Текст книги "Христос был женщиной (сборник)"

В страхе
Криста

Заказали водку и выпили, не чокаясь. Никакой реакции тела Криста не чувствует. Сорокаградусная лишь помогает удержать слезы.

Упокой, Господи, душу Лины…

Плакать сейчас нельзя. Это в провинции ритуальные стенания – норма, за громкими причитаниями может укрываться как настоящая, нестерпимая скорбь, так и равнодушие и даже злорадство.

И плакать сейчас нечестно. Исчезновение Лины входит в резонанс с главной личной болью Кристы. Отец…

В присутствии смерти кусок в горло не лезет. Криста кладет вилку и изо всех сил вслушивается в разговор. Старается, но все равно смысл до нее туго доходит. Эрика она совсем не понимает.

– …жаловалась Матвею, что все ополчились против нее. Верующие якобы мстят, коллеги присваивают ее находки, принижают ее имя… – сообщает он с какой-то не красящей его улыбкой, которая обнажает мелкие зубы. Оскал не дьявольский, а скорее крысиный. – Типичная мания преследования… Впрочем, она молодец! Это поступок – самой распорядиться своей жизнью…

– Человеку не принадлежит его жизнь, – в один голос говорят Ева и Криста. Ева безапелляционно и громко, Криста строго и чуть слышно.

– И кому же она принадлежит? – снова усмехается Эрик. – Богу, что ли? Хилый концепт.

Криста опускает голову, чтобы не отравляться взглядом, в котором окаменело безразличие, а Ева с вызовом смотрит в глаза богохульнику. Обе молчат.

– Десерт будем?! – встревает Павлуша.

Судейский «брейк!».

А Эрику хоть бы хны. Эрик хочет кофе.

Не бросишь же его тут одного…

В тишине каждый пьет свою крохотную долю, и все грузятся в большой «Порше». Посадкой руководит Ева. Никого не спрашивая, усаживает Эрика рядом с водителем, а Кристу между собой и Павлушей на заднем сиденье. Так что когда машина подъезжает к «сталинке» Эрика и он предлагает зайти к нему в холостяцкую квартиру – жена и дочки в отъезде, – Криста отказывается первой, и это не выходит грубо.

Сейчас бы в метро! Одиночество в толпе…

Но Ева и слышать не хочет. Подвозит Кристу прямо к крыльцу ее семнадцатиэтажки. И тут же уезжает. Мы, мол, с дороги, надо же и отдохнуть.

Одна.

Криста включает свет в прихожей, бейсболка со второй попытки попадает на вешалку… Все делает она медленно, сосредоточенно. Пальто – на плечики, сапоги – в угол. Голенища падают. Странно, на улице слякоть, а они совсем не извозюкались. Почему? А, понятно: в машине же ехала…

Бытовые мысли, бытовые действия не ослабляют напряжение.

Попробовать уснуть?

Представила себя в постели, и сразу ясно: не получится. В организме сидит беспокойник и дергается.

Нет сил разобраться в мешанине. Физическая боль сама собой обычно выстраивается в очередь. Если к ноющему зубу прибавляется отравление, то зуб перестает подавать болевые сигналы, терпеливо дожидается порядка в желудке… Не так с чернотой в душе… Боль за отца пристала, как пригорелая каша к кастрюльке – не отодрать.

Криста пробует еще одно средство. Нажимает кнопку музыкального центра. Не дослушанный вчера Рахманинов.

Сперва кажется – не то. Диссонанс… Но тут символические колокола бьют по больному… Смерть неизбежна… Что-то вроде «клин клином»… Если не отскоблит въевшуюся боль, то, может, чуть ее размягчит…

Руки сами берут вязание, брошенное в корзинке рядом с креслом. Носки для Евы…

Пальцы двигаются в автоматическом режиме, хорошо знакомые звуки ослабляют хватку горя, и в голове – ясная, четкая картина… Движущаяся.

Безлюдная станция, выложенная булыжником тропинка…

В самом ее конце Лина наклоняется, расшатывает неплотно пригнанные камни и раскладывает добычу по карманам.

На крохотном, но благоустроенном пляже работодатель Матвея устраивал летом пикник. Чинно, скучно…

Лина перешагивает турникет, совсем невысокий – послушным швейцарцам достаточно запретного знака, заборов тут нет, никто и без ограждения не сунется куда не надо.

Ступает в воду. Первый шаг, второй, третий…

Считая, скукоживается. Голова вжимается в плечи, руки крест-накрест обхватывают грудь.

Мокро, холод обжигает… как будто не ее…

Полы пальто хотят подняться, но груз в карманах и еще большая тяжесть на душе не дают им расправить крылья, не позволяют взлететь…

Бедная, бедная скорченная Лина…

Грех…

«Мудрость ничего заведомо не осуждает и не отвергает», – уговаривает себя Криста.

Душа сумела прочувствовать и пережить чужое горе. Не для демонстрации другим, посторонним, не для укора им: вы – черствые, а я такая тонкая, сочувствующая… Ни для кого. Внутри себя. Честно.

И если все в мире имеет какой-то смысл, то для Кристы он очевиден. Путь Лины закрыт, там – шлагбаум.

Через кого они приходят
Василиса

А он ведь знал, что мне сегодня вставать в восемь. Обычное его время. Вместе бы позавтракали… Нет, вскочил раньше, в самую темень.

Через щелочки, на которые открылись непослушные глаза, Василиса всматривается в будильник. Ого! Семь с чем-то… Няня придет еще не скоро… Створки глаз снова закрываются, но внутри вдруг просыпается беспокойство. До ушей долетает осторожный всхлип двери.

Муж сбежал…

Ну, не насовсем же…

Но вместо целесообразного сна в голове собирается всякая ерунда. Пустяки, на которые нелепо и обращать внимание.

Нянька как-то пожаловалась, что ей пришлось перестирывать рубашки.

– Помада на воротничках такая въедливая, я руками терла, терла… – говорила стервоза, уставившись на ненакрашенные губы хозяйки.

«Модельки, наверное, подлизывались, чтобы Герка получше их снял», – отмахнулась тогда Василиса.

Но… Если проинспектировать все болты, которые стягивают их брак, то ясно – подрасшатались. Все, кроме… Милечка каждое утро ищет и находит новую фотку, запрятанную отцом в укромное место. Ни разу не забыл. Смысл игры в том, что она должна не только разыскать картинку, но и назвать то, что он сфотографировал. Кроха совсем, а уже знает с десяток названий деревьев, птиц различает, фрукты-овощи…

Ну да, Эмилечку он любит.

Любит…

Но он же ее почти совсем не видит! Убегает утром, возвращается… Не знаю, когда он приходит домой. Так поздно, что я уже сплю, или храпит, когда я прихожу. Может, правда, притворяется? Стелит постель на диване в своих захламленных чертогах.

Когда мы последний раз… да хотя бы чай вместе пили? У него что, подружка-поблядушка появилась?

Василиса сама себе удивляется…

Думала, защищена… Думала, неуязвима…

Уже давно живет в уверенности, что и про нее можно сказать: какою мерою мерите, такою и вам будут мерить…

Нет, это не может быть банальная ревность!

– Ревность и я – не смешите! – говорит она себе, вглядываясь в зеркало. Отмечает, что нужно подправить, но – ничего серьезного, собой вполне довольна.

Никому не позволю запускать лапу в основной капитал. Теперь, в кризис, особенно ясно, что хребет – это не столько деньги, сколько энергия, которую можно добыть из самых разных ценностей. Причем золото и бриллианты, предметы искусства имеют конвенциональную стоимость. Уже были кризисы – революции, войны, – когда за них давали только буханку клейкого хлеба. А вот семейные ценности не девальвируются. Пишут, что разведенные женщины даже выглядят старше.

Опомнись!

Почему такой переполох-то? Посторонние бабы – обычная женская проблема. Решить ее – пара пустяков. Ничего даже и придумывать не надо, есть рецепты…

Василиса вскакивает с кровати и рывком к компьютеру.

«Измена мужа»… Три миллиона страниц в «Яндексе»… Рекомендации все начинаются с «не»…

Да она и не собиралась устраивать сцену…

Вопросы задавать, к стенке припирать? Ну, до такого она не опустится.

Что, что она может сделать? Как развернуть его лицом к себе, к миру задом?

Нужно устроить ему персональную выставку. Вот.

По пути на летучку Василиса заезжает в салон (с маленькой буквы). За красотой.

Действует четко, ни минуты не теряет: пока краска чернит прущие наружу русоватые корни, садится на маникюр, потом подправить линию бровей, потом стрижку освежить… Управляется за полтора часа и пятьдесят долларов сверх недешевого тарифа. Настроение постоянной клиентки здесь чувствуют. Мастера еще и психологи, знают, когда и о чем говорить.

Никакой болтовни во время цирюльничьих манипуляций, полная сосредоточенность – и уже ясно, как подступиться к проблеме. Начнем, а там будет ясно…

Сразу после летучки – Ефим в командировке, поэтому не следует никаких назначений, никто не посягает на ее свободу, – Василиса возвращается за руль и, пока греется двигатель (ранние заморозки – о машине она всегда заботится), делает несколько звонков в галереи, о которых она или ее подчиненные писали в последние месяцы.

Обращается именно к недавним контактам. Бывает, конечно, что благодарность в момент сдувает. Не ее случай. Дистанционные, но стабильные отношения – ее конек, так что дело не в короткой памяти клиентов. Просто в теперешнее время часты банкротства. Еще нарвешься на свеженького неудачника… Некогда сочувствовать.

Тонкую, требующую таланта работу обзывают «блатом» только те, кто не умеют ни с кем наладить связи. Или ханжи, или циники… Сами пользуются житейским ноу-хау, а от других требуют нравственности. Чем отвязнее, чем грешнее человек, тем суровее он к другим. Тут работает закон сохранения благородства. У тебя лично его не хватает? Заботься, чтобы другие восполнили дефицит. Требуй от всех морали-нравственности, и в мире сохранится нужный баланс…

Первый же звонок попадает «в яблочко».

Имя мужа там знают, готовы поучаствовать. Вопрос упирается в деньги. Ожидаемо…

Вообще-то Василиса сама может оплатить декоративное обмундирование Геркиных амбиций. Не такая уж большая сумма требуется. Но удастся ли сохранить это в секрете? Он узнает и заартачится… Бедный, но гордый, черт бы его побрал, прости Господи.

Простил и помогает. Прямо сейчас звонит Ева. Ей приспичило: нужен свежий фотопортрет для обложки нового диска.

– Знаешь «Лакомку» на Песчаной? Подъезжай, а я пока узнаю, когда Герка сможет, – мгновенно ориентируется Василиса.

«Аппарат отключен или…» – противным голосом отзывается мужнин мобильник. Лимит по проклятьям на сегодня исчерпан, так что приходится проглотить ругательство. Тем более надо форсировать идею.

– Лапонька, что ты с собой делаешь?! – Василиса чмокает воздух возле Евиной щеки, приобнимает приятельницу за плечо и картинно отстраняется. Мол, сражена наповал.

Действует на любого, независимо от процента правдивости. А в данном случае за нарочитой театральностью Василиса скрывает удивление: Ева и вправду хороша. Широкий ремень обнимает тонкую талию. Подчеркивает упругие титьки.

Хватит рассматривать, еще зависть во мне проснется и погубит сложную комбинацию.

– Я пригласила, я и плачу, – шепчет Василиса, наклоняясь к Еве, и берет бразды правления в свои руки. – А здорово я напечатала Матвейкину статью, правда? – И, не дав возможности отделаться устной благодарностью, продолжает: – Герка сейчас на съемках, как включится, сразу и прокукарекаю. Когда тебе удобно?

Опутав Еву в меру липкой любезностью, Василиса ловко вворачивает насчет спонсорства. Вроде только что пришло в голову…

Ева хмуреет.

Дока она, все сразу соображает.

Молчит. Грамотно молчит. Понимает: будешь суетиться – еще больше запутаешься.

Надо переменить тему. Давить нельзя ни в коем случае. Пусть свыкнется с предложением. Свыкнется – слюбится. Бизнес-обмен, не более… А пока можно и посплетничать.

– Не теми бабами себя окружаешь! Криста твоя… Тихоня тихоней, но ты поосторожнее! Ей же мужик нужен. Видела, как она с твоим Павлушей щебетала. Классный он у тебя… Учти, он реагирует!.. – Слабая Евина реакция нисколько не обескураживает Василису, она еще нагнетает: – Я как-то специально, чтобы ее проверить, расспросила про твой Салон. Так у нее и тот глупо выступал, и этот вести себя не умеет… Критиканша. Зачем она тебе?

– Ну, с кем мне дружить – это я пока сама решаю, – строжеет Ева.

Тряхнуло. Вернемся на основную колею.

– Но ведь Герка – мастер! – Василиса ловит Евин взгляд и старается удержать его. – Этого не оспоришь!

– Пусть их бухгалтер со мной свяжется. – В строгости Евиного голоса чувствуется, что сердится она в основном на себя. Не важно, за что. Важно, что не будет множить свои не такие уж и большие материальные издержки еще и порчей взаимовыгодных отношений.

Василиса поднимает руку и щелкает пальцами, подзывая официанта.

– Я водки закажу, – объявляет она и осекается: получается, что предлагает обмыть свою победу. Нет, так не стоит… – Выпьем, не чокаясь – помянем нашу грешницу. Даже свечку нельзя за нее поставить… Эх, Линка, Линка!

Почему?
Криста

По электронке зовут на вернисаж. Обычная рассылка. Раньше Криста такие сбрасывала, не открывая. Но их становится меньше с каждым днем ее без… не безработицы, а без приписанности к одному месту. Работы-то как раз выше крыши.

Для устройнения мыслей пишет в столбик:

«На пару сайтов пообещала написать о том о сем, в глянец.

Радийщики регулярно звонят.

В частном университете пригласили вести спецкурс, давно уже надо сочинить развернутую программу и им отправить…»

Со страху перед нищетой за все берется, в зоопарк даже съездила, чтобы рассказать про здешний День сурка…

В итоге – загружена как на прежней службе, а нервотрепки больше. Существенно больше. Одно пишешь, два задания в уме держишь. Ни малюсенького прогала. Сама себя распинаю… Некогда даже подумать: зачем живу? Чего я действительно хочу? Беспросвет… В такой темени можно по нечаянности ступить на дорожку, до конца которой дошла Лина…

Пишешь в одиночестве, читаешь-смотришь – тоже. Для начала просто бы поболтать… Не обговаривать объем, сроки, не интервью брать или что-нибудь разведывать, а просто общаться… Выкладывать все, что пришло в голову, не думая, зачем. Очищает.

Глаза пробегают присланный текст. «Природа отдыхает?» О чем это? А, фотовыставка… о детях знаменитых родителей… Портреты и вокруг…

Об этом легко будет настучать пару тысяч знаков…

И Ева среди спонсоров!

Куда она пропала? Как-то раз набрала ее – не отзванивает. Да в теперешней заморочке ни на кого же нет времени. Назначишь встречу, а тут как раз подвернется срочная работа. Не выручишь – больше не обратятся. Значит, платоническое свидание уступает прагматическому.

А Ева… Может, ездит-летает… Соскучилась по ней.

Вот на вернисаже и повидаемся.

Но уже через час начало. Все равно пойду.

Как всегда, опоздала. Народ греется под софитами телевизионщиков. Все сгрудились вокруг стоячего микрофона и, наверно, владельца галереи со свитой. За спинами не разглядеть. И не надо. Зато отлично видно то, что на стенах.

Румяная круглолицая малютка в платьишке Веласкесовой инфанты на руках у… Василисы! Так это выставка ее мужа… А казалось, она его скрывает. Вроде как стесняется…

«Ухожу!» – решает Криста, но тут же стыдится трусливого порыва. И интересно же, что наснимал Василисин подкаблучник.

Тем более что она (Криста мысленно накачивает негативом безобидное местоимение) – после того как меня схрумкала – по нескольку раз в день заходила в мой блог. Высматривала, что я про нее напишу.

Не дождешься!

Василисина суетливость – единственное, что грело в те дни. Не было у меня намерения пускать ее в свое личное пространство. Тем более под острым словесным соусом! Никаких филиппик в ее сторону! Она обо мне думает, а я о ней – нет! Моя победа.

Пристрастный взгляд Кристы с удовольствием констатирует, что муженек-то – весьма средненький фотограф… Крепкий ремесленник, но никак не художник…

Что хочет Криста, то и видит.

И вдруг…

В третьем зале-закутке на нее смотрит… Господи, как же не хватает такого вот сочувствия… И оно – во взгляде фотографа на портретируемую. Как он умудрился передать свое сострадание?..

Большой рот, распахнутые глаза… Если провести черту по линии носа и схлопнуть две половинки, то они совпадут. Над моделью изрядно поработали. Всю асимметрию, всю природную изюминку выжгли. Папаша-режиссер проговорился в интервью, когда в эпизоде снял дочь, еще школьницу: «Не знаю, какие у нее способности, но уж я из нее все выжму». И выжал. Убил человека, чтобы изготовить заурядную актрису. А по ходу бросил ее мать, женился на куколке, которая даже дочери его моложе. Из новой жены не выжимает, поскольку там нечего жать. Просто отдал ей очередную главную роль. Качество не важно – все равно на отечественные фильмы почти никто не ходит.

(Господи, зачем я все это знаю?)

Фотографу всех их жаль, всем он сочувствует – и красивенькой дочке с матового снимка, и тем, кого там нет, – стареющему папаше, бездарной мачехе…

А значит, и мне.

Если б художник жил с расправленными плечами…

Василиса подмяла под себя человека… Не она первая, не она…

– Ты что в одиночестве тут тушуешься? Не бойся – не съедят.

Криста вздрагивает. Неожиданность превращает в оплеуху легкий толчок в плечо.

Оборачивается.

Василиса как ни в чем не бывало.

– Писать о моем Георгии будешь? – говорит она с маловопросительной интонацией.

Опять приказывает.

Только бы не смотреть на нее! Сорвусь – а зачем?

Криста рыскает взглядом, на кого бы отвлечься? Несколько знакомых глаз шмыгают от нее в сторону, как мыши. Или ей только кажется? Мнительность?

Наконец видит Еву с Павлушей. Бормочет «Извини» в сторону Василисы – повернув голову, но не глядя ей в лицо – и бежит к ним.

Павлуша заулыбался, но Ева…

– …Вам бы пострадавших поснимать… – договаривает она высокому широкоплечему блондину. – Дошедших до дна… И оставшихся человеками. Чистое вещество сердечности, обнаженка души… У вас получится! – Все еще не поворачиваясь к Кристе, заканчивает она.

Не заготовленный, спонтанный совет.

Пока Криста всматривается в того, кому адресовано прозрение, Ева дотрагивается до ее плеча. Привет, мол, – и к выходу. Неторопливо, но решительно.

Куда-то надо, наверно…

Ну, конечно, потом позвонит, объяснится…

Звонка от Евы нет ни вечером, ни на следующий день…

Тогда Криста прячет самолюбие в загашник, где копятся все непродуктивные чувства, мешающие действовать, и все-таки пишет о выставке. Отмечает серию фотографий, на которых вместе и по отдельности Ева и ее дочь, очень взрослая девушка. Как сестры. И название триптиха точное: «Целеустремленность».

Времени уходит – уйма. Ведь расхваливать вроде бы не за что, разносить в пух и прах несправедливо. Значит, табу на все оценочные эпитеты, никаких «замечательный, удивительный, прелестный» или «глупый, заурядный, поверхностный», с помощью которых так легко имитируется страстное отношение к описываемому и камуфлируется полное невежество. Если уж взялась за работу, то хотя бы самой себе объяснить, что так задело в нескольких лицах.

Заметка получается необычной. Слишком содержательной для сайта, с которым Криста сотрудничает. Не формат. В итоге опус обкарнывают, про Еву сокращают… Полный вариант удается проартикулировать по радио и разместить в ЖЖ. Но и на него Ева не отзывается.

Не слышала, не читала?

Стучите, и отворят вам
Ева

У Евы до многого не доходят руки, в том числе и до откликов на Георгиеву выставку. Джазик собирал их в отельную папку на рабочем столе ноутбука, потом ему надоело напоминать, и он распечатал каждый журналистский чих и выложил стопку бумаги на кожу письменного стола.

Но и так не тянет взглянуть. Это все на такой периферии…

Даже диссертацией Ева теперь занимается из-под палки. Конечно, держит эту самую палку в своих руках, но все же… Столько сил уходит на то, чтобы доказать свои незащищенные прозрения, описать их научным, строго регламентированным языком… Зачем ей это?

Мысль все время гуляет налево от теории музыки в сторону никем пока не понятых глобальных процессов. Как? Что будет?

На практике же приходится заниматься спасением активов, думать, как обезопасить то, что удается выхватить из финансово-кредитного обвала… В процессе тактического маневрирования и идеи кое-какие наклевываются…

– Сокровище, чай готов. Тебе сюда принести или в столовой выпьем? – Тихий голос Павлуши попадает как раз в зазор между мыслями. Одна обдумана, вторая еще не пришла. Как это у него получается? По спине, что ли, угадывает, когда можно отвлечь?

Приятно…

За файв-о-клоком Павлуша пересказывает отзыв Кристы на выставку.

Говорит он, как всегда, сбивчиво, но так спокойно по отношению к автору, что Ева вдруг вспоминает науськивания Василисы. «Учти, он реагирует!» И ведь залезло в душу. Какая мура! Стыдно! Хорошо, что только отдалилась от подруги, а не выговорилась. Ведь даже на вернисаже Василиса что-то там вполголоса клепала на Кристу.

– Ха-ха-ха! – вслух подсмеивается Ева над собой.

Павлушины брови взлетают вверх. Откуда, мол, сарказм? Недоумевает, но молчит. И хорошо. Не станешь же ему объяснять, что чуть не приревновала. Ревность, недоверие портит мужчин и может навести ненароком на упоминаемую женщину. Присматриваться они начинают…

– Где трубка? – сердито спрашивает Ева. Негодует лишь на себя.

Павел и тут понимает. Несуетливо и безропотно приносит трубку стационарного телефона.

– Не этот! Мне мобильник нужен! Я же не помню ее номера! – неотходчиво кричит Ева.

Наконец связь установлена. В голосе Кристы – простая радость. И в основной партии ее нарратива, и в побочных нет и намека на обиду, на недовольство… Легко с ней. Ни разу не выясняли отношений. Но косвенно объясниться надо:

– Закопалась в диссертации, вот третью главу закончила.

– А первые уже написаны? – моментально включается Криста. Забыв о себе, как будто Евина докторская защита – ее первейшая забота.

– Да вчерне все пять глав набросаны, но там еще работы… Главное же: не очень понимаю, зачем трачу столько сил, столько времени…

– А в самом начале, когда бралась, понимала?

– Ну да… Ради свободы. В старости, если доживу… независимость необходима. Профессор, читающий лекции, более или менее свободен. А композитор рабски зависит от вдохновения. Нет его – и чем заниматься? Поэты, например, начинают алкоголически пить… Но месяц поглушишь себя, другой… А оно, вдохновение чертово, все равно не приходит. Некоторые без него начинают гнать мякину… Не дай бог…

– Понимаю… Хочешь иметь творческое занятие, в котором вдохновение – только составляющая его часть. Архитектор, прозаик, профессор… все они владеют ремеслом… Им не страшно, что сегодня «Муза посетила, – немного посидела и ушла!», – с узнаваемой хрипотцой декламирует Криста. – Тогда смирись, гордый человек! Ой!

В трубке – громкий стук.

– Что стряслось?

– Извини, я только что видела… Крысу!

– Хм, крыса… Тоже мне, диковина! Как-то сижу в лобби пятизвездочного отеля в Нью-Йорке… Вдруг из-под соседнего кресла мчится серая толстуха. Я бегом к портье, а он невозмутимо: «Да, мэм, их тут много… ничего поделать не можем…» Ну, поставь мышеловку. Или давай ко мне. Хочешь, Джазик за тобой приедет?

– Спасибо. Все-таки постараюсь с ней договориться.