Текст книги "Облачно, возможны косатки"

Накормив нас и обогрев, наши спасители отвели нас на ночевку в отдельную квартиру. Дом, где они жили, представлял собой двухэтажный барак с двумя подъездами и четырьмя квартирами на каждом этаже. Одну из квартир на своем этаже Анатолий целиком переделал под баню, в другой – бывшем ленинском уголке со множеством книг – жил десяток кошек, еще несколько квартир стояли с выбитыми окнами и прогнившей крышей, но было несколько сухих и относительно сохранных, в такую нас и поселили.

Утром, пока Бурдин по спутниковому пытался договориться, чтобы кто-то забрал нас с маяка и довез до Ягодного, мы обследовали то, что осталось от маячного поселка. Вид был колоритный, в этих декорациях вполне можно было бы снять какой-нибудь постапокалиптический блокбастер. Повсюду наблюдались следы былого величия империи: ржавые останки циклопических антенн, склады, забитые вперемешку запчастями и мусором, трижды устаревшие ламповые приборы невыясненного назначения, горы бочек. Рядом с обшарпанным желтым бараком тянулся длинный полуразрушенный сарай с остатками оборудования, а вокруг простиралась тундра, более или менее равномерно заполненная ржавыми скелетами старой советской техники – вездеходов, грузовиков, снегоходов и даже одного неведомо как попавшего на этот край света старенького ЛуАЗа без стекол, но еще с остатками краски на корпусе. Дальше в тундре виднелись еще несколько заброшенных зданий и три огромные, уходящие в небо радиомачты высотой 140 метров, расположенные в ряд вдоль перешейка на расстоянии около двух с половиной километров друг от друга. Когда и зачем их построили, неизвестно, но все они были давно заброшены, а маленькие будки с оборудованием у подножия каждой антенны разграблены охотниками за цветным металлом.

На следующий день циклон ослаб, все дрова на маяке были переколоты и уложены в ленинской комнате, и заняться было уже решительно нечем. Мы снова попытались вызвать какую-то помощь, чтобы добраться до Ягодного, но безуспешно. Кудашов пообещал послать к нам кого-то, если представится возможность, а окрестные рыболовные суда на вызовы по рации не отвечали. Ближе к обеду маячник собрался на своей автоцистерне съездить к морю, чтобы проверить поставленную там рыболовную сеть, и позвал нас с Женей составить ему компанию, а заодно проверить нашу лодку, спрятанную на берегу. Едва мы выехали на пляж, как заметили поодаль, метрах в пятистах, небольшую мэрээску, уткнувшуюся носом в берег. Женя сразу же сделала на нее стойку – у нее уже два дня как закончились сигареты, а на маяке никто не курил, поэтому первая мысль, которая возникла у нее при виде суденышка, – что у матросов-то уж точно должен быть табак. Анатолий остался выбирать сеть, а мы пошли к мэрээске. Матросы поначалу вели себя как-то странно – посмотрели на нас издалека, засуетились, подняли трап и попрятались в рубке. Когда мы дошли до судна и встали прямо напротив него на берегу, игнорировать нас, видимо, стало совсем уж неудобно, поэтому они опасливо выбрались на палубу. Впрочем, услышав про сигареты, они сразу же расслабились и стали заметно приветливее. Выяснилось, что они пропьянствовали в море две недели и, совсем уже одурев от водки, решили выбраться на сушу, чтобы «подышать». Часть команды на дрожащих ногах расползлась по тундре – дышать и по грибы, а те, что остались, были на стреме, опасаясь наткнуться на пограничников. Остров был погранзоной, и для высадки на берег требовалось разрешение. Поняв, что бояться нечего, они снова скинули в воду трап и позвали нас на борт. До трапа, по которому можно было залезть на нос судна, мы дошли по воде с трудом, раскатав болотники как можно выше – вплотную к берегу мэрээска подойти не могла. На палубе Женя обрела желанные сигареты и немедленно закурила. Мы рассказали похмельным рыбакам свою невеселую историю и спросили между делом, не могут ли они случайно подбросить нас до Ягодного за умеренную плату. «Да без проблем», – ответили ребята.

Маячники, по-моему, даже немного расстроились из-за нашего скорого отбытия. Мы обменялись контактами, поблагодарили гостеприимных хозяев, и Анатолий отвез нас на автоцистерне обратно на пляж, где мэрээска все еще ждала гулявших по берегу членов своей команды. Мы погрузили на борт «пеликаны», привязали «Зодиак» сзади судна, дождались рыбаков с грибами и стартовали в сторону Ягодного. Расстояние, которое за эти полтора дня стало казаться нам почти непреодолимым, мы прошли часа за два, напротив Ягодного перегрузились в лодку и без проблем добрались на веслах до берега.

На этом наш карагинский квест бесславно завершился, но такие, как мы, не понимают с первого раза, поэтому на следующий год было решено снова попытать счастья на Карагинском.

На этот раз мы подошли к делу более основательно. Чтобы не застрять опять в Оссоре, мы сразу договорились с судном (это тоже был пэтээр, но уже другой), что нас выгрузят в поселке маячников. Это место нам показалось более перспективным для работы, чем Ягодное, так как находилось с внешней, океанической стороны острова, шельф там поуже, и в целом мы решили, что косаток там встретить должно быть проще. К тому же там не было детей.

Наши спасители Анатолий с супругой к тому времени уже были в Петропавловске, и мы связались с ними, чтобы узнать, как обстановка на маяке. Выяснилось, что там отбывают вахту какие-то новые люди. Мы ехали почти тем же составом, только вместо Саши Волкова был Миша Нагайлик. Дорога и выгрузка прошли штатно – во всяком случае, с нашей стороны, а вот для новых маячников это, кажется, стало серьезным потрясением, когда после полугода, проведенного в одиночестве на почти необитаемом острове, к их берегу неожиданно подошел пэтээр и выгрузил кучу странного груза и четырех всклокоченных биологов с безумными глазами. Честно говоря, я бы на месте маячников была совсем не рада незваным гостям, но нам повезло – в отличие от меня, они оказались добрыми людьми и встретили нас тепло и гостеприимно. Через несколько часов после выгрузки мы уже сидели у них на кухне и уплетали домашний суп под оживленную беседу.

Маячников на сей раз оказалось не двое, а трое – к традиционной супружеской паре, какими обычно укомплектовывают маяки, зачем-то добавили холостого мужичонку по имени Дима. Будучи классическим петропавловским бичом и алкоголиком, Дима сам не помнил, как нанялся на маяк, и пришел в сознание уже на борту гидрографического судна, идущего на Карагинский. После того как Дима перевел на брагу весь доступный сахар из годовых запасов маячников, остатки продуктов заперли на ключ, а ему стали выдавать положенную долю раз в неделю. Он разобиделся и демонстративно отказался работать, чего, впрочем, и до того не делал. В маячном поселке пить стало нечего, и высвободившуюся энергию он направил на то, чтобы донимать соседей, чем и занимался всю зиму. К нашему приезду Саша и Дима не разговаривали уже несколько месяцев и, по обоюдному признанию, не убили друг друга только благодаря миротворческой деятельности Сашиной жены. Обе стороны обрадовались новым людям и возникшему временному перемирию. Но в особенности рад был Дима, который следовал за нами неотвязно и бесконечно нудил, высказывая свои претензии к соседям и к миру в целом, время от времени уверяя, что, вообще-то, он афганец и служил в той самой Девятой роте.

Звериное население маячного поселка с прошлого года ничуть не изменилось – те же диковатые кошки в шалаше посреди ленинской комнаты и маленькая черная собачонка Тишка, которую уехавшие маячники оставили на попечение сменщикам. По ночам из тундры приходил молодой кудлатый лис, который заигрывал с кошками и собакой. Едой он не очень интересовался, и складывалось впечатление, что он просто изнывает от скуки. Мимо поселка изредка проходили олени, медведь и даже росомаха, оставляя свои следы на песчаной лайде.

Прибыли мы на остров в самом начале июня и, похоже, поторопились – в море плавали льдины, а из китообразных первое время нам попадались в основном обыкновенные морские свиньи. Кроме того, несколько раз мы видели довольно крупных акул, а вот косаток не было. Погода стояла отличная, солнечная и почти безветренная, и мы безнадежно плавали взад-вперед вдоль восточного берега Карагинского, вокруг южного мыса Крашенинникова и даже заходили довольно далеко в пролив Литке, но косаток не было.

Первых китов мы встретили только 9 июня, и то это оказались не косатки, а горбачи – две пары кормились недалеко от южной оконечности острова. В то время мы еще не особенно интересовались горбачами, но в отсутствие косаток решили поработать хотя бы с ними, и не зря – оказалось, что двоих из этих китов в том же Карагинском заливе встречал Бурдин в рейсе 2004 года. Такая привязанность к определенным местам обитания – то, что в английской литературе называется site fidelity, – очень характерна для горбачей, особенно для самок. Из года в год они совершают тысячекилометровые миграции, чтобы из одной и той же точки зимовки прийти в одну и ту же точку нагула. Впрочем, бывают среди горбачей и путешественники-авантюристы, которые осваивают новые места в поисках лучшей жизни, – вероятно, именно благодаря им этот вид после восстановления численности так быстро распространился на севере Тихого океана, а в последние годы, по мере потепления климата, продвигается все дальше, в Арктику.

Первая группа косаток встретилась нам только 16 июня. Сначала мы услышали далекие крики в гидрофон и пошли вдоль берега, постоянно останавливаясь и осматривая горизонт в бинокль. Прошло не меньше часа таких поисков, прежде чем Миша заметил под берегом далекий плавник. Группа оказалась небольшой – два взрослых самца, самка с детенышем и один «другой». «Другие» – это сборная категория, к которой мы относим животных, чей пол и возраст не удалось точно определить. Взрослые самцы отличаются высоким прямым плавником, присутствие детеныша позволяет нам определить самок-матерей, а вот самки без детенышей и молодые самцы внешне неразличимы (если, конечно, не выпрыгнут из воды, показав окраску генитальной области, по которой животные разного пола хорошо различаются).

Один самец, с виду постарше, все время шел поодаль от остальных, а второй, помоложе, держался рядом со всеми. Мы заехали вперед, чтобы сфотографировать их и записать звуки, когда они будут проходить мимо, но вместо этого косатки вдруг остановились и начали кормиться. Некоторое время они охотились почти на месте, а потом стали медленно смещаться на север, в нашу сторону, рассеянной шеренгой, из которой то одно, то другое животное то и дело отвлекалось на ловлю рыбы. Кого именно они ловили, мы так и не поняли – в какой-то момент мы видели сквозь воду нечто похожее на морского окуня, но с широкими поперечными полосами, однако, кто это был и на него ли охотились косатки, неизвестно.

Мы провели с ними весь день, и они так и шли на север, то и дело отвлекаясь на охоту. Детеныш время от времени пытался поиграть, дельфинируя или хлопая хвостом, но потом снова возвращался к еде. Мы записали немало звуков, хотя в этом деле нам ужасно мешала проходившая мимо плавбаза, шумевшая под водой, как взлетающий самолет. Отправляясь на Карагинский, я надеялась, что хотя бы там смогу записать чистые звуки косаток, без шума судовых двигателей, которые постоянно портили мне записи в Авачинском заливе. Но не тут-то было – это, казалось бы, удаленное от цивилизации место оказалось еще более шумным. Косатки вроде бы не обращали на это внимания, но шум воздействует на китообразных так же, как на привычных к нему жителей большого города, – даже если они сами его не замечают, все равно он вызывает постоянный фоновый стресс, снижает иммунитет и подрывает здоровье.

В нашем каталоге эта семья косаток получила название «семья Марика» – одного из самцов мы назвали Мариком в честь коряка из группы местных жителей, недавно заехавших в маячный поселок. Эти дети природы пришли из Караги на одной надувной лодке за птичьими яйцами на небольшой островок у южной оконечности Карагинского. Набрав яиц и переночевав на берегу, наутро они обнаружили, что бензина у них на обратную дорогу не хватит, поэтому поехали на маяк просить топливо. У маячников бензина тоже не оказалось – у них все работало на соляре, поэтому в роли спонсора традиционных промыслов поневоле пришлось выступить нам.

Диалект у семьи Марика (косаточьей, а не человеческой) оказался очень интересным. Главным характерным отличием авачинского клана является наличие звуков типа К7 – это бифонические звуки с двумя частотами, нижняя из которых лежит в районе 2 килогерц, а верхняя – в районе 6–7 килогерц. У других кланов таких звуков нет, для них характерны в основном звуки с нижней частотой в районе одного килогерца и верхней выше восьми – такие звуки встречаются у всех рыбоядных косаток Дальнего Востока и во многих других популяциях, а вот К7 уникальны именно для нашего авачинского клана. Так вот, у семьи Марика были звуки, очень похожие на К7, – с нижней частотой в районе двух, но с чуть более высокой верхней – в районе восьми с небольшим.

Такие находки очень интересны для понимания того, как диалекты меняются во времени. Подобные крики могли возникнуть как минимум тремя способами. Во-первых, возможно, это более архаичная, предковая версия К7, которая сохранилась у этой семьи, но изменилась у тех семей, которые мы обычно наблюдаем в Авачинском заливе. Во-вторых, это может быть, наоборот, результат прогрессивного изменения К7 в процессе культурной эволюции – тогда у авачинских семей мы наблюдаем более архаичную версию. И наконец, возможно, что это результат так называемого горизонтального переноса, когда К7 в этой семье изменился под влиянием криков других семей с более высокой верхней частотой, и поэтому верхняя частота в нем тоже повысилась.

Три дня спустя мы снова встретили семью Марика, но на этот раз в составе большого скопления из нескольких семей. Приглядевшись и прислушавшись к звукам, мы поняли, что это наши знакомые авачинские косатки – семьи Икара, Немо и Дыркина. Они общались с животными из семьи Марика, как со старыми друзьями. Истосковавшись по обществу косаток, мы работали с ними до тех пор, пока проливной дождь не прогнал нас на берег.

Дальнейшее наше пребывание на острове оказалось небогато на косаток, зато богато на горбатых китов. Мы обнаружили их излюбленное место кормежки за самой южной точкой острова – мысом Крашенинникова. С конца июня горбачи держались там почти постоянно, охотясь на мелкую стайную рыбу – тихоокеанскую песчанку. Эта рыбка предпочитает районы обширных мелководий и служит прекрасным кормом для морских птиц и млекопитающих. Там, где стайки песчанки поднимаются к поверхности, образуются огромные «птичьи пятна» – истошно орущие и непрерывно жрущие скопления чаек, моевок, кайр и других морских птиц. У каждого вида птиц своя роль в таком «птичьем пятне». Важнее всего кайры – именно они, ловко ныряя под воду и плавая там, как пингвины, сбивают песчанку в плотный косяк и заставляют подниматься ближе к поверхности. Чайки и моевки атакуют рыбу сверху, выхватывая друг у друга из клювов и отчаянно сражаясь за возможность оказаться чуть ближе к вожделенному источнику корма. Буревестники могут нырять под воду, хоть и не так глубоко, как кайры, а вот моевкам и чайкам приходится добывать корм у поверхности или отнимать его у тех, кто способен нырнуть. Песчанка удивительно беззащитна против таких атак – тонкая, извилистая, как змейка, но совсем не проворная рыбка, она просто тупо плывет стаей, даже не особенно пытаясь увернуться от хищников (наверное, у песчанки есть какой-то секрет выживания, иначе при таком поведении она давно была бы съедена подчистую).

Время от времени к «птичьим пятнам» присоединялись нерпы, которые осуждающе зыркали на нас из-под воды и уплывали прочь, растопырив усы. Но нередко случалось и так, что птичьи шум и гвалт привлекали внимание голодного горбача; кит подходил к пятну, делал один большой глоток – и вся стая песчанки оказывалась у него в ротовом мешке, а птицам оставалось лишь недоуменно покачиваться на волнах, размышляя, куда же делась рыба. Так мы в очередной раз убедились, что в жизни не все бывает как в книжках, – обычно пишут, что птицы кормятся на остатках добычи китов (и мы действительно не раз наблюдали это впоследствии), а тут получалось, что киты «паразитируют» на птицах, съедая стаю, которую те обнаружили и обозначили громкими криками.

Между тем уже подошел срок, в который планировалось сниматься с острова. Мы просили Бурдина, остававшегося в Петропавловске, договориться с каким-нибудь сухогрузом, чтобы он забрал нас прямо с Карагинского, потому что снова выбираться через Оссору совершенно не хотелось – одна мысль об этом милом поселочке навевала глубокую тоску на всех участников прошлогодней экспедиции. Но судно что-то никак не находилось, никто не хотел делать крюк, чтобы забрать нас с перешейка.

Неделю спустя Бурдин наконец отыскал капитана, который согласился взять нас на борт, но он направлялся не на юг, а на север – в Тиличики и Пахачи, а потом уже возвращался обратно в Петропавловск. Делать было нечего – мы решили, что лучше уж оказаться на судне, которое рано или поздно точно придет куда нам нужно, чем в Оссоре с непонятными перспективами. Так как судно шло западным берегом Карагинского, нам предстояло с помощью безотказного маячника перевезти свое имущество к нашим любимым цистернам на пляже перешейка. Пара дней ушла на сборы и транспортировку, а за день до назначенного срока мы перегнали на западный берег лодку, обойдя остров с юга, – это было проще, чем разбирать ее, везти по суше и собирать заново. Когда мы наконец все перевезли и вернулись в поселок, Женя пошла напоследок побродить по берегу и поснимать пейзажи. Конечно же, первое, что она увидела, посмотрев на море, – плавники косаток. Эти паршивцы где-то шлялись две недели, пока мы страдали без работы, но стоило нам перегнать лодку на другой берег – и вот они, тут, почти в самой бухте под маячным поселком!

На следующий день мы попрощались с гостеприимными хозяевами, и маячник отвез нас с остатками вещей к цистернам. Мы сели ждать обещанное судно. Предполагалось, что оно придет после обеда, но мы проводили закат, а никто так и не появился. Лишь после полуночи вдалеке показались огни пэтээра. Грузиться в темноте нам казалось безумием – это был верный шанс потерять что-то из нашего ценного оборудования, но капитан не собирался задерживаться тут надолго, так что пришлось зажечь все имеющиеся фонарики и нашаривать разложенные по пляжу вещи в полной темноте.

Наутро, отоспавшись и придя в себя, мы выбрались в кают-компанию и познакомились с командой. Капитан Олег Будимирович при ближайшем рассмотрении оказался отличным мужиком, энергичным и позитивным. Он с интересом расспрашивал нас о нашей работе и о китах и сам постоянно рассказывал какие-то случаи из жизни – не в навевающей тоску манере профессиональных любителей травить байки, а очень живо и по-настоящему.

Пару дней спустя пэтээр пришел в Тиличики. Пока судно грузилось, мы пошли побродить по поселку. В целом он мало чем отличался от Оссоры – та же провинциальная советская архитектура, приправленная морским дальневосточным колоритом и щедро посыпанная разнообразным мусором. Поселок расположен на прибрежной террасе и прижат к морю береговым обрывом, на который ведет основательная длинная лестница. Из досужего любопытства мы поднялись по ней вверх и попали в совершенно другой мир. Вместо тесного полуразрушенного поселка мы оказались в бескрайней тундре, в которой тут и там стояли красивые новенькие коттеджи. Выяснилось, что этот микрорайон был построен всего два года назад после землетрясения, основательно разрушившего нижний поселок. Коттеджи выглядели как на рекламной картинке, но местные, как говорили, все равно были недовольны: в старых домах было лучше.

После Тиличиков пэтээр направился в Пахачи. Это последнее поселение на берегу Берингова моря, куда ходят сухогрузы из Петропавловска-Камчатского, – дальше на север берег необитаем до самой Чукотки. Порт, точнее, то, что осталось от порта этого поселка, находится в лагуне, куда даже такое небольшое судно, как пэтээр, может зайти только по приливу. Прождав его полдня, мы наконец высадились на пирс, пришвартовавшись между парой ржавых корпусов давно оставленных судов. Пахачи оказались такими же безнадежно тоскливыми, как Оссора и нижние Тиличики, только еще более заброшенными и наполовину вымершими. По косе между лагуной и морем тянулась бесконечная череда развалин советских рыбзаводов – какие-то полуразрушенные ангары, сараи, ржавые скелеты машин и катеров и, конечно же, непременный атрибут таких мест – рассыпанные повсюду горы мусора.

После Пахачей людей на борту пэтээра заметно прибавилось – капитан взял на борт множество нелегалов, которым нужно было попасть в город. Пассажирских судов на этом направлении не существует, добираться по воздуху (вертолетом, а потом самолетом) – дело дорогое, долгое и муторное, поэтому многие стараются договориться с капитанами грузовых судов. На обратном пути, пока мы не зашли в пролив Литке, судно изрядно качало, и измученные морской болезнью пассажиры столпились на палубе вдоль бортов. Кроме суровых, просмоленных табаком и промаринованных годами беспробудного пьянства небритых трудяг в телогрейках, среди пассажиров было немало женщин, в том числе совсем молодых девушек в розовых курточках и лосинах со стразами, которые смотрелись на этом ржавом судне посреди Берингова моря совершенно сюрреалистично.

Всю дорогу, когда погода была более-менее нормальной, мы старались наблюдать с мостика за морем в надежде увидеть китов, но встретили только нескольких малых полосатиков и белокрылых морских свиней. Уже на обратном пути, в середине пролива Литке, наши усилия наконец увенчались успехом – мы заметили вдалеке знакомые черные треугольнички. За несколько дней до этого Женя выбила у Олега Будимировича обещание разрешить нам поработать с косатками, если они встретятся по дороге. Обещание свое капитан сдержал – едва мы сообщили о косатках, он дал команду остановить судно и спустить нашу лодку. Не веря своему счастью, мы попрыгали в «Зодиак» и понеслись к животным. Погода была отличная, почти штиль, косатки, правда, оказались так себе, но с грехом пополам нам удалось отснять половину группы. Как выяснилось впоследствии, это было очень ценное наблюдение, поскольку эту же группу мы сфотографировали в августе того же года на острове Беринга, зарегистрировав таким образом первую повторную встречу одних и тех же особей между акваториями Карагинского и Беринга.