Текст книги "Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы"

Глава вторая
Свита играет короля

Булгаков – человек театра, мы во всем видим эту его особую одаренность – конструировать диалоги, выстраивать декорации, эффектно работать с освещением, создавать иллюзии, мистифицировать – словом, виртуозно использовать все театральные технологии – это для него естественный способ мышления. Какой бы эпизод он ни создавал, его художественная ткань оказывается проработана так, что все можно увидеть внутренним зрением на театральных подмостках. И уж конечно, назвав окружение Воланда «свитой», Булгаков помнил сценический принцип, гласящий, что «свита играет короля». Поскольку нас занимает загадка Воланда, нам кажется важным прокомментировать образы «демонов», составляющих свиту «мессира». Литературная и мифологическая родословная этих человекоподобных существ изучена булгаковедами подробно и даже дотошно. Но нас интересует логика их поведения, специфика их юмора, ибо, по нашему убеждению, они «играют короля».

– Верно! Вы совершенно правы! – гулко и страшно прокричал Воланд, – так и надо!

– Так и надо! – как эхо повторила свита Воланда (ММ-2. С. 733).

Свита Воланда – это его «эхо», послушные исполнители его воли, у которых нет своей точки зрения. Это его личные слуги, обладающие всеми теми качествами и свойствами, которые особенно ценятся «мессиром». Кто же они?

Прозвище римского воина Марка, палача-профессионала, – Крысобой. Оно сразу же выявляет суть этой профессии. Чтобы овладеть ею в совершенстве, нужно уметь видеть в человеке мелкого вредного грызуна, отвратительного своей плодовитостью, живучестью и массовостью. Жестокая борьба людей с крысами за жизненное пространство ведется испокон веков. Их бьют, травят, на них ставят капканы. Домашние животные – милые сердцу человека кошки – радовали своих хозяев не в последнюю очередь своим даром – убивать мышей и крыс. Прозвище «Крысобой», ужасное для человека, является заслуженной наградой для какого-нибудь сильного, крупного и отважного кота – душителя крыс, которым гордится его хозяин. Один представитель из свиты Воланда, черный, огромный, как боров, кот Бегемот, являет собой прямое видимое воплощение слова «крысобой», что косвенно подтверждает нашу догадку о том, что свита Воланда – это маленькая тесная компания палачей, одетая автором в литературно-театральные костюмы и маски чертей.

В самом узком понимании слово «палач» обозначает специфическую профессиональную деятельность человека, который подвергает арестованного пыткам во время следственного дознания и приводит в исполнение смертный приговор суда. Никакой официальной должности под названием «палач» во времена сталинщины, конечно, не было. А пытки и казни применялись, как мы теперь знаем, повсеместно и в таком количестве, что вообразить масштабы этого явления просто невозможно: душа человека просто отторгает образ этого ада.

Публичных казней, конечно, не было. Сталин не был Иваном Грозным, он не устраивал для своих подданных леденящих душу зрелищ, чтобы они могли увидеть воочию адские муки грешников еще до того, как сами перейдут смертную черту. Но было бы неправильно предположить, что народ не знал, о том, что происходит в «подвалах Лубянки». Слухи циркулировали, люди передавали вести из «ада» шепотом. То, что рассказы эти были запрещены и за «разговоры» можно было запросто угодить в тюрьму, делало ужас перед арестом еще более мучительным. Неизвестность страшна больше, чем ясное понимание того, с чем имеешь дело.

Масштаб репрессий, естественно, ставил перед современниками мучительный вопрос о тех, кто арестовывает, конвоирует, допрашивает, выбивает показания, расстреливает, этапирует, охраняет. Огромную репрессивную машину должно было обслуживать очень большое количество людей. Они ходили на службу, ездили в трамваях, читали газеты, жили в отдельных квартирах и коммуналках, посещали кинотеатры. Они ходили в штатском и внешне мало чем отличались от обычных людей, их потенциальных жертв. Эпохальный вопрос: как в массовом порядке можно было превратить столько народа в палачей? – требовал ответа настоятельно и властно. Как должно быть устроено сознание человека, чтобы выполнять такую работу?

На эти вопросы полных ответов дать невозможно. Отождествиться с палачом, чтобы увидеть мир его глазами, – предприятие разрушительное для собственной личности. Нормальный человек в эту бездну заглядывать не может: мешает инстинкт самосохранения. Булгаков изобрел способ увидеть этот сорт существ в приватной обстановке, в которой они окружены только «своими», ничего и никого не стесняются и, вообще, равны самим себе.

Булгаковская «нечистая сила» отличается от представителей людского племени тем, что, похоже, ничего не боится. Все симпатии читателей отданы бесстрашным чертям, которые так спокойно и весело реагируют на приближение тех, чье появление в квартире означало свершившуюся катастрофу:

– А что это за шаги такие на лестнице? – спросил Коровьев, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.

– А это нас арестовывать идут, – ответил Азазелло и выпил стопочку коньяку.

– А, ну-ну, – ответил на это Коровьев (ММ-2. С. 775).

Его реакция означает неминуемую неудачу доблестных представителей «известного учреждения», ее-то и предвкушает читатель, верящий в то, что Воланд и его шайка – это сила, противостоящая сталинским спецслужбам. Автор разворачивает юмористическую сцену неудачной попытки поймать кота, давая читателю возможность пережить эйфорию от зрелища посрамления тех, кто вел беспроигрышную вооруженную войну, буквально на истребление беззащитного и безоружного населения. Эту сцену прокомментируем в главе «Тайный сюжет московских глав романа». А здесь только укажем на то, что в этом эпизоде проявляется подлинная природа образов чертей.

В сцене ареста кота Булгаков изобрел способ наглядно показать, что является настоящим означаемым литературных масок, под которыми являются в его романе силы хотя и потусторонние, но вполне реальные. Перед нами мнимое противостояние, а преступники и бандиты, с которыми якобы борется власть, есть ее же представители, выполняющие самую секретную работу.

Изучая роман Булгакова, мы неизбежно сталкиваемся с необходимостью ответить на вопрос об источнике обаяния, созданных им образов «нечистой силы». На то, что обаяние нечисти – это детально продуманная стратегия автора, указывает, в частности, оценочная характеристика кота, вложенная в уста Азазелло, недовольного тем, что ему поручили организовать доставку Маргариты к Воланду:

– Трудный народ эти женщины!.. Зачем, например, меня послали по этому делу? Пусть бы ездил Бегемот, он обаятельный…(ММ-2. С. 697).

Маски, по воле автора, знают, какой спектакль они играют!

Обаяние Бегемота точно такого же свойства, что и обаяние дворового пса Шарика из повести Булгакова «Собачье сердце». Они миляги ровно до тех пор, пока они существуют в виде домашних животных, но в качестве людей они форменные чудовища.

Вся история того, как складываются отношения Маргариты с Воландам и ее шайкой, демонстрирует механизм обольщения человека, за которым ведется охота тайной спецслужбой, и через это становится видна механика соблазнения самого читателя, который не может не поддаться на сознательную провокацию Булгакова и преданно полюбит «обаятельных» палачей, подлецов и бандитов.

Примечание: Полюбить Коровьева, Бегемота, Азазелло можно, только находясь на абсолютно безопасной территории, на которой они не могут появиться ни при каких обстоятельствах. Надежная стена защищает читателя от этих демонов: эта стена – имманентно присущие искусству условности. Маски, разработанные гением Булгакова для этих персонажей, – именно маски, а не индивидуальные человеческие лица, и живут эти существа, бесспорно, только на страницах книги. В романе они «помогают» мастеру и Маргарите – значит, то, что они творят, – благо. Вот человеческая логика, которой следует читатель, не желая расставаться с утешительной иллюзией. Срывать маски, чтобы разрушить иллюзию, читатель не готов.

О сути отношений мастера и Маргариты с «нечистой силой» пойдет речь в других главах нашего исследования, сейчас заметим, что Маргарита кажется полноправным участником небольшой дружеской пирушки, во время которой именно в беседе с ней прозвучат дьявольские шутки, прокомментировать которые нам сейчас предстоит. Тема беседы – расстрел барона Майгеля в финале бала.

Начинается дружеская пирушка после расстрела с того, что потрясенному происшедшим «новичку» дают выпить чистого спирта. Необходимость употребления этого целебного напитка была хорошо известна всем, кто выполнял по ночам важнейшую государственную «работу» по истреблению «врагов», «вредителей», «шпионов», «троцкистов». Теперь нам известно, что непосредственным участникам и исполнителям смертных приговоров в обязательном порядке выдавался спирт, это была осознанная государством необходимость для поддержания работоспособности «кадров» на тяжелейшем участке их трудового фронта. Мы видим, что Булгаков был очень информированным современником, и не потому, что у него были какие-то особые источники информации, а потому, что он был тогда среди тех немногих, кто не согласился добровольно стать слепым и глухим. Шуточка Бегемота в ответ на испуганный вопрос Маргариты: «Это что, водка?» – отчетливо обозначает особый смысл этого застолья: «Разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт! (ММ-2. С. 729).

… – А скажите, – обратилась Марго, оживившаяся после водки, к Азазелло, – вы его застрелили, этого бывшего барона?

– Натурально, – ответил Азазелло, – как же его не застрелить? Его обязательно надо застрелить.

– Я так взволновалась! – воскликнула Маргарита, – это случилось так неожиданно.

– Ничего в этом нет неожиданного, – возразил Азазелло, а Коровьев завыл и заныл:

Как же не взволноваться? У меня самого поджилки затряслись! Бух! Раз! Барон на бок!

– Со мной едва истерика не сделалась, – добавил кот, облизывая ложку с икрой.

– Вот что мне непонятно, – говорила Маргарита, – неужели снаружи не было слышно музыки и вообще грохота этого бала?

– Конечно, не было слышно, королева, – объяснил Коровьев, – это надо делать так, чтобы не было слышно. Это поаккуратнее надо делать (ММ-2. С. 731).

Все три «рыцаря» из свиты «мессира» высказались по поводу расстрела. Роль Азазелло – быть исполнителем, его главное достоинство – точность и скорость. Никакой рефлексии по поводу тех поручений, которые ему надлежит выполнить, в его сознании нет, и вообще никаких мыслей нет, кроме абсолютной убежденности, что приказ обязателен для исполнения. Поэтому вопрос Маргариты: «Вы его застрелили?» – он понимает как сомнение в том, что он исполнил приказ «мессира». Поэтому в риторическом вопросе Азазелло: «Как же его не застрелить?» – отчетливо слышна интонация недоумения исполнительного порученца: «Как же не выполнить приказа? Приказы надо выполнять». Но читатель схватывает на лету только интонацию уверенности в необходимости совершенного, которую принимает за идею оправданности убийства барона. И видя, что Азазелло убежден в объективной необходимости расстрела, читатель вынужденно принимает фразу палача – «его обязательно надо застрелить» – за формулу высшей справедливости.

Л. Баткин, изучая фигуру Сталина, в аспекте его способа мыслить и говорить, особое внимание уделил феномену «железной логики» генсека. И, к своему немалому удивлению, обнаружил, что никакой логики нет вообще. Он открыл нечто удивительное, что «мысль Сталина не движется к выводам, а только имитирует это движение. Бесконечные тавтологии, вопрос – ответ. «Классическое толчение воды в ступе»[20]20
  Характеристика особенностей речи Сталина принадлежит Л. Баткину: Баткин Л. «Сон разума. О социально-культурных масштабах личности Сталина. URL: http://wsyachina.narod.ru/history/stalin.html


[Закрыть].

Реплика Азазелло: «Как же его не застрелить? Его обязательно надо застрелить», – это прямое копирование «логики» речи генсека, это «эхо» его речи. Но это же – и тиражирование формулы приговора, превращение действия «застрелить» во что-то обыденное, естественное, само собой разумеющееся, в норму жизни.

Коровьев, по своему обыкновению, фальшивит и переигрывает в своем мнимом сочувствии чужому переживанию. Это его специфическая шутовская игра в «доброго следователя». Мы видели это театральное представление с разделением на «доброго» и «злого» представителя власти в сцене приезда «киевского дядьки». Пародийно изображая свою взволнованность событием убийства, Коровьев осмеивает саму человеческую реакцию на факт убийства, потрясенность человека этим событием. Для Коровьева – эта реакция шока означает только человеческую слабость, и она его искренне смешит, еще и потому, что на место расстреливаемого Коровьеву легко всегда подставить впечатлительного собеседника. Только тому, кто убивает постоянно и знает наизусть этот вид деятельности, может быть смешна взволнованность новичка, ставшего впервые участником такого «прозаического» действа.

Кот подхватывает на лету шутку Коровьева и продолжает развивать ее, доведя до очевидного абсурда. Ведь, в самом деле, может быть лишь что-то одно: или истерика, или облизывание ложки с икрой. Ясно, что кот свой выбор между «истерикой» и «икрой» давно сделал, и этот выбор логически неоспорим и очевиден: икра лучше, чем истерика. Быть палачом при Воланде – это иметь все материальные блага, одно из которых в русском языке обозначено фразеологизмом «есть икру ложками».

В следующем фрагменте этой дружеской беседы у камелька при свечах будет сформулировано очень важное условие палаческой работы в ту эпоху. Маргариту волнует, не было ли слышно «снаружи» «музыки и… грохота». И Коровьев внушительно ответил: «Это надо делать так, чтобы не было слышно. Это поаккуратнее надо делать». Здесь сформулировано важнейшее правило работы «известного учреждения».

В ответе используются указательные местоимения далеко не случайно. Попробуйте на их место поставьте номинативные обороты. Это попросту невозможно, потому что у ЭТОГО нет имени в человеческом языке. За этим местоимением зияет вход в настоящую преисподнюю.

По всем подразделениям «известного учреждения» отдавались такие приказы, писались инструкции по технике безопасности, чтобы «это поаккуратнее надо делать».

Примечание: Автор, сам петербуржец, свидетельствует, что в городе, тогда называвшемся Ленинградом, упорно сохраняются устные рассказы о том, что по ночам вокруг Большого Дома – народное название здания на Литейном проспекте, где размещался местный НКВД, – стояли грузовики с включенными моторами, чтобы заглушать крики истязуемых, выстрелы и другие звуки «великого бала сатаны».

Наверно, ТАМ использовались какие-то бюрократические эвфемизмы для обозначения допросов с применением пыток и массовых расстрелов с последующим вывозом тел и их тайным захоронением. Теперь мы многое знаем и понимаем, что стоит за словом беса Коровьева, что «это надо поаккуратнее делать». И Булгаков знал о ночной жизни «известного учреждения», потому что он был одним из немногих современников той эпохи, который хотел знать и понимать.

Итак, дьявольские шуточки вполне выражают ментальность целого слоя населения страны, превращенного режимом в палачей-профессионалов. Не несущие ответственности за свои служебные действия, добросовестные исполнители приказов, презирающие людей за их человеческие «слабости», видящие в арестованном человеке только крысу, подлежащую истреблению, имеющие в нищей стране все жизненные блага, они – целая каста палачей – высвечиваются за образами «нечистой силы» булгаковского романа.

Остается добавить к внутреннему коллективному портрету этой касты еще один немаловажный штрих, который завершит характеристику столь специфической ментальности. Шуточная реплика Коровьева: «Подумаешь, бином Ньютона!» – стала крылатым выражением, подаренным русскому языку автором романа «Мастер и Маргарита». Переводится этот афоризм как возражение собеседнику при оценке сложности поставленной задачи, то есть что-то вроде «проще пареной репы».

Что же не представляет ни малейшего затруднения для Коровьева? Ну, конечно, назвать заранее человеку точное время и место его смерти и ее причину. Воланд поинтересовался у явившегося к нему с претензиями буфетчика Сокова: «Вы когда умрете?». Тут даже смиренный «маленький человечек» возмутился и взбунтовался: «Это никому не известно и никого не касается», – ответил он.

– Ну да, неизвестно, – послышался все тот же дрянной голос из кабинета, – подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате (ММ-2. С. 683).

Предсказание Коровьева сбылось. Автор нам сообщает в эпилоге, что Алоизий Могарыч сменил Степу Лиходеева на посту директора театра, и ему пришлось назначить нового буфетчика. «Андрей же Фокич умер от рака печени в клинике Первого МГУ месяцев через девять после появления Воланда в Москве» (ММ-2. С. 809).

Буфетчик Соков, торговавший в театральном буфете «осетриной второй свежести», сумел выразить идею, которая объединяет всех живых людей, даже если они не осознают этого своего единства. Эта идея состоит в нравственном запрете рассматривать любого человека как потенциального покойника к определенному моменту времени и на этом «фундаменте» строить свои жизненные планы. Знать точное время смерти заранее и интересоваться этим вопросом может только убийца, кроме него, никто подобными сведениями не располагает. Особое видение, которым обладает убийца, следящий за своей назначенной жертвой, – вот та ни на что не похожая оптика зрения палача, совмещающего в своем сознании образ живого человека с образом покойника, в которого этот живой превратится в назначенный ему убийцей час. Это видение органически присуще персонажу, воскликнувшему: «Подумаешь, бином Ньютона!»

Неужели и буфетчик был убит? – О да, конечно. Мы даже знаем, как. Он был отравлен. Воланд ему цинично, глумливо и предусмотрительно рекомендовал добровольно самому выпить яду, но тот не внял совету. А медицинское заключение о его смерти было выдано профессором Кузьминым. Этот потаеннной сюжет выстраивается из нескольких разрозненных кадров, которые искусно вправлены в фантастический нарратив сказки в стиле Гофмана. Вот как это выглядит:

«Он (профессор Кузьмин – О. П.) обернулся и увидел на столе у себя крупного прыгающего воробья… Присмотревшись к нему, профессор сразу убедился, что этот воробей не совсем простой воробей. Паскудный воробушек припадал на левую лапку, явно кривлялся, волоча ее, работал синкопами – одним словом, приплясывал фокстрот под звуки патефона, как пьяный у стойки. Хамил, как умел, поглядывая на профессора нагло.

Воробушек же тем временем сел на подаренную чернильницу, нагадил в нее (я не шучу), затем взлетел вверх, повис в воздухе, потом с размаху, будто стальным клювом клюнул в стекло фотографии, изображающей полный университетский выпуск 94-го года, разбил стекло вдребезги и затем уже улетел в окно.

Положив трубку на рычажок, опять-таки профессор повернулся к столу и тут же испустил вопль. За столом этим сидела в косынке сестры милосердия женщина с сумочкой с надписью не ней: «Пиявки». Вопил профессор, вглядевшись в ее рот. Он был мужской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые» (ММ-2. С. 687).

Смешная сцена запугивания профессора играющей нечистью под неистовую музыку фокстрота «Аллилуйя» запечатлевает следующие базовые составляющие преступления, которое совершит врач-интеллигент, предавший свою гуманистическую профессию. Вот они: безумный страх, овладевший профессором (этот страх – причина его преступления); разбитое дьявольским воробушком стекло фотографии его университетского выпуска (испорченная фотография свидетельствует о том, что профессор Кузьмин «вынут» этим ужасом из сообщества медиков, объединенных единой системой нравственных ценностей служения людям); и чернильница, в которую «нагадила» эта птичка (именно этими загаженными чернилами и будет написана история мнимой болезни и смерти буфетчика Сокова). Булгаков, чтобы отдельно акцентировать внимание читателя именно на этой детали, сопровождает ее предложением: «я не шучу».

«Мертвые» глаза «сестры» милосердия – это метафора; она, по нашему мнению, может обозначать зияющую пустоту провалов глазка, которым смотрит на свою мишень нацеленное дуло нагана вместе с прищуренным глазком палача.

Примечание: Здесь нам поможет описать этот немыслимый взгляд только поэт: «Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя». (Выделено нами – О. П.) Это цитата из очень известного стихотворения Иосифа Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку».

Разбитое «стальным клювом» воробушка стекло фотографии может быть интерпретировано как выстрел, наглядно продемонстрировавший профессору, с какой силой он имеет дело. Отсюда и смертельный страх профессора Кузьмина. Под тем же взглядом «вороненого зрачка конвоя» работают и медики в морге с останками якобы Берлиоза, и медперсонал в клинике Стравинского.

Маскарадный костюм профессионального мастера расстрела Азазелло (мы его узнали по клыку) в этой сцене – одеяние сестры милосердия. Эпоха подарила образ, более впечатляющий, нежели классический волк в овечьей шкуре, образ «врача-убийцы». Вся эта великолепная сказочная и шутовская пантомима разыграна перед нами как бы на авансцене перед непроницаемым занавесом, за которым клубится беспросветный мрак тайны о механике еще одного преступления власти. «Врачи-убийцы», или «убийцы в белых халатах», – так обозначил сюжет этого преступления сам его постановщик. Этот эпохальный сюжет не мог не поразить Булгакова, бывшего врача. (Мы имеем в виду, например, сюжет смерти Горького, смерть которого Сталин объявил случившейся вследствие отравления писателя врачом-убийцей. Или смерть «красного командира» Фрунзе на операционном столе). Один Бог знает, что думал о советской медицине и чего опасался смертельно больной Булгаков, когда вписывал в окончательную редакцию своего романа эту сцену и ждал визитов советских врачей и медицинской помощи самому себе.

Вернемся к буфетчику Сокову. «Маленький человечек» пытался в одиночку выжить в стране, где организовать собственное выживание своими силами невозможно. Понятно даже, что его убийство – вовсе не политическое: может быть, Воланд просто разрешил своим мародерам поживиться золотыми царскими червонцами, спрятанными Андреем Фокичем на своей жилплощади.

Буфетчик ошибался, думая, что у него есть дом, способный сохранить тайну его личной жизни. Он, как и все, жил на государственной «площади» – в насквозь просматриваемом пространстве.

Разумеется, мы не можем запретить читателю считать справедливым наказание буфетчика-«отравителя», но в защиту Андрея Фокича можно сообщить только то, что он был буфетчиком в государственном буфете и торговал тем ассортиментом товаров, который ему предоставляло советское государство, всегда готовое наказывать «стрелочников» за свои собственные преступления.

Хочется еще несколько слов сказать о своеобразном «юморе» фразы Коровьева – «он умрет через девять месяцев». Почему, собственно говоря, именно девять? Так же как Фамусов, судя по его знаменитой реплике: «Она еще не родила, но по расчету по моему должна родить», – точно знает сроки рождения ребенка вдовы не потому, что он провидец и пророк, которому открыты тайны бытия, а потому, что он сам отец этого ребенка. Срок беременности – девять месяцев, и это неотменимый закон природы. Так и в пространстве сталинского режима с неотвратимостью закона природы происходит «зачатие» и затем «рождение» покойника. Мы наблюдали таинство «зачатия», то есть оформление замысла предстоящего убийства и получение санкции на него из уст самого Воланда.

Один из самых устойчивых признаков «преисподней» в народном средневековом сознании – это то, что в ней все происходит как бы наоборот. Это мир выворотный, изнаночный. Примером этого принципа является предсказанная Коровьевым смерть через девять месяцев. Он способен совершить это «чудо» предвиденья так же, как отец способен предсказать время рождения своего ребенка. Действительно, «подумаешь, бином Ньютона».

Дьявольская шутка разыграна с буфетчиком, приглашенным присесть на «низенький табурет», который немедленно сломался под гостем. Падение, боль, мокрые штаны, чувство унижения и страха – вот неизбежный набор следствий «гостевания» у Воланда. Но вот какой неожиданный комментарий к этой сцене мы находим в романе Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей». Оказывается низкая скамеечка – это непременный атрибут кабинета следователя, одна из составляющих методики допроса[21]21
  «Зыбин (подследственный на допросе. – О. П.) сидел на своем обычном стульчике… Такие стульчики – плоские, низкие, узкие, все из одной дощечки – изготовлялись в каком-то специальном лагере специально для нужд тюрьмы и следствия. Сидеть на них можно было только подобравшись или вытянувшись». Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей. М.: Советский писатель, 1989. С. 567.


[Закрыть]. Именно на ней помещался допрашиваемый, чтобы он смотрел на следователя снизу вверх, чтобы следователь мог угрожающе нависать над ним во время допроса, а кроме того, чтобы усталость от неудобного положения на низком сидении во время многочасовых допросов помогала следователю сломить дух арестованного. Этот «низенький табурет» позволяет эту балаганную мизансцену идентифицировать как образ допроса и еще раз проявить «мистическую» сущность писателя Булгакова, который «угадывает» тщательно скрываемую властью тайну.

Примечание: Этим же мистическим даром в высшей степени обладала А. Ахматова, о чем свидетельствует Н. Мандельштам: «А между тем А. А., сидя у себя в комнате, всегда была поразительно осведомленным человеком. Мне даже не удалось ей рассказать, какую воду пьют в Казахстане на полевых работах, – она знала и это. Она знала все и всегда. Даже блаженным неведением ей нельзя было спастись от действительности»[22]22
  Мандельштам Н. Я. «Думая об А. А…». Первоначальный вариант «Второй книги…».


[Закрыть].

А. Ахматова, по свидетельству Л. Чуковской, никогда не забывала о тех, кто находился в застенках, и требовала от всех, кто был рядом, помнить об этом. «В те годы Анна Андреевна жила, завороженная застенком, требующая от себя и от других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету»[23]23
  Чуковская Л. К. «Записки об Анне Ахматовой» // Нева. 1989. № 6. С. 4.


[Закрыть]. Никогда бы Ахматова не сказала об авторе романа «Мастер и Маргарита»: «Он гений!»[24]24
  Яновская ссылается на слова Ахматовой, записанные Фаиной Раневской, «…когда в эвакуации, в Ташкенте, Ахматова читала вслух „Мастера и Маргариту“: „Фаина, он гений!“». Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. М.: Текст, 2007. С. 140.


[Закрыть], если бы не опознала в его волшебной сказке достоверно запечатленную реальность адских видений эпохи. Анна Ахматова была надежно защищена от обаяния Воланда и его «шайки» страшной душевной раной, которую ей нанес «рябой черт», взяв ее сына в заложники. Иосиф Бродский посвятил именно Анне Ахматовой свое удивительное стихотворение «Сретение», где, с нашей точки зрения, поэт устами пророка Симеона приоткрывает тайну ее удивительной прозорливости: «… и тем же, Мария, оружьем, которым терзаема плоть его будет, твоя душа будет ранена. Рана сия даст видеть тебе, что сокрыто глубоко в сердцах человеков, как некое око».

Способность видеть «раной души», как «оком», – эта метафизическая оптика не имеет ничего общего с оптикой «крысобоев». Об этом в следующей главе.

Очевидно, придется признать, что Булгаков – один из немногих, кто ясно понимал уголовную природу режима, при котором ему довелось жить. Образ поведения его «бесов» имеет характер уголовной «беспредельщины». Одна сцена избиения администратора Варенухи в общественной уборной, с такой характерной подробностью, как кепка, упавшая прямо в испачканное «очко», с неумолимой ясностью показывает, откуда, из какой реальности, родился образ приближенных к абсолютной власти этих «социально близких» всемогущих «рыцарей».

Эпоха 30-х – время, когда власть нуждалась в уголовных элементах для своего укрепления. Их, как мы помним, объявили «социально близкими», из них формировались самые нижние этажи гулаговской власти. Их повадки, их глумливый цинизм в сочетании с самой невероятной жестокостью достоверно отражаются в рисунке поведения свиты Воланда, которую автор не раз назвал прямо словом «шайка».

«Мародерство» представителей «известного учреждения» – теперь установленный исторический факт. Можно сослаться на множество свидетельств современников той эпохи, нам кажется чрезвычайно показательным, например, свидетельство Лидии Корнеевны Чуковской, пережившей арест и гибель мужа, приговоренного к десяти годам без права переписки с полной конфискацией имущества. Из ее повествования следует, что имущество репрессированных становилось добычей работников карательных органов и часто было просто прямой целью арестов[25]25
  Чуковская Л. К. Сочинения: в 2 т. М.: Арт-флекс, 2001. Т. 1. Прочерк, гл. «Загородный 11, кв. 4».


[Закрыть].

В связи с этой особенностью государственной службы под новым углом зрения видится нам сатирическая направленность массовой сцены в театре Варьете, когда, благодаря сеансу «черной магии», коту и Коровьеву удалось «разоблачить», то есть буквально «раздеть» множество людей. Одним из следствий этого «сеанса» стала немалая куча приличной одежды, в которой зрители посещают театр. О дальнейшей судьбе этой одежды в романе не произнесено ни слова, но все «разоблаченные» оказались арестованными. Как всегда, из этих реалий, поданных в романе через захватывающий волшебный, фантастический нарратив, можно выстроить реалистический, исторически достоверный, но скучный и мрачный сюжет.

Прямо связывает образы «нечистой силы» с чистой уголовщиной и реакция одного из служащих театра на фокус Коровьева с золотыми часами финдиректора Римского: «С таким в трамвай не садись!» (ММ-2. С. 623).

Само слово «мародерствовать» употребляет Воланд, квалифицируя именно так участие кота и Коровьева в тушении пожаров. Никакого осуждения в его характеристике нет, это голая констатация факта. Однако важно, что Булгаков с предельной степенью ясности понимал оккупационный характер власти самозванца, установившейся в его отечестве.

Особенно «смачной» в свете всего вышесказанного выглядит шутка Коровьева, возвращающего Маргарите Николаевне самые дорогие ей вещи:

«– А вот и ваше имущество, Маргарита Николаевна, – и он подал Маргарите тетрадь с обгоревшими краями, засохшую розу, фотографию и, с особенной бережностью, сберегательную книжку, – десять тысяч, как вы изволили внести, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо.

– У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому, – напыжившись, воскликнул кот…» (ММ-2 С. 740). Смысл воровской шутки – в глумливой имитации честности и порядочности отъявленными уголовниками.

Мы знаем, что эти «драгоценности» Маргарита хранила в своей квартире, в тайнике под разными шелковыми обрезками в шкафу со всяким старьем. Согласно волшебному сюжету романа, Воланд и его свита обладают свойством проникать всюду, для них не существует замков, закрытых дверей, печатей и прочих преград. Им известны все человеческие секреты от тайных любовных связей (история «разоблачения» Семплеярова) до зарытых золотых кладов (история буфетчика Сокова). Они даже способны проникать в мысли людей. Эти сверхъестественные способности имеют свое реалистическое объяснение.

Мы видим, что именно вслед за возвращением имущества ее хозяйке следует сцена с домработницей Наташей. Эта сцена содержит в себе комментарий к предыдущей. Наташа говорит, кивая головой мастеру: