Текст книги "Облачно, возможны косатки"

Через некоторое время дельфинарий Хардервейка договорился о передаче Морган в Лоро-парк на Тенерифе, где уже содержалось несколько косаток, родившихся в неволе. Ее приняли там не сразу – косатки отнюдь не добродушные морские панды, какими их представляют себе фанаты, и маленькую Морган поначалу шпыняли и кусали, но со временем она влилась в коллектив. И вот тут-то выяснилось одно интересное обстоятельство – Морган оказалась глухой. Сначала это обнаружили тренеры, а потом подтвердили ученые с помощью метода вызванных потенциалов: на кожу головы животного крепятся присоски-электроды, регистрирующие потенциал, который возникает в слуховом нерве, когда животное слышит звук. Скорее всего, именно глухота послужила причиной того, что Морган отбилась от семьи и, одинокая и умирающая, выбросилась на берег в Голландии. Но, очевидно, глухой она была не с рождения, так как успела выучить репертуар криков своей семьи.

Новость о глухоте Морган прозвучала как гром среди ясного неба для португальского студента по имени Мигел – моего коллеги по лаборатории в Сент-Эндрюсском университете, где я в тот момент работала. Мигел писал магистерскую диссертацию по акустическому репертуару Морган, и предполагалось, что основной упор в исследовании будет сделан на вокальное обучение – освоит ли она какие-то звуки из репертуара местных косаток после того, как попадет в Лоро-парк. К тому моменту Мигел как раз завершил анализ записей ее звуков, сделанных в Хардервейке, и собирался ехать в Лоро-парк за новыми. Когда в лабораторию пришла новость о глухоте Морган, Мигел стал известен в университете как «единственный в мире студент, изучающий вокальное обучение глухой косатки».

Впрочем, диссертацию Мигел все-таки защитил, сместив акценты на описание разнообразия репертуара Морган и комбинаторные типы звуков, которые характерны для норвежских косаток, но редки в других популяциях. А вот активисты кампании “Free Morgan” продолжали стоять на своем – освободить ее, и хоть ты тресни. Глухая косатка в океане – это как слепой человек в лесу, ведь слух для этих животных – основной канал передачи информации, и даже ориентируются они в значительной степени с помощью эхолокации – щелчков, отраженных от различных препятствий. Это понимала даже Ингрид, поэтому факт глухоты Морган активисты сначала замалчивали, а потом стали отрицать, заявляя, что это просто зловредные слухи.

Справедливости ради стоит сказать, что такой подход характерен не только для антидельфинарщиков, он вообще распространен среди активистов. Один весьма уважаемый и заслуженный работник известной природоохранной организации как-то раз кратко и емко сформулировал его суть следующим образом: «Мы не имеем права признавать свои ошибки».

Современная природоохранная деятельность – это не отмывание птиц от нефти, не ловля браконьеров и не спасение китов из сетей. Это прежде всего политика. Для того чтобы эффективно работать в условиях существующей реальности, необходимо уметь пользоваться теми же методами, что и оппоненты. Большинство активистов приходят в эту область из стремления изменить мир к лучшему, но чистый идеалист, полный благих намерений, не знает, как их реализовать. Если он хочет этому научиться, ему нужно понять, как работает этот мир, и приспособиться к его идиотским законам. Чем успешнее человек это делает, тем больше у него возможностей что-то изменить, но меняется и он сам. Мало кому удается чего-то добиться, не растеряв часть своих идеалов, и, как правило, чем большего человек смог достичь, тем меньше идеалов он сохранил. Поэтому у того, кто хочет бороться, например, за охрану природы, по большому счету есть два пути: остаться чистым и честным и ограничить свое влияние посадкой деревьев и подписанием петиций в Фейсбуке либо стать профессиональным природоохранным политиком, который заботится не столько о природе, сколько о стратегической правильности решений с точки зрения источников финансирования.

Правда, это тоже работает далеко не всегда: организации, которые подвергаются нападкам активистов, имеют свои защитные механизмы. Поэтому Морган до сих пор остается в Лоро-парке и даже недавно родила дочь, получившую имя Ула. Для океанариумов Морган очень ценна тем, что не является родственницей остальным косаткам, содержащимся в неволе. За годы, прошедшие с запрета отловов в США, Канаде и Исландии, происходящие оттуда косатки успели многократно перемешаться в океанариумах, и сейчас большинство животных второго и третьего поколений в той или иной степени родственны друг другу. Морган для Лоро-парка – «свежая кровь», которая дает надежду на успешное продолжение программы размножения косаток в неволе, чтобы наплодить еще больше черно-белых Маугли для развлечения публики и выкачивания денег из ее карманов.

Карагинский квест

Будучи канадцем американского происхождения, в работе с русскими я усвоил одно: что бы вы ни предложили – идею или способ сделать что-то, – они, скорее всего, тут же нахмурятся и назовут миллион причин, по которым это не сработает.

ЭРИХ ХОЙТ. «КОСАТКА – КИТ, КОТОРОГО НАЗЫВАЮТ УБИЙЦЕЙ» (ORCA – THE WHALE CALLED KILLER)

Когда меня спрашивают, что самое трудное в полевой работе, я без колебаний отвечаю: логистика. Не жизнь вдали от цивилизации, не холод и сырость, не отсутствие душа и интернета и даже не (весьма иллюзорная) опасность быть съеденным или покалеченным объектами исследований, а вот эта вот вечная необходимость организовывать перемещение людей и оборудования из пункта А в пункт Б делает экспедиционную работу такой тяжелой и изматывающей. Представьте, что раз в полгода вам приходится упаковывать все свое добро и перевозить на новое место. Представили? А теперь представьте, что дорог и сухопутного транспортного сообщения между пунктами А и Б нет, и вам каждый раз приходится подгадывать, когда туда выйдет судно, и лично договариваться о перевозке вашего груза.

История эта началась с того, что мы очень захотели попасть на остров Карагинский. Авачинский залив уже порядком поднадоел нам, хотелось новых косаток и новых горизонтов. В рейсе 2002 года Карагинский залив запомнился нам тихой солнечной погодой, спокойной, «как в ложке», водой и обилием косаток, но провели мы там до обидного мало времени – всего-то пару дней. Много лет мы вынашивали планы, как бы добраться туда и поработать хотя бы месяц. Наконец в августе 2008 года мы начали реализовывать программу по освоению Карагинского.

В организации подобных экспедиций есть два основных этапа. Первый – добраться до населенного пункта, расположенного неподалеку от предполагаемого места работы. Поскольку между населенными пунктами, как правило, хоть иногда курсирует какой-то транспорт, то перемещение осуществляется его силами. Это значительно дешевле, чем нанимать специальное судно, но влечет за собой массу разнообразных последствий.

Второй этап – из этого населенного пункта добраться до собственно места исследований. Точнее, до места расположения полевого лагеря, потому что место исследований-то у нас находится в море, но пребывать там круглосуточно, не имея достаточно большого плавсредства, увы, невозможно. В принципе, при большом желании можно работать и из населенного пункта. Но, как правило, населенные пункты находятся не в самых хороших для работы местах, к тому же жить там гораздо дороже, чем в полевом лагере, и возникает много дополнительных трудностей – например, где оставлять лодку и бензин.

В случае с Карагинским заливом роль перевалочного пункта играл поселок Оссора – местный административный центр. По камчатским меркам это довольно большое селение – около 2000 жителей, имеющее регулярное сообщение с городом по воздуху и по морю. Самолет нам не подходил – во-первых, дорого, во-вторых, груз все равно нужно отправлять морем, а подгадать так, чтобы прилететь прямо к приходу судна, в условиях камчатской действительности почти невозможно. Кроме того, у нас была надежда, что капитан согласится высадить нас без захода в Оссору прямо на острове, что сэкономило бы массу времени, сил и денег.

Бурдин, поначалу смотревший на все это с долей здорового скептицизма, в итоге все-таки заразился нашим энтузиазмом и даже сам решил отправиться с нами. Правда, сразу поехать он не смог и собирался догнать нас через пару недель. Александр Михайлович всегда гордился своими обширными связями, и в Оссоре у него тоже оказался знакомый – сокурсник по Кировскому охотоведческому Василий Пермяков, работавший в местном рыбнадзоре. В телефонном разговоре Пермяков выразил готовность встретить нас, найти жилье и место для хранения оборудования и договориться насчет заброски на остров. Впрочем, мы искренне надеялись, что все это не понадобится, поскольку уже договорились с капитаном идущего в Оссору ПТР (приемно-транспортного рефрижератора), что он выгрузит нас прямо на острове.

Пэтээр – небольшое суденышко, бо́льшую часть которого занимают трюмы с грузом. Часть груза едет на палубе, причем на Камчатке пэтээры нередко нагружают так, что ватерлиния уходит на метр-полтора под воду. Изначально они предназначались для перегрузки и перевозки рыбной продукции с судна на судно или на берег при работе больших рыболовецких флотилий, но с приходом на Дальний Восток постсоветской разрухи на какое-то время пэтээры стали едва ли не главным морским транспортом. Из города на них везли по поселкам продукты, автомобили и что угодно еще (однажды даже пришлось видеть на верхнем мостике овцу и пару тонн сена в придачу). В обратный рейс они загружались икрой и рыбой, а по случаю и цветметом. За верткость и предприимчивость команд, а также за способность самостоятельно загрузиться и разгрузиться пэтээры на Камчатке прозвали «воровайками». Пассажиров на такие суда официально брать запрещалось, так как не было условий для их перевозки – достаточного количества спасательных средств, а зачастую и просто спальных мест. Но летать самолетом – дорогое удовольствие с непредсказуемым результатом, поэтому многие старались добраться на грузовых судах нелегальными пассажирами.

Лишних кают на судне не оказалось, так что нам предложили ехать в кают-компании – комнатушке размером с кухню, бо́льшую часть которой занимал стол на шесть – восемь человек. За этим столом нам предстояло провести ближайшие три дня, за исключением тех моментов, когда у команды был завтрак, обед, полдник или ужин, – на это время нам приходилось выбираться наружу и торчать наверху, прячась от холодного ветра за рубку. Ночью двое из нас – Женя Лазарева и Саша Волков – спали на скамьях, каждая из которых была чуть поуже и покороче полки в плацкарте, а двое других (мы с Иваном Федутиным) – на полу под дверями кают стармеха и старпома, открывавшихся прямо в кают-кампанию. Вахта стармеха приходилась как раз на ночь, так что он постоянно спотыкался о наши сонные тела и путался тапочками в спальниках.

Но хуже всего был телевизор. Свободные от вахты члены экипажа приходили в кают-кампанию посмотреть какое-нибудь кино и поиграть в нарды. Выбор фильмов у них был небогатый и подобранный под вкус аудитории, поэтому целыми днями нам приходилось смотреть жесткое рубилово пополам с сюрреалистическим трэшем.

Отдельного упоминания заслуживает устройство гальюна. Я не знаю, кто проектировал суда типа ПТР и из каких соображений он решил сделать вход в гальюн снаружи. Возможно, он заботился о том, чтобы запах не проникал в жилые помещения. Но в результате при любой мало-мальской волне поход в гальюн превращался в настоящее приключение. Волна жизнерадостно хлестала в шпигаты и заливала страждущего в лучшем случае по колено, а нередко и целиком.

Уже на второй день пути стало ясно, что к Карагинскому мы подойдем ночью. Ждать ради нас утра никто, естественно, не собирался. Посовещавшись, мы решили все-таки попробовать выгрузиться в темноте, так как идти в Оссору никому не хотелось.

На третий день мы прошли мыс Озерной, и на горизонте показался остров Карагинский. Ближе к вечеру нас позвали на мостик – вахтенные заметили впереди несколько китов. Это оказались горбачи, но мы никак не рассчитывали на такую встречу, и все наши фотоаппараты были тщательно упакованы и заложены в груду барахла, распиханного в щелях между контейнерами на палубе. Проявив чудеса акробатики, Женя все-таки умудрилась достать фотоаппарат и успела отснять хвост одного из китов. Мы посчитали это добрым предзнаменованием. И ошиблись.

На закате начал подниматься ветер, крепнувший по мере приближения к острову. Мы сидели в кают-компании, с тревогой ощущая усиливающуюся качку. Когда глубокой ночью судно подошло к перешейку, на который планировалась высадка, стало ясно, что ничего не выйдет. Ветер разыгрался не на шутку, вдоль бортов катились частые острые волны с пенистыми гребнями. В такую погоду даже простой выход на лодке был бы опасным мероприятием, а уж о разгрузке и вовсе не могло быть и речи.

Следующее утро мы встретили на пирсе поселка Оссора. Ветер продолжал задувать, небо затянуло плотными облаками, а окружающие постройки выглядели угрюмо и негостеприимно. Мы стали звонить Василию Пермякову. Мобильный оказался недоступен, а по домашнему жена объяснила, что он уехал на охоту и вернется, возможно, завтра. Или послезавтра.

Делать было нечего – мы пошли в Оссору искать альтернативные выходы из ситуации. В поселке была гостиница, но цены в ней оказались слишком высоки для нашего экспедиционного бюджета, к тому же это не решало проблему, куда девать оборудование, продукты и бочки с бензином.

Мы решили зайти к жене Пермякова, чтобы объяснить ей ситуацию и спросить, нельзя ли воспользоваться их гаражом в качестве склада. Она встретила нас вежливо и сочувственно и даже напоила чаем с бутербродами, но видно было, что мы и наши проблемы ей сейчас совершенно неинтересны. И все-таки именно она нашла для нас выход из ситуации. В попытке решить вопрос со складом она позвонила человеку со странным именем Аттила. Выяснилось, что склад есть, и вскоре на большом кузовном джипе подъехал сам Аттила. Он быстро и деловито организовал разгрузку нашего барахла и на взявшемся неизвестно откуда тракторе отвез его в большой полупустой ангар. Когда погрузка-разгрузка была закончена, Аттила спросил, где мы остановились.

– Нигде, – честно ответили мы и рассказали свою печальную историю.

Аттила окинул нас внимательным взглядом, быстро переговорил с кем-то по телефону и кивнул в сторону джипа:

– Поехали. Будете жить у нас.

Оказалось, что он не местный житель, а рыбинспектор из Петропавловска, вдвоем с напарником командированный на лето в поселок для надзора за рыбным промыслом. Их история покорения Оссоры началась так же бесславно, как и наша. Сойдя с самолета и сравнив командировочные с ценами на гостиницу и еду, они поняли, что попали. Но ребята не растерялись и быстро взяли в оборот местных рыбопромышленников, выбив себе квартиру и бесплатную кормежку на рыбзаводе. Квартира была двухкомнатной – в одной комнате жили Аттила со вторым инспектором Сергеем и телевизором, а в другой предложили разместиться нам. Когда мы спросили о владельцах квартиры, ребята то ли в шутку, то ли всерьез ответили, что хозяйку забрали в рабство. Что это значит, мы на всякий случай решили не выяснять.

Наши гостеприимные хозяева представляли собой колоритнейшую парочку российских госслужащих – венгр и кореец, они постоянно подшучивали над происхождением друг друга и спорили, кто из них более русский. Когда они не разъезжали на своем джипе по округе в поисках нарушителей, то бо́льшую часть времени смотрели телевизор. Особой популярностью пользовался телесериал «Ко мне, Мухтар!», который они смотрели уже в третий раз и выучили наизусть. Во время просмотра Аттила и Сергей язвительно комментировали действия персонажей и наперегонки с теми озвучивали реплики и диалоги.

Немного освоившись и разобравшись, что к чему, мы стали искать способы заброски на Карагинский. Эта часть наших приключений больше всего напоминала компьютерную игру-квест, когда в незнакомом городе неизвестным способом нужно найти человека, который поможет достичь желаемой цели. Декорации, на фоне которых разворачивался наш квест, придавали всему действу особый колорит. Оссора удивительным образом сочетает в себе провинциальную безблагодатность среднерусской глубинки с казенной эстетикой северных поселений бывшего СССР и беспощадной практичностью рыболовецкого порта. Частные домики с кружевными занавесками в стиле колхозной деревни соседствуют с уродливыми сооружениями из силикатного кирпича и многочисленными складами, ангарами и помещениями для обработки рыбы, в изобилии пересыпанными скелетами давно умершей и ржавеющей на ветру техники – от деталей сельскохозяйственных машин до рыболовных сейнеров. Дополняют пейзаж меланхоличные коровы, пасущиеся в сквере с остатками советских скульптур, и бесчисленные джипы разных марок, мастей и степеней сохранности, одинаково заляпанные грязью в результате передвижения по тому, что за неимением лучшего здесь принято считать дорогами.

В поисках человека, который позволит нам перейти на следующий уровень нашего квеста, мы пообщались с вернувшимся с охоты и протрезвевшим Пермяковым, с другим местным рыбинспектором, с несколькими рыбаками и даже с корреспондентом местной газеты. Все они высказывали сомнения в реалистичности нашей затеи, и единственный разумный совет, который они смогли нам дать, – обратиться к главе села Карага Валерию Анатольевичу Кудашову, у которого на острове летом живут жена и дети. Аттила и Сергей, взявшиеся помочь решать наши идиотские проблемы, отвезли нас в Карагу на своем джипе.

Валерий Анатольевич принял нас в кабинете – грязные и запыленные, в мешковатых туристических штанах и потертых флисках, мы чувствовали себя чужими в этой официальной обстановке. Но все прошло на удивление гладко: Кудашов с ходу предложил нам помочь в заброске на остров – перевезти наши вещи на моторных лодках, на нашей и на его собственной. Выяснилось, что он регулярно ходит на моторке через пролив, и по хорошей погоде это вполне реально.

На следующий день мы приехали в Карагу со всем своим скарбом. Найти машину для перевозки тоже оказалось делом непростым – ведь нужен был грузовик, а знакомых с грузовиком у нас в Оссоре еще не завелось. Тут снова пригодились Женины коммуникативные способности – она каким-то образом достала нам грузовик, просто спрашивая людей на улице.

Пока мы ехали по пыльной дороге из Оссоры в Карагу, шофер Евгений развлекал нас местными байками. Узнав, что мы изучаем косаток, он немедленно поделился своими «традиционными экологическими знаниями» об этом виде морских млекопитающих.

– Я косаток хлебом кормил, – рассказывал он. – Раз иду на катере, и тут косатка к борту подходит, рот разевает. Я ей туда буханку хлеба – рраз! Проглотила. Я еще одну – рраз! Проглотила.

Мы вежливо посмеялись остроумию водителя – таких баек слышать нам еще не доводилось. С годами работы на Дальнем Востоке мне стало понятно, откуда взялись многие странные факты из жизни китообразных, описанные в научной литературе советского периода.

Погода была нелетная, и Валерий Анатольевич предложил нам переночевать в его доме, так как жена с детьми как раз была на Карагинском и дом стоял пустой. Перед сном он свозил нас посмотреть местную достопримечательность – свалку рыбных отходов, на которую по ночам собираются медведи. Местные жители приезжают туда вечерами на своих джипах полюбоваться на диких зверей, как в каком-нибудь национальном парке в Штатах.

На следующий день погода тоже была не очень, но мы решили идти. Собрали лодку, дождались, когда подойдет «Прогресс» коряка Антона – родственника жены Кудашова, и двумя лодками пошли через пролив. Дорога была непростая, но дошли без приключений, не считая треснувшего под весом бочки с бензином пайола нашего «Зодиака». На том берегу, следуя за «Прогрессом», мы зашли в устье небольшой речки и оказались в поселке Ягодное – точнее, в том, что от него осталось. Когда-то там было несколько десятков домов и несколько сотен жителей, но к концу 2000-х сохранились всего два жилых дома, баня и сараи. В одном доме жила жена Кудашова с двумя сыновьями – семилетним Русланом и пятилетним Янеком. Развлечений на острове было немного, поэтому дети приветствовали нас и нашу кучу вещей с восторгом соскучившихся щенков. Главный вопрос, который они задавали нам каждую минуту, показывая на тот или иной предмет, – «Это у кого?». Имелось в виду, кто хозяин предмета. Мы быстро поняли, почему Валерий Анатольевич так легко согласился принять нас в своем доме. Дети радовались нам, как новым игрушкам, а их мама с гордостью рассказывала, что до нас тут были энтомологи, и мальчики ходили с ними на экскурсии ловить бабочек.

К счастью, общество детей на работе нам не грозило – все-таки в море их брать никто не собирался. Но в поселке они непрерывно крутились рядом. Чтобы как-то отвлечь их и хоть немного отдохнуть, мы ставили им мультики, кормили сгущенкой и придумывали разные нелепые отговорки. В то же время, когда они отвлекались от нас и начинали заниматься своими делами, наблюдать за ними было довольно интересно. Братья были полной противоположностью друг другу. Янек, хотя ему было уже пять лет, не умел сморкаться и завязывать шнурки. Руслан, хотя ему было всего семь лет, самостоятельно плавал на маленькой надувной лодочке по речной заводи, умело управлялся с веслами и ловил камбалу с помощью тяпки.

В Ягодном нам выделили отличный дом с несколькими комнатами, где без труда разместились мы сами и весь наш скарб (что случается не так уж часто в нашей полевой жизни). На следующий день, собрав оборудование, после обеда мы вышли в море. Где искать косаток, мы слабо себе представляли – до этого нам доводилось работать в районах, где глубины уходят на сотню метров уже в нескольких километрах от береговой линии, и в таких местах косатки обычно идут вдоль берега и встретить их довольно легко. А вот в проливе Литке между островом Карагинским и Камчаткой по всей его ширине глубина почти нигде не превышает 50 метров, и косатки могут оказаться где угодно. Поначалу мы прочесывали акваторию галсами и даже высаживались на берег, чтобы посмотреть сверху. Пройдя за день больше сотни километров, на обратном пути, уже на подходе к Ягодному, в сумерках мы встретили наконец группу косаток. Для фотографий было уже слишком темно, поэтому мы смогли только записать немного звуков. В лагерь вернулись в кромешной тьме в половине одиннадцатого ночи.

На следующий день мы сразу ушли подальше от берега, в район мыса Семенова – это такая длиннющая песчаная коса, которая отходит на запад от середины острова Карагинского и тянется в пролив километров на 15. Через некоторое время мы нашли там косаток и довольно продуктивно поработали, дойдя за ними до самой середины пролива.

В последующие дни удача нам изменила – то не было погоды, то не встречали косаток, так что получилось лишь немного поработать с горбачами. В последний день августа в Оссору наконец прилетел Александр Михайлович, и мы привезли его в Ягодное на лодке. Он с энтузиазмом включился в работу, и на следующий же день мы нашли скопление из десятка горбачей, которых удалось неплохо отснять и взять пробы. А затем началось самое «интересное».

Когда я вспоминаю самые экстремальные моменты нашей работы на Дальнем Востоке, на первом месте всегда стоит Карагинский. Пролив Литке вообще известен своим коварством из-за сильных приливно-отливных течений и частых сулоев[12]12
  Сулой – толчея волн, возникающая из-за сильных приливно-отливных течений.


[Закрыть], так что даже большие суда иногда попадают там в западню. Мы на своей маленькой лодочке старались не ходить в море в непогоду, но и сидеть на берегу, зная, что до отъезда осталась всего неделя, было нелегко. Самое обидное, что ветер обычно поднимался к обеду и стихал к вечеру, когда выходить было уже поздно, а ночью вообще часто стоял полный штиль. Устав ждать погоды, Александр Михайлович решил с южным ветром пройти на север до речки Маркеловской, а вернуться вечером, когда ветер стихнет. Но он не стих, а даже, наоборот, усилился. Делать было нечего, и пришлось возвращаться 50 километров против сильной волны. Сначала все шло не так плохо, мы двигались вдоль берега, где волна была чуть пониже. Но на пути у нас лежала коса Семенова, которую необходимо было обогнуть. Уже в сумерках мы вышли из-за косы навстречу ветру, и вот там-то нас встретили огромные волны, разогнавшиеся на просторах пролива Литке и усиленные течением и мелководьем. Кажется, никогда больше мне не было так страшно на море. Лодка взбиралась на каждую новую волну, как на гору, и казалось, что она вот-вот опрокинется. Кое-как проползли мы пару километров вокруг оконечности косы и двинулись к берегу, где волна была поменьше. Ровно в этот момент в баке стал кончаться бензин, а если бы мотор заглох, то лодку мгновенно поставило бы «лагом» к волне и, вполне возможно, перевернуло бы. Совместными усилиями, держа канистру на весу, мы долили бензин через трубку, не прерывая движения. Но при заходе в речку нас ждало новое приключение. Был сильный отлив, встречное течение в устье усилилось, и накатывающиеся на берег волны на мелководье превращались в пенистые бары. Зайти в устье на моторе, как обычно, у нас не получилось – было слишком мелко, к тому же в темноте мы не видели фарватер. Пришлось вылезти из лодки и тащить ее волоком в устье вверх по течению – а из-за наката ее залило водой по самые борта, «пеликаны»[13]13
  Pelican case – специальный чемодан, в котором оборудование не боится ни воды, ни тряски.


[Закрыть] и бензобак свободно плавали по ней туда-сюда, и толкать эту тяжесть против течения даже впятером было невозможно. В конце концов Ваня завел мотор, и совместными усилиями мотора и людей лодку провели через устье до отмели, где уже отчерпали воду и погрузились обратно. Во всем этом был один плюс – мы согрелись, хотя и промокли насквозь.

На следующий день была прекрасная солнечная погода, мы сушились и разбирали лодку, в которую при штурме устья набилось много песка. Еще через день мы все же вышли в море, решив на этот раз сразу идти на юг, чтобы вечером быстро вернуться по волне. Но вышло все иначе. В 60 километрах от дома, возле южной оконечности острова, у нас отказал мотор: стартер работал, но искры не было. Не появилась она и после замены свечей и предохранителей, и найти поломку на воде было нереально – сложный четырехтактный мотор имел немало слабых мест, проверять которые мы не имели ни времени, ни возможности. Запасного мотора у нас с собой в тот раз не было – когда мы обсуждали еще в Петропавловске, какой мотор взять запасным, Александр Михайлович уверенно сказал: «Что вы, ребята, это очень надежный мотор, я работал на нем много лет и уверен в нем, так что не берите запасной, это лишний груз». Впрочем, впоследствии выяснилось, что он был не так уж и неправ, – поломка, из-за которой не заводился мотор, произошла из-за того, что при штурме устья реки два дня назад залило водой замок ключа зажигания, и там замкнуло контакты. Не будь первого приключения, не случилось бы и второго. Так или иначе, тогда мы не знали об этом, и нам оставалось только грести к берегу. Стоило нам добраться до него, как опустился туман и стал задувать встречный ветерок. Грести на плоскодонном «Зодиаке» и так непросто, а против ветра и подавно, поэтому мы стали тянуть его волоком, меняясь через каждый километр, – один человек шел вдоль кромки воды и тянул веревку, второй в это время пытался отдышаться, остальные в лодке гребли, чтобы ее не притянуло к берегу. Бурдин в свою вахту не только тянул бечеву, но и громко пел веселые песни пионерской молодости. Конечно, шансов добраться таким образом до Ягодного у нас не было – слишком далеко, да и берег не везде проходим. Единственная надежда была на гипотетических маячников, которые вроде бы должны были жить неподалеку, километрах в пятнадцати.

Уже к вечеру, в сумерках, мы добрели до цистерн на берегу, от которых к маяку шла наезженная грунтовка. Погода портилась основательно, заморосило, подходил циклон. Мы вытащили лодку, спрятали ее в ложбине и развели костер, чтобы согреться и просушить мокрые и соленые костюмы. Двоих самых молодых и безответных членов экспедиции – Сашу и Женю – отправили пешком на маяк за помощью. Дорога там не особенно длинная – около пяти километров, но в тяжелых болотных сапогах ходится медленно, так что была уже совсем ночь, когда мы увидели вдалеке свет фар и услышали приближающееся урчание грузовика.

Оказалось, что на маяке в тот момент жила супружеская пара маячников с маленькой кудлатой собачкой и десятком кошек. Собачка-то и помогла нам обрести достойный ночлег, потому что к тому моменту, как пришли наши гонцы, маячники уже погасили свет и легли спать, и едва ли в темноте ребята смогли бы их отыскать, если бы не звонкий собачий лай. Маячник Анатолий проникся серьезностью ситуации и поехал спасать нас на машине, оказавшейся при ближайшем рассмотрении не грузовиком, а автоцистерной для перевозки дизеля к маяку из берегового хранилища. Цистерна была мало приспособлена к перевозке пассажиров, так что мы набились в кабину, как селедки в бочку, и в таком виде преодолели несколько километров, отделявшие нас от маячного поселения.

Жена Анатолия уже ждала нас за накрытым столом. После дня гребли на холодном ветру казалось, что мы попали в рай. Хозяйка, соскучившаяся по человеческому обществу, расспрашивала нас и рассказывала о своей жизни. Оказалось, что они живут здесь уже лет пятнадцать почти безвылазно, но в следующем году как раз собрались уезжать и покупать квартиру в Петропавловске-Камчатском. Работа маячника, как выяснилось, довольно-таки выгодное дело, если вас не смущает перспектива круглогодично торчать вдвоем в заброшенном поселке в отрыве от цивилизации и самостоятельно заниматься жизнеобеспечением: возить уголь и соляру с берега, пилить дрова, чинить дизель-генератор. Все необходимое им завозили гидрографические суда, а зарплата, довольно неплохая даже по камчатским меркам, копилась на счетах, так как тратить ее на острове было решительно не на что и негде. Самое забавное, что маяк давно уже не работал, но это никого не беспокоило, так как никому он там не был нужен: у всех судов давно стояли спутниковые навигаторы, и даже нечасто добиравшиеся на маломерных лодках до этой части острова местные жители к тому времени научились пользоваться GPS. Но маячников в поселке продолжали держать, снабжать и платить им зарплату, поскольку уменьшение количества обслуживаемых маячных постов неизбежно привело бы к снижению госфинансирования, выделяемого гидрографической службе, а этого ее начальство никак не могло допустить.