Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии"

Но ноты заканчиваются, и музыка – с ними. Таня тихо положила руки на колени. Она не заплакала, не умерла. Она всё выдержала.

И вдруг не услышала ― почувствовала, что за её спиной кто-то есть. Обернулась.

Калужный стоял, прислонившись к стене, и мерил её взглядом. Запоздало скривился. Естественно. Что ещё ждать от этого… Таня непроизвольно повторила его движение губами. Едва их взгляды встретились, по её коже пробежал неприятный холодок. Та же дешёвая неприязнь. Он фыркнул и несколько раз ударил в ладоши.

– Одно утешает ― насчёт фальши я не ошибся. Ты не задумывалась, Соловьёва, что твой рояль бренчит на всё общежитие?

Её почти затрясло. Слишком разителен был контраст. Таня непроизвольно подвинулась ближе к спинке стула.

– О, не бойся, я тебя и пальцем не трону.

Таня мысленно выругалась, встала, (так было спокойней) расправила плечи и посмотрела на него в упор. Глаза его были ледяными, словно декабрьский ветер. Насмешливыми. И она снова чувствовала то, что ненавидела чувствовать ― его превосходство.

– Не можешь налюбоваться? ― протянул он уже сказанное раньше, вновь кривя губы.

– Что вам нужно? ― выпалила она прежде, чем подумала.

– О, как дружелюбно!

– Я тороплюсь, ― кажется, это был их самый длинный диалог с момента знакомства.

– Я всего лишь пришёл узнать, что у вас с огневой. Сидорчук снова жаловался, ― он приподнял брови, задумался, а потом вдруг снова скривился: ― В общем-то мне все равно, но, будь добра, достань мне ваш журнал. Я жду, ― поторопил он.

Она ответит. Она ответит. Всему есть предел. Набрала воздух в лёгкие…

– Не заговаривайся, Соловьёва, ― сказал он почти спокойно, только руки в карманах чуть напряглись, и линия челюсти стала видна лучше. Калужный предостерегающе поднял ладонь, и Тане показалось, что температура в комнате упала на несколько градусов.

Они стояли друг напротив друга, ощетинившись. Господи, если есть на свете люди более отвратительные, чем Антон Калужный, не удивительно, что мир погряз в войне.

В коридоре послышался топот, и Таня двинулась к выходу, на ходу рассчитывая траекторию, по которой было бы лучше всего обойти старлея и попасть к девчонкам.

– Стой на месте, ― приказал он.

– Мой взвод идёт на ужин, ― огрызнулась она, но остановилась. Теперь они стояли в двух метрах друг от друга.

– Пусть катится, куда влезет. Я твой непосредственный командир, и я приказываю тебе стоять.

Она чувствовала зуд в ладонях ― так сильно ей хотелось послать этого зазнавшегося придурка. Шаги затихли, и вместе с ними, кажется, растаяла её последняя опора. Теперь они здесь одни.

– Журнал, Соловьёва, ― гаденько ухмыльнулся он, вынимая руки из карманов. ― И купишь мне сигарет?

Таня не материлась, но сейчас про себя она обозвала его всеми возможными матерными словами, благо в армии недостатка в них никогда не было. Шаг к двери ― теперь она у стены слева от Калужного, который абсолютно незаинтересованно пялился в окно. Будто её здесь и нет.

– Да, кстати: я не забыл, как ты побежала к Радугину, стоило лишь твоим родственничкам появиться на пороге… Как там у них дела? ― протянул он, принимая расслабленную и равнодушную позу. Позёр.

У неё внутри всё перевернулось. Зачем. Зачем. Зачем он делает это? Как он может говорить с таким презрением об её семье?

– Не смейте так говорить о них, ― прошипела она, предостерегающе наклоняя голову и скрещивая руки на груди. Чувствуя, что внутри закипает ярость.

– О, правда? Проблемы? Как точно я попал. Правда, ты упустила одну вещь, ― он сочувственно взглянул на неё. ― Мне не нужно указывать, о чём надо и не надо говорить.

Она оказалась перед ним мгновенно. Сжала белеющие пальцы в кулаки, слыша только шум крови в ушах. Больше ничего. Ни единой мысли. Дышать стало тяжело: воздух был липкий и горячий.

– Замолчите! ― её голос сорвался на крик и ударился о стену непроницаемого презрения. ― У меня есть семья, и у меня всё нормально, в отличие от вас, и мы любим друг друга, а если ваши папа с мамой не научили…

– Закрой рот, ― рявкнул он, шагая к ней. Сантиметров двадцать, не больше.

– О, правда? ― зло, почти истерично воскликнула она, неосознанно повторяя его слова. ― Точно попала?! Что, проблемы?! Неудивительно…

Он саданул кулаком по стене за ней с такой силой, что она вздрогнула и резко попыталась дёрнуться в сторону, но рука Калужного была на месте, и она упёрлась в нее плечом. Справа стена. Сзади стена. Слева рука. Прямо ― он.

Он буравил её глазами. Взгляд, от которого нет воздуха.

– Что ты себе позволяешь?! Думаешь, ты здесь самая умная? ― прорычал он, наклоняясь ближе, и у неё потемнело в глазах. Щёки горели, горело тепло его руки сквозь одежду.

Унизительно и противно. Перед глазами поплыл какой-то красный туман.

– Не вам это решать, ― неслышно, одними губами прошептала она, смотря исподлобья.

Он резко отстранился, и свежий воздух, не смешанный с его запахом, вдруг потоком хлынул в её лёгкие. Таня закашлялась, пытаясь не сползти по стене вниз, и стала растирать место, где плеча касалось его запястье. Чтобы стереть вовсе. Если нужно ― вместе с кожей.

– Здесь нельзя вести себя так! ― рявкнул он, отступая на несколько шагов и брезгливо уставившись на свою ладонь.

– Я знаю, что здесь можно и нельзя, а вы просто больной! ― сипло прошептала она, отходя к роялю. Чувствуя подступающие слёзы. Ну уж нет. Никогда. Никогда.

– Иди, пожалуйся своему Радугину, ― выплюнул он.

– И пойду!

– Иди! Не забудь добавить, что я, свихнувшись, был готов впечатать тебя в стену! И напомни ему, что стоит поискать здоровых людей после того, как в этот грёбаный мир пришла война…

Она посмотрела на него. Он почему-то моментально замолчал.

Как будто сказал что-то, что не хотел.

– Вы больной, ― уже без прежних слёз сказала она. Почти спокойно, только вдыхая часто-часто.― И у вас проблемы с агрессией.

– Не тебя меня лечить, ― как-то судорожно ответил он и вышел, хлопнув дверью так, что она едва не слетела с петель.

Не тебе меня ломать.

Таня всё-таки сползла по стене, пряча лицо в ладонях. Плакать больше не хотелось. Хотелось кричать.

На ужин она всё же пришла с опозданием, потому что живот сводило от голода.

– Всё в порядке? ― изумлённо спросила Валера, наблюдая, с какой скоростью Таня уплетала гречку.

– В полном, ― коротко кивнула та.

У неё горело плечо, и только сейчас она поняла: не от боли. Он просто прижал её к стене. Просто не давал двинуться; а ощущение было, что бил.

Неуравновешенный садист, возомнивший о себе бог знает что. Кто тебе вообще сказал, что его нужно опасаться? Это человек, такой же, как и все, если не хуже. И бояться здесь нечего.

– Как дела? ― рядом с ней на скамейке оказался Марк. Он тут же подмигнул половине её взвода, шутливо поцеловал руку Машке, потрепал Валеру по волосам, вызвав недовольный взгляд Миши с соседнего стола, и наконец взглянул на неё.

– Твоя кислая мина видна за полстоловой, ― тихо сказал он, улыбаясь направо и налево. ― Что происходит, Таня?

Таней он называл её очень редко. Дело было плохо.

– Всё нормально.

– Хватит врать.

– Всё нормально, Марк!

– Это он? ― Марк уставился на неё. ― Это Калужный, да?

– Ты спятил? ― Таня едва не подавилась гречкой, привлекая к себе внимание соседних столов, и продолжила тише: ― Мы с ним даже не пересекаемся. Даже не говорим.

– Поэтому ты сейчас пялишься на офицерский стол?

– Я не пялюсь! ― она резко отвернулась, поворачивая пылающее лицо к Марку. ― Послушай, Марк, мне правда плевать на него. Он отвратительный, орёт на всех нас, делает гадости, но лично мне он ничего ещё не сделал. И не сделает. А если сделает, ты будешь первым, кому я это расскажу.

– Смотри, ― он сурово сдвинул брови, щёлкнув её по носу. ― Я слежу за тобой. Ну всё, побежал. До свидания, девицы-красавицы, ― он ещё раз взъерошил Валерины волосы. Миша за соседним столом даже привстал.

– Спокойно, Кравцов, всё в порядке, ― засмеялся Марк и побежал догонять свой взвод.

Сжимая пальцами виски, Таня понимает: что-то идёт не так. Очень не так.

Вечером Надя Сомова, замкомвзвода, посадила всех смотреть новости: телевизор Калужный починил, не иначе. Бессменная Екатерина Андреева, постаревшая за два года на двадцать лет, говорила об уничтожении блок-постов и охранных пунктов противника, о ряде успешных наступательных операций в восточном направлении второй армии Карпухина, а потом показывали документальные кадры, снятые сегодня, и слова рассыпались в прах. Всё трещит и горит. Бегущие люди падают.

Первой не выдержала Машка ― она схватила пульт и выключила телевизор. Следующие несколько минут все просидели в тишине.

– Как мы можем смеяться, есть, списывать, да и вообще жить здесь так спокойно? ― вдруг тихо сказала Надя. ― Как можем, девочки, если там ― такое?

– Мы должны делать что-то. Мы должны, ― покачала головой Даша Арчевская. ― Костя там. Костя сражается, скоро наши парни с пятого уедут сражаться, а мы… Что мы делаем здесь?

Таня никогда не думала, что будет так остро чувствовать свой долг перед Россией. МГУ, культурология, книги, искусство ― это было так близко, так понятно. Десантное училище казалось чем-то далёким и абсолютно чужим. Когда она успела понять, что никакие книги и картины не заменят Родины, когда всё вокруг становится ― так?

– А что нам остаётся?! ― Бондарчук ощетинилась и встала. ― Что вы предлагаете?! Что мы сможем, много убьём? Да сами подохнем на второй же день. Мне под пули лезть не очень надо.

– Мы должны что-то придумать, девочки, ― устало сказала Валера, проигнорировав Настю. ― Я не смогу сидеть здесь, когда уедет Миша.

– Давайте ляжем сегодня пораньше, ― Надя кивнула. ― И подумаем над всем этим.

В итоге они всё-таки досмотрели новости до конца. Война. Война. Война, концерты, посвящённые войне, митинги, огромные толпы желающих у военкоматов, парад военной техники в Москве. Других слов там нет, и Таня вдруг поняла: быть и не может. Книги, фильмы, картины ― это будет, когда всё закончится. Только тогда.

Машка была в душе, Надя решала какие-то свои дела. Валера должна была встретиться с Мишей, но когда она, заплаканная, залетела в кубрик, Таня поняла, что что-то пошло не так. Валера тут же села на кровать и закуталась в одеяло. Таня выключила свет и села рядом, слушая её тихие всхлипы.

– Поссорились? ― осторожно спросила она.

– Да какой там! ― досадливо всхлипнула Валера, кладя голову на Танино плечо и сжимая её руки в своих. ― Теперь на это нет времени.

Значит, всё.

Значит, слова не нужны.

– Когда?

– Десятого. Через две недели, ― прошелестела Валера и зарыдала в голос.

Они долго сидели, обнявшись.

– Это ещё не приговор. Многие приезжают оттуда. Вон, глянь на нашего старлея ― цветёт и радуется жизни, ― утешала её Таня. Валера засмеялась сквозь всхлипы. В комнате повисла тишина.

– Я всё знаю, лисёнок, я знаю, что это нужно, ― тихо прошептала Валера. ― Я знаю, что это Мишин долг, и не пытаюсь удержать его. Боже, он так и светится, ты бы видела, ― она снова заплакала. ― Говорит, что о большем нельзя и мечтать. Говорит, что они там всех разобьют, что скоро вернутся, и я знаю, что он прав, так и нужно. Всё, чего я хочу, ― поехать с ним. Быть рядом.

Таня пошла налить ей воды, а когда вернулась, Валера сидела на кровати, держа в руках какой-то оторванный провод с выключателем и смотря на него безразлично.

– Ну и что это? ― скептически окинув её взглядом, спросила Таня.

– Не знаю, нашла под кроватью, ― мотнула головой Валера и задумалась. ― Но это всё равно…

– Ну что ты? ― Таня снова обняла её за плечи.

– Что, если нашей жизнью управляет не бог? ― Валера вдруг серьёзно взглянула на неё. ― Нет, правда. Он… вряд ли бы он смог вытерпеть всё это.

Таня вздохнула.

– Что, если всё решают какие-то мелочи? ― тихо спросила Валера. Таня подняла брови.

– Ты про провод?

– Может… Смотри, ― она указала на выключатель, прикреплённый к проводу. Обычный: «Вкл», «Выкл».

– Валерочка, это просто провод, и кто-то косорукий, я даже подозреваю, кто, начинается «Машка», заканчивается на «Широкова», просто оторвал его от какой-то лампы.

– Да, ― как-то обречённо вздохнула она и снова всхлипнула. ― А если нажать на кнопку? Видишь, сейчас «выкл».

– Ну нажми, если хочешь.

– Что, если я нажму, и всё поменяется? И Мише не нужно уже будет никуда ехать? ― безнадёжно спросила она. Валере нужно было успокоиться. И поспать.

– Нажимай и ложись.

Она уже занесла палец над кнопкой, но вдруг замерла.

– А если я включу что-то страшное? Что-то необратимое? Что, если..

Таня просто щёлкнула этим сломанным выключателем.

– «Вкл» теперь, видишь? Всё в порядке. Всё хорошо. Давай спать.

***

Она подскочила на кровати и несколько секунд не могла понять, что происходит. На часах ― два пятнадцать. Что, опять Калужный решил ночной подъём устроить?! Где-то кто-то кричал, был слышен топот ног и гул голосов. Через задвинутые шторы в кубрик пробивался неровный мигающий сине-красный свет, и до неё доносился какой-то визг и громкие голоса. Девчонки на кроватях зашевелились, Валера недовольно укрылась одеялом.

Ничего не понимая, Таня распахнула окно.

– Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога! Это не учения!

Глава 7.

– Господи, что это? ― тихо прошептала Надя, незаметно возникшая за её спиной.

Таня почти не слышала ― только чувствовала, как беспомощно и оглушительно отключаются мозги, отказываясь понимать, что сейчас вообще происходит, что за абсурд творится с ними, что за бессмыслица. На слабо освещённом плацу не было ни души, но окна казарм напротив вдруг начали загораться и гаснуть одно за другим. Сумасшедшая пляска. Рваный затихающий пульс училища.

– Маша, Машка, Валера! ― она кинулась расталкивать сонных девчонок, всё ещё валявшихся в кроватях.

От непрерывного воя сирены и повторения одних и тех же слов начинала болеть голова. Сердце колотилось как бешеное. Ненормальщина, шутка, очередные учения?

– Если это опять Калужный, я его покусаю, ― пробормотала неразборчиво Машка, садясь на постели, и вдруг прислушалась, побледнела и изменилась в лице. ― Девочки, что это? Это ведь учения?

«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!» ― громко и будто отовсюду говорил диктор. Завывала сирена. Все молчали.

Таня закрыла глаза, ощущая прикосновение ледяного ноябрьского ветра к голой шее и рукам, и медленно выдохнула, пытаясь унять дикое сердцебиение. Она не чувствовала страха, может, потому, что ещё не поняла ничего толком, ― только волнение, постоянное волнение, как перед экзаменом, и полную концентрацию всех сил. Сосредоточенность. Всё это не должно было стать неожиданностью для них. И не станет. Потому что война ― везде.

– Сомова, что происходит?! ― на пороге кубрика возникла испуганная Арчевская, за ней высовывались головы Нестеровой и Бондарчук.

Таня коротко взглянула на Надю. Господи, как же это, наверное, страшно ― отвечать за всех.

– Даша, быстро разбудить всех, ― скомандовала Сомова, даже не моргнув. ― Ничего не брать, кроме вещмешков. Нестерова, ничего из штаба?

– Нет, никто не звонил и не приходил, ― прошептала Лена, находившаяся явно на грани обморока.

– Тогда будем выбираться сами, ― едва слышно шепнула Надя больше Тане, чем остальным, и быстрыми шагами вышла в коридор. ― Взвод, подъём! Одеваться быстро, брать только вещмешки, проверить противогазы!

Началось какое-то безумие. Таня стащила с себя пижаму, в несколько секунд застегнула китель и брюки и помогла Валере: у неё слишком тряслись пальцы. Накинув на плечи бушлат и не застёгивая его, она вытащила из-под кровати тяжеленный вещмешок. Кружка, ложка, носки, плащ-палатка, карандаши… Противогаза не было. Она почувствовала, как глаза застилают какие-то беспомощные, глупые слёзы: хотелось просто сесть на пол, обхватить голову руками, зажать уши и заплакать.

Нет. Всё, прекрати, хватит. «Сирен нет, я не слышу, я не слышу», ― твердила она себе, медленно выдыхая и снова открывая вещмешок. Противогаз оказался на самом дне.

Таня быстро взглянула на часы: два восемнадцать. Выскочить в коридор. Посчитать. Если авианалёт не только не предотвращён, но даже и не засечён сразу, значит, самолёты могли вылететь только из Финляндии, откуда-то с севера. Среднестатистический бомбардировщик имеет скорость около тысячи пятисот километров в час, расстояние до Питера ― километров двести или чуть больше, если взлетали не от границы… А если от неё? Как же быстро.

Как же страшно.

– А если мы умрём здесь? ― вдруг истерично всхлипнула Осипова, бросая вещмешок на пол. ― Мы не успеем, мы…

– Осипова, ещё один звук, и ты останешься здесь. Навсегда, ― вдруг прорычала Сомова совершенно незнакомым голосом, на ходу застёгивая бушлат и считая головы. Таня обернулась: все четырнадцать девчонок замерли, как одна.

– Никакой паники, ― медленно, членораздельно заговорила Надя. ― Напрягайте свои извилины и вспоминайте всё, что мы делали со старлеем несколько ночей подряд. Никакой паники, ― повторила она. ― Все сосредоточились, встали в колонну по двое. Следим за той, кто стоит с вами. Так мы не разбредёмся. И чтобы ни звука.

Ещё раз проверив молчавший телефон на тумбочке дежурного, быстро двинулись к лестнице, ухватившись друг за друга. Таня оглянулась на ярко освещённый коридор, на такие родные и привычные вещи: огромный стеллаж с одной-единственной книгой Устава, тумбочка, рядом ― шкафчик, в который часто пряталась еда.

Что сейчас делает Калужный? Таня закрыла глаза и чуть мотнула головой. Думать об этом было смешно, но перед глазами непроизвольно вставал его колючий, ледяной образ. Он уже в бомбоубежище, конечно. Или ещё спит, что, в общем, маловероятно при таком шуме? Может, протискивается по улицам, локтями распихивая толпу…

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! ― сказала Надя откуда-то спереди, и Таня не сразу поняла, что и почему. На пороге их этажа стоял Калужный, полностью одетый. Несколько секунд он смотрел на них изучающе ― потому что назвать быстрый, абсолютно сосредоточенный взгляд удивлённым у неё не хватило бы смелости, ― а потом вдруг взглянул на Таню.

Она готова была поклясться, что взглянул. На одну десятую секунды. И не на Валеру, стоящую слева, бледную и сжимающую губы. Таня почувствовала его взгляд кожей.

И словно увидела всё со стороны: она, вытянутая в струнку, беспомощная, отчаянно собранная, прижимающая одной рукой вещмешок, а другой нервно дотрагивающаяся до кончика уха – будто это помогло бы не слышать воя сирен.

Он, полностью, безоговорочно сосредоточенный и серьёзный, застёгнутый на все пуговицы и сжимающий руки в карманах.

Таня часто замечала это. Он сжимал кулаки так, чтобы даже сквозь толстую ткань бушлата были видны острые костяшки.

– Мы взяли только вещмешки… ― начала Надя, но Калужный мгновенно перебил её:

– Хорошо. Я не слепой, Сомова. Взвод, в колонну по двое за мной шагом марш, ― сказал он и уже собирался отвернуться, как сзади послышался тихий всхлип Осиповой. Калужный медленно, так медленно, будто в запасе у него оставалась минимум вечность, обернулся и, сверля глазами взвод, проговорил: ― Услышу хоть один звук, напоминающий всхлип, и вам несдобровать.

– Что он здесь делает? Разве он не должен ночевать дома? ― тихо спросила Валера, наклонившись к Таниному уху. Та только пожала плечами. Слово «должен» к Калужному было неприменимо.

Тяжёлая входная дверь распахнулась, и сирена заорала в полную силу. Прикосновения холодного воздуха к лицу ― будто кто-то мёртвый тронул Таню ледяными пальцами. На плацу уже стояли люди, чёрные силуэты бегали, хлопали железные двери казарм. Тёмная фигура отделилась от общей толпы и бегом направилась к ним. Калужный узнал её раньше, чем Таня.

– Товарищ подполковник, ― он резко приложил руку к козырьку. ― Парней второго курса сейчас выведет лейтенант Назаров.

За пять минут Радугин постарел на пять лет.

– Калужный? Что вы здесь… ― нахмурился он, но потом мотнул головой. ― Ладно, быстрее забирайте второй курс, не ждите остальных, немедленно спускайтесь в метро. Времени нет, ― он обернулся на чей-то крик и уже собрался идти, но вдруг окинул их взглядом. ― Вы мне головой за девчонок отвечаете, Калужный.

– Так точно, ― ответил он, даже не съязвив ― только скривив губы.

Радугин исчез, растворившись в чёрной толпе.

«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!»

Пусть это будет шутка. Сбой. Неполадка. Так бывает.

Из дверей казарм беспорядочно высыпали парни, бежали куда-то, кто-то кричал, а сирены всё выли и выли. Осипова перестала плакать, только бледнела всё больше, и только Надя, бросавшая на неё строгие взгляды, удерживала её от обморока. Калужный стоял, напряжённо всматриваясь в темноту, будто ища что-то. Тане хотелось кричать. Бомбардировщики могут быть здесь с минуты на минуту.

– Ох, простите! ― Таня мгновенно обернулась и увидела, как высокий мужчина едва не сбил с ног Валеру, толкнув её. Валера подняла на блондина свои огромные испуганные глаза. На секунду он замер, и Валера быстро отвернулась. Валера в жизни ни на кого не посмотрит, пока есть Миша. Не у неё есть ― просто есть.

– Наши парни пришли, ― шепнула стоящая сзади Машка.

Калужный быстро пожал руку толкнувшему Валеру мужчине и сказал что-то вполголоса, а потом повернулся к ним:

– Рота, слушать мою команду! Лейтенант Назаров ― замыкающий.

Стараясь не смотреть в сторону казарм, откуда только-только выбегали курсанты, Таня уставилась на небо. Через несколько минут звёзд там может не быть ― только самолёты. Что, если они не успеют? Что, если не успеет Марк? Денис?

– Что, если… Миша… ― Валера подняла на неё полные ужаса глаза. ― Я его не вижу…

– Все успеют, Валер, все успеют, ― горячо прошептала Таня. ― Все успеют, все останутся живы. И мы с тобой.

И они побежали. Стоило только сделать несколько шагов за ворота училища, как их обступил страшный, кричащий мир: даже сирен здесь почти не было слышно. Гудки, звон стёкол, скрежет бьющихся машин и люди, столько людей! Они бежали по улице в разные стороны, кто куда, натыкались друг на друга, падали и кричали, где-то истошно орал ребёнок; из общего шума Таня иногда выхватывала то скрип трамвая на стыке рельсов, то крик вороны в чернеющем небе. Люди напирали со всех сторон; Таня только стиснула Валерин локоть, боясь отпустить его.

– Держать строй, не расползаться! ― крикнул откуда-то спереди Калужный. Вдруг с основной улицы они свернули в какие-то дворы, и Таня не помнила, чтобы когда-нибудь добиралась так до метро, но Калужный был впереди, и Калужный вёл.

Они услышали какой-то гул прежде, чем увидели круглое здание с буквой «М» и названием «Площадь восстания». Подобраться к нему было практически невозможно; метро было окружено со всех сторон огромной, бьющейся в конвульсиях толпой.

– Ну вот, мы уже близко, видишь, ― прошептала Таня на ухо Валере, чувствуя, как всё внутри леденеет от страха.

Внутрь они никогда не попадут.

– Самолёты, самолёты! ― истошно заорал кто-то, указывая в небо. Но они стояли на тротуаре за деревьями и, даже вытягивая головы, не могли ничего увидеть. Наверное, к лучшему.

Таня вдруг увидела лицо Калужного: он обернулся и быстро взглянул на них. Она не знала, что проскользнуло в его взгляде, но в следующую секунду он, стараясь перекрикивать толпу, заорал:

– Сомкнуть ряды! Взяли друг друга за бушлаты, за вещмешки, за волосы! Назар, толкай парней сзади! ― а потом прибавил тихо, так, что услышали только они, девчонки: ― Расталкивайте. Не время любезничать. Если не пройдём, это конец.

Она снова посмотрела на его бледное лицо с плотно сомкнутыми губами. Он не боялся. Только злился, очень злился почему-то.

– Пошли! ― снова рявкнул он, схватив под локоть Сомову, у которой пары не было, и яростно, с какой-то животной агрессией оттолкнул первого человека, стоявшего впереди.

Одной рукой Таня сжимала Валерину ладонь так сильно, что, наверное, завтра останутся синяки, но ключевое слово было не «синяки», а «завтра». Другой она держалась за бушлат Бондарчук, стоящей впереди. Их толкали, их пихали, несколько раз она получила в живот и даже по голове. Со всех сторон на них давили, и казалось, что ещё несколько минут ― и раздавят совсем. Ветер не дул, Таня вообще не чувствовала воздуха, дышать было нечем: единственное, что удерживало её здесь, за что она цеплялась ― это редкие яростные реплики Калужного где-то впереди. Он кричал, почти рычал, расталкивая людей, матерился, иногда она слышала даже удары ― и это было тонкой цепочкой, соединяющей её с реальностью.

Когда она увидела перед собой рамы входных дверей без стекла ― не поверила.

– Быстрее, быстрее! ― кричали люди в полицейской форме, плечами сдерживая огромный поток людей и пропуская часть внутрь. Им осталось совсем чуть-чуть.

Таня закрыла и открыла глаза и вдруг увидела: слева от дверей прямо за полицейским, прижимаясь к стене, сидел, свернувшись в комок, малюсенький, грязный, чудом живой в такой давке кот.

Таня почувствовала, что по щеке течёт обжигающе горячая слеза. Как она может просто зайти внутрь, спасая свою шкуру, и забыть об этом кусочке жизни, о существе, от которого через полминуты, когда все окончательно разберут гул самолётов, не останется даже кровавого месива? Чем она лучше тех, кто бомбит их?

Ничем.

Кот пропал из глаз, и вдруг она услышала истошный его взвизг.

Не надо, не надо смотреть… Посмотрела, вытянула шею, попробовала притормозить: люди были на месте кота, люди шли, шли по нему, люди… Тошнота подкатила к горлу, зажмуриться…

Вдруг кто-то отцепил её руку от Настиного бушлата, больно ударили в грудь, прямо в солнечное сплетение. Она задохнулась, почти сложилась пополам, в глазах было темно. Валера?! Куда делась Валера?! Не было ни Валеры, ни Бондарчук… Нога соскользнула с какой-то ступеньки, чуть не упала, ухватилась за чьи-то штаны, её ударили по рукам…

– Соловьёва, твою мать!!! ― услышала она голос где-то впереди. Калужный видит. Калужный кричит.

– Вставай! Вставай, чтоб тебя! Не смей упасть!

Она не упадёт в оборок, она не поскользнётся, не умрёт здесь. Голос резкий. Голос отрезвляет.

Здесь она не умрёт.

Стиснула зубы. Намертво вцепилась кому-то в плечо. Резко встала, получив по голове чьим-то локтем. Пошатнулась и рванулась, просто рванулась вперёд наудачу, потому что уже не видела своих девчонок, не слышала Калужного и только чувствовала постоянную боль от ушибов, постоянные удары…

Её выловили за воротник из этого страшного водоворота, и вдруг сирены почти замолкли. Сначала она подумала, что, наверное, умерла, но потом, чувствуя возню вокруг, приоткрыла один глаз.

Два ледяных чёрных омута смотрели на неё с таким бешенством, что она готова была закрыть их снова…

– Мать твою, ты последние мозги порастеряла?! ― рявкнул он почти ей в лицо, всё ещё держа за воротник бушлата. ― Я сказал держаться, а не глазеть по сторонам!

Несколько секунд Калужный буравил её глазами, а потом вдруг отпустил, и она едва не упала. Приложила руку к груди: даже сквозь толстенную ткань бушлата Таня почувствовала своё сердцебиение. Господи. Жива. Жива, здесь, с ними.

– Таня, Таня! ― протискиваясь сквозь девчонок, к ней пролезла до смерти напуганная Валера, кидаясь на шею. ― Танечка…

Кровь в ушах шумела оглушающе. Она подняла глаза наверх и только сейчас осознала, что они внутри и что до неработающих эскалаторов остаётся несколько метров.

– Быстро, все взяли друг друга за руки, за ноги и за что хотите! ― снова крикнул Калужный так громко, что услышали даже парни. ― Спускаемся по эскалатору, смотреть под ноги, держаться вместе!

Вдруг она услышала шум и крики, обернулась: люди, оставшиеся за дверьми, бежали и толкались. Потому что сбоку, издавая какие-то страшные пищащие звуки, вдруг начала задвигаться толстенная железная дверь.

– Миша! ― вдруг зарыдала Валера, оседая вниз: Таня едва успела поднять её, помня, что оказаться на полу в толпе ― верная смерть. Это она уже поняла.

– Хватит рыдать, пятый курс должен был пойти на Маяковскую, ― оборвал Валеру Калужный, протискиваясь с ними к эскалаторам. ― Назар, быстро веди всех сюда!

– А четвёртый? ― спросила Таня, чувствуя леденящий страх. Калужный быстро взглянул на неё, сжав губы.

– Нет, ― хотела спросить она. Получилось страшное, на выдохе, утверждение.

И увидела парней в форме там, по другую сторону дверей. Они тоже продирались сквозь толпу, распихивая её, и Таня почувствовала быстрее, чем увидела: вот он, четвёртый.

Дверь закрывалась медленно, но верно. Обратно её не сдвинешь.

– Внимание, бомбоубежище закрывается, ― спокойно, приветливо говорил женский голос, перекрывая рёв сирены, ― просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие. Внимание, бомбоубежище закрывается. Просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие.

Таня замерла. Поток сам нёс её.

Петров, Корпатов, Шевченко, капитан Каледин ― вон их бледные, напуганные лица. Среди них она вдруг увидела и его.

– О господи, Марк.

Крови как будто вообще нет в теле.

Дверь была уже почти закрыта, и только тогда Каледин попал внутрь и быстро, отчаянно потащил парней за собой: за бушлаты, за руки, одного за другим он проталкивал через эту черту.

Она уже ничего не видела: её тянули вниз по эскалатору, почти подняв над ступеньками.

– Бомбоубежище закрыто, ― снова вещал женский голос. ― Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище закрыто. Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище…

Таня отчаянно искала его глазами и не находила.

– Вон он, твой Красильников, хватит дёргаться, ― зло шикнул сзади Калужный. Машка отпустила её.

Таня в одну секунду увидела появившееся на самом верху эскалатора осунувшееся, твёрдое лицо. Марк поднял руку, махнув ей. Таня едва нашла силы, чтобы поднять свою в ответ.

Калужный поднёс руку к горлу, делая вид, что его тошнит. Таня не находила слов.

Она выдохнула с облегчением, когда вместо бесконечных ступенек эскалатора почувствовала под ногами ровные плиты станции. Огляделась: просторная обычно Площадь Восстания была забита людьми, рассевшимися по полу и даже на путях. Между ними шмыгали полицейские.

Как же там Вера? Как Денис, Сашенька? Где сейчас дядя Дима? Успел ли Радугин? Господи, какое счастье, что мама с детьми уехала вчера…

Они вышли, снова пропихиваясь и обходя, на середину зала, где Калужный и новый парень, лейтенант Назаров, кажется, начали считать людей.

– У меня полный комплект, ― открыто, но немного нервно улыбнулся Назаров. ― У тебя что?

– Тоже, ― мрачно отозвался Калужный, будто сожалея. Идиот. На большее Таню не хватило. ― Всем проверить наличие вещмешков и садиться.