Текст книги "Теория исторического познания. Избранные произведения"

Коллингвуд сравнивал историка-исследователя с детективом, активизирующим для решения поставленной задачи все свои интеллектуальные возможности. Особенно интересно и глубоко исследовал Коллингвуд интеллектуальную деятельность историка. Такой историк-мыслитель не коллекционирует эмпирические данности, не расклеивает цитаты из источников в своем историческом нарративе, но генерирует новые знания о человеке. Коллингвуд убедительно показывает, что исторический факт не есть нечто, данное непосредственно в восприятии. Исторический метод заключается для него в интерпретации фактических данных. «Единственно возможное для него знание прошлого – опосредованное, выводное, или непрямое, знание»[112]112
  Там же. С. 268.


[Закрыть]. История есть воспроизведение прошлого опыта в сознании историка. Исследование природы исторического мышления представляется Коллингвуду первостепенно необходимым, и вклад ученого в философию истории в данном направлении особенно ценен. По сути, он постоянно обращается к феноменологическому аспекту проблемы, т. е. не столько рассматривает природу мышления субъекта, сколько его отношение с предметом своего размышления – реальностью прошлого. Он постоянно обращается к проблеме произведения, документа, свидетельства. Однако объект исторического познания он не исследует системно – эта тема возникает лишь тогда, когда ученый рассматривает исследовательские ситуации историка как познающего субъекта.

В свете данного подхода проблема репрезентативности источников не может рассматриваться как самодостаточная. Коллингвуд, сравнивая работу исследователя с работой детектива, пишет: «Весьма разнородная совокупность вещественных доказательств преступления! Об этой совокупности, я думаю, с полной уверенностью можно сказать лишь одно: никто, вероятно, не сумел бы определить, из чего она будет состоять, до тех пор пока все вопросы, возникшие по ходу следствия, не будут разрешены. В научной же истории все может быть использовано в качестве оснований для логического вывода, и никто не может наперед знать, окажется ли выбранное историком основание плодотворным. Только применение его к объяснению конкретных событий может доказать его ценность»[113]113
  Там же. С. 266–267.


[Закрыть]. В принципе Коллингвуд, вероятно, прав, поскольку, конечно, в качестве высшего судьи результатов исследования и тех путей, которые он выбирает для их достижения, выступает сам ученый. Однако вопрос все же остается: возможно ли в этом случае воспроизведение результатов исследования, каковы критерии научности полученного нового знания? Если история есть воспроизведение прошлого опыта в сознании исследователя, то каким должно быть это произведение, что, собственно, представляет из себя тот исторический нарратив, который историк предлагает научному сообществу?

Труд Коллингвуда «Идея истории» имеет четко выраженную антипозитивистскую направленность. Как и полемические работы Февра, эти «бои» за историю нового типа имели целью развенчать в глазах нового поколения позитивистские догмы. Наследство позитивизма в современной историографии, по словам Коллингвуда, если брать фактографическую сторону, состоит «в комбинации беспрецедентного мастерства в решении маломасштабных проблем с беспрецедентной беспомощностью в решении проблем крупномасштабных»[114]114
  Там же. С. 127.


[Закрыть]. Эту полемическую направленность следует иметь в виду для более взвешенной интерпретации методологических позиций трудов этих выдающихся мыслителей. Не следует забывать, что ученые данного типа имели великолепную профессиональную университетскую подготовку, вобравшую в себя беспрецедентное мастерство конкретных исследований, и одновременно продвигались вперед, отталкиваясь от имевшегося высокого профессионального уровня мировой исторической науки. Их цель была в том, чтобы открыть новые возможности интенсификации личных возможностей ученого-интеллектуала, обратить его к решению новых масштабных задач – на основе профессионализма, а не вместо него.

Особый интерес для размышлений о проблемах методологии истории данного периода имеет «Апология истории, или Ремесло историка» М. Блока. К сожалению, книга не была завершена автором, так как создавалась в условиях оккупированной Франции. Она была издана благодаря усилиям Л. Февра и других последователей героически погибшего в 1944 г. М. Блока уже после окончания Второй мировой войны. Книга была посвящена утверждению высокого значения исторической науки, она раскрывала для читателя полное внутреннего напряжения пространство человеческой мысли, в котором реализуется ремесло историка.

Сразу же после Второй мировой войны вышел в свет еще один выдающийся труд, посвященный исторической науке и ее значению в современной культуре, – «Идея истории» Р. Дж. Коллингвуда. Книги Коллингвуда и Блока заставляли задуматься о месте ученого в современном обществе. Главы из книги М. Блока о ремесле историка-профессионала, об исследовательской методологии, о выборе проблематики исследования воспринимались неразрывно с самим фактом ее создания, в свете героического жизненного выбора ученого.

Еще один шаг на пути утверждения самодостаточности субъекта познания в изучении прошедшей реальности делает в 50-е гг. А. И. Марру. Методолог и историк средневековой культуры, Марру справедливо считал, что историческая наука, как и любая наука вообще, требует неустанных методологических рефлексий. Марру мыслил в рамках данной методологической парадигмы, придавая важное значение личным качествам историка, и прежде всего его способности воспроизводить в своем сознании психологию людей иной эпохи. Марру придавал особое значение и специальным исследованиям проблем методологии, теории исторического знания[115]115
  Marrou H. I. De la connaissance historique. P., 1975.


[Закрыть]. Особо подчеркивая (в ставшем уже традиционном антипозитивистском духе) значение субъекта, постигающего реальность прошлого прежде всего благодаря интерпретационным способностям к сопереживанию и интуитивному восприятию мира прошлого, Марру негативно оценивал возможности истории как науки об объективном знании. Позитивистские методики, наподобие предлагаемых Ланглуа и Сеньобосом, он считал наивными попытками достижения реального знания. Позиция Марру вызвала демарш историков-профессионалов, которые оспаривали предложенный им путь «сопереживания и симпатии» как единственный способ познания реальности прошлого.

Имеющее значительное влияние на культуру XX в., становление информационных наук произошло под знаком технологических приоритетов и не сопровождалось возникновением соизмеримых информационным технологиям гуманитарных идей, прежде всего фундаментальных понятий. В свою очередь, науки о культуре, на время отказавшись от широких сравнительных исследований мира природы и мира культуры, искусственно ограничили для себя возможности применения системного подхода, природы информации, поведения и др. Утверждалась мысль о неприемлемости для гуманитарных наук общенаучных критериев объективности познания, верификации и общезначимости требований научного сообщества к воспроизводимости результатов. Развитие же собственно исторического метода в рамках неокантианской парадигмы принесло наиболее значительные результаты в исследовании активной деятельности субъекта исторического познания.

Таким образом, методологические дискуссии антипозитивистской направленности сосредоточили главное внимание на познавательной деятельности историка. При этом в качестве главного критерия результативности его исследовательского метода выступает собственное суждение историка. Вопрос о том, создает ли наука общезначимые ценности, остается открытым. По логике такого суждения, ученый как художник судит себя согласно собственным и только собственным законам творчества. Не удивительно, что вследствие подобного взгляда на научную деятельность ее принципиальное отличие от деятельности художника стирается. Методология источниковедения как системное знание не находит для себя оснований. В массовом сознании данный подход реализуется в трактовках исследовательских методов работы с источниками как прикладных, технических, вспомогательных методик, не требующих ввиду их самоочевидности теоретического обоснования. Становится, следовательно, невозможным и реальный прогресс в развитии исследовательских методов. Влияние данной концептуальной парадигмы на общественное сознание оказалось весьма существенным – была сформирована и соответствующая модель профессионального образования историков, не способных совершенствовать исследовательскую методологию. Целостный подход к гуманитарному знанию как научному реализовался в рамках другой, феноменологической, философской парадигмы, научные основы которой сформулировал Э. Гуссерль.

Гуманитарное знание как строго научное

Противопоставление наук о природе и наук о культуре явилось определенным шагом вперед в области философии познания, позволяя преодолевать упрощенные натуралистические установки при изучении явлений истории и культуры. Но оно оставляло открытым главный вопрос научного познания – его познавательный метод, его возможности достигать строгих и доказательных исследовательских результатов. Как же при таком подходе формировать системное профессиональное образование гуманитария? Перспективы гуманитарного знания как строго научного – такова центральная эпистемологическая проблема новейшего времени, которую мировое научное сообщество с разных сторон рассматривает в течение всего XX в., начиная с трудов классика феноменологии, немецкого мыслителя Э. Гуссерля. Именно он обосновал идею единства науки, необходимость специального развития особого учения о научных методах, о ее логике. Подчеркивая принципиальную значимость строгого научного результата в гуманитарной области (равно как и в естественно-научной), он назвал одну из своих главных работ «Философия как строгая наука». Эта позиция оказалась необычайно созвучной представлениям русских теоретиков и историков научного знания. Труды Гуссерля почти сразу появились в прекрасных русских переводах (1909–1911).

Э. Гуссерль хорошо показал необходимость специального внимания к проблемам метода науки, его постоянного анализа, развития. Без этого, подчеркивал он, всякий прогресс знания был бы лишь случайностью. «Богатая фантазия, обширная память, способность к напряженному вниманию и т. п. – вещи все прекрасные, но интеллектуальное значение они имеют только для мыслящего существа, у которого обоснование и изобретение подчинены закономерным формам». Переход от наблюдения эмпирически данного объекта к научному выводу не может и не должен происходить безотчетно, сам процесс исследования совершенствуется и обогащается опытом. «Почему опытный мыслитель легче находит доказательства, чем неопытный? – ставил вопрос Гуссерль и отвечал: – Потому, что типы доказательств, вследствие многократного повторения, запечатлелись глубже и, следовательно, гораздо легче пробуждаются к деятельности и определяют направление мыслей»[116]116
  Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 192.


[Закрыть].

Гуссерль писал об этом в период, когда сторонники неокантианского направления обосновывали принципиальное различие методов наук о природе и наук о культуре. Гуссерль, напротив, считал, что типологические, опирающиеся на реальные свойства явлений исследования необходимы и возможны во всех науках. Именно поэтому особенно важны исследования логики науки вообще и специальные исследования методологии каждой из них в отдельности. «В действительности же нам необходимо и то и другое: исследования по теории науки, в одинаковой степени касающиеся всех наук, и, как дополнение к ним, особые исследования, относящиеся к теории и методу отдельных наук и направленные на изучение особенности последних»[117]117
  Там же. С. 192–193.


[Закрыть]. Ученый глубоко убежден в необходимости системного подхода к методологии исследовательского процесса. «Мы говорим о такте и взоре филолога, математика и т. д. Кто же обладает им? Прошедший школу долголетнего опыта филолог, математик и т. д. Известные формы связей содержания вытекают из общей природы предметов каждой данной области, и они в свою очередь определяют типичные особенности форм обоснования, преобладающих именно в этой области. Это и есть базис для предвосхищающих научных догадок. Всякое исследование, изобретение, открытие покоится, таким образом, на закономерностях формы»[118]118
  Там же. С. 192.


[Закрыть].

В познавательной ситуации любой науки реально существует объект познания (со своими конкретными свойствами) и имеется познающий субъект (также имеющий свои возможности и свойства). Позитивистская парадигма теории познания ставит акцент прежде всего на приоритетности изучения свойств объекта, его эмпирической данности. Неокантианская парадигма обращена к рассмотрению познавательных возможностей субъекта. Придя к убеждению, что «логика нашего времени не доросла до современной науки, которую она же призвана разъяснить», Гуссерль выступил с концепцией «нового обоснования чистой логики и теории познания». В центр внимания он ставил сущностную проблему – «отношения между субъективностью познавания и объективностью содержания познавания»[119]119
  Там же. С. 178.


[Закрыть].

Уже в своих ранних работах 1900–1901 гг. Э. Гуссерль подверг теоретическому анализу противопоставление наук о природе и наук о психических явлениях. Он сосредоточил внимание на выявлении их общих черт, оценивая обособление как проявление кризиса гуманитарных наук, утрату научного статуса, и сосредоточил внимание на выявлении того общего, что делает познание научным. В русском переводе его труд появился в издании «Логос». На страницах последнего мы встречаем имена ученых, при ближнем участии которых этот Международный ежегодник по философии культуры был издан. Среди них имена А. И. Введенского, В. И. Вернадского, И. М. Гревса, Б. А. Кистяковского, А. С. Лаппо-Данилевского, Н. О. Лосского, П. Б. Струве, С. Л. Франка, А. А. Чупрова. Для многих из них в самом понятии Логос выражалось именно цельное знание, соединяющее понимание и объяснение, анализ и интуицию. Они разделяли идею гуманитарного знания как научного. Признавая специфичность гуманитарного познания, феноменологический подход в то же время исходит из единства подлинной, синтезирующей, строгой метанауки, которая должна отвечать критериям объективности, истинности познания, достоверности научных результатов.

Феноменология Гуссерля определяет цель познания как отношение между сознанием и бытием. В отличие от позитивистского подхода, принимающего фрагмент реальности (объект) как непосредственную эмпирическую данность, феноменологический подход обращен к анализу самого феномена взаимодействия субъекта с познаваемым объектом. Сознание обращено не столько внутрь себя (как в неокантианстве, когда, например, история рассматривается как воспроизведение прошлого опыта в сознании историка), сколько к реальности объекта. Сознание «мыслит предметное, и выявляет его как значимое, действительно существующее». В данной связи важно проведенное Гуссерлем различие между миросозерцанием познающего субъекта, представляемой им картиной мира и объективным научным знанием. «Миросозерцание и наука, – считал Гуссерль, – имеют свои различные источники, ценности, различные функции и свои различные способы действия и поучения. Миросозерцание нужно рассматривать как habitus и создание отдельной личности, науку же – как создание коллективного труда исследующих поколений». Исходя из этого различия Гуссерль сформулировал представление о личности ученого: «Наука – безлична. Ее работник нуждается не в мудрости, а в теоретической одаренности. Его вклад обогащает сокровищницу научных значимостей, которая должна служить благополучию человечества». Русским сторонникам феноменологического подхода особенно близко было развиваемое Гуссерлем противопоставление глубокомыслия («мудрости») ученого теоретически ясной и четкой позиции подлинного ученого, стремящегося своим трудом уменьшить меру неопределенности и хаотичности в пространстве сложного и многозначного гуманитарного познания. «Глубокомыслие есть знак хаоса, – полагал Гуссерль, – который подлинная наука стремится превратить в космос – в простой, безусловно ясный порядок… Подлинная наука не знает глубокомыслия в пределах своего действительного учения. Каждая часть готовой науки есть некоторая целостная связь умственных поступков, из которых каждый непосредственно ясен и совсем не глубокомыслен. Глубокомыслие есть дело мудрости. Отвлеченная понятность и ясность есть дело строгой теории»[120]120
  Там же. С. 173–174.


[Закрыть].

Идеи феноменологии нашли свое развитие и конкретную реализацию в учении А. С. Лаппо-Данилевского о принципах исторического и, более широко, гуманитарного познания. Теоретико-познавательная концепция Лаппо-Данилевского не разделяла в своей сущности неокантианского противопоставления наук по их предмету и методам. Для него номотетический (исследование типологических, повторяющихся явлений) и идиографический (исследование структурных взаимосвязей явления) подходы представляют дополняющие друг друга по направленности аспекты исследования явлений природы и общества. Синтез этих двух подходов представлялся ученому как наиболее результативный способ более полного охвата типологических и индивидуальных особенностей изучаемой реальности.

Источниковедческая парадигма методологии истории

В конце XIX – начале XX в. изучение источников на Западе оставалось на уровне позитивистского обобщения методов критического изучения текстов источника. Подготовительная критика (предметом которой было определение подлинности, места и времени создания находящегося в распоряжении историка текста по его внешним особенностям, изучаемым приемами вспомогательных дисциплин), критика происхождения (установление автора источника) и негативная внутренняя критика истинности и точности передачи им фактов, сравнительный анализ фактических свидетельств (согласование фактов) – эти основные этапы изучения источника, обобщавшие практический опыт исследования, не поднимались до уровня теоретического обобщения. Они оставались в целом обобщением эмпирического опыта исследовательской практики. Главное состояло в том, что данная позитивистская методика рассматривала источник не как целостный феномен, а только как средство получения так называемых фактов. Извлекая их из источника, исследователь уже не обращался к источнику. При таком подходе методика внешней и внутренней критики оставалась вспомогательным и ограниченным процессом систематизации информационных блоков, не ставился вопрос о более глубокой интерпретации самого понятия источника. Такой подход не дает возможности изучать исторический источник концептуально и целостно.

Концепция учения об источниках сформировалась на другой методологической основе – в русской гуманитарной науке. Во второй половине и особенно в конце XIX в., когда, как мы видели, критика и интерпретация источника стали трактоваться в Западной Европе как вспомогательный, подготовительный этап в исторической науке, русские ученые сохранили интерес к цельности изучения произведений, к источнику как главной цели исследования. В множестве крупных классических трудов русских историков и филологов того времени исследовались выдающиеся произведения прошлого или определенные виды (жанры). В работах, посвященных «Повести временных лет», древнейшим русским летописным сводам, выдающийся русский филолог и историк А. А. Шахматов представляет летописание как особый вид (жанр) исторического повествования. Эти исследования – об авторах и способах создания летописных произведений, размышление об отношении авторов к историческому материалу, о политических пристрастиях летописца.

Классические примеры трудов о произведениях и об их авторах – работы В. О. Ключевского и С. М. Середонина. В. О. Ключевский в книге «Сказания иностранцев о Московском государстве» (М., 1866) рассматривает записки путешественников о Московском государстве XV–XVII вв. как особый вид исторических источников[121]121
  Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1991.


[Закрыть]. Автор исследует вопрос, что представляют собой известия иностранцев, описывающих свои непосредственные впечатления от страны пребывания, что они дают для изучения ее жизни. Этот подход развивал С. М. Середонин, анализируя записки англичан о России XVI в., в частности сочинения английского дипломата Дж. Флетчера о политической системе Российского государства XVI в.

Ряд исследователей занимались изучением житийной литературы как исторического источника. Наиболее завершенным трудом этого рода является книга В. О. Ключевского «Древнерусские жития святых как исторический источник» (М., 1871). Много внимания он уделил обзору житийной литературы, отысканию и изучению сохранившихся текстов житий. Ключевский не ограничился эвристическим аспектом исследования: он выявил характерные черты житийных произведений как особого вида источников, раскрыл специфику отражения в них социальных фактов, подробно рассмотрел вопрос о достоверности свидетельств этого вида источников. Он отметил, что образ святого в житийной литературе предельно схематизирован и реальные черты его личности подвергаются стилизации в соответствии с законами жанра, из-за чего «житие так относится к биографии святого, как икона к портрету». С точки зрения Ключевского, в житиях наиболее достоверными являются рассказы о чудесах, связанных с культом святого. В этих, подчас наивных, рассказах Ключевский видит отражение народной жизни, уровня массового сознания, социальной психологии среды и эпохи, в которых бытовали и могли возникать подобные «рассказы о чудесах». Ключевский создал особое направление источниковедческого исследования – комплексный анализ большой группы произведений, принадлежащих к одному виду. Данный видовой подход способствует раскрытию особенностей отражения социальной информации в подобных источниках, выявлению связи авторства и назначения источника с характерным отбором информации, степенью ее достоверности.

Этот источниковедческий подход ярко проявился и в отношении Ключевского к другим видам источников, например к запискам современников о политических событиях их времени. Ознакомившись с сочинением С. Ф. Платонова, рассмотревшего записки русских людей о Смутном времени XVII в., Ключевский вступил с ним в полемику. Он обосновал новый подход к запискам, показал особенности такого вида исторических источников, отмечая их ценность в отражении мыслей, чувств и впечатлений людей своего времени. В этом отклике на работу Платонова Ключевский ясно показал специфику проблемы достоверности исторического источника, неоднозначность и сложность этого понятия. Будучи не всегда достоверными с точки зрения фактографической, событийной истории, записки достоверны с более общей, социально-психологической, стороны как отражение противоречивых чувств и мыслей, которые вызывают у современников политические события текущей жизни.

Русские историки и филологи видели в работе с источниками не только подготовительный, незавершенный этап работы исследователя, что было характерно для позитивистского направления в западной историографии. Они были склонны находить в этой работе особую завершенность, стремились научить своих учеников и последователей системному подходу к источниковедению.

Такой подход развивал в своих трудах известный историк и источниковед, исследователь русских летописей как особого вида исторических произведений прошлого, выдающийся педагог (основатель Высших женских курсов, по его имени названных Бестужевскими) К. Н. Бестужев-Рюмин. Он обосновал свою концепцию методов исторического исследования в работе, написанной в связи с выходом в свет книги известного английского историка Э. Фримена «Методы исторического исследования» (1886). Фримен касался многих вопросов исторического метода, в частности понятия истории, которая изучает человека, по его мнению, главным образом «как существо политическое». Кратко рассмотрев вспомогательные науки, к которым причислял довольно разнородные области знания – от геологии до филологии и права, он высказал суждения об истинности исторического знания, о подлинности и достоверности источников. Фримен охарактеризовал некоторые виды исторических источников, попытавшись их классифицировать (как документальные памятники и повествовательные источники). Автора почти не интересовала теоретическая сторона методологии истории; его изложение изобилует конкретными примерами и ситуациями, с которыми встречается историк в своей работе. В равной мере знакомый с исследованием как древней, так и новой истории Англии, Фримен использовал примеры из собственного опыта.

Книгу Фримена его западные коллеги восприняли критически. Многим казалась странной сама идея изложения методов исторического исследования в систематизированном виде. На Западе ученые придерживались мнения, что обучить этим методам возможно лишь на практике, в непосредственном общении преподавателя с учениками. В России, напротив, и идея и сама книга нашли заинтересованный и развернутый отклик. К. Н. Бестужев-Рюмин в Журнале Министерства народного просвещения выступил со статьей-рецензией «Методы исторического изучения», что само по себе свидетельствовало о внимании педагогов высшей и средней школы России к вопросам методологии истории. Книга английского ученого нашла в лице Бестужева-Рюмина внимательного рецензента, талантливого интерпретатора. Однако главный акцент русский ученый сделал на принципиальном различии в подходе к проблеме, на развитии единого взгляда на методы исторического исследования. Отмечалась важность различения науки и простого знания: подчеркивалось, что наука – это прежде всего учение, систематическое и методическое знание. Знания накапливаются эмпирическим путем, но становятся наукой тогда и только тогда, когда устанавливается их системная связь. Собрание разнородных сведений еще не является наукой. «Мы привыкли различать эти понятия (т. е. науку и знания. – О. М.)», – писал Бестужев-Рюмин, идентифицируя последователей собственной источниковедческой школы с философски ориентированными германскими методологами, различающими терминологически и по существу науку от эмпирически накопленного знания.

Бестужев-Рюмин высказал мнение о необходимости достаточно ясно обозначить отношение истории к другим наукам (определить ее место в системе современного знания, как сказали бы мы теперь). Одной из центральных у Бестужева-Рюмина являлась идея о необходимости систематического обозначения всех типов источников, цельного освещения основ исторической критики. В этом высказывании прослеживается авторская концепция источниковедения, в которой присутствует и источниковедческая эвристика (обзор основных «разрядов», т. е. видов, источников), и системное изложение методов критического анализа. Различаются представления русского и английского ученых о том, для чего, собственно, историку нужно знать источники. «Для того чтобы, – считал Фримен, – иметь исторический текст, заметить ошибку чужого изложения». Бестужев-Рюмин, напротив, полагал, что этого недостаточно: он делал акцент на системном подходе к источникам, на необходимости иметь целостное представление обо всех источниках. «Для историка обязательно иметь общее понятие о главных источниках всех народов и даже (поверхностное) знакомство с ними, т. е. в пределах отмежеванной им себе специальности», – писал он. Бестужев-Рюмин ясно видел суть различия в подходах к методам исторического изучения английского коллеги и своего собственного, отмечая несистемный подход английского ученого к методологии истории и в то же время подчеркивая большую ценность использования в книге богатого исследовательского опыта автора.

Различие в подходах к проблемам методологии истории, наметившееся уже в 80-х годах XIX в., в дальнейшем еще более углубилось. По существу, как целостное и систематическое учение об источниках сложилось именно в науке и в высшей школе России предреволюционного периода. Главную роль в этом сыграл труд А. С. Лаппо-Данилевского «Методология истории»[122]122
  Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. СПб., 1911–1913. Вып. 1–2.


[Закрыть].

А. С. Лаппо-Данилевский (1863–1918) – ученый, профессор высшей школы, академик, автор многих крупных работ по проблемам общества, государства, права и научной мысли России, руководитель ряда международных программ в области гуманитарного знания. Он – член Международного социологического института, Международной ассоциации академий, секретарь съезда ее представителей в Петербурге (1913), участник всех международных конгрессов историков, происходивших при его жизни, один из инициаторов и учредителей социологического общества имени М. М. Ковалевского, организованного в России в 1916 г.

Концепция методологии источниковедения А. С. Лаппо-Данилевского – новая парадигма, т. е. строго научная теория, обосновавшая учение об источниках. Изучение всей предшествующей литературы – философской, правовой, филологической, исторической – привело ученого к убеждению: «Методология источниковедения до сих пор еще не представляет цельного и систематически развитого учения: одни предлагают, например, взамен такого учения только обозрение конкретно данных исторических источников, их коллекций и изданий, в связи с “эвристикой”, и отводят особое место критике; другие готовы отождествить методологию источниковедения с “критикой”, понимая ее в широком смысле; третьи изучают исторические источники в их генезисе, например, в зависимости от тех условий и форм общественной жизни, благодаря которым они возникли, и т. п.»[123]123
  Лаппо-Данилевский А. С. Указ. соч. Вып. 2. С. 355.


[Закрыть].

Постановка вопроса о методологии источниковедения как цельного и систематического учения была новаторской. Она противостояла тому позитивистскому представлению о методах работы с источниками, согласно которому все они трактовались если не как технические приемы, то, во всяком случае, как лишь подготовительный, вспомогательный этап исторического исследования, приводивший к подлинному синтезу исторического обобщения. А. С. Лаппо-Данилевский открыл новый этап в формировании источниковедения как целостной науки об источниках. Ученый поставил своей задачей последовательно изложить основные понятия источниковедения и систему его методов. В книге рассмотрены понятие об историческом источнике, главнейшие виды исторических источников, принципы их классификации, характеризуется сущность методов интерпретации и критики и, наконец, обосновывается значение исторических источников. Автор подчеркивает, что это учение «рассматривает то общее, что обнаруживается в научных приемах самых разнообразных исторических дисциплин, например: в истории языка, в истории философии, религии, науки, искусства и литературы, в истории хозяйства и финансов, в истории права и т. п.»[124]124
  Там же. С. 339.


[Закрыть].

В центре его учения – понятие об источнике. Лаппо-Данилевский исходит из того, что непосредственному, чувственному восприятию доступна лишь самая незначительная часть действительности. Остальная же известна лишь по ее остаткам или из чужих наблюдений, воспоминаний и оценок, в свою очередь доступных чувственному восприятию исследователя. Источник для Лаппо-Данилевского – продукт человеческого творчества в самом широком смысле слова. Ученый создал свою научную школу, идеи которой вдохновили множество социальных мыслителей, историков, правоведов, филологов, социологов, историков науки в России и на Западе.