Текст книги "Сююмбика"

Глава 15

Вечером в Пиршественной зале хан Джан-Али затеял застолье. На нём присутствовали избранные вельможи и сановники его многолюдного двора. Туда были приглашены прибывшая в Казань Гаухаршад и улу-карачи Булат-Ширин.

Роскошный паланкин ханики, который несли подобранные один к одному мускулистые невольники, встретился с эмиром Булат-Ширином на живописном берегу Казан-су. Высокопоставленные особы предпочли оставить охрану на дороге и спуститься к реке. Эмир Булат-Ширин, статный, широкоплечий, выглядевший моложе своих пятидесяти лет, украдкой поглядывал на угрюмо молчавшую почтенную женщину.

– Уважаемая ханика, – он вступил в разговор, так и не дождавшись первых слов от Гаухаршад. – Я вижу, ваша миссия закончилась неудачей.

– Должна признаться, сиятельный эмир, – это была самая крупная неудача за всю мою жизнь, – холодно отвечала она. – Никогда ещё обстоятельства не подготавливали для меня такой благоприятной почвы, но девчонка спутала мои планы бессмысленным упрямством.

– Нам стоит её опасаться? – с тревогой вопросил улу-карачи.

Гаухаршад пожевала выцветшими губами, словно заново прокручивала недавний разговор с Сююмбикой. Помолчав, ответила:

– Думаю, дочь Юсуфа не станет нам мешать. Но к ней надо приставить своего человека.

– Это уже сделано, дорогая ханика. Среди её прислуги есть преданные мне люди. – Булат-Ширин самодовольно улыбнулся и огладил свою каштановую бородку.

Ему всегда доставляло удовольствие, когда он в чём-либо опережал не менее ловкую и опытную в интригах Гаухаршад.

– На вас вполне можно положиться, мой дорогой карачи, у вас кругом свои люди!

– Да, моя драгоценная госпожа. И сегодня на вечернем пиршестве я хочу показать вам одного человека, которого сделаю в нашей игре главной фигурой. Этот человек как неприметная пешка выберется на чужое поле, а там сразит хана.

– Вот как! – Гаухаршад с любопытством взглянула на эмира. – Значит, вы так настойчиво звали меня на это застолье, заставив забыть о моих старых ноющих костях, чтобы показать эту пешку?

– Вы так прозорливы, ханика! – слегка поддел её улу-карачи.

Но Гаухаршад, казалось, не обратила внимания на иронию своего давнего соратника:

– Тогда стоит поторопиться, достопочтимый эмир, мне не хочется появляться во дворце в числе последних гостей, – это всегда вызывает подозрение. Да и явиться нам следует врозь, чтобы не вызывать преждевременные кривотолки. Ещё слишком мало сделано, и мы не готовы к тому, чтобы слухи о нашем союзе поползли по дворцу.

Вынужденный признать её правоту, Булат-Ширин предложил женщине руку и помог взобраться наверх, где их ожидали невольники и охрана.

– У вас, госпожа, новый паланкин, ещё пышнее прежнего!

Ханика пухлой рукой, унизанной перстнями, повела по бархатным занавесям цвета небесной синевы. Они, расшитые позолотой, с длинной бахромой и серебряными колокольчиками особенно нравились ей.

– Вы же знаете, эмир, мою слабость к такому средству передвижения. Это единственная привычка, которая осталась у меня после проживания в Крыму, до сих пор не могу от неё избавиться! В кибитку сажусь, когда отправляюсь в дальний путь, а так, взгляните, сиятельный карачи, разве это не истинное удовольствие? Когда красивые мужчины носят меня на руках, я молодею!

Ханика хрипло рассмеялась, карачи в ответ лишь сдержанно улыбнулся. Ему ли с его тонкой шпионской сетью было не знать о её пристрастиях. А Гаухаршад, задвинув плотные занавеси, уже задумалась о нитях заговора, затеянного вместе с улу-карачи. Паланкин мерно покачивался в такт шагов невольников, и мысли ханики не отвлекались ни на что постороннее, она разбирала в памяти всё, что произошло за эти полгода.

Как и следовало ожидать, со смертью московского князя Василия III ослабевшее русское княжество уже не внушало опасений ни ханике, ни улу-карачи. Два этих человека, которые держали в руках реальную власть, задумались о том, как безопасней для страны скинуть унизительное ярмо господства Москвы. Время как будто благоприятствовало этому, но недавно прошедшая война с Литвой насторожила улу-карачи. Москва была ещё в силах собрать большое войско, и ничто не могло помешать двинуть эту мощь к границам ханства. Булат-Ширин и Гаухаршад понимали: время резких перемен ещё не пришло, с верными и влиятельными представителями казанской знати они решили действовать не спеша. Тайно, исподволь вовлекались в заговор против хана Джан-Али всё новые и новые лица, велись поиски союзников за пределами государства. Неизвестно было, сколько продлится политическая интрига и какая сложится в ближайшее время обстановка в Московском княжестве. А пока осторожность следовало соблюдать во всём.

Во дворец хана частенько захаживал московский посол – человек крайне опасный и подозрительный, обладавший поистине звериным чутьём. Да и некоторые из казанских вельмож хранили верность Джан-Али и Москве. Среди них в первую очередь касимовцы, которые пришли в Казань со своим царевичем, а ещё представители влиятельных родов Япанчи и Хурсулов. Но как кстати повелитель настроил против себя ногайского беклярибека Юсуфа, тот не зря слал в Казань «подстрекательские» письма и призывал свергнуть Джан-Али. Поддержка Мангытского юрта с их огромной маневренной конницей могла сыграть решающую роль для претворения в жизнь планов заговорщиков. Итак, беклярибек Юсуф готов был стать серьёзным союзником, но только ради любимой дочери. А Сююмбика неожиданно отказалась помогать заговорщикам.

Гаухаршад тяжело вздохнула, она вновь вспомнила неудачу, какую потерпела в разговоре с казанской ханум. Не будь её отец столь влиятелен в Ногаях, девчонка пожалела бы о своих словах. Но Гаухаршад терпелива, и обстоятельства, как известно, переменчивы. Придёт ещё время рассчитаться с Сююмбикой за то, что прогнала из своих покоев могущественную ханику. Никто не смеет тягаться с дочерью великого хана Ибрагима!

Глава 16

Когда почтенная госпожа прибыла во дворец повелителя, Пиршественная зала была полна. Хан Джан-Али ещё не вышел к своим придворным, и они с нетерпением поглядывали на ломившиеся от аппетитных блюд низкие столики, ведя неторопливую беседу. Одновременно с повелителем незамеченным прибыл и улу-карачи Булат-Ширин. Эмир приблизился к Гаухаршад и увлёк ханику на места, полагавшиеся им по высокому положению. Она с нетерпением оглядывала рассаживающихся придворных, наконец, не выдержав, наклонилась к уху Булат-Ширина:

– Я жду, сиятельный карачи, когда вы познакомите меня со своей главной фигурой. Я, конечно, не сильна в столь мудрой игре, как шахматы, но понимаю, что пешка должна быть совсем неприметной. Тогда как же ей свалить такую фигуру, как наш хан?

– Неприметной, либо той, на кого никто не подумает, – отвечал эмир. Терпение, моя госпожа, вы скоро всё поймёте.

Он с внутренним напряжением вглядывался в плотно закрытые двери женской половины. Наконец створки бесшумно растворились, и две прислужницы, склонившись, пропустили в залу женщину. Цепкие глаза ханики впились в появившуюся, она была красива той ослепительной и бесспорной красотой, которую признают не только мужчины, но и ревнивые женщины. Миндалевидные чёрные глаза её, едва она вошла, устремились на хана.

– Но это же Нурай, фаворитка повелителя, – с недоумением пробормотала Гаухаршад.

– Да, госпожа, она и есть моё волшебное средство, пешка, в которой хан не разглядит опасности, но именно она поможет свергнуть Джан-Али, – прошептал Булат-Ширин соратнице по заговору.

Он не скрывал своего торжества и проследил весь путь наложницы до её места около повелителя. Пока хатун приветствовали льстивыми речами придворные хана, Нурай ослепительно улыбалась и одаривала всех и каждого жемчужинами своей сиятельной красоты.

– Как хороша, вам не кажется? – вновь обратился к ханике эмир Булат.

– Она и в самом деле хороша, – отвечала Гаухаршад, – хотя я могу оскорбиться. Недостойно в моём присутствии превозносить красоту другой женщины. Я ещё помню, как страстно вы добивались моей руки, эмир!

Словно искры пробежали меж ними – воспоминания далёких лет, тягостные раздумья и мучения любовной лихорадки. Как далеко всё это теперь! Булат-Ширин усмехнулся: он до сих пор мог похвастаться успехом у женщин, тогда как ханика, и в молодости не отличавшаяся красотой, сейчас не вызывала у него никаких желаний. Но Гаухаршад не замечала этого, она всё ещё была в том времени, когда самые привлекательные и знатные мужчины склонялись перед её величием. Вздохнув, она продолжала:

– Проведите меня по тропе ваших мыслей, эмир. Вы уверяете, что любимая наложница хана – ваше главное оружие в борьбе против него. Но насколько я разбираюсь в женщинах, это невозможно!

– Откройте и вы свои сомнения. – Булат-Ширин улыбнулся так, словно он заранее знал ответ.

– Она – умная женщина. Считается, что красавица всегда глупа, но я чувствую, что в этом экземпляре Аллах воссоединил три вещи – красоту, ум и тщеславие. Эта наложница достигла небывалого для невольницы положения. Хан Джан-Али – единственный человек, который может вознести её ещё выше или превратить в пыль. Она сделает всё, чтобы не потерять его.

– Вот, моя госпожа, вы и сказали то, что поможет сотворить из Нурай союзницу и сокрушительное оружие против повелителя. Вы сказали, что Джан-Али – единственный, кто может низвергнуть её с достигнутых высот. И это так! В зале мы не видим нашей ханум Сююмбики, но она уже незримо присутствует здесь.

– Вам кажется, должна прийти ханум? – Гаухаршад начинала догадываться и заволновалась.

– Она едва ли придёт, но хан её ждёт, а фаворитка это чувствует. Такая женщина просто не может не почувствовать, что её положение становится шатким.

– Как понимать ваши слова, сиятельный эмир?

– Смысл их прост: повелитель воспылал страстью к отверженной им ранее жене.

– Вот оно что! Значит, маленькая ханум разыграла передо мной сцену покинутой и нелюбимой жены в то время, когда уже получала знаки внимания от своего мужа? Она не так наивна, как мне показалось сначала. Уверила меня, что не любит хана. Боюсь, что я и в самом деле в опасности.

– Оставьте свои волнения, уважаемая госпожа, ведь ваш верный друг всегда на страже вашего благополучия. – Улу-карачи самодовольно улыбнулся. «Значит, и в неприступной, как крепость, душе ханики может родиться страх, – подумал он. – Почему бы не напомнить лишний раз о своём могуществе и возможном покровительстве».

Гаухаршад в ответ похлопала эмира по руке:

– Слишком многое связывает нас, мы давно висим на одном аркане, дорогой улу-карачи. Если его обрубят, рухнем в пропасть вместе. Но вы не лишили меня сомнений по поводу нашей ханум.

– О, это легко сделать! Юная госпожа не лукавила с вами. Она и в самом деле не любит мужа, и знаки его внимания принимает с трудом. Джан-Али не умеет управляться с женщинами, окажись маленькая Сююмбика в моих руках… – Эмир загадочно улыбнулся, так и не закончив мысли, но продолжил успокаивать свою союзницу: – А вчера ханум проговорилась служанкам, что ей куда лучше пребывать в безвестности, как и раньше.

Гаухаршад задумалась, но мысли свои произнесла вслух:

– Неужели наш повелитель пресытился любовью прекрасной наложницы, и Нурай заметила это? Соперница выше её, она не просто приглянувшаяся хану женщина, она – законная жена, первая госпожа гарема и ханства. Наложница не знает, что опасность со стороны ханум ничтожна, и царственная супруга готова отвратить от себя мужа. Но мы внушим Нурай обратное. Мы разожжём в ней огонь сомнений, уверим, что не сегодня-завтра Джан-Али бросит её ради жены. Опишем покрасочней, каким станет падение, тогда нетрудно будет привлечь фаворитку на свою сторону, пообещать ей всё, что может удовлетворить непомерно раздутое тщеславие этой невольницы.

– Вы блестяще разгадали мой план, и я склоняюсь перед вами! – Улу-карачи подозвал слугу и приказал подать им нашпигованную чесноком и черносливом жирную баранину. – Боюсь, что за нашей увлекательной беседой мы совсем забыли о великолепных яствах и скоро начнём привлекать излишнее внимание. Хорошо ещё, что наш столик стоит в отдалении от всех, и никто не мог подслушать нас. Так отведайте же это аппетитное творение ханского пешекче.

Пиршество шло своим чередом, гости уже пресытились едой, захмелели от вина и бузы, когда Гаухаршад обратила внимание на поднявшегося со своего места повелителя. Нурай пыталась удержать его, с очаровательной улыбкой она что-то нашёптывала на ухо Джан-Али, но хан несогласно мотнул головой и решительно отвёл руки своей наложницы. Не прощаясь ни с кем, повелитель направился к женской половине, и ханика не смогла скрыть торжествующей улыбки, она повернулась к Булат-Ширину, смаковавшему восточное вино:

– Мы оказались правы: повелитель спешит к своей новой возлюбленной, а фаворитка сбежала в сад, дабы в одиночестве выплакать сегодняшнюю неудачу. Вы не хотите утешить красивую женщину, мой дорогой эмир?

– Сделаю это с удовольствием, – отвечал Булат-Ширин и знаком руки подозвал прислужника с серебряным тазиком и кувшином для омовения рук.

Глава 17

Наложницу улу-карачи отыскал в дальнем уголке садовой аллеи, молодая женщина укрылась в ажурной беседке. Последние летние ночи были прохладны, и фаворитка куталась в шёлковое покрывало, которое не могло согреть ни её тела, ни души. Тишину сада временами оглашали резкие крики павлинов, и лицо Нурай, ещё недавно нежное и прекрасное, неприятно исказилось. Она в бессильной ярости закусила пухлые губы и обдумывала план мести.

Джан-Али презрел её и ушёл к другой! Он не простился, не обещал, что вернётся к утру, он торопился к той, кого Нурай давно сбросила со счетов. Она проглядела тот момент, когда повелитель охладел к ней, и не знала, чем ханум привлекла своего супруга. Как бороться с тем, что тебе неведомо? И как Джан-Али мог забыть её страстные ласки и пленительную красоту? О, муки ревнивой, глубоко оскорблённой женщины! Вы терзаете сердце своими острыми, безжалостными коготками, и не будет покоя измученной душе, пока не придёт отмщение!

Фаворитке послышался шорох за раскидистой яблоней, в страхе она поднялась со скамьи, с напряжением вглядываясь в темноту. А вдруг соперница оказалась ловчей и приказала избавиться от неё? Напрасно она отослала прислужниц, хотя какая от них польза. Срывающимся, охрипшим до неузнаваемости голосом наложница крикнула в темноту:

– Кто там?!

Ветви яблони зашевелились сильней, и на дорожку, слабо освещённую серебристой луной, вышел мужчина. В тот же миг Нурай узнала его:

– Вы?! О, могущественный эмир, благодарение Аллаху, это вы.

– Да, прекрасная гурия, это я, эмир Булат-Ширин, ваш бывший хозяин.

Нурай заставила себя улыбнуться:

– Пожалуй, впервые с тех пор, как я поселилась в этих стенах, мне напоминают о неволе.

– Опасаюсь, моя красавица, не последний раз.

Кровь бросилась в лицо наложницы, изящные ноздри хищно раздулись, но в остальном она не выдала своей досады.

– Вас привело какое-то дело, сиятельный эмир?

– Я думаю, ты помнишь, Нурай, кому обязана своим высоким положением? Я мог растерзать тебя, смешать с землёй, но простил злодеяния, совершённые в моей семье, и помог возвыситься до положения госпожи! Я не зол на тебя, хотя мои сыновья не излечились от последствий своей страсти.

– От любви ко мне не излечиваются так быстро, – насмешливо протянула наложница.

Она уже взяла себя в руки и обрела привычную ей манеру разговора с мужчинами. Но Нурай позабыла, что перед ней не обычный мужчина, а эмир не преминул уколоть свою бывшую невольницу:

– Простые люди, возможно, но не ханы. У повелителей всегда большой выбор, им легко найти замену на своём ложе.

Удар оказался точен, у наложницы дрогнули губы, и в глазах отразилась тоска:

– Вы думаете, Джан-Али больше не принадлежит мне, и я потеряла его?

– Неужто ты полюбила повелителя?! – улу-карачи усмехнулся, покачал головой. – Тогда знай, прекрасная Нурай, в любви много мёда и желчи. А для тех, кто пережил сладкие мгновения, рано или поздно достаётся горечь разочарований.

– Кто знает, что такое любовь? О ней пишут слащавые поэты, распевают стареющие сказители, но разве они мужчины? А я способна и без слов вернуть моего избранника!

– Так ты отыскала прекрасного Юсуфа в нашем Джан-Али?! – расхохотался Булат-Ширин.

Глаза фаворитки яростно сверкнули:

– Я должна быть превыше всех женщин, и если Джан-Али сможет дать мне это, то будет любим вечно! Поверьте, я смогу любить, как тысяча женщин, и только в моих объятьях он встретит смерть!

Наложница раскраснелась, покрывало спало с её головы, она не заметила этого, продолжая витать в своих грёзах. А эмир Булат искал способ пустить разговор в нужное для него русло. Он ухмыльнулся, подумав: «Поистине, как верны слова мудрых. Они говорили: «Рыбная ловля – беспечное занятие, но в руках вы держите орудие, способное лишить жизни. Игра в шахматы – безобидное развлечение, но оно внушает мысль о смертельном поединке». И их кажущаяся невинной беседа вскоре поставит последнюю точку в опасном заговоре. Она завтра приведёт хана Джан-Али к смертной могиле, а само Казанское ханство к давно ожидаемому перевороту.

Булат-Ширин коснулся руки Нурай, и она доверчиво протянула ладонь. Эмир погладил атласную кожу, он видел в сгущающейся тьме, как загораются глаза наложницы. Голос Булат-Ширина звучал вкрадчиво, едва слышно, но он ласкал слух ханской фаворитки:

– Я не видел девушки более красивой и совершенной, чем ты. Всевышний от рождения наделил тебя сверх меры. Любить такое ничтожество, как наш хан Джан-Али, не награда, а наказание. Такому совершенству, как ты, под стать иные мужчины. – Эмир потянул женскую ладонь к своим губам, целовал её нежно, но в тихих поцелуях Нурай уловила скрытую страсть. Глаза наложницы заволокло дымкой, губы приоткрылись, готовые принять поцелуй мужчины, но Булат-Ширин оставил свои ласки, зато заговорил с жаром:

– К чему скрывать, Нурай, я давно пожалел, что отдал тебя повелителю! И сыну бы не подарил, если б разобрался сразу в своих чувствах. Глупец, я добровольно расстался с даром небес!

– Так вы… – наложница беззвучно шевельнула губами.

– Давно люблю тебя, самую прекрасную, самую желанную из женщин!

Он, как пушинку, вскинул её на руки. Юнец Джан-Али так и не научился делать женщин счастливыми, в его торопливых ласках Нурай не находила той пылкой чувственности, которую всегда искала в мужчинах. От поцелуев и горячих ласк эмира ханская фаворитка совсем потеряла голову. А Булат-Ширин между поцелуями продолжал шептать, соблазнять словами:

– Что бы ответила красавица, если б ей даровали свободу и независимое положение?

– Мне этого мало, – пробормотала наложница, но не в силах избавиться от всесильного мужского обаяния первого вельможи, вновь прильнула к нему. – Если бы вы, эмир, обещали…

– Мою любовь? – шепнул он. – Она давно твоя, прекрасная Нурай. Рука об руку с такой женщиной, как ты, я смогу овладеть всем ханством.

Булат-Ширин напрягся, он ощущал, что добыча уже готова заглотать наживку, стоило лишь подманить её к крючку.

– В день, когда устранятся все препятствия, я смогу назвать тебя своей женой.

Глаза наложницы загорелись, она, не отрываясь, смотрела на эмира. А он невольно залюбовался этим неуёмным огнём, столь близким и его натуре, а потому уже уверенней добавил:

– Но между нами стоит хан.

Нурай облизнула пересохшие губы, глядела выжидающе, жаждала услышать решающие слова, а может и приказа из его уст. Но улу-карачи осторожничал, медлил произнести решающую фразу, а выдержав томительную паузу, и вовсе рассмеялся:

– Не смотри на меня, как на убийцу, моя царица! Мне не нужна жизнь касимовского мальчишки, достаточно лишить его власти. Но для этого следует выманить Джан-Али туда, где он останется без должной охраны.

– Как же это сделать? – голос наложницы сделался хриплым от волнения, она ждала его указаний и готова была исполнить любое повеление своего сообщника.

Лишь убеждённый в истинных помыслах, захвативших алчную душу Нурай, Булат-Ширин кивнул головой:

– Я сообщу позже, моя красавица, тут нельзя торопиться, дабы не ошибиться и не навлечь беду. И тебе следует вести себя осторожней, сейчас вернись к себе, твоя прогулка затянулась и может вызвать подозрение.

Нурай со вздохом сожаления покинула объятия мужчины подняла со скамьи покрывало, накинула его на голову. Вместе с тонким шёлком к хатун вернулась и прежняя игривость, она неожиданно рассмеялась:

– И вы пошлёте меня назад к Джан-Али, и ревность не станет грызть ваше сердце, мой эмир?

– Лишь глупый не умеет обуздывать своих чувств, мы должны быть осмотрительны. Но придёт время для наслаждений, и мои объятья, Нурай, ты не забудешь никогда.

– Так пусть же этот день наступит поскорей! – пылко отозвалась она.

– Он придёт, – пообещал Булат-Ширин.

Этой ночью в ханском саду в цепи заговорщиков появилось важное звено. Выбранная Булат-Ширином приманка казалась столь удачной, что можно было надеяться на хороший исход, когда повелитель покорно и по своей воле войдёт в умело расставленные и прочные сети заговора. Время дворцового переворота неумолимо приближалось, и смерть уже заглядывалась на Джан-Али прекрасными глазами обольстительной фаворитки.

В эти неспокойные месяцы, когда придворные вельможи один за другим вставали перед выбором, в чью сторону повернуть, молодой хан был необычайно весел и беспечен. Он не чувствовал топора, который навис над ним. В начале осенней поры, когда лето ненадолго вернулось к людям, повелитель решил свозить царственную супругу в полюбившуюся ему резиденцию на озере Кабан.

Пока кибитки, сопровождаемые всадниками, бодро катили по утоптанной дороге, Сююмбика с интересом слушала рассказы Хабиры об этих местах. Напевная речь старшей служанки как нельзя кстати подходила под роскошные виды цепи озёр, которые раскидывались перед глазами взволнованной ханум:

– Было это много лет назад, госпожа моя. В главном городе ханства, Булгаре, богатом торговлей и искусными ремесленниками, правил хан Абдуллах. Но пришёл туда кровожадный завоеватель Менгу-Тимур с несметными войсками и взял штурмом Булгар и перебил многих жителей. Когда жестокие воины Тимура вошли в город, хан Абдуллах вместе с жёнами и дочерьми укрылся в соборной мечети – каменной, с мощными железными воротами. Сколько ни пытались захватчики выбить их, так ничего и не добились. Приказал тогда Менгу-Тимур, не боясь гнева Всевышнего, поджечь мечеть. Взвились вверх языки огромного костра, и вдруг вышла на крышу младшая дочь хана, красавица, каких свет не видывал. Поражённый Тимур предложил девушке жизнь и свою руку, но гордая красавица с негодованием отвергла его предложение. И тогда завоеватель приказал привести взятого в плен брата бики. Увидела девушка любимого брата Кабан-бека с колодкой на шее и взмолилась: «Отпусти его, грозный повелитель, дай резвого скакуна, и тогда я стану твоей женой». Приказал Тимур исполнить волю красавицы. Но как только скрылся Кабан-бек из виду, воздела юная бика руки к небу и бросилась в огонь, бушевавший под ногами. А сын хана между тем скакал на север, был он ранен, измучен долгой дорогой. В пути переправлялся через полноводный Чулман[62]62
  Чулман – Кама.


[Закрыть], продирался сквозь густые леса, а когда пал его конь, шёл пешком по болотам и топям.

– Велик Аллах! – воскликнула Оянэ, с открытым ртом слушавшая занимательную историю. – Неужто у сына бека не нашлось нукеров или хотя бы верных слуг, чтобы сопровождать его в долгой дороге?

Хабира взглянула на любимую няньку ханум с чувством превосходства:

– Они все погибли, а иначе как бы их господина взяли в плен? Как и мы, не задумываясь отдали бы жизнь за нашу повелительницу.

Сююмбика тонкую лесть как будтой не заметила, нетерпеливо спросила Хабиру:

– Что ж было дальше? Кабан-бек погиб?

– Как можно, госпожа, тогда и не было бы этого сказания! Когда силы оставили бека, выбрался он на берег прекрасного озера. Попил воды – и прибавилось у него сил, промыл раны – и зажили они. А вслед за молодым господином пришли на эти берега оставшиеся в живых жители Булгара. Было здесь, где укрыться от врага, ведь от самого Итиля шла густая сеть озёр, речушек и болот. Всё пространство заросло непроходимыми лесами, а от устья Казан-су цепью вставали лесистые холмы с глубокими оврагами. Подобраться к поселению можно было только по озеру. Надёжно охраняло оно людей, потому долго ещё жили здесь потомки первых поселенцев, которых привёл за собой Кабан-бек. Ну а когда стала разрастаться Казань, все ремесленники перебрались к стенам крепости. В окрестностях же озера казанские ханы приказали выстроить дворец и назвали его Кабан-сараем[63]63
  Сарай – дворец.


[Закрыть]. Около дворца разбили прекрасные сады, посадили яблони и диковинные цветы. Там очень красиво, госпожа, вам должно понравиться.

А само главное озеро во всей своей первозданной красе уже показалось перед глазами Сююмбики. И стоял на берегу Кабана великолепный златоверхий дворец, отражаясь в его спокойных водах.