Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии"

Зайдя в свой пятый кубрик и укрыв Валеру, которая, как обычно, во сне сбросила одеяло на пол, Таня вытащила из шкафа всеобщие запасы тональника и пудры. Через десять минут лоб приобрёл почти здоровый оттенок, и можно было приниматься будить остальных.

– Поднимаемся, уже утро! – тщетно вещала Таня, стаскивая одеяла. – Давайте, пора! Эй, ну вставайте же, потом опять ничего не успеете, а я крайняя буду!

Но даже замкомвзвода Надя Сомова отвернулась головой к стенке, что-то невнятно пробормотав.

Предательница. Сами напросились.

– Взвод, подъём! – прибегла Таня к последнему, самому проверенному средству.

Все три одновременно подскочили и, ничего не соображая, принялись натягивать на себя одежду, сшибая всё на своём пути.

– Эй, стоп, просыпаемся! – заорала Таня почти в самое ухо Машке, и та наконец открыла глаза. – Десять минут ещё до подъёма, успокойтесь.

– Десять минут?! А нельзя было нормально разбудить? Вот всегда ты так, – проворчала Машка и, не слушая Таниных возмущённых возгласов о том, что они не могли проснуться полчаса, поплелась в туалет. Надя завалилась обратно на кровать, а Валера, протирая глаза, встала.

– Ты точно не обижаешься, Лисёнок? ― сонно спросила она. Таня цокнула и закатила глаза.

– Точно. Я тебе сто раз вчера сказала. Просто будь ты осторожней и не броди так поздно. Лейтанант этот, видимо, злобный, будет плохо, если попадётесь. Ты запомнила, как его зовут?

– Я не знаю, что буду делать без Миши, ― проигнорировав вопрос, вздохнула Валера. ― Когда он уедет. Что мне останется. Я не знаю.

Таня подняла глаза к потолку. Нужно пережить этот день. Нужно сказать Валере что-то, что всё равно не сможет её утешить.

– Собирайся, одевайся и не реви. Думать об этом будем потом.

На Валеру сердиться не получалось. Даже когда из-за её рассеянности и забывчивости влетало всему взводу, максимум, что могла сказать Таня, это «Валера, будь осторожней».

Зарядка и завтрак прошли ужасно. Утром пятнадцатого ноября Питер радовал ПВВКДУ проливным дождём. Сидя в неотапливаемой столовой и уплетая несъедобную кашу, взвод сто раз успел обсудить старшего лейтенанта. Красавица Бондарчук сочла его резким и грубым, но божественно красивым, что с лихвой покрывало любые недостатки.

– Мне нравится грубая мужская сила, – провозгласила она, ковыряя подгоревшую овсянку.

Ну-ну. Что-то незаметно это на рукопашном бое, когда капитан Коровин раз за разом бросал её на татами.

Относиться к старшему лейтенанту заведомо плохо только из-за того, что вчера вечером он поднял их из кроватей и как следует отчитал, было, в общем-то, глупо. Это она понимала. Армия ― штука такая. В конце концов, у всех бывают неудачные, противные дни, как вот этот. Ну, наорал – они привыкли к крикам. Ну, сказал, что заставит её пожалеть – преувеличил. Пошутил, может. Ну, будет портить ей жизнь ― она, Таня, привыкла. Она переживёт.

Едва они вошли на свой этаж, как услышали странные и крайне подозрительные звуки. Удивлённо переглянулись. Заподозрили неладное. Из третьего кубрика вышла Рита с полными ужаса глазами и пакетами в руках.

– Это мои пряники! – воскликнула Арчевская, указывая на пакет.

– Мои джинсы!

– Лармина, поставь быстро на место! Там моя косметика!

– Моя еда!!! – громче всех завопила Машка, кидаясь к свои запасам.

Оглушённая и растерянная Рита не успела ничего сказать: из кубрика вышел лейтенант и, проведя рукой по коротко остриженным тёмным волосам, взглянул на них.

Не приснилось. Такой же высокий и злой.

Хотя нет, не злой. Неприязнь. Взгляд его удивительно точно характеризовался этим коротким и ёмким словом. Будто они ― мусор. Руки за спиной сами сцепились в замок, и Таня предусмотрительно попятилась назад, за спины других. Он её запомнил, это точно. Лучше не вылезать.

Лицо, не запомнившееся вчера, в дневном свете оказалось бы красивым, если бы не было таким неприятно-холодным. Странное дело: черты красивые, а человек – нет.

– Опоздали на семь минут, но об этом поговорим позже, – тон его стал на порядок холоднее, чем вчера. – Для начала я решил проверить порядок в ваших кубриках. И что я вижу? Если общага, значит, можно срач разводить? В казармы хотите? Как за вами здесь следили? Вы какого хера здесь развели чёрт знает что?!

По спине побежали противные липкие мурашки. Рылся в их личных вещах без них. Самому-то не противно было?

– Построиться! – рявкнул вдруг лейтенант, и через секунду они стояли на центральном проходе, вытянувшись в струнку и почти не дыша. – Лармина, эти пакеты к двери. Потом пришлю парней, они выбросят. И так будет со всеми неуставными вещами, ясно вам? С места чтобы не сходили и не дышали.

Он вновь исчез за дверью, а Таня почувствовала, как щёки заливает румянец. Это было унижение. Эта была злость. Обыскивает. Роется.. Ворошит. Имеет право, но происходящее злило до зуда под ногтями. Захотелось сжаться и затопать ногами от обидной злости, сверлящей в затылке.

– Мне эту Костя подарил, – всхлипнула Даша, указывая на верхнюю книгу в пакете.

Сволочь. Ну как можно быть такой сволочью, лейтенант, а?! Костя ушёл на фронт, и вестей от него не было последние два месяца. Он не знал, лейтенант, конечно.

Но есть Радугин, который и хотел бы не помнить, но помнит всё, а есть…

И плевать, что он не знал, можно же быть адекватным, можно же по-человечески к ним отнестись!

– Не реви, ясно? – вдруг неожиданно сама для себя шикнула Таня и, воровато оглянувшись, тихо шагнула вперёд. Через секунду серая потрёпанная обложка была в её руках, а потом она, пытаясь не слушать колотящееся сердце, прокравшись на цыпочках, спрятала её за большую книгу воинского устава, красующегося на полке. Даша потом достанет, заберет себе… Тихий шаг, другой, третий, и вот уже метра два, пара половиц до места в строю…

– Стоять, – спокойный, почти насмешливый голос за спиной. И уже второй раз за два дня захотелось сжаться и пропасть. Пусть это будет сон.

Обернулась. Он сжал губы. Насмешливый взгляд колол. И лейтенант (да как же его фамилия) снова всем своим обликом, всей фигурой, какой-то слишком высокой, подчёркнуто выхоленной, снова отпугивал настолько, что хотелось просто прижаться к стене, почувствовать её позвонками и раствориться в жёлтой штукатурке. Бывают же люди такие. Хочется спрятаться. Только Таня Соловьёва прятаться не будет. Не ему её ломать.

Она заметила, что он был выше, чем показался ей вчера. Тёмные волосы, остриженные ёжиком, чуть падали на лоб, но не касались широких чёрных бровей. Твёрдая линия подбородка, правильный нос, неприязнь в тёмных, с прищуром, глазах. И движения: скупые, отточенные, размеренные. Щёгольски-ленивые.

Тане захотелось вдруг рассмеяться. Он подошёл, смотря, кажется, сквозь неё. Будто её не было. И это тоже раздражало.

– Где книга?

– Какая? – медленно ответила она, удерживая дыхание.

– Их было пять, и сверху была серая. Это твоё хобби – пытаться сделать из меня дурака? Как фамилия? – процедил он сквозь зубы, лениво оглядывая коридор, как если бы хотел быть не сейчас и не здесь.

– Курсант Соловьёва.

Будто начисто забыл её со вчерашнего дня. Будто в первый раз видит.

Вдруг вспомнилось: Калужный. Его зовут Калужный. Странная фамилия.

Она не любила такую необоснованную злость. Это просто старший лейтенант Калужный, который не помнит её фамилии и хочет загнать её в гроб. И пусть не помнит, и пусть хочет.

– Где книга?

– Я не понимаю, о чём вы говорите, товарищ старший лейтенант, – ещё медленнее и тише выдохнула Таня. Будто это могло ей помочь. Было иррационально страшно от его скучающего взгляда.

Несколько секунд Калужный молчал, всё так же глядя сквозь неё, а потом вдруг заговорил тихо:

– Твой кубрик?

– Пятый, – ответила она, неосознанно теребя подол кителя и наблюдая, как его бледные губы складываются в тонкую полоску.

– Я планировал сначала проверить четвёртый, но так как курсант Соловьёва очень хочет, – пожал плечами он и, сделав небрежный знак рукой следовать за ним, быстро вошёл в пятый.

Выйди оттуда, свали с их этажа, уходи. Ты лишний, лейтенант Калужный. Ты здесь лишний.

Таня, конечно, промолчала. Только быстро облизнула губы и нахмурилась.

Хорошо, что они убирались вчера вечером. Калужный поморщился, осматривая чистое помещение: будто не поверил. Затем блеснул тёмными глазами, быстрым, точно рассчитанным движением распахивая дверцы шкафа. Как актёр перед публикой. Таня вздрогнула, когда он с безошибочной точностью достал оттуда её потёртый коричневый чемодан. Молния расстегнулась с мерзким звуком.

Заглянув через широкие плечи присевшего старлея внутрь, Таня болезненно улыбнулась, точно не зная, почему. Просто подумала: как же мало в ней осталось той Тани, что полтора года назад боязливо переступила этот порог. Той Тани, которая обожала читать, обожала красивые длинные летящие платья, на которые у неё никогда не было денег, Тани, шкаф которой был вечно набит тёплыми разноцветными вещами.

В чемодане давно не осталось ни одной из них. Форма, уставные майки, запасные чёрные носки, белое бельё. Куда ушли её махровые свитера, платьица в крупный горох, развевающиеся на ветру, яркие широкие юбки, кружевные красивые маечки?

– Ну и что это? – усмехнулся Калужный, оглядывая книгу, лежащую поверх всех вещей.

Захотелось врезать ему. Дать в нос со всей силы.

– Это Льюис, – процедила она.

Если вам это, конечно, о чём-то говорит.

Тот самый толстенный сборник, который Марк подарил ей ещё в начале прошлого года. Таня сама не знала, почему так сильно дорожила им. Может, потому, что в нём были собраны её любимые хроники Нарнии, а может, потому, что эта книжка была подарена с душой в трудные для неё времена.

Вот она, армия. Таня даже имени его не помнит, а он роется в её вещах, как в своих.

Калужный наскоро перелистал книжку. Даже потряс слегка ― и что, интересно, хотел отыскать?.. Открыл форзац (Тане показалось, ухмыльнулся) и начал читать вслух:

– Надеюсь, она будет согревать тебя в холодные петербургские вечера. Всё наладится, Лисёнок… Серьёзно?

– Это личное, – тихо оборвала она его, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Роется в вещах. Читает вслух. Только пожалеть его остаётся. Пожалеть и забыть это. Таня возблагодарила Бога за то, что сейчас рядом стоят Валера, Маша и Надя, а не кто-нибудь ещё.

– Личное у тебя дома осталось, курсант Соловьёва. В армии всё на всех, и пора бы ко второму курсу это уяснить, – Калужный хмыкнул, его тёмные глаза сузились в щёлочки, вокруг которых тут же возникли морщинки. Тёплые такие, милые. Ага.

– И кто этот тайный воздыхатель?

Как же хочется просто рухнуть вниз и разбиться. Чтобы всего этого не было. Как же хочется убить себя за молчание. На такое нельзя молчать.

– А это что? – усмехнулся он, пролистав книгу и вытянув оттуда потёртую чёрно-белую фотографию.

С фотографии смотрел весёлый симпатичный паренёк лет двадцати. Папа. Первый раз она увидела его год назад, а до этого… Мама всегда говорила, что развод был общим решением и что он не знал о её беременности. Она всегда отзывалась о нём бесконечно тепло, и, наверное, это доброе отношение передалось и Тане, несмотря на то, что она совершенно не знала его. Ей всегда верилось, что отец любит её, и кто же знал, что так получится. Кто же знал, что он найдёт её. Кто же знал, что у Тани Соловьёвой будет семья.

– Ну и кто…

– Отдайте, – сказала она глухо.

– Послушай сюда, Соловьёва, мне…

Резкое движение, внезапный рывок пальцев, и каким-то невообразимым образом фотография вместе с книгой оказалась в её руках. Едва ли соображает, что делает.

– Ты совсем страх потеряла, курсант? – его рёв эхом отдавался в голове, вонзаясь осколками куда-то внутрь. Он поднялся ― слишком быстро ― и стал каким-то страшно высоким и крепким, и Таня даже, прижимая к груди книгу, чуть голову отвернула и глаза прикрыла ― ударит, что ли?..

– Вы не имеете права, – вдруг тихо произнесла Валера, быстро вставая рядом с Таней и цепляя подол её кителя своей холодной влажной ладонью в беззащитном, но таком нужном жесте.

Сердце колотилось бешено, пальцы сжимались в кулаки. Глаза открылись как-то сами собой. Пусть только попробует сделать что-то Валере…

– Зубы прорезались к двадцати годам? – он льдисто взглянул из-под бровей, всё свое чересчур твёрдое, жесткое лицо наклонив вниз; крылья носа стали шире…

– Товарищ старший лейтенант, вас в штаб вызывают, – тихо пискнула Рита Лармина откуда-то из коридора.

– Не сомневайтесь, я с вами разберусь. Понабрали. Воевать они будут, – выплюнул он и, кажется, посмотрел удовлетворённо, когда Таня невольно поёжилась.

Какого чёрта она поёжилась. Не надо было.

Вздрогнула, когда дверь за Калужным захлопнулась и по комнате прошёл сквозняк. Нервно, на выдохе, фыркнула, скрывая подступившие слёзы обиды. Матерных слов она знала много, но не хватит их, чтобы назвать Калужного тем, кто он есть.

– Ну? – тихо-тихо спросила Валера, не отходя от неё.

– Ничего, – выдохнула она.

– Он не стоит этого, – нервно добавила Надя. – Мудак какой-то, честное слово… Всякие бывали, но этот правда какой-то бешеный…

– Мои последние печенья выкинул, – жалобно прибавила Машка.

Ну конечно, он не стоит. И всё-таки хотелось закрыть глаза и провалиться куда-нибудь.

***

– Жива? Говорят, что ваш новый старлей сегодня крушил и ломал, – улыбнулся Марк, поймав на перемене Танин локоть. – Всё в порядке? – серьёзней добавил он, ненавязчиво развернув её лицом к себе.

– Да, – кивнула она, вздохнув и опустив веки. В светлых глазах Марка отразилось добродушное недоверие. Таня откашлялась.

– Да, – повторила она и улыбнулась: вышло уверенней и как-то смешней. Она это давно знала: лучший способ сладить с бедой – посмеяться над ней.

– Даже не думай расстраиваться, – уверенно прошептал он, притянув Таню к себе. – Мы его видели. Уже поняли, что он урод какой-то. Придумаем что-нибудь. Такие, как он, надолго не задерживаются. Сразу видно ― карьерист, в тылу решил отсидеться. Мы что-нибудь…

– Не нужно, – выдохнула Таня в плечо Марку, чувствуя тепло и защищённость. Боже, как хорошо просто стоять вот так. – Это… просто идиот. Тут таких полно, сам знаешь.

Они стояли ещё и ещё, даже не замечая времени, благо, перемена была длинной, а на третьем этаже учебного корпуса никого не было. Таня закрыла глаза, чувствуя тёплую руку на своей спине. Таня знала: он рад, что она в порядке. Это знание наполняло её до краёв чем-то тёплым и мягким.

– Как говорится, армия – большая семья, но лучше быть сиротой, – усмехнулся Марк.

– Спасибо, – сказала она искренне, отстраняясь и поправляя значки на его форме, которые висели немного криво. Видела она уже вчера такие значки. Положила руки ему на плечи, чувствуя себя немножко мамой, и вгляделась в светлое, мягкое лицо с тонкими губами и голубыми, совсем светлыми, глазами.

– Тебе подстричься нужно, – заметила она, поправив его соломенные волосы, спадавшие на лоб, и хихикнула: ― А то ваш капитан снова тебя налысо побреет, а я не переживу этого ещё раз.

– Идём гулять сегодня? – вдруг весело спросил он.

– Конечно, – ответила Таня, улыбаясь. – Сходим наконец-то за шевронами в военторг. И поесть купим ― у нас старлей все запасы выкинул… В два на КПП, хорошо?

Он кивнул, и Таня, взглянув на часы и махнув Марку рукой, пошла вниз: перемена заканчивалась, а топография продолжалась.

– Ну, кто мне скажет, что такое аэрофотоснимок? – вещал капитан Логинов с кафедры. Бодарчук, сидящая сзади, тыкнула Таню ручкой и вручила ей сложенную вчетверо бумажку.

– Чего это? – тут же любопытно придвинулась сидящая слева Валера.

Пожав плечами, Таня развернула записку.

Взвод, обращаюсь к вам, ибо нет силушки терпеть измывательства старлея. Пошто издевается, ирод?

Валера прыснула, Таня – тоже. Почерк Машки, крупный, с прыгающими буквами, узнавался без труда.

Предлагаю выяснить, что он вообще здесь делает. Чего он мучает нас, когда все воюют? Почему он не на фронте? Он что, крыса тыловая?

– А она права вообще-то, – улыбнулась Валера. – Правда, здоровый молодой мужик, руки-ноги есть, и что не воюется ему?

Таня только пожала плечами. Всё это только предстояло выяснить. Топография, или тупография, как её называли они с Валерой, наконец закончилась, и взвод в хорошем расположении духа отправился в общежитие. До увольнения оставалось меньше часа.

– Девчонки, здесь такое дело, – рассеянно произнесла Рита с тумбочки. – Сегодня в увольнение идут только Ярных и Корабельникова.

– Что?!

– Да я сама не в курсе, Калужный только что принёс список, – едва не плача, пробормотала Рита.

– Так, ты-то чего нюни распустила? Мы сейчас пойдём с ним поговорим сами, – пылая праведным гневом, решительно произнесла Машка. – Уж он у нас попляшет! Так, кстати, что вы думаете по поводу моей записки?

– Я согласна! Может, он вообще дезертир! – воскликнула обиженно тоненькая и бледная Вика Осипова.

– Да! Нужно выяснить, что он здесь делает.

– Согласна! Только где его найти-то?

– Я слышала, что Мымрину канцелярию будут ремонтировать, так что его поселили на шестом. Ну, первый курс же не набрали, там всё пусто.

В эту секунду у тумбочки зазвонил телефон, и через пару мгновений Рита сказала:

– Соловьёва, к тебе мама приехала, с КПП звонили.

Мама? Что она делает здесь?! Боже, мама приехала. Мама… Она не видела маму почти год: летний отпуск им не дали, потому что ситуация в стране была напряжённая, а из Москвы в Петербург, да ещё и с тремя детьми, мама приезжать часто не могла. Что случилось, если она сорвалась сюда? А дети? А где они жить будут?..

Для того, чтобы увидеть маму, нужно пойти в увольнение. Для того, чтобы пойти в увольнение, нужно пойти к Калужному.

– Идите, девчонки. Таня, поможешь заполнить журнал? Я вообще, блин, не понимаю, что писать, – попросила Рита.

Печально вздохнув и пожав плечами, Таня осталась помочь Ларминой. Воинственно настроенный взвод в полном составе отправился на шестой этаж. Закончили они с журналом довольно быстро, и Таня уже хотела пойти ко всем, но в этот момент девчонки ввалились в дверь сами, расстроенные и, кажется, напуганные.

– Что случилось? – настороженно спросила Таня, предвидя ответ.

– Наорал и выгнал, – насупилась Машка. – Сказал, что если ещё придёт кто-нибудь, то он по стенке размажет, – вздохнула она.

– Я хотела с Мишей сходить погулять, – расстроенно пробормотала Валера, подходя к Тане.

Таня сжала челюсти. Крики и вопросы ударились об лопатки, когда она резко открыла дверь на лестницу и пошла наверх. Начала торопливо считать ступени: это всегда помогало успокоиться.

Одна, вторая.

– Таня, да он наорёт только!

Шестая, восьмая, десятая, пролёт, двенадцатая…

Она постучалась громко и как-то зло.

– Да? – донёсся из-за двери театрально бесстрастный ответ.

– Разрешите войти, товарищ старший лейтенант? – громко и как-то неестественно сказала она, резко открывая дверь. Лучше уж всё сразу.

Комната была той же самой, в которой она увидела лейтенанта в зеркале вечером. Вон и злополучное зеркало висит на шкафу. Таня вздрогнула.

– Мне твои извинения не нужны, если ты об этом, – даже глаз от своих каких-то бумажек не поднял. Постучал по столу красивыми длинными пальцами. Жест вышел совершенно актёрским.

– Какие? – да пусть подавится. Она быстрее сдохнет, чем извинится.

– За утреннее поведение.

– Если и стоит ждать извинений, то от вас, – заявила она, вздёргивая подбородок. Смело. Глупо. Бесполезно.

Он вдруг ухмыльнулся, издевательски хохотнув.

– Тебе бы клоуном в цирке работать, курсант… Соломатина?

– Соловьёва.

– Соловьёва. Что нужно? – усмешка в одно мгновение сменилась непроницаемым выражением лица и пустыми глазами.

Она вздрогнула. Повела себя глупо. Не могла иначе. Но от него сейчас зависит, увидит Таня маму или нет.

– Мне очень нужно в увольнение…

– Ты что, слепая? Глухая? – раздражённо проговорил он, демонстрируя выражение полнейшего отвращения на лице. – Здесь только что был твой взвод. Я, кажется, крайне понятно им всё объяснил.

– Товарищ старший лейтенант, я не понимаю, по какой причине я не могу пойти в город, – нетерпеливо произнесла она, считая про себя до трёх.

– У тебя три по огневой, – растянул он рот в ухмылке.

– Три?.. – опешила Таня. Училась она хорошо, даже очень, и была одной из лучших на курсе. Стреляла тоже неплохо… А ведь её даже не было на последнем занятии, откуда тогда могла появиться тройка? Хотя, учитывая характер Сидорчука, удивляться не приходилось ничему.

– Товарищ старший лейтенант, вы можете посмотреть мою успеваемость, я хорошо учусь, это случайность, и в ближайшее время…

– Да насрать мне. По-хе-ру, понимаешь? – сказал он легко, снова опуская глаза в бумаги. – У тебя стоит три ― ты не идёшь в увольнение. Правила одни для всех. Ты свободна.

– Я исправлю её завтра же, а кроме того, тройка не является основанием для того, чтобы не отпускать курсанта в увольнение.

Он вдруг удивлённо оглянулся на шкафы и на окно. Он что-то ищет?..

– Вот думаю, где спрятан тот плакат, с которого ты читаешь, а, Соловьёва? – снова скривил губы он и встал. Улыбаться он вряд ли умеет. Куда там.

Таня невольно сделала маленький шаг назад. Маленький такой шажок, потому что старший лейтенант вдруг оказался на расстоянии метра от неё, обойдя стол. И тут же прокляла себя за это, потому что на его губах снова появилась довольная усмешка.

– Если ты такая умная: я сам могу решать, с какими оценками ты не можешь идти в увольнение. Да, в список моих полномочий это входит. Ваше прошлое начальство вас, видимо, разбаловало. Мне жаль. Впрочем, не особенно.

– Да я… Я исправлю тройку. Поймите, мне очень важно туда пойти. Ко мне приехал близкий человек…

– Бога ради, замолчи ты, Соловьёва, – поморщился он. – Давай без подробностей.

Господи, как… гадко. Грязно. Как он может так? Это же… это её мама, а он ведёт себя так, как будто здесь воняет чем-то. Кретин. Горло почти рвалось от искрящейся злости, и слова, о которых она будет жалеть потом много раз, были почти готовы сорваться с языка. Никто не смеет говорить о её матери таким тоном.

– Не отпустите? – голос дрожал. Дура. Твёрже.

– Нет, – безразлично и спокойно произнёс он, перекатываясь с пятки на мысок и обратно.

Нет больше сил находиться здесь. Пусто. Она не видела маму почти год. В любой момент эти долбаные американцы могут разнести Питер или Москву. Она может и не увидеть. А сейчас мама здесь, в сотне метров отсюда. Таня устало вытерла вспотевший лоб.

Она почувствовала, что битва проиграна, изо всех сил сдерживая наплывающие слёзы обиды.

Война только началась, старший лейтенант Калужный.

Она никогда не станет плакать при нём. Сжать пальцы, сжать губы.

Не ему. Её. Ломать.

Калужный вдруг сделал шаг к ней. Она не сжалась, но голову подняла. Его глаза ― совсем чёрные, и их поверхность похожа на лёд. Сложно объяснить… Он внимательно, источая почти вселенское колкое презрение и специально убрав руки за спину, мол, противно, вгляделся в её лицо, а потом посмотрел на ладонь, которую она так и не опустила, оставив у виска.

– Ты?

Она непонимающе вздёрнула подбородок. Хочет обвинить её ещё в чём-то?

– Синяк, – боже мой, даже снизошёл до объяснения. Господи, Соловьёва, ну как можно быть такой дурой и так явно проколоться! Она взглянула на пальцы, испачканные в пудре.

– Я, – выдохнула она. – Помню, – прошептала, заметив, что Калужный открыл рот. – Пожалею. Вы повторяетесь.

Она выскользнула за дверь тихо, даже не сказав положенного «разрешите идти». Сил не было – были слёзы, отчаянные, бессильные, которые она размазывала по лицу, приказывая себе успокоиться. Открыла дверь на лестницу.

– Соловьёва? – вдруг прозвучал голос совсем рядом, и не узнать этот добродушный бас было сложно. За её спиной стоял подполковник Радугин. Замерев и принявшись судорожно вытирать слёзы, Таня поняла, что уже спалилась.

– Соловьёва, что такое? – серьёзно и по-доброму спросил он, кладя руку ей на плечо и разворачивая к себе.

– Ничего, – огрызнулась она, всхлипывая в последний раз. Плакса.

Нет, ну Соловьёва, как можно быть такой свиньёй?! К тебе человек с душой, а ты…

– Извините, просто… – вдыхая поглубже, заговорила она. – Устала. И навалилось всё. Извините ещё раз. Разрешите идти?

– Таня, что случилось? Родные? Все целы? Я всё равно сейчас спущусь на пятый и всё узнаю у Широковой, – покачал головой он.

А была не была. Если единственный способ встретиться с мамой – пожаловаться Радугину, то почему нет? Почему это её должно заботить благополучие этого бешеного старлея?

– У меня тройка по огневой. Вы же знаете, я исправлю, а меня в увольнение не пускают. Ко мне мама приехала из Москвы, – вздохнула она.

– Только тройка? Двоек нет? – нахмурился Радугин.

– Нет! Одна текущая тройка по одному предмету! – воскликнула она. – Мне очень нужно увидеть маму, товарищ подполковник. И Валера… Вы же знаете, пятый курс уезжает. У неё там жених, Кравцов Миша, им осталось так мало!

– Ладно, не реви и стой здесь, – сказал он, нахмурившись, и исчез за дверью на шестой этаж, оставив Таню на лестнице.

Сутки. Ещё сутки не прошли с их первой встречи с лейтенантом Калужным, а они уже возненавидели друг друга. Таня никогда не считала себя особо общительным и располагающим к себе человеком, но и не замечала за собой подобной поразительной способности приобретать врагов.

– Мы обсудили с товарищем старшим лейтенантом ваши оценки и решили, что сегодня можете сходить в увольнение, а вечером в качестве профилактики помоете полы в отделе кадров. Иди, собирайся, – услышала она голос Радугина, а вскоре и увидела его самого. Подполковник был хмурым, но смотрел приветливо.

– Правда?! – почти задохнулась она. – Товарищ подполковник, я… Как мне вас благодарить? Спасибо, спасибо! – Таня уже хотела повиснуть на его шее, но решила, что это, пожалуй, будет слишком грубым нарушением субординации.

– Благодари Антона Александровича. Мы просто обсудили это и пришли к общему мнению.

Ага, конечно. Что-то не верилось, что Калужный, который несколько секунд назад готов был убить её прямо там, отпустил Таню в увольнение.

– Антон Александрович не сделал… – заносчиво начала она.

– Он твой прямой начальник. Будь добра, уважай его, Таня, – мгновенно напрягся Радугин.

– Есть, – пробубнила она. – Спасибо вам ещё раз.

– Иди уже, – строго улыбнулся подполковник. – И Ланской скажи, чтобы мне на глаза не попадалась. Звонит мне вчера в одиннадцать вечера ваш Антон Александрович и спрашивает, правда ли она мне с документами помогала. Это было в последний раз. С какими ещё документами? Вы меня в могилу сведёте, – нахмурился он. И улыбнулся.

Глава 3.

– Я дома, ― крикнула Таня в коридор, кидая сумку на пол и входя на кухню. ― Чем у нас так вкусно пахнет?

– Суп! ― довольно улыбнулась Вика, мешая что-то в кастрюле. Вошла Рита, не вынимая наушников и не здороваясь, вытащила из шкафа пачку печенья и удалилась в комнату, хлопнув дверью. Вика только пожала плечами и произнесла, копируя мамину интонацию: «Что поделать, у ребёнка переходный возраст».

Таня улыбнулась, села за стол и уставилась в конспекты по литературе. С именем какого поэта связано становление в русской литературе романтизма? Конечно, Жуковский. Отлично. Строчка за строчкой, страница за страницей. Господи, как называются краткие замечания, пояснения или комментарии автора? Ремарки, да… Что ещё? До ЕГЭ оставалось меньше двух месяцев, и Танина голова, забитая знаниями донельзя, уже отказывалась работать.

– Пришла? ― поинтересовалась мама, входя и накладывая ей картошку. ― Как твои курсы?

– Ничего. Сказали, что в конце апреля можно будет съездить в МГУ, пробный ДВИ сдать, там проверят и баллы скажут, ― промычала она, не отрываясь от чтения.

– Так значит, точно МГУ?

– Угу, ― пробормотала она. ― На культурологию или на историю искусств, я же говорила. Прошлые пробники хорошо писала, шансы есть, ― встрепенулась она, поднимая глаза. ― Конечно, на бюджет.

– Культурология – это, конечно, здорово, ― задумчиво протянула мама. ― А дочка тёти Вали, представляешь, поступила в академию связи. Ну, военная академия, ― пояснила она.

– Ага, ― кивнула Таня, снова углубляясь в конспекты и поедая картошку. Помнить бы ещё, кто такая тётя Валя и что за дочка у неё.

– Ей очень нравится. Говорит, интересно и не так уж сложно. Стипендию большую платят, кормят её там, одевают, ну и Санкт-Петербург ― город очень красивый…

– Ты что, хочешь сплавить меня в академию связи?

– Нет. Нет, конечно, ― слишком быстро поправилась мама. ― Я не хочу даже что-то тебе советовать, просто, может быть, ты подумаешь об этом? Не самая плохая профессия. Военные в наше время получают прилично, плюс ещё квартира, всякие льготы.

Положение в семье было не сахар. Четыре ребёнка, отца нет, мама ― терапевт в поликлинике. Трёхкомнатная квартира, с которой она ни за что на свете не хотела расставаться, требовала денег и на ремонт, и на ЖКХ. Если Вика и Рита ещё донашивали вещи за Таней и друг за другом, то Диме нужно было их покупать. Нужны деньги на детские пособия в школу. Из-за экзаменов всяческие подработки Таня забросила, и курсы каким-то чудом тоже оплачивала мама.

Положение, конечно, было так себе, но в академию связи?.. Это же что-то военное. Это же бред чистой воды. Нет, ну, удобно, конечно: государство содержит, бесплатно одевает и кормит, да и мучиться с жильём потом не нужно, но всё-таки…

Мама всегда говорила, что она росла творческим ребёнком: много рисовала, пела, любила читать, закончила музыкальную школу, училась в художественной, но не доучилась всего год. Культурология, в крайнем случае, журфак, тем более, в МГУ – это будет здорово. Это будет очень хорошо.

– Мам, я понимаю, что сейчас сложно, ― осторожно начала она, ― но я поступлю в институт, снова начну работать, оно наладится. Просто это всё… военное ― это же вообще не моё.

– Я понимаю, ― согласилась мама. ― Я, если честно, сама тебя не могу представить в форме. Поступай так, как считаешь нужным, я просто хотела, чтобы ты подумала. Так что мне сказать тёте Вале? Она могла бы…

– Нет, ― улыбнулась Таня. ― Мам, ну ведь это абсурд.

***

Предупредив Марка, она выскочила за дверь КПП и сразу же увидела семью. Они стояли поодаль и занимались тем, чем занимались всегда ― ссорились. Дима и Вика, судя по недовольным крикам, не могли поделить булочку, мама пыталась разнять их, а Рита, закатив глаза, надув губы и сделав вид «как вы все мне надоели», смотрела в сторону. Таня не виделась с ними целый год и сейчас весело прыснула, наблюдая привычную картину.

Здесь мало времени, чтобы скучать, но всё-таки она скучала. Ей даже кто-то из парней в прошлом году высокохудожественные стихи читал: бывают в жизни огорченья, когда не хочется порой ни чай, ни кофе, ни печенье, а просто хочется домой.