришлось стоять всенощную.

Марк сел за руль.

– Неужели ты в состоянии вести машину? – сказал я и закашлялся. Судя по всему, я простудился.

– В состоянии, в состоянии. Едем во дворец. Выкинем Канцелярию Святейшей инквизиции из твоих бывших апартаментов.

– Канцелярию чего?

– Ну ты даешь, Петр! Совсем новостей не знаешь. Неделю назад Господь издал указ о восстановлении Святейшей инквизиции. Но теперь она подчиняется непосредственно Господу.

Святейшая инквизиция выкинулась безропотно и сразу переехала во дворец Монтечитторио. Ей были явно малы мои скромные комнаты.

А я свалился с воспалением легких, чего, собственно, и следовало ожидать.

Меня регулярно навещал Марк, а как-то он притащил с собой Ивана, которого в последнее время все чаще величали Иоанном. По-моему, этого очень хотел сам юный апостол. Он вообще любил все возвышенное.

Ангелочек принес мне сетку апельсинов, которых у меня и так было полно, и долго витиевато разглагольствовал о Париже и своих успехах среди студентов Сорбонны.

Я кашлял. Почти беспрерывно. Каждый день мне кололи пенициллин, но он абсолютно не помогал. Ангелочек презрительно взглянул на упаковку с ампулами, лежавшую на тумбочке возле моей кровати.

– Говорят, появилась новая форма пневмонии, устойчивая к антибиотикам, – переключился он на другую тему. – В городе эпидемия. У Центрального вокзала целый квартал выкосило.

Марк свирепо уставился на Иоанна. Тот запнулся.

– Эпидемия гриппа, а не воспаления легких, – наставительно сказал мой друг.

– И того и другого, – беспечно согласился ангелочек. – Но вы не беспокойтесь. Никто из спасенных еще не умер. Умирают только «погибшие».

У Иоанна были хронические проблемы с переходом на «ты». В результате я тоже был вынужден говорить «вы» этому молокососу.

– А вы не боитесь меня навещать? – поинтересовался я. – Еще заразитесь.

– А нас Господь сразу вылечит наложением рук, – легкомысленно ответил мальчишка.

– Воспаление легких не заразно, – сказал Марк.

– А почему Господь не вылечит меня наложением рук? Надоело валяться. – Я кашлянул.

– Да вы как бы не совсем в милости, – хитро завернул Иоанн.

– Это что, вроде как быть чуть-чуть беременной? – поинтересовался я.

– Ну-у, – протянул Иоанн и залился краской.

Мне становилось все хуже. К концу января для меня стало проблемой сделать два шага по комнате. Кружилась голова. А еще мне начали сниться странные сны, точнее, один и тот же сон. Мне снился день двадцать пятое декабря: снег, коленопреклонение, присяга, преломление хлеба, причастие. Потом одно причастие. Я бредил им. Оно стало навязчивой идеей.

– Марк, слушай, а Господь еще проводил причастие после того дня? – спросил я у моего друга, когда тот навестил меня в очередной раз.

– Конечно. Каждые три недели. А то и чаще. И во всех церквях города тоже, их проводят верные Господу священники.

– И ты принимал в этом участие?

– Да, а то очень хреново становится.

Я впился в него глазами.

– А это не похоже на наркотическую зависимость?

– Откуда ты знаешь?

– О том, что ты принимал наркотики? Матвей рассказывал.

Марк вздохнул.

– Болтун! Нет, Петр, абсолютно не похоже. Понимаешь, здесь что-то не физическое.

– Бывают наркотики, вызывающие только психологическую зависимость.

– Не такую сильную. Нет, это другое. Просто мы без него умираем.

– Без причастия?

– Без Господа. – Марк задумался. – Я постараюсь упросить Его, чтобы он тебя навестил, – наконец пообещал мой друг.

– Спасибо.

Господь явился утром третьего дня. По правую руку от него шел Иоанн, неся на серебряном подносе причастную чашу и просфору, а по левую – выступал Марк с видом искателя сокровищ, доставшего со дна моря сундук с золотом. Господь подошел к моей кровати, и Марк благоговейно пододвинул ему стул. На Учителе был цивильный костюм, белая рубашечка и даже галстук, что меня немало обрадовало. Все-таки привычнее, чем в хитоне. И волосы, как обычно, собраны в хвост.

– Ну, здравствуй! – сказал Господь.

Я смешался. Непонятно, надо ли говорить Господу "здравствуйте» или сразу «да святится имя твое».

Эммануил не смутился отсутствием ответа и сделал знак Иоанну. Тот преклонил колено и поднял поднос.

– Ну, давай лечиться, – спокойно сказал Учитель. – Читай Credo.

Я начал, но закашлялся. Господь взял меня за руку.

– С начала.

На этот раз получилось. Причастная чаша скорее напоминала серебряный бокал с выгравированным Знаком Спасения. Я пригубил огня, и мне сразу стало легче. Я вздохнул полной грудью. Просфора была мягкой и сладкой, не то что облатка доэммануиловских времен.

– Спасибо.

Господь улыбнулся. Коленопреклоненный Иоанн стоял рядом с ним и все норовил положить голову ему на колени, и меня посетила крамольная мысль о подоплеке их отношений. «Нет! – подумал я. – Госпожа Новицкая – дама решительная. Она этого не допустит. Хотя… Честно говоря, Господь гораздо решительнее…»

– Пьетрос! Я жду тебя шестнадцатого февраля, в Прощеное воскресенье, на празднике в Ватиканских Садах.

Я вопросительно посмотрел на Господа.

– Мне надоела зима, – усмехнулся он. – Я намерен приказать весне прийти.

За окном по-прежнему падал наглый и беззаконный, медленный снег.

Шестнадцатого февраля я чувствовал себя совершенно здоровым. В Ватиканских Садах было организовано нечто среднее между пикником и светским раутом. Основные события происходили рядом с домиком Пия IV. Странно смотрелись мраморные статуи, припорошенные снегом, мертвый фонтан без воды и снег на лапах ливанских кедров и пожухлых листьях пальм. Павильоны домика были бы очаровательны, если бы их подновили ради такого события. Традиционная римская охра слегка облупилась – то ли из-за необычной погоды, то ли от вечного итальянского разгильдяйства, способного соперничать даже с нашим, отечественным. Хотя, казалось бы, куда уж?..

Оказалось, есть куда… Будучи в Париже и бредя по набережной Сены, густо усыпанной бумажками от мороженого, я наивно решил, что французы – разгильдяи. И только тут, в Италии, я постиг, что француз есть образец аккуратности, чистоплотности и пунктуальности. Vive la France! [21]21
  Да здравствует Франция! (фр.)


[Закрыть]

В Риме меня особенно поразила площадь между Центральным вокзалом и банями Диоклетиана. Без единого светофора. С шестью перекрестками. Светофор здесь вообще зверь редкий, и переход улиц связан с непосредственным риском для жизни. А если светофор и есть, то только там, где машины отсутствуют. Впрочем, местное население все равно не обращает на него никакого внимания.

В расписании электричек тоже ярко проявляется национальный характер. Точнее, в отклонениях от расписания. Двадцать минут – не опоздание. Здесь и часом никого не удивишь. Если вдруг поезд приходит вовремя, думаю, появляется много опоздавших. Кто же может рассчитывать на такую неожиданность?

Впрочем, разгильдяи-то они разгильдяи, а свое (а иногда и чужое) всегда урвут. Так, как в Риме, меня даже в Москве не обсчитывали.

Публика постепенно собиралась – послы, министры, светские дамы и высшее духовенство. Официанты разносили кофе и пирожные. Я взял кофе. Снежинка упала в чашку. Портик здания тоже был под снегом, и снег лежал на папском гербе – тиаре с двумя здоровыми скрещенными ключами.

Повсюду сновали назойливые журналисты. Господь не приглашал прессу зря. Что-то планировалось.

Он был как всегда в центре внимания. А рядом с ним блистала Мария Новицкая, облаченная в соболиное манто и черную шляпу с большими полями.

Учитель сделал знак журналистам, и они подтянулись поближе, приготовив камеры и микрофоны.

– У меня для вас важное сообщение, – проговорил Господь. – Я объявляю начало весны.

Он вытянул руку перед собой, с его ладони скатился золотистый огненный шар и упал в снег. Снег начал таять, и в маленькой круглой проталине появился зеленый росток. Он рос на глазах, распуская листья, и скоро мы поняли, что это розовый куст. Проталина расширялась и высыхала, а из-под земли лезли белые подснежники. А еще через минуту куст расцвел ярко-алыми огненными цветами. Мария подошла к нему и склонилась над роскошным соцветием, а потом восхищенно взглянула на Господа. Он улыбнулся ей.

А весна все ширилась. Растаял снег на лавровой ограде лестницы, и она засияла на солнце, как после дождя. Ожили и поднялись листья пальм, и с французских клумб запахло свежей землей.

Господь сиял, как сама весна, обласканный благоговейными взглядами публики. Рядом с ним появился слуга с подносом, на котором стояла чашечка кофе. Учитель благодарно посмотрел на официанта, взял чашку и отпил из нее глоток.

Через мгновение он страшно побледнел, глаза его расширились и остановились, и он упал на чудесные подснежники и весеннюю землю.

Мы бросились к нему.

– Врача, скорее! – крикнул Филипп.

Мария упала на колени рядом с Господом, забыв о роскошном наряде, и целовала остывающие руки возлюбленного, пытаясь согреть их в своих ладонях.

– Пропустите, я врач! – Нас пытался растолкать Лука Пачелли. – У меня медицинское образование, – пояснил он.

Мы расступились. Францисканец пощупал Господу пульс и покачал головой.

– Ну сделайте же что-нибудь! – в отчаянии воскликнула Мария. По лицу ее текли слезы.

– Вызовите «Скорую помощь», – медленно проговорил сеньор Пачелли. – На всякий случай.

«Скорая» приехала даже быстрее, чем мы ожидали Господа положили на носилки, вынесли из сада и погрузили в машину. Мария сбросила манто и накрыла им Учителя.

– Я поеду с ним, – твердо сказала она.

– Куда, в морг, сеньора? – зло спросил один из санитаров.

– Хоть в Преисподнюю!

ГЛАВА 4

Когда они уехали, в садах появился еще один персонаж – невысокий толстый человек лет пятидесяти с хитрым взглядом маленьких черных глаз. Он внимательно изучил место происшествия, прежде всего заинтересовавшись чашкой из-под кофе, которую, падая, обронил Господь. Толстячок поднял ее, аккуратно взяв носовым платком, и положил в полиэтиленовый пакет.

– Зачем это вам? – удивился я.

– Вещественное доказательство, молодой человек. Разрешите представиться: инспектор Санти. Вы ведь Пьетро Болотов, не так ли?

Я кивнул.

– Если не ошибаюсь, в последнее время вы были в немилости?

– В последнее время – нет.

– Ну, до двадцать пятого декабря. Вам ведь босым по снегу пришлось пересечь всю площадь Святого Петра? По приказу Эммануила?

– Господа! – Я обратил внимание на его руки, но он был в перчатках, и я не мог увидеть, есть ли у него знак. – И я прошел бы босиком десять площадей и всю оставшуюся жизнь мыл машины, только бы он был жив!

Я посмотрел ему в глаза, и он опустил взгляд, не выдержав; однако с сомнением сказал:

– Ну, это вы так говорите.

Я презрительно поморщился и отвернулся. Розовый куст засыхал. Сворачивались листья, и с цветов опадали бурые пожухлые лепестки. Подснежники умирали, и в кронах деревьев затихли птицы. А потом пошел снег, и весенняя проталина за считанные минуты затянулась белым, словно перед нами был разыгран чудесный спектакль, но кто-то опустил занавес в середине представления.

Я оглянулся вокруг. Филипп стоял, прислонившись спиной к дереву, и потерянно смотрел перед собой. Побритый и отмытый Матвей застыл возле бывшей проталины и явно не знал, что делать. Марк переводил взгляд с одного на другого и кусал губы, Иоанн плакал у него на плече. Стадо, оставшееся без пастыря, детали механизма со сломанной главной пружиной.

Матвей взглянул на меня, как утопающий на хозяина шлюпки. Я уже хотел крикнуть ему, что нет у меня никакой шлюпки, даже щепки нет, что я такой же потерпевший крушение в океане Мира, но почему-то передумал. Нет! Я сделал шаг к апостолам и сказал:

– Господа, подойдите ко мне, нам есть что обсудить.

И они поплелись, как телки на веревочке.

– Мы сейчас вернемся во дворец. Собираемся в кабинете Учителя. Приготовьте ваши соображения о дальнейших действиях. Дело Господа не должно погибнуть.

Они послушались. Черт! Я был бы рад, если бы за это взялся кто-нибудь другой, меньший разгильдяй, чем я Ну хоть Филипп или даже Марк. Но Филипп привык исполнять приказы, а Марк всегда был только защитником, а не организатором. О Матвее с Иоанном и говорить нечего? Я вздохнул. Что же делать, если больше некому!

В кабинете Господа было уныло и бесприютно, словно вещи почувствовали смерть хозяина. Я сел во главе стола на его место. На совещание я также пригласил Якоба Зеведевски и Луку Пачелли. Я не понимал, насколько их можно считать апостолами, но, кажется, Господь благоволил к ним в последние месяцы жизни. Да и лишние мозги не помешают.

– Господа, – начал я. – Сейчас наша первейшая задача – удержать власть. Мы слишком высоко забрались, чтобы падать. Европа должна остаться единой, Но среди нас, увы, нет второго Господа. Мы не можем словом разрушать тюрьмы и подчинять толпы, никто из нас не умеет вызывать огонь из-под земли и молнии с небес. Нам остаются человеческие средства, а потому мы должны быть жесткими. Марк, тебе достается полиция. Во время похорон в городе должен быть покой и порядок.

Марк кивнул.

– Филипп – армия. Не мне тебя учить. Якоб, займись прессой. Не дай бог напечатают какую-нибудь гадость!

– А если напечатают? – поинтересовался Якоб.

– Типографию закрыть, тираж уничтожить. И не задавай глупых вопросов! Сеньор Пачелли, вам достаются контакты с монашескими орденами и наблюдение за их деятельностью. Чтоб не смели служить мессу по-старому. Марк! Посмеют – арестовывай. Матвей… – я задумался, пытаясь сообразить, что можно поручить этому шалопаю.

Матвей сидел, сцепив перед собой руки и опустив голову, и вид имел жалкий. Услышав свое имя, он поднял глаза. Невидящий взгляд. В стену.

– Что?..

И я понял, что лучше ничего ему не поручать. Валерьянкой напоить. Капель сорок… А лучше восемьдесят.

– Ничего. Проехали.

– Ребята, вы просто не понимаете, что произошло! – пробормотал он.

– Помолчи! – гаркнул Филипп.

– Да, Матвей, успокойся, – поддержал я. – Иоанн, тебе самая печальная обязанность – организация похорон. Позвони в больницу, что там происходит?

Иоанн набрал номер.

– Констатировали смерть… Предполагают отравление, но Мария не дала сделать вскрытие. Говорит, что он так завещал. – Иоанн всхлипнул.

– Сумасшедшая женщина! – возмутился я. – Я не собираюсь мешать следствию и покрывать преступника!

– Он действительно так завещал, – тихо проговорил Иоанн.

– Ты сам слышал?

– Да, он мне говорил, дня три назад.

– Он что, знал?

– Он же Господь!

– Ладно. Завтра тело должно быть выставлено в соборе Святого Петра для прощания, Марк, проследишь за порядком.

– Ты думаешь, придет много народу? – поинтересовался Марк.

– Придут, хотя бы из любопытства. Или из страха. – Я поморщился. – А потом… Где хоронить будем?

– Можно на Некатолическом кладбище, – предложил Филипп. – Там хоронят иностранцев, много сделавших для Рима.

– Это слишком мелко для Господа. Скажи еще, у Аппиевой дороги.

– А что? Там могила Сенеки.

– Что такое Сенека по сравнению с Господом?

– Может быть, в Мавзолее Августа? – вмешался Иоанн.

– Мавзолей Августа – это просто старые развалины, – возразил я. – К тому же там был театр-варьете.

– Там уже полвека нет театра-варьете, здание можно со временем отреставрировать, а более достойного соседства для Учителя, чем императоры Рима, мы не найдем. Пусть последний лежит рядом с первым.

– Ты забыл о Юлие Цезаре.

– Тело Цезаря было сожжено. – Один Иоанн мог соперничать со мной в эрудиции.

– Так, может быть…

– Нет! Господь сказал: никаких кремаций.

– Тоже три дня назад?

– Да.

– Он неплохо подготовился.

– Не богохульствуй!

– Хорошо, – смирился я. – Пусть будет Мавзолей Августа.

Вечером ко мне постучался Марк. Я открыл.

– Слушай, Петр, давай зайдем к Матвею. Что-то он не в себе.

Точно! А я и забыл о своих валерьянковых намерениях, сволочь, эгоист проклятый!

– Пошли!

Дверь в комнату Матвея была закрыта. Мы постучали. Тишина. Марк озабоченно посмотрел на меня. Вдруг за дверью раздался приглушенный грохот, словно что-то упало. Марк среагировал мгновенно. Он отпрыгнул назад и с разбегу вышиб дверь.

Мы влетели в прихожую. Здесь было пусто. Дверь в гостиную тоже была заперта. Марк недолго думая вышиб ее ногой.

В гостиной под самым потолком на крюке от люстры висел и дрыгался в петле Матвей. Раздался выстрел. Веревка оборвалась, и Матвей упал на пол. Я оглянулся на Марка – в его руке дымился пистолет, – а потом бросился к Матвею и принялся снимать петлю. Он закашлялся.

– Жив, слава богу! Повезло!

От перелома шейных позвонков человек умирает мгновенно, но сие случается не всегда. Бывает, и от удушья. В страшных мучениях. Минуты три. Зато есть время вытащить неудавшегося самоубийцу.

– Марк, вызови «Скорую»! – распорядился я.

Матвей отчаянно замотал головой и опять закашлялся.

– Не надо, – пробормотал он. – Я в порядке.

– В порядке, да?!

Мы подняли его и перенесли на диван.

– Лука Пачелли устроит? – предложил я.

Матвей устало прикрыл глаза.

– Марк, давай за синьором Пачелли!

Марк ушел, и я сел на краешек дивана рядом с Матвеем.

– Неужели ты не понимаешь, что все кончилось, – тихо проговорил он. – Ты думаешь, я за свою шкуру испугался? Да ни хрена подобного! Ну, пристрелят. Пуля ничем не хуже петли. Просто было цветное кино, а теперь черно-белое. Не хочется портить впечатление. Зачем после роскошной исторической эпопеи смотреть всякую дешевую белиберду?

Я почему-то вспомнил известную программистскую шутку: «Жизнь – это такая ролевая игра, сюжет, конечно, хреновый, зато графика обалденная!» У нас, надо сказать, местами сюжет тоже был очень даже ничего. Я вздохнул. В общем-то, я прекрасно понимал Матвея. Повеситься проще. Мне мешало только иезуитское воспитание и несколько пассивное отношение к жизни. В смысле, туда всегда успеется, а пока солнышко светит, и пущай себе.

Вернулся Марк в сопровождении Луки Пачелли, и мы оставили Матвея на попечение последнего. На пороге я оглянулся и посмотрел на спасенного.

– Надеюсь, больше в петлю не полезешь? Охрану не нужно приставлять?

Матвей осторожно потер шею и поморщился.

– Не беспокойся. Подожду пули.

На следующий день, утром, мы прощались с Мучителем. Он лежал в гробу такой же, каким был при жизни, смерть не исказила его черты. В головах, на отдельной подушке, вместо звезд и орденов лежало Копье Лонгина. На этом настоял Иоанн. Якобы по завещанию Эммануила Копьё должно быть похоронено вместе с ним.

Я поцеловал окоченевшую руку и поднялся с колен. За мной стояли Мария и апостолы, а потом – нескончаемая вереница людей. Прощание продолжалось до вечера, когда мы вновь собрались в кабинете Господа.

– Сегодня несколько священников служили запрещённую мессу, – доложил Марк. – Они арестованы.

– Верные или «погибшие»?

– Все «погибшие», за исключением одного. Но тот не довел богослужения до конца. В момент освящения даров стало плохо с сердцем, его увезли на «Скорой помощи». Он пока на свободе.

Я вспомнил свои страдания в соборе Святого Штефана и слова Господа о мессе: «Это похороны живого. Еще бы вам не становилось плохо от такого действа!» Но ведь теперь Господь был мертв. Тогда почему?..

– На свободе? – переспросил я. – Арестуешь, когда придёт в себя. Сколько их?

– Без него – двенадцать. Что с ними дальше делать?

– Сейчас не до того. Потом разберемся. Филипп, как у тебя дела?

– Пока спокойно.

– Кстати, а где Матвей? – вмешался Иоанн.

– Отдыхает, – пояснил я. – Приболел немножко.

– А-а… Тут еще одна проблема. Называется «инспектор Санти». Глуп как пробка. Норовит допросить. Нам как, отвечать?

– Отвечать. Пусть расследует.

– Он смотрит на нас так, словно это мы отравили Господа! – возмутился Марк. – Он бы нас всех посадил! Может быть, сменить следователя?

– Не надо. У него работа такая – подозревать. Теперь…

Но я не договорил, потому что в комнату влетела Мария. В руке у нее был листок с каким-то текстом.

– Вы это видели, заседатели?

Я взял листок.

– Что там? – взволнованно спросил Иоанн.

– Энциклика папы Павла VII «Об отречении от Антихриста»: «Всем верующим католикам. Я прошу у всех прощения, ибо поддержал Эммануила не по доброй воле. Все вы знаете, что я болен раком. Узурпатор, именующий себя Господом, около недели запрещал давать мне обезболивающее, и я не выдержал пытки. Но теперь, когда Зверь мертв, все, кто присягал ему, могут отречься от Сатаны и вернуться в лоно Святой Католической Церкви. Возвращайтесь, и братья примут вас! Павел VII». Мария, это правда?

– То, что Учитель мучил старика? Петр, как ты можешь спрашивать об этом! Здесь нет ничего, кроме клеветы. Просто папа решил вернуть утраченные позиции. Делит одежды Господа, как римские солдаты у подножия креста!

– Где ты это взяла?

– Сорвала со стены на площади Навона.

– Марк, твоя недоработка. Якоб, и твоя тоже.

Марк поднялся с места.

– Прости, Петр, я все исправлю. Пошли, Якоб.

– Действуйте, только быстро!

Я переплел перед собой пальцы рук и сжал так, что побелели костяшки пальцев. То ли еще будет! Я страшился завтрашнего дня.

Но утро не принесло новых неприятностей. А днем Марк с Якобом благополучно разгромили ватиканскую типографию и сожгли часть тиража листовок, оставшуюся нерасклеенной. Остальные полиции пришлось срывать со стен домов.

Прощание с Господом проходило спокойно, без эксцессов, и это утешало. На завтра были назначены похороны. Мы продержались уже более двух суток.

День начался с тумана и слякоти. Правда, снег наконец начал таять. Мы несли гроб к круглому древнему зданию в окружении темных высоких кипарисов – Мавзолею Августа. Пошел дождь. Мы медленно спустились по лестнице ко входу. Внутри гроб положили в мраморный саркофаг и накрыли плитой, пока без надписи. Вышли на улицу. Было противно и одиноко.

– Третий день, – сказал Иоанн.

– Что?

– Третий день, как мы без Господа.

У входа в Мавзолей собралась толпа, и мы направились в узкий проход между людьми. «Хорошо, что у нас есть охрана», – подумал я и начал подниматься вверх. Слева и справа от меня возвышались церкви Святого Карла и Святого Роко, а прямо передо мной под крышей заурядного серого здания сияла золотом мозаика с изображением то ли Августа, то ли Христа и надписью «Princeps pacis» [22]22
  КнязьМира(лат.).


[Закрыть].

Вдруг стало светло, словно выглянуло солнце. Нет! Десять солнц. Я обернулся. Мавзолей сиял, а над ним поднимался столб света, уходя в голубое небо, подобное горному озеру в разрыве тяжелых, словно каменных туч. Раздался грохот, и Мавзолей взорвался, разлетевшись на мелкие обломки. Когда улеглась пыль, мы увидели Господа, спускающегося к нам по развалинам, и бросились навстречу.

Он держал в руке Копье Лонгина. С острия капала кровь.

– Не прикасайтесь ко мне! Никто не пострадал?

Я оглядел толпу.

– Кажется, нет!

– Надеюсь, вы не проворонили Европу, пока я прохлаждался в склепе?

– Нет. Я взял все в свои руки, – гордо заявил я

– Молодец, Пьетрос! – Господь даже не удивился. – Мы возвращаемся во дворец.

Он поморщился. Учитель был в том же костюме, в котором его хоронили, к тому же изрядно запыленном, и это явно ему не нравилось.

Мы дошли до прохода в толпе. На Господа смотрели с ужасом и благоговением. Кто-то упал на колени в грязь и норовил поцеловать ему край брюк.

– Не прикасайтесь ко мне! – повторил он.

– Господи, – шепотом произнес я. – Но ты же умер!

Он улыбнулся:

– Пьетрос! Но я же Господь.

– Господи, у нас тут некоторые проблемы…

– Завтра отчитаешься, дай мне прийти в себя.