Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии"

Глава 1.

– Соловьёва, ты что, спишь?

За окном, приветствуя Санкт-Петербург моросящим дождём, занималось утро четырнадцатого ноября две тысячи семнадцатого года, но Таня не могла заставить себя открыть глаза, чтобы увидеть его. Вчера до двух ночи с девчонками, сбившись в тесный кружок, в темноте обсуждали последние новости: американцы взяли Южно-Сахалинск и выжгли его дотла. Легли в третьем часу. А до этого, позавчера, Мымре не понравилось, как наряд вымыл полы: так она орала полтора часа, а потом сняла его и поставила ещё на сутки. Две почти бессонных ночи. Спит она?

– Никак нет, товарищ подполковник, ― пробормотала очень бодро, пытаясь приподнять совершенно варёное тело и открыть глаза. Тёплая рука Радугина легонько легла на плечо.

– Написала уже? ― вполголоса спросил он. Сил хватило только на то, чтобы кивнуть, не размыкая век.

– Ну и спи, Таня, ― спокойно проговорил он, а потом вновь произнёс суровым басом: ― Так, Соловьёва спит, потому что она учится нормально, а у тебя, Бондарчук, тройка на тройке, давай, поднимай свою голову! Как вы воевать собрались, а? Ну, скажите мне, как воевать-то будем, если учиться нормально не можем!

Настя тоненько ответила что-то, но Таня с трудом воспринимала происходящее. Она вновь начала проваливаться в долгожданный сон. Тело уже охватило блаженное тепло, стало уютно и тихо. Снилась мама. Мама и нетронутая Москва.

Резкая трель звонка заставила вздрогнуть, поднять голову и, щурясь от яркого света, разлепить глаза. Девочки вскакивали с мест, гремя стульями. Следующей была огневая, и, чтобы успеть в тир, который находился далеко от учебки, нужно было торопиться. Подполковник Сидорчук был страшным человеком во всём, что касалось опозданий. Да, собственно, и во всём остальном тоже.

Поэтому, несмотря на то, что спать хотелось жутко, огромным усилием воли Таня заставила себя встать. Подбежала Валера, сидящая, блин, на первой парте: Радугин считал, что она постоянно списывает. Не что чтобы это было неправдой, но Таня всё равно была недовольна.

– Что в четвёртом? ― защебетала она, пользуясь тем, что поток девчонок закрывал её от зорких глаз Радугина.

– «А». На, проверь дальше.

Валера склонилась над листочком и исправила абсолютно всё.

– Ну… почти же правильно, ― нисколько не смущаясь, сказала она, и Таня засмеялась. Серьёзно, вряд ли есть на свете человек, превосходящий в обаянии Валерию Ланскую. Тесты были сданы, и Валера подхватила Таню за руку.

– Проснулась, Лисёнок? Идём? Сидорчук ждать не будет, ― улыбнулась она.

– Соловьёва, Ланская, стоп, ― послышалось вдруг из-за спины.

Валера сделала страшные глаза, став похожей на оленёнка. В голове у Тани сразу же пронёсся длиннющий поезд со всеми их косяками за последний месяц. В памяти всплыл самый косячный: неделю назад, когда они с Валерой мыли класс тактики, где и находились сейчас, они слегка разбили какую-то декоративную тарелку с изображением Крыма, стоящую в углу кабинета, и тут же, по старинной армейской традиции, с обратной стороны накрепко склеили её скотчем. Ну а что? А что им ещё было делать? Клея не было, а она вон, до сих пор стоит, не шелохнется… Главное ― не трогать. И рядом не дышать.

– Я отпросил вас с огневой. Вы зачёты сдали? Ну и отлично, лучше поработайте на благо кафедры, ― кивнул Радугин на внушительную стопку бумаг на столе.

Выдохнули они с Валерой одновременно: про косяк Радугин не узнал, да ещё и с огневой отпросил.

Огневую в ПВВКДУ, Петербургском Высшем Военном Краснознамённом Десантном Училище, не любил никто. И дело было не в стрельбе, порядком поднадоевшей в это военное время, а в Сидорчуке, который вёл эту самую огневую. Даже если вылезти вон из кожи и тренироваться двадцать четыре на семь, зачёт получить у него невозможно, разве что попытки с сорок пятой. На все несмелые возражения и возмущения он приводил один-единственный железный аргумент. «Что, на войне так стрелять будете?! Что американцу-то скажете, когда он дуло к вашему виску приставит?!» ― ежедневно вопрошал он, с каждым словом багровея всё больше. Сдавая последнюю сессию, Таня приходила на пересдачу четыре раза, а ведь она до училища занималась биатлоном и стреляла неплохо!

Но особенно подполковник ненавидел девочек. Пройдя Чечню, он полагал, что женщинам в армии не место. И не просто полагал, а высказывал – вернее, выкрикивал – это каждый день на хихикающий женский взвод второго курса.

Обернувшись к Валере, Таня поняла, что она разделяет её радость. Валеру Сидорчук ненавидел особо: очаровательная низенькая блондинка вызывала в нём прямо-таки лютую ненависть. «Тебе дома сидеть и борщи варить! ― орал он каждый раз при виде неё. ― Куда ты лезешь, идиотина?! А? На фронт?! Стрелять бы научились, вояки!»

К Тане он относился так же плохо, несмотря на то, что стреляла она прилично, а рост её превышал Валерин сантиметров на пятнадцать. В общем, всё это было довольно странно: во-первых, Сидорчук поставил ей и Валере зачёт, а во-вторых, отпустил с занятий.

– Садитесь, вот вам ручки. Вот отсюда аккуратно ― аккуратно, Ланская! Хорошо, что не Широкова на твоём месте ― отсюда переписываем фамилии подряд в столбик. Это ясно? ― Радугин протянул им какие-то бумаги. ― Голодные? Дать покушать?

Наверное, для таких подполковников, как он, в раю есть отдельное место. Таня с Валерой активно закивали. Радугин усмехнулся, открыл ящик стола и, что-то достав, приложил палец к губам, а затем раскрыл ладонь.

– Баунти?! ― в один голос воскликнули Таня и Валера.

Есть такую еду, конечно, очень плохо. В магазине её не найдёшь ― впрочем, в магазине не найдёшь ничего. Но не пропадать же ей, если есть? Может, она и не американская. А, скажем, английская. Кто её знает? Они, можно сказать, даже занимаются полезным делом. Уничтожают вражеские продукты.

– Фантики сами выкидывайте. Выкидывайте хорошо, а не в кубрик в мусорное ведро! Ешьте и начинайте, нужно побыстрее.

– А что это? ― поспешно вытирая с губ шоколад, поинтересовалась Валера.

Радугин едва заметно вздохнул, не изменившись в лице. Это не могло произойти так быстро. Не могло?.. Таня мельком взглянула в серьёзные глаза Радугина и поняла, что нет смысла спрашивать. Она взяла лист, ощущая, как подрагивают пальцы.

Приказ

О присвоении очередного воинского звания «лейтенант» обучающимся

Война и до них добралась. Таня знала, что рано или поздно это случится, но, как и всегда в таких случаях, не была готова.

За окном стоял ноябрь. Выпуск пятого курса с соответствующим представлением всех выпускающихся к званию «лейтенант» должен был быть в конце июня. Досрочное присвоение званий могло означать только одно: курс отправляют на фронт прямо сейчас. Во Владивосток, Петропавловск-Камчатский, где идут страшные бои, Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, пылающий Анадырь, оккупированный Южно-Сахалинск. Туда, где семь месяцев назад высадился американский десант. В самое пекло.

В аудитории повисла тишина, и тоненький всхлип Валеры, который она, кажется, очень постаралась удержать, прозвучал в ней особенно ужасно.

– Их туда отправят, да? ― срывающимся голосом спросила она, запрокинув голову. Плакать не хотела. Слёзы, конечно, она сможет сдержать. Она сильная, Валера, даром что весит сорок пять кило. Таня знала. Слёзы можно обратно запихнуть. А с сердцем делать что?

Тане было просто тяжело. Все учились вместе. Все были родными и знакомыми. А Миша Кравцов, жених Валеры, был на пятом.

– Так, не реветь, Ланская, ясно? – твёрдо сказал подполковник, осторожно касаясь Валериного плеча через стол. – Ничего не кончено. Ты знаешь, сколько оттуда народу возвратилось? Четвёртый тоже скоро уедет, – вдруг тихо произнёс он, глядя на Таню. – Вскроют пакет с лейтенантскими погонами ― и вперёд.

ПВВКДУ уже перевели на ускоренную программу обучения. Из расписания исчезло правоведение, философия, история, спортивные игры. Тактика ― огневая ― РХБЗ ― топография ― ВДП ― инженерка, инженерка ― ВДП ― топография ― РХБЗ ― огневая ― тактика, и так целые дни напролёт. Только боевые дисциплины.

Вместо пяти лет все они теперь учатся три и восемь. Значит, осталось только полтора года. Значит, пора.

А четвёртому ― четыре. Там Марк. Марк тоже уйдёт. Вскроют пакет ― и вперёд. Стараясь не думать об этом раньше времени, Таня сказала, подавая Валере бумажный платочек:

– Пойти с тобой умыться?

– Нет, ― мотнула она, посмотрев на Таню уже почти сухими глазами. ― Я сама.

– Иди. Мы тебя прикроем, вечером поговорите, ― шепнула Таня.

Валера вышла. Радугин посмотрел ей вслед серьёзно и устало потёр переносицу.

– Я забыл про Кравцова, ― вздохнул он, переведя взгляд на Таню. Белки его добрых карих глаз все были в красных капиллярах. Сколько вы, подполковник Радугин, не спали?

– Вы не обязаны помнить всех женихов, ― пожала плечами Таня, ― и все наши обстоятельства. Вы и так… Вы и так много для нас делаете.

Глаза у него стали совсем тоскливые, и смотрели они сквозь Таню. С абсолютно непонятным ей, нечитаемым каким-то выражением.

– Я хотел бы не помнить, ― тихо сказал он будто бы и не ей, а самому себе. ― Сколько всего я хотел бы не помнить, если бы ты только знала.

Будто спохватившись, Радугин извиняюще улыбнулся. Всего мгновение, и незнакомо-страшное выражение сползло с его лица. Тане отчего-то стало не по себе. Радугин протянул ей листы. Она, взглянув на список, вывела красивым, округлым почерком: «Авдеев Пётр Сергеевич». Следующую. Следующую фамилию. За каждой ― жизнь. За каждой ― смерть.

– Со дня на день должен приехать новый командир вашей роты, ― сообщил Радугин, когда Таня уже добралась до буквы «е».

– Правда?! ― так весело воскликнула она, что подполковник поднял брови. ― Ну-у, то есть я хотела сказать, как жаль, что Дарья Сергеевна уходит в декрет, ― поправилась и улыбнулась одновременно с Радугиным. ― А как её зовут?

– Вам мужчину дают в этот раз.

Это было странно, но, в сущности, не так уж плохо. У каждого курса был свой начальник – командир роты. Помимо него у девчонок всегда был свой командир-женщина, коей и являлась на данный момент беременная, бешеная и истеричная Зубова Дарья Сергеевна, или Мымра. Но она засобиралась рожать, в чём её, в общем-то, упрекнуть было нельзя, а командир роты уехал на фронт по собственному желанию. Вот и получилось, что их второй курс остался без присмотра вообще. А было неплохо.

– То ли старший лейтенант, то ли капитан, я забыл, признаться. Кажется, был ранен на фронте. Там какая-то мутная история, на самом деле, но чем чёрт сейчас не шутит… К нам на время, пока будет долечиваться и вам нормального опытного командира не найдут. Потом, кажется, снова на фронт пойдёт.

Что старлей, что капитан ― значит, ещё молодой. Звёздочки на войне быстро летят. Видела как-то Таня майора, у которого усы ещё не начали расти. Ох, как обрадуется Бондарчук!.. А Завьялова-то, Завьялова с третьего, та-то и вовсе расцветёт пышным цветом. Всех уже в койку перетаскала, больше некого. А тут ― новая кровь. Ну, всяко лучше, чем Мымра.

Валера не пришла, так что огромный и до ужаса пугающий список Тане пришлось писать самой. Винить её что-то не получалось. Через сорок минут, закончив со всеми заданиями Радугина, Таня отправилась её искать. Валера обернулась, когда Таня вошла в туалет, и крепко обняла её, уткнувшись носом в плечо.

– Всё будет хорошо, ― тихо прошептала Таня, заправляя выбившуюся из предписанной уставом Валериной косички прядку за ухо.

Она знала, что хорошо не будет. Валера тоже, конечно, не знать этого не могла, но всё равно благодарно вздохнула. Иногда так нужно услышать враньё.

– Идём в общагу, м? Огневая ― последняя пара, ― предложила Валера, умываясь.

Общагой назывался девятиэтажный дом, стоящий прямо на территории училища. На первых пяти этажах жили девчонки, шестой пустовал и ремонтировался, а выше помещались офицеры с семьями, у которых не было собственных квартир в Петербурге.

Отличалась общага от мальчишечьих казарм только тем, что в казармах пацаны спали по сто человек в одном помещении, а девчонки в общаге ― по четыре человека в кубрике. В общем-то, на этом отличия заканчивались. У женской половины – вернее, одной десятой училища – на каждом этаже так же, как и у парней, стоял дневальный, убирался наряд, было чисто.

День выдался каким-то унылым и серым, что, в общем-то, для ноября в Петербурге не было необычным, но к вечеру настроение пятого этажа заметно подросло. Может, в связи с тем, что телевизор окончательно сдох, и даже Мымра, готовая сделать всё, чтобы её подопечные помучились, не смогла заставить его заработать, а может, с тем, что на ужине им удалось обогнать огромную толпу первокурсников, так что в их пустующие желудки этим вечером попали не только засохшие пряники, но и овсяная горелая каша с жидковатый супом. Часы показывали десять, вечерняя поверка прошла, и Мымра свалила домой. Валера втихаря улизнула к Мише, а Таня сидела на кровати с Машей и Надей, соседками по комнате, уплетая варенье, которое Сомовой прислали родители.

– Да говорю вам, там точно приведение живёт! ― сделав круглые глаза, убеждала Машка.

– Не неси чушь, ― резонно заметила Надя, замкомвзвода, самая старшая и разумная из всего курса.

Варенье было вкусным. Хотелось спать.

– Да правда же! Ой! ― завопила Машка, капнув вареньем на пижаму. ― Оно ночью там ходит! И диван двигает. И шкаф. Я сама слышала.

– Маша, молчи и ешь, ― Таня закатила глаза.

Вот интересная она, Машка Широкова. Хоть всю жизнь с ней живи, привыкнуть невозможно. Она или жуёт, или говорит, или спит; а если не делает ничего из этого, то ходит по училищу растрёпанная и всех достаёт.

– Да чего вы мне не верите, я не вру! Вот Завьялова с третьего тоже слышала его!

– Твоя Завьялова мало того, что спит с каждым вторым, так ещё и чушь несёт. На шестом этаже нет никого, ― отрезала Надя, отправляя в рот очередную ложку.

– Есть! Вот как ты думаешь, почему там никто не живёт, а?! ― вопрошала Машка, махнув рукой на Сомову, как на абсолютную безнадёгу, и обернувшись к Тане.

– Может, потому, что раньше там жил первый курс, а в этом году девчонок не набирали? ― улыбнулась Таня, но Широкова, пропустив мимо ушей этот аргумент, продолжила:

– Потому что там живёт призрак! Приведение, понимаешь? А ещё нужно взять свечку, пойти туда и посмотреться в зеркало. Тогда на тебя прямо оно и глянет! И ты поседеешь сразу и будешь проклята. На всю жизнь!

– Маша, спать. Призраки завтра, ― попыталась утихомирить её Таня. ― Кстати, из того, что завтра ― четыре пары! А Марк сказал, что ночью тревогу опять могут поставить.

– Что, страшно? Страшно? ― довольно усмехнулась Маша.

– Не страшно. Спать?

– Да врёшь ты, страшно!

– Маша, ну что может быть в этом страшного? ― в глубине души Таня понимала, что стоит просто согласиться с Широковой, и тогда она поболтает ещё пять минут и замолчит, но какое-то противное упрямство не давало ей этого сделать. Не в этот раз.

– А слабо проверить? Пойти туда и посмотреть в зеркало?! ― Машка упёрлась руками в бока.

– Так, всё, хватит. Давайте, девочки, спать…

– Спорим? ― глаза Широковой загорелись.

– По рукам, ― засмеялась Таня. ― На шоколадку.

На лице Машки отразилась глубокая задумчивость: шоколад было сложно достать, и стоил он целое состояние, но в следующий момент она вложила свою ладонь в Танину.

– Сомова, разбей!

И Надя, укоряюще покачав головой, разбила.

В эту секунду где-то над их головой послышался странный звук, будто кто-то двигал мебель. Таня вздрогнула. Конечно, привидений не бывает и это всё чушь, а если они и есть, то подполковник Сидорчук явно страшнее их всех. Машка просто придумывает. В желудке неприятно заурчало.

– Видите, а?! ― торжественно подняла палец Маша. ― Ну всё, отказывайся, в следующее увольнение пойдёшь искать мне «Алёнку».

Таня только вскочила с кровати, вылетела в освещённый коридор и направилась в кладовку. Вместе с Надей и Машей они всё-таки отыскали свечку, а зажигалку взяли у Бондарчук, которая изредка курила, очень часто всех при этом подставляя.

Предупредив Риту Лармину, которая стояла на тумбочке, они вышли на тёмную, холодную лестницу. Где-то внизу, где сейчас ложился спать третий курс, горел свет, а наверху было темно. Таня шагнула на первую ступеньку, сжимая в руке свечку, и оглянулась назад: Машка смотрела весело, заговорщически и задиристо, Надя ― будто на маленького неразумного ребёнка.

– Ну, иди-иди, мы за тобой, ― сказала Машка, и её голос эхом отозвался от тёмных стен. ― Или нашей храброй Соловьёвой страшно?

Ступенек было девять. На пролёте Таня остановилась, переводя дыхание: она прошла всего ничего, а казалось, что пробежала стометровку. До заветной двери на таинственный ― ага, таинственный он ― шестой этаж оставалось ровно столько же. Не было ей страшно. Вот уж нет.

Спустя целую минуту она остановилась у тяжёлой стальной двери, ведущей в коридор шестого этажа. Надя и Машка дышали за спиной.

– Дальше сама иди, ― вдруг выдохнула Маша. ― Ну а что? Привидение не придёт, если мы там будем.

– Трусиха, ― улыбнулась Таня.

– А вот и нет! Я о тебе, вообще-то, забочусь, и знаешь…

Таня, закрыв глаза, толкнула тяжёлую дверь, которая бесшумно распахнулась, а через секунду снова закрылась за её спиной, заглушая звуки из коридора. Стало тихо. На секунду ей в голову пришла мысль, что можно просто постоять так минуту, а затем вернуться обратно, заявив, что привидения нет, но спор есть спор.

Да и не было тут ничего ужасного. В коридоре не было окон, но он, тем не менее, не был тёмным: несколько дверей в конце были распахнуты, и на паркет падали полоски уличного света. Выдохнув, Таня сделала шаг: пол под ногами не скрипел, нигде, в лучших традициях ужастиков, которые она, кстати, на дух не переносила, не хлопали форточки.

Оставалось найти зеркало, если оно вообще здесь было. Идти в конец бесконечно длинного коридора она всё-таки не решилась, а потому, осторожно ступая, прошла метра два и открыла самую первую дверь слева, закрыла её за собой, выдохнула и огляделась.

Комната была не слишком тёмной, хотя с непривычки Танины глаза видели не всё, и не очень-то страшной. Ещё раз вдохнув и выдохнув, она, насколько позволяло её ночное зрение, осмотрела помещение. Обставлено оно было почти так же, как и кабинет Мымры на их этаже, то есть совершенно просто: массивный письменный стол стоял впереди у окна, слева – что-то тёмное и похожее на диван, справа и чуть сзади ― вроде, шкаф, дальше которого была одна темнота.

Зеркало! Оно висело на шкафу. Едва не издав радостный клич, Таня подошла к нему, отчего-то стараясь не шуметь, и взглянула на гладкую поверхность. Оттуда на неё посмотрела собственная чёрная фигура. Сзади ничего не было видно. От этого почему-то стало не по себе, и Таня поспешила зажечь свечку. Искрящийся огонёк зажигалки непривычно ярко блеснул в темноте, и в следующее мгновение свечка уже горела, поднесенная к зеркалу.

Она скупо осветила её лицо, и Таня поразилась тому, до чего бледна. Или это кажется так? Ничего страшного не случилось, и самой ей вовсе не страшно. Нет никакого привидения, быть не может, а Машка просто…

За её плечом стоял человек.

Человек. За её спиной.

Вдохнуть, вдохнуть, вдохнуть… Кажется, она дёрнулась, сама не поняла, но не смогла сдвинуться с места, застыв от немого ужаса. Свечка дрожаще осветила блестящие значки.

Взвизгнула она действительно громко. Свечка тут же полетела на пол, а Таня пулей вылетела за дверь, едва не выбив её и больно врезавшись лбом в косяк. Кажется, на лестнице она сбила до смерти перепуганных Надю и Машу, но ничего не поняла и просто побежала вниз, поскальзываясь и перепрыгивая через несколько ступенек разом. Лишь когда она увидела перед собой испуганное лицо Бондарчук, то немного пришла в себя.

– Эй, Таня, Таня, Таня, что с тобой? ― раздавалось как будто из-под воды, но Таня почти ничего не слышала, только собственное оглушающее дыхание и бабахающее где-то под рёбрами сердце. Прислонилась к стене, закрыла глаза, сползла вниз. Всё, Таня, край. Ты сошла с ума.

И она понимала: ничего там страшного не могло быть. И она понимала: это всё объяснимо. Но всё случилось так быстро, и оно возникло за её плечом, чёрное, и ей показалось, что оно её задушит, и это было страшнее, чем в ужастике, гораздо страшнее. Маша и Надя, кажется, тоже прибежали, пытались объяснить что-то, Бондарчук пыталась понять, что это был за крик на несколько этажей, девчонки высыпали в коридор, Таня пришла в себя, и стало немного легче, по крайней мере, предметы и вещи вокруг стали чуть реальней.

– Вы больные? Широкова, это ты опять? Крик был слышен по всему общежитию. Сейчас офицеры сбегутся, блин, Надя, идите в кубрик. Все быстро по кубрикам, уже одиннадцатый час, быстро, быстро, ― занервничала Бондарчук, оглядывая столпившихся девчонок.

Стало тихо, и в этой тишине все, замерев, разом услышали неторопливые твёрдые шаги на лестнице. Надя и Маша, подхватив Таню под руки, затащили её в кубрик, запихнули под простыню и нырнули в кровати сами, натянув одеяла до ушей.

Что это было? Что это, блин, было?! Неужели она настолько устала, что видит какие-то галлюцинации?

А ведь на самом деле наверняка какой-нибудь офицер зачем-то спустился на шестой этаж в одиннадцатом часу вечера, а её напряжённая нервная система просто была слишком измотана. Она устала, Соловьёва Таня. Она просто слишком устала. И никогда больше она не пойдёт на поводу у этой Широковой, и никогда больше не будет творить такой фигни. А если этот человек её знает, видел? Вот и как потом в глаза смотреть?..

– Что ты видела? ― поражённо прошептала Машка со своей кровати.

– Ничего, ― выдохнула Таня, с капелькой раздражения. ― Всё показалось. Там был человек, правда, но точно не привидение. Не знаю кто.

– Я проиграла, ― восхищённо выдохнула Машка. ― Ты просто супер. Я умерла бы со страху.

– Ты не поседела? ― поинтересовалась Надя, уже приподнимаясь на кровати, чтобы дать Тане воды, но в эту секунду послышался звук открываемой входной двери.

– Здрасьте, ― жизнерадостно протянула Настя где-то в коридоре.

Можно было окончательно выдохнуть. Слава Богу. Если говорится «здрасьте», значит, офицер не является прямым начальником и просто зашёл в гости. К некоторым молодым можно обращаться даже на «ты» по знакомству. По уставу оно не положено, конечно, но ещё никому ничего никогда за это…

– За два года ничему не научили? Вас с наряда нужно снять, курсант? ― ответил низкий резкий голос.

– Дежурный по курсу на выход! ― испуганно выкрикнула привычную фразу Настя, явно не ожидавшая такого. ― Дневальный по курсу курсант Бондарчук!

– Вольно. Ещё раз повторится подобное, я приму меры. Строй взвод, курсант.

Голос вообще незнакомый. Таня, впившись в край простыни ногтями, искала-искала-искала в памяти: ну, должна же знать!.. Не находила. Тяжёлый голос, немолодой, лет сорок.

– Взвод спит согласно распорядку, ― нерешительно произнесла Настя.

– Курсант, тебе приказывает старший по званию, ― рявкнул он.

– Взвод, подъём! На центральном проходе становись! ― изо всех сил крикнула Бондарчук, старательно делая вид, что взвод спал, а не стоял в коридоре тридцать секунд назад.

Таня мгновенно вскочила, вдруг осознавая, что Валеры нет. Оставалось надеяться только на то, что офицер действительно незнакомый и считать не будет.

Таня таких не любила. Таких, как этот человек с низким неприятными голосом. Видеть не нужно, чтобы понять. Есть люди, как Радугин. Они понимают, что нужно много учиться ― а ещё нужно спать и есть. Нужно поддерживать дисциплину ― а ещё нужно относиться к людям как к людям.

А есть такие. Они молодые обычно. Они, может, не наигрались, им в детстве в песочнице командовать не давали. Такие делали взвод своим королевством ― маленьким мирком, где они были царями и богами и делали, что хотели. Что ж поделать, если в жизни ничего больше нет?..

В коридор они выбежали быстро и мгновенно построились, замерев по стойке смирно.

– Вольно, ― подал команду всё тот же голос.

Ага, вот-вот. Один в один с тем, что она представляла. Нотки в голосе ― повелительно-презрительные. И даже мороз по коже пробежал: не от страха, конечно (было бы, кого бояться), ― от отвращения и осознания того, что, должно быть, это обычный, повседневный тон офицера этого. Не везёт же его подчинённым. Мымра и та лучше.

Таня наконец смогла осторожно взглянуть на него из-под ресниц и едва не отпрянула назад, впечатавшись лопатками в стену. Ощутила противное чувство в животе.

Это совершенно точно было оно. Привидение. Значки на груди ― она их запомнила. И рост, кажется, тот же… Чёрт, чёрт, чёрт, ну и понесло ж её туда, и зачем пошла… Чтобы ещё хоть раз в жизни послушала она эту Машку Широкову!

Старательно пытаясь не краснеть, не бледнеть и не трястись, в общем, ничем не выдавать своей нервозности, из-под полуопущенных ресниц она попыталась внимательней рассмотреть офицера. С какой-то отстранённостью успела заметить, что он высокий и страшно злой, прежде чем офицер раздражённо пробежался глазами по строю и на секунду задержался на Тане, будто желая прожечь взглядом её переносицу. Она, почувствовав, как по спине бегут противные липкие мурашки, опустила взгляд. Ну и тип… Стрёмный какой-то, честное слово. Принесла нелёгкая. Лицо странное. Не старый он, кстати. А голос совсем не юношеский.

– Решил познакомиться с вами, ― строго заговорил он, всё так же пристально разглядывая их. ― Не то чтобы горел желанием, но положение, к несчастью, обязывает. Сейчас встретил подполковника Сидорчука, который настойчиво советовал Ланской явиться к нему завтра перед парами. У неё серьёзные проблемы с огневой. Кто Ланская? ― рявкнул он, и Таня вздрогнула.

Валеры не было. Если сейчас он заметит её отсутствие (чего не заметить сложно), это будет выговор с занесением в личное дело в лучшем случае, а в худшем ― встанет вопрос об отчислении.

– Оглохли? Кто Ланская, я спрашиваю?

– Я! ― воскликнула Таня, шагая вперёд, прежде чем как следует подумала. Господи. Господи, пусть это будет какой-то левый офицер, который сейчас уйдет и больше никогда-никогда не встретится ей. Не запомнит же он её в лицо, в самом деле?

Входная дверь хлопнула. Сердце ухнуло и замерло.

На пороге появилась Валера, стягивающая с себя бушлат, со счастливой до ужаса улыбкой на лице. Заметив построение, она замерла. Таня, пользуясь тем, что офицер отвернулся, начала активно жестикулировать за его спиной, призывая Валеру к осторожности.

– Так-так. И где это мы были посреди ночи? ― спросил он, сканируя Валеру взглядом не хуже рентгеновского аппарата.

Тук. Тук. Тук. Скажи же, скажи же, придумай!

– Я помогала подполковнику Радугину. С документами, ― выпалила Валера, даже не покраснев, и испуганно посмотрела на Таню, видимо, не понимая её жестов.

– В одиннадцать часов?

– Их было очень много, ― уверенно отрезала она.

– Я узнаю у подполковника, ― произнёс он с непроницаемым лицом. ― А пока заступаешь в наряд. Фамилия?

Нет. Нет. Боже, ну нет, ну как же так!..

– Курсант Ланская! ― весело выпалила Валера, очень довольная тем, что отделалась таким простым наказанием.

Танина грудь издала какой-то невнятный булькающий звук. Строй замер. Никто, кажется, не дышал. Спустя несколько бесконечно долгих секунд офицер обернулся. Помолчал, сверля в ней дырку прищуренными глазами, и только его высоко вздёрнутый твёрдый подбородок кричал о том, что он думает о Тане.

Вот так всегда. Вот так всегда.

– А как фамилия этой, курсант Ланская? ― бесстрастно обратился он к Валере, не отрывая от Тани глаз.

Как будто у неё за плечами вещмешок в тридцать килограмм, а на лице противогаз, и со всем этим нужно бежать. Как на первом курсе.

Взгляд его чувствовался именно так. Таня его держала, чувствуя пот, выступающий на лбу.

– Курсант Соловьёва, ― непонимающе ответила Валера.

– Курсант Соловьёва, ― удовлетворённо кивнул он, кривя губы в неестественной полуулыбке. ― Прекрасно. Ты знаешь, курсант Соловьёва, я не люблю, когда из меня делают дурака. Ты об этом очень пожалеешь.

Подумаешь. Не ему решать, о чём она будет жалеть, а о чём нет. Она многое пережила и многое переживёт, Таня; но прямо сейчас захотелось почему-то исчезнуть куда-нибудь или стать невидимкой, чтобы больше никогда не сталкиваться с этим брезгливо-пренебрежительным выражением лица. Она и не столкнётся, правда ведь? Да сколько она уже угроз слышала в свой адрес за своё пребывание здесь, сколько мата, сколько… Один Сидорчук чего стоит! И ничего, жива-здорова, учится себе спокойно… Ну, словом, он сейчас свалит, и всё закончится, и…

– Старший лейтенант Антон Александрович Калужный, ваш новый командир роты. Не стану врать, что рад знакомству.

Глава 2.

Таня всегда была не лучшего мнения о петербургских утрах, но сегодняшнее было готово побить все рекорды. Началось всё с того, что она, проснувшись на двадцать минут раньше праздничного воскресного подъёма в семь, поплелась в туалет, стуча зубами и трясясь: топили очень плохо, и училище замерзало ночами. Несколько раз прокрутила ручки крана туда и обратно, прежде чем убедилась: горячей воды снова нет. Разве может быть что-то ужасней?

Без проблем. На лбу красовался огромный расплывчатый сине-жёлтый синяк от вчерашнего столкновения с косяком. Да блин! И так не больно она понравилась новому командиру роты, а если он узнает, что это Таня была вчера на шестом этаже в неположенное время… Господи, да что ж за фигня такая началась!

Может, ей всё приснилось? Пусть придёт Мымра. Пусть Мымра вернётся обратно.

– Ох, ну заткнись, умываться я пришла, ― пробурчала она, недовольно косясь на зеркало. Оттуда выглядывало совершенно уставшее осунувшееся лицо. Даже редкие веснушки на нём были какими-то серыми.

Портить отношения со старшим лейтенантом ― а это, конечно, был он, тот самый, о котором говорил Радугин ― не хотелось, ведь именно от него зависело, кто будет в наряде стоять, а кто в увольнение пойдёт. Сегодня воскресенье. Отпустят уже с часу дня. Очень хотелось в город, несмотря на то, что рассчитывать на Валеру не приходилось: она почти наверняка пойдёт гулять с Мишей. Может, удастся выдернуть Марка, Надю или Веру… Да всё равно, кого, лишь бы выбраться из этого гудящего училища. Невозможно же тут быть каждый день, каждый час.

Война – это война, что же тут поделать. Война – значит, что о ней будут говорить на каждом углу, на каждой паре, и каждый преподаватель будет твердить: «Учитесь, учитесь, скоро будет поздно!» В кино, в театрах, на улицах, в магазинах и очередях люди будут качать головами, и плакать, и волноваться за родных и близких. Тане просто хотелось хотя бы на миг отдохнуть, выйти отсюда и просто поболтать обо всём и ни о чём. Петербург такой красивый, а она так мало видела его за эти два года.