Текст книги "Лесная сказка"

Глава 20. Среди сотен боев и слез

Мира

Мне снится просто невероятная чушь.

Гончие, окружившие меня кольцом. Боль в руке, и почему-то еще в спине, невероятная усталость. Игорь, исчезающий на моих глазах. Кажется, я начинаю кричать, но не слышу собственного голоса. Ноги подкашиваются, и я падаю в темноту… прихожу в себя какими-то урывками – чтобы увидеть лицо Таира, искаженное чем-то очень похожим на страх. Последнее, что я помню.

– Ты очнулась.

Мужской голос окончательно развеивает остатки сна-воспоминания.

Я открываю глаза и несколько мгновений бездумно смотрю в потолок, покрытый узорами-фресками. Поворачиваю голову и встречаю взгляд Таира, сидящего рядом на кровати.

Некоторое время мы молча смотрим друг на друга.

Я правда не понимаю, что здесь делаю, и почему, по всей видимости, он меня спас.

Я до жути боюсь спрашивать, что произошло.

Кажется, он это улавливает – и начинает рассказывать сам.

О том, что смог вынести меня из дома, с двумя пулевыми ранениями, оторваться от погони на заранее приготовленной машине. О том, что с двумя оставшимися в живых союзниками привез меня к своим знакомым. О докторе, осматривающем меня и не давшем даже шанса на жизнь. И о том, как внезапно и бы стро я стала выздоравливать.

– Врач назвал это чудом, – закончил Таир.

И замолчал, со странным выражением рассматривая мое лицо. Помедлил, но все-таки продолжил:

– Наверное, у тебя сильный ангел-хранитель.

Словно ударом под дых. Таир не верил в Господа, я это знала. Значит, слова были преднамеренны и точны.

Изо всех сил сдерживаю слезы. Если и заплачу – то не здесь и не сейчас, не перед Таиром.

Он спас меня и привез сюда. Теперь я у него в долгу… Знать бы, что он сам об этом думает.

– Таир.

Мужчина вопросительно поднимает брови. Протягивает руку, поправляя мое одеяло, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы отшатнуться и отползти к стене.

Но спросить все-таки нужно, и я решаюсь:

– Ты… дашь мне уйти?

Мужчина улыбается, но как-то невесело. Затем встает с кровати, подходит к стоящему в углу шкафу и открывает дверцу.

На одеяло рядом со мной приземляется увесистая спортивная сумка.

– Здесь телефон, одежда, немного денег, и все, что может пригодиться в дороге на первое время.

Я сглатываю комок в горле. Казалось бы, удивить меня нереально – но ему это удается.

– Когда ты всё это приготовил? И – почему?

Таир подходит ближе, садится на кровать – и придвигается практически вплотную, так, что я почти вижу зверя внутри его зрачков. Поправляет упавшую мне на лицо прядь волос, легким, почти невесомым движением пальцев касается моих губ.

– Почему что, Мира? Почему приготовил? Или почему отпускаю тебя, снова?

Я молчу, позволяя ему самому выбрать вопрос.

– Честно? Я не хотел. И до сих пор не хочу.

В темных, почти черных глазах расширяются зрачки, его зверь скулит и просится на волю, однако Таир продолжает:

– Но это уже не важно, Мира… и знаешь, почему?

Я продолжаю смотреть. Мне до боли важен ответ.

– В бреду, от ран, ты шептала его имя. Ты звала его. Не меня…

***

Две недели спустя.

– Принести Вам еще что-нибудь?

Официант недоуменно смотрит на мой столик, на котором только кувшин с водой и стакан. Вечером, в переполненном клубе, это просто нонсенс.

– Нет, спасибо.

Парень кивает и наконец удаляется прочь.

Вокруг раздается веселый смех, люди за другими столиками что-то обсуждают, кто-то просто ждет новой песни от выступающей на сцене группы.

Я понятия не имею, что делаю здесь. Очередная ночь в номере гостиницы, наедине с собой, обернулась таким вот странным решением – пойти в ближайший клуб, чтобы хотя бы там заглушить грохотом музыки собственные мысли.

Да, я продолжала убегать. Куда – не понимала сама. Зачем – тоже.

Погони не было. Таир рассказал, что после смерти волчицы и неудавшегося переворота Владимир исчез. Оставшиеся наемники разбрелись кто куда, перед уходом подчистую разграбив логово хозяина своры. Арена окончательно перестала существовать.

Это единственное, что вызывало в моей душе слабые отголоски радости.

Уехав от Таира, я первым делом вернулась в наш лес, к Вере и Диме. Провела там пару дней – и поняла, что больше не могу. Не могу вот так сидеть на месте, видеть сочувственные взгляды друзей, вспоминать. Плакать.

Зверь что-то тихо ворчал внутри, ему хотелось на волю, но я жестко заглушала любые попытки, потому что знала – обернувшись, я сойду с ума от собственных эмоций, ведь чувства зверя неподконтрольны разуму и логике.

Ну вот. И здесь впала в прострацию, даже бешеный ритм музыки мне не мешал.

Именно в этот момент на сцену вышли музыканты – мужчина, с длинными собранными в хвост волосами, в темной рокерской куртке, с немолодым усталым лицом, и девушка, в джинсах и футболке, с длинными светлыми волосами. Усиленная динамиками, полилась в зал музыка, сопровождаемая красивыми голосами солистов:

 
Нам на скрипке сыграет вьюга,
Под вуалью снежинок-звёзд.
Как легко потерять друг друга
Среди сотен веков – и грёз.
 

А это больно. Вот так вытащить песней из меня все то, что я усердно прятала… Но я продолжаю слушать, не в силах уйти, меня словно держит здесь что-то, словно опутывает паутиной совершенно особенная магия слов:

 
Нам расскажет балладу ветер,
О тех днях, что нельзя забыть.
Если я бы тебя не встретил,
Не узнал бы, что значит – любить.
 

Нет. Не надо. Не хочу вспоминать.

Но к глазам неумолимо подступают слезы, зверь внутри плачет вместе со мной, а перед мысленным взором я снова вижу, как исчезает Игорь. Я снова оказываюсь в том доме, рвусь к нему, получаю еще одно ранение и падаю на пол.

Но гораздо больнее душе, когда я наконец начинаю осознавать.

Я больше никогда его не увижу…

 
Если я бы тебя не встретил,
Век с душой танцевала бы тьма.
И кружился бы в воздухе пепел…
Так и было со мной – до тебя.
 

Мужчина на сцене улыбается девушке – так тепло, как улыбаются только любимым, а я до боли стискиваю бокал в руке. Я помню такую же улыбку, обращенную ко мне. Я до сих пор её вижу, словно отпечатанную на внутренней стороне век.

 
Мне казалось, что я – спасаю,
Закрывая тебя от огня…
Только как получилось, не знаю —
Что спасала и ты – меня?
 

Зверь бьется внутри, умоляет выпустить, я чувствую, как сквозь кожу начинают прорываться крылья, остатками воли еще держу себя в руках – но уже с трудом, по спине начинает стекать кровь – внезапный оборот всегда проходит с болью.

 
…Вновь на скрипке сыграет вьюга,
Под вуалью снежинок-звёзд.
Как нам вновь обрести друг друга
Среди сотен боев – и слёз?..
 

Зачем же вы так… Без разрешения – в душу.

Когти удлиняются, я прячу руки под стол, а спина горит все сильнее, еще немного – и крылья прорвут кожу, нужно срочно уходить, но нет сил сделать шаг. Как же больно…

На мои плечи опускается плащ, укрывая от посторонних взглядов. Я поднимаю глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь пелену слез.

Мужчина садится напротив – так просто и обыденно, что я перестаю дышать. Темные волосы – длиннее, чем я помнила, карие глаза, свитер и рюкзак за спиной, который он снимает и прислоняет к стулу.

Игорь смотрит на меня, а я по-прежнему не могу поверить, что все это правда, не могу сказать ни слова, и он начинает первым:

– Мира…

Я наконец могу вздохнуть – уже достижение. Медленно поднимаюсь, плащ падает на пол, но я ничего не замечаю. Протягиваю руку, чтобы коснуться его лица, убедиться, что это не сон, один из тех, что снились мне каждую ночь. Игорь выдыхает сквозь зубы, словно тоже задержал дыхание, резко встает – и я оказываюсь в его объятиях. Под моей щекой бьется его сердце – сильно и уверенно, и мое собственное наконец начинает биться ровно.

– Мира…

Я жду продолжения, продолжая прижиматься к нему. И тут же вздрагиваю от неожиданного:

– Ты хоть представляешь, как тяжело тебя было найти?!

Поднимаю голову и встречаю взгляд карих глаз, с солнечными бликами в глубине. И улыбаюсь – в ответ на его улыбку, чувствуя, как расправляет крылья зверь в глубине души.

2018—2020 гг.

МОЯ СИЛА

Глава 1 «Ты больше не режиссер…»

…Обогнав меня, машина, резко развернувшись, останавливается в нескольких сотнях метров впереди. Из открывшейся дверцы выходит мужчина и замирает, не пытаясь уйти с дороги летящего на него мотоцикла.

Идиот.

Он что, всерьез думает, что сможет меня остановить? Надеется, что я снова поверю в его игру? Ну хватит, это уже несерьезно.

Да кем ты себя считаешь? За предыдущую роль Оскара можно давать, а эта так… на троечку.

Двести метров.

С этого расстояния я уже различаю его лицо – но, вопреки ожиданиям, ничего не могу прочесть. Маска спокойствия, уже набившая оскомину во время тренировок, холодные глаза – словно не видит, что представление провалилось, а марионетка, украв острые ножницы, и не обращая внимания на капающую с порезанных ими пальцев кровь, готовится отомстить Кукловоду.

Который уже играет странную роль в немом кино, и без титров невозможно понять его смысл…

Да что же ты стоишь?! Или это твое новое испытание? Но зачем?!

– Убирайся! – вопреки воле разума вырывается из горла крик, долетая до него с порывами бьющего в лицо ветра.

– Нет, – его ответ я читаю по губам, и выражению лица.

Я не остановлюсь. И наплевать на все, буду мчаться вперед по ночной трассе до тех пор, пока слезы не перестанут превращать дорогу в размытую пелену, а в ушах больше не будет звучать его голос.

Что ты хочешь доказать?! Неужели мало того, что уже сделал?

«Гневное лицо отца на экране, и врезавшиеся в сердце тихие слова мужчины, которому я доверяла больше, чем себе:

– Я воспитал ее твоей полной противоположностью. И теперь во всем мире она верит только мне. Ее чувства ко мне – моя тебе месть»

Думаешь, ты Бог?! Можешь менять людей по своей прихоти?

Я докажу тебе, что ты не прав.

Я снова стану той, кем была до твоего вмешательства в мою жизнь.

Прямо сейчас.

Жалкая сотня метров.

У тебя хорошая реакция, думаю, успеешь отскочить. А если нет… тем лучше.

Ну же, посмотри мне в глаза.

Теперь ты поверил наконец, что я не остановлюсь?! Понял, что я могу легко убить те чувства, которые мне не нужны?

…Но в его серых глазах только…

Так это не игра?!

За секунду до столкновения руки сами выворачивают руль, и мотоцикл тут же заваливается набок. Я больно падаю на землю, но такие мелочи меня уже не волнуют.

– Ты с ума сошел?

Вполне резонный, кстати, вопрос. Только сумасшедший может с абсолютно каменным лицом наблюдать, как на него мчится мотоцикл.

Он снова молчит, и мне хочется ему врезать, стереть это спокойствие с его лица, чтобы наконец увидеть хоть какие-то эмоции.

А впрочем… Зачем отказывать себе в удовольствии?

От удара он чуть отшатывается назад, и из уголка губ течет тонкая струйка крови.

Что, слишком сильно? Но ты ведь сам меня учил…

Я растягиваю губы в кривой ухмылке, делающей лицо похожей на карнавальную маску:

– Все еще считаешь меня его противоположностью?

Он вдруг улыбается, и я изумленно отшатываюсь – не должен так улыбаться человек тому, кто только что причинил ему боль.

– Это не ты. А играть ты всегда умела неплохо…

– До твоего мастерства мне далеко, – на глазах в который раз вскипают слезы, я снова замахиваюсь, но в этот раз удар не достигает цели, а через секунду мои руки оказываются в стальных тисках.

– Отпусти.

Он снова, как и несколько минут назад в свете бешено мчащихся фар, качает головой.

Слишком близко… Я ведь не должна больше ничего чувствовать?

Я перевожу дыхание, и смотрю в его глаза, впервые пытаясь не разгонять до предела свою ненависть и злость, а… понять.

– Зачем? – хриплый шепот, так не похожий на мой голос, – твоя месть исполнена, какой смысл продолжать играть?

– Ты права, смысла нет. Но с чего ты взяла, что все это – игра?..

– По-прежнему пудришь девочке мозги? – голос отца, словно звук взводимого курка взрывает наступившую тишину.

Нас окружает группа парней с автоматами, и через несколько секунд я остаюсь одна. Сопротивления не было – несмотря ни на что, он не дурак.

Отец ждет меня в машине, но что-то не дает покоя, настойчиво бьется в мозгу.

Почему он так и не ушел с дороги? Никогда раньше не замечала в нем тяги к саморазрушению…

Я обхожу его машину и раздвигаю кусты, растущие в паре метров справа.

Далеко внизу каменистыми уступами темнеет изогнутая линия глубокого ущелья…

Он ведь гораздо лучше меня знал эту местность.

***

Темное помещение подвала, насквозь пропитанное болью и страхом. Сотни жертв всеразрушающей ненависти моего отца с каждой секундой по крупицам теряли здесь надежду на спасение, и чуть ли не с облегчением расставались с остатками рассудка, погружаясь в блаженную тьму безумия. На моей памяти лишь несколько человек смогли сохранить разум, и ничего не сказали, не желая выдавать своих близких.

Их агония длилась очень долго – отец ненавидел проигрывать.

И теперь у него была новая жертва.

Хотя человек, стоящий прикованным к столбу, на жертву пока не похож – отрешенное выражение лица, словно все это происходит с кем-то другим, но только он знает, какой ценой стоит сохранять на лице эту маску.

Если бы он знал, как я ее ненавижу…

У стоящего напротив пленника мужчины длинные седые волосы и исчерченное морщинами лицо. Вполне благообразный вид доброго дедушки… если не заглядывать в глаза, говорящие слишком о многом. Например, о ночных кошмарах, которые для него – рабочие будни.

Наш штатный палач. Он прикрепляет последние провода к телу пленника, передает отцу пульт управления, и выходит из комнаты, оставляя нас вдвоем с пленником. Отец никогда не любил свидетелей в своих развлечениях.

И шоу начинается…

Легкое нажатие на кнопку – и тело пленника выгибается дугой, несмотря на прикованные запястья. Электрический разряд регулируемой мощности – именно по таким экспериментам в детстве я изучала физику.

Ощущение нереальности происходящего продолжает усиливаться. Перед глазами проносятся обрывки воспоминаний – мозг словно пытается уберечь сознание.

Маленькая девочка сидит за столом, посадив на колени щенка, и весело смеется над его попытками вырвать из ее рук мячик. Песик виляет хвостом и радостно облизывает ее лицо, от чего малышка заливается смехом еще громче.

Она еще не понимает, что смех здесь под запретом.

Шаги отца, такие знакомые.

Девочка испуганно вздрагивает, поворачивая голову в сторону подходящего мужчины.

– Папа, смотри, какой хороший…

Голос дрожит, но она мужественно сдерживает волнение – отец не любит, когда она показывает свой страх.

– Ты помнишь, что я тебе говорил по поводу животных?

– Я нашла его за сараем, – девочка набирается смелости и умоляюще смотрит в лицо отца, – он же погибнет один…

– Значит, такова его судьба. Запомни, – в глазах отца появляется уже знакомый ей стальной блеск, – слабые не выживают. А за то, что ослушалась, ты должна понести наказание.

Она прижимает щенка к груди, чувствуя нарастающую панику.

…Пистолет такой тяжелый. Он выскальзывает из ее рук, но под жестким взглядом отца девочка сжимает его еще крепче. Она уже понимает, что происходит что-то ужасное и неотвратимое, как горная лавина, сметающая на своем пути с равной легкостью деревья и зазевавшихся лыжников.

– Стреляй.

Щенок доверчиво смотрит в ее лицо и пытается запрыгнуть на колени. Ладони становятся мокрыми, пальцы соскальзывают, руки дрожат так, что девочка еле удерживает оружие. Будь расстояние побольше, хотя бы на десяток метров, эта дрожь могла бы стать ее союзником, но с такого расстояния не промахнуться.

Отец спокойно наблюдает за ней, зная, что она обязательно подчинится, как было всегда. Ведь это его дочь… его подобие. А значит, должна вырасти сильной. Никаких слабостей, такие вещи недопустимы в стае хищников с постоянной борьбой за власть.

– Папа, пожалуйста…, – она в отчаянии опускает голову.

– Хватит тянуть! Снова хочешь в карцер?

Девочка вздрагивает, вспоминая непроглядную темноту и одиночество. В последний раз она решила, что сделает все возможное, чтобы не попадать туда снова.

Все… кроме этого.

– Пожалуйста, давай его отпустим, – отчаяние придает сил, и малышка снова умоляюще смотрит на отца, – обещаю, я больше никогда не буду подбирать животных, и буду делать все, что ты скажешь, но в последний раз, прошу тебя, поверь мне…

Несколько мучительных секунд… и лицо мужчины смягчается.

– Ладно, уговорила.

…Огромный торт с восемью свечками, и большая коробка, обвязанная красным бантом. Ее день рождения.

– Чего ты ждешь? Открывай подарок.

Отец улыбается, и ей кажется, что все это сон, так хорошо просто не может быть.

Крышка падает на пол… Девочка судорожно сжимает кулаки, ногти больно впиваются в ладони.

– Что, нравится? – усмешка на лице отца напоминает оскал, и вполне сочетается со всем происходящим, – заказ делали несколько дней, я уже думал, что не успею к празднику. Правда, хорошая работа? Мне кажется, в виде чучела эта псина даже симпатичней, что скажешь?

Главное, не забывать дышать. Вдох-выдох, и снова вдох… И не плакать. Иначе снова карцер, а то и что посерьезнее, отец ненавидит слезы.

Он делает все, что способно причинить ей боль, считает, что только так можно стать сильнее.

Значит, нужно притвориться, что никакой боли нет.

Девочка механически, словно робот, раздвигает губы в улыбке – пока еще неумело, но с годами маска станет более совершенной. Практически вторым лицом.

– Спасибо, папа, – еще одно достижение – руки почти не дрожат, когда она вынимает чучело из коробки и прижимает к груди, – думаю, он отлично впишется в интерьер моей комнаты.

Новый разряд, и тело повисает, ноги уже не в силах подчиняться. Пока еще у него получается не кричать, хотя он и сам, наверное, не понимает, что никакой разницы нет, кричит жертва или тщетно пытается сохранить достоинство.

Проблема в том, что отцу не нужна информация. Все необходимое он рассчитывает получить от меня, а сейчас просто наслаждается процессом.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и движение привлекает внимание отца. Не случайно в детстве всегда мечтала о шапке-невидимке…

– Леда, подойди.

При звуке моего имени в глазах пленника впервые появляется какое-то чувство, имя словно удерживает его на тонкой грани между сознанием и беспамятством.

– Я знаю, ты хочешь отомстить, – голос отца, как и в детстве, проникает в мозг раскаленной спицей, выворачивает сознание, пытаясь добраться до самых потаенных уголков души, – ты для него никто, глупая игрушка в нашей с ним войне. Которая в своей наивности не смогла разгадать его игру, поверила, что небезразлична. Запомни – все его слова – ложь.

Зачем так… Я все знаю сама. Неужели так уж необходимо снова вскрывать раны зазубренным лезвием?

Ах да. Я и забыла, что это любимое папино развлечение.

– Я ведь говорил тебе, что у сильных духом нет привязанностей. Мы никому не верим, и никого не любим. И поэтому никто не может предать нас. Знаю, ты запуталась, – голос внезапно смягчился, что заставило меня насторожиться, – я помогу тебе вернуть себя настоящую.

В мою ладонь ложится рукоятка ножа с тонким лезвием, которое кажется таким легким, почти невесомым. В памяти всплывает ощущение пистолета, выскальзывающего из детских ладоней.

– Ты знаешь, что делать, – в голосе появляется предвкушение удовольствия, – прошу, ни в чем себе не отказывай.

Вдох-выдох, как в детстве. Эмоции под жестким контролем, но плотина вот-вот переполнится, и тогда потопа не избежать.

Я вижу, каких усилий ему стоит держать глаза открытыми, не позволять себе потерять сознание. Но зачем тратить силы? Разве не будет проще нам обоим, если он отключится… И не почувствует той боли, которую я должна причинить.

Не смотри на меня. Закрой глаза, и тогда я смогу вообразить тебя жестоким манипулятором, без чувств и эмоций. Тогда я смогу заставить себя поверить во что угодно, и возненавидеть тебя еще больше.

В его глазах… понимание?

Нет. Отец прав. Это все игра.

Видение машины, замершей над обрывом, и лицо мужчины в свете рассекающих тьму фар…

По моим рукам стекают капли его крови – видимо отец уже успел нанести рану этим ножом. Красное притягивает взгляд словно магнитом. Такого же цвета был бант у той проклятой коробки…

Ну же, девочка, решайся. Ситуация повторяется, только в этот раз по сценарию ты должна ненавидеть жертву. А значит, должно быть легче. По идее.

Бездарный сценарий, не спасает даже блестящая игра актеров и хорошо продуманные роли.

Хватит с меня, ухожу из этого долбанного театра.

Вот только доиграю роль до конца. Но так, как я хочу.

– Ты же знаешь, я не очень люблю ножи, – отец удивленно поднимает брови, но я продолжаю:

– Предпочитаю пистолет, ты ведь не против? Думаю, от одной раны он не скончается быстро, а мне будет… приятно.

И наблюдаю, как меняются выражения лиц столь разных мужчин – удивление на лице одного уступает место удовлетворению и гордости за свое чадо, а вот лицо второго… Из глаз исчезает безразличие – как же должны быть сильны эмоции, чтобы разорвать такую совершенную маску! – и появляется боль пополам с отчаянием, как у человека, поставившего все на эфемерную надежду. И проигравшего больше, чем жизнь.

Подожди. До занавеса еще далеко. Обещаю, зрители будут удивлены.

Отец молча протягивает мне пистолет и улыбается в предвкушении.

Должна тебя расстроить – ты больше не режиссер, папочка.

Улыбка медленно сползает с лица, когда дуло обращается в его сторону.

– Освободи его. Немедленно.