Текст книги "История социологии ХХ века"

Библиография

Фромм Э. Характер и социальный процесс // Психология личности: Тексты / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, А.А. Пузырея. – М., 1982. С. 48–54.

Фромм Э. Иметь или быть? – М., 1990.

Фромм Э. Пути больного общества // Проблема человека в западной философии. – М., 1988. С. 443–482.

Фромм Э. Бегство от свободы. – М., 1990.

Фромм Э. Психоанализ и этика. – М., 1993.

Фромм Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. – М., 1995. С. 273–596.

Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М, 1994.

Хорни К. Культура и невроз // Психология личности: Тексты / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, А.А. Пузырея. – М., 1982. С. 118–126.

Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. – М., 1993.

Хорни К. Недоверие между полами // Психологический журнал. 1993. Т. 14. № 5. С. 125–131.

Хорни К. Наши внутренние конфликты. Конструктивная концепция невроза // Психоанализ и культура. Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. – М., 1995. С. 191–272.

Хорни К. Невроз и личностный рост. Борьба за самореализацию. – СПб., 1997.

Эриксон Э.Г. Проблема эго-идентичности // Реферативный журнал. Сер. «Социология». 1991. № 1. С. 173–200; № 2. С. 155–172.

Эриксон Э.Г. Жизненный цикл: эпигенез идентичности // Архетип. 1995. № 1. С. 105–114.

Эриксон Э.Г. Первый психоаналитик // Архетип. 1996. № 1. С. 89–98.

Эриксон Э.Г. Детство и общество. – СПб: Фонд «Университетская книга», 2000.

Эриксон Э.Г. Идентичность: Юность и Кризис. – М.: Прогресс, 1996.

Эриксон Э.Г. Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование. – М.: Медиум, 1996.

Буржуазные психоаналитические концепции общественного развития. Реферативный сборник / Под ред. Д.Н. Ляликова. – М.: ИНИОН РАН, 1980.

Давыдов Ю.Н. Человек вожделеющий «левый» фрейдизм и «общество потребления» // Социологические исследования. 1977. № 2.

Добреньков В.И. Неофрейдизм в поисках «истины». Иллюзия и заблуждения Эриха Фромма. – М., 1974.

Лейбин В. Карен Хорни. Тихий бунтарь в психоанализе // Вопросы психологии. 1980. № 4. С. 164–165.

Лейбин В. Психоаналитическая трактовка человека // Концепция человека в современной западной философии. – М., 1988. С. 72–92.

Ляликов Д.Н. Психоанализ и проблемы современного буржуазного общества. – М., 1985.

Овчаренко В.И., Грицанов А.А. Неофрейдистские концепции // История социологии. – Минск, 1993. С. 189–201.

Руткевич А.М. «Психоистория» Э.Г. Эриксона // Эриксон Э.Г. Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование. – М. 1996. С. 3–22.

Флоренская Т.А. Социологизация фрейдизма в теориях личности К. Хорни и Г.С. Салливена // Вопросы психологии. 1974. № 3.

Браун К.-Х. Психология Фрейда и постфрейдисты. – М., 1997.

Гуревич П. Человек в авантюре саморазвития // Э. Фромм. Психоанализ и этика. – М., 1993. С. 5–15.

Давыдов Ю.Н. Бегство от свободы. Философское мифотворчество и литературный авангард. – М., 1978. Гл. 2. С. 155–187.

Лейбин В., Ранкур-Лаферрьер Д. Психоанализ в жизни общества. Актуальное интервью // Общественная жизнь за рубежом. 1991. № 12. С. 37–43.

Райх В. Психология масс и фашизм. – СПб; М., 1997.

Райх В. Массовая психология фашизма // Архетип. 1995. № 1. С. 91–97.

Руткевич А.М. Психоанализ. – М., 1997.

Функ Р. Эрих Фромм. Страницы документальной биографии. – М., 1991.

Вопросы и задания для самопроверки

1. Охарактеризуйте общую направленность концепций представителей психоаналитической ориентации в социологии.

2. В чем их можно назвать продолжателями дела Фрейда, а в чем нет? Перечислите основные положения З. Фрейда, которые все неофрейдисты подвергали критике.

3. Какие понятия и положения социальной философии и психологии З. Фрейда неофрейдисты использовали или оставили неизменными при построении своих теорий?

4. Почему многие понятия и концепции неофрейдистов интересны для социологов? Назовите некоторые из них. Используются ли они в наши дни в социологической теории?

5. Чем, по К. Хорни, невротик отличается от нормального человека?

6. Какую роль в жизни человека играет его социокультурное окружение, с точки зрения К. Хорни? Виновата ли культура в психологических отклонениях и внутренних конфликтах человека?

7. Каким образом нужно учитывать культурные условия при определении психического состояния человека?

8. Опишите невротическую личность нашего времени, по К. Хорни.

9. Какие культурные условия американской культуры способствуют возникновению типичных неврозов?

10. Существуют ли способы преодоления типичных неврозов?

11. Что такое социальный характер, по Э. Фромму? Каковы его основные функции в обществе?

12. Опишите типы социального характера.

13. За что критикует Э. Фромм современное ему капиталистическое общество?

14. Можно ли достичь, по Э. Фромму, совершенных социальных условий, в которых развернулась бы подлинная природа человека? Каковы пути создания нового общества? Согласен ли Фромм с К. Марксом в вопросах преобразования капиталистического общества?

15. Почему теорию Э. Фромма часто называют «фрейдомарксизмом»? Почему сам Фромм называл свою позицию «нормативным гуманизмом»?

16. Раскройте концепцию авторитарной личности Фромма. Почему этот тип характера Фромм называет садомазохистским?

17. Опишите механизмы «бегства от свободы», которые определил Э. Фромм.

18. Каковы источники творчества Э. Эриксона?

19. Опишите стадии развития человека, по Эриксону. Назовите основные механизмы развития. В чем новаторство теории развития человека Э. Эриксона?

20. Что такое психосоциальная идентичность в теории Эриксона?

21. В чем суть кризиса идентичности, по Эриксону? Является ли кризис идентичности следствием определенных социокультурных условий, в которых живет человек? Кризис идентичности – норма или патология?

22. В чем функциональная роль кризиса идентичности выдающейся личности для общества? Раскройте психоисторическую перспективу творчества Э. Эриксона.

Записная книжка по истории социологии: выдержки из работ классиков социологии

«Когда мы сосредоточиваем наше внимание на сложившихся к данному моменту проблемах невротика, мы осознаем при этом, что неврозы порождаются не только отдельными переживаниями человека, но также теми специфическими культурными условиями, в которых мы живем. В действительности культурные условия не только придают тот или иной вес и окраску индивидуальным переживаниям, но в конечном итоге определяют их особую форму» (Хорни К. Невротическая личность нашего времени. – СПб., 2002. С. 5).

«Используя более глубоким образом открытия антропологов, нам приходится признать, что некоторые из наших представлений о человеческой природе являются довольно наивными; например, мысль о том, что конкуренция, детское соперничество в семье, родство между привязанностью и сексуальностью – явления, неотъемлемо присущие человеческой природе. Мы приходим к нашим представлениям о нормальности через одобрение определенных стандартов поведения и чувств внутри определенных групп, которые налагают эти стандарты на своих членов. Но стандарты видоизменяются в зависимости от культуры, эпохи, класса и пола… Результатом всего этого является подтверждение того, что уже неоднократно утверждалось некоторыми социологами: не существует некоей “нормальной психологии”, одинаково справедливой для всего человечества» (Там же. С. 12–13).

«Оставляя в стороне картину внешних проявлений и обращаясь к рассмотрению движущих сил, участвующих в порождении неврозов, можно обнаружить один существенно важный фактор, общий для всех неврозов. Им является тревога и те защиты, которые выстраиваются против нее. Какой бы запутанной ни была структура невроза, тревога является тем мотором, который запускает невротический процесс и поддерживает его течение» (Там же. С. 16).

«Жизненные условия в каждой культуре порождают некоторые страхи… Невротик, однако, не только разделяет страхи, общие всем людям в данной культуре, но и вследствие условий своей индивидуальной жизни, которые переплетены с общими условиями, он также испытывает страхи, которые качественно и количественно отличаются от страхов определенного культурного образца.

Для отражения страхов, существующих в данной культуре, в общем имеются определенные способы защиты (такие, как табу, ритуалы и обычаи)… нормальный человек, хотя ему свойственны страхи и защиты своей культуры, будет в целом вполне способен раскрыть свои потенциальные возможности и получить удовольствия, которые ему может предложить жизнь. Нормальный человек может наилучшим образом воспользоваться возможностями, предоставляемыми ему в культуре. Невротик, с другой стороны, всегда страдает больше, чем нормальный человек. Вследствие указанного различия ему неизменно приходится платить за свои защиты чрезмерную плату, заключающуюся в ослаблении его жизненной энергии и дееспособности или, в особенности, в ослаблении его способности к достижениям и получению удовольствия. В действительности невротик – человек, постоянно страдающий» (Там же. С. 18–19).

«Имеется еще один существенно важный признак невроза, и он заключается в наличии конфликта противоположных тенденций, существование которых, или, по крайней мере, их точное содержание, сам невротик не осознает и в отношении которых он непроизвольно пытается найти некие компромиссные решения. Отличие невротических конфликтов от обычно встречающихся в данной культуре конфликтов заключается не в их содержании и не в том, что они в своей основе являются бессознательными… а в том, что у невротика конфликты более резко выражены и более остры.

…невроз является психическим расстройством, вызываемым страхами и защитами от них, а также попытками найти компромиссные решения конфликта разнонаправленных тенденций. По практическим причинам целесообразно называть это расстройство неврозом лишь в том случае, когда оно отклоняется от общепринятого в данной культуре образца» (Там же. С. 20).

«…мы можем поставить вопрос: обладают ли сегодняшние невротики существенными общими чертами, которые позволили бы нам говорить о “невротической личности нашего времени”… при анализе самых разнообразных типов личностей, страдающих различными типами неврозов, разных по возрасту, темпераменту и интересам, выходцев из различных социальных слоев, я обнаружила, что содержание динамически центральных конфликтов и их взаимосвязи являются существенно сходными во всех из них… Так что, говоря о невротической личности нашего времени, я имею в виду не только то, что у людей, страдающих неврозами, имеются существенно важные общие особенности, но также и то, что эти базисные сходства в своей основе вызываются трудностями, существующими в наше время и в нашей культуре» (Там же. С. 23–24).

«Многие читатели, столкнувшись с конфликтами и отношениями, о которых они знают из собственного опыта, могут спросить себя: невротик я или нет? Наиболее достоверный критерий состоит в том, ощущает ли человек себя скованным препятствиями, создаваемыми его конфликтами, может ли он правильно воспринимать и преодолевать их.

Когда мы осознаем, что в нашей культуре невротики движимы теми же самыми основными конфликтами, которым подвержен также и нормальный человек, хотя и в меньшей степени, мы снова сталкиваемся с вопросом…: какие условия в нашей культуре ответственны за то, что неврозы сосредотачиваются вокруг описанных мной специфических конфликтов, а не вокруг других?» (Там же. С. 213–214).

«Родители, которые имеют дело с развитием нескольких детей, должны жить в постоянной готовности принять вызов и должны развиваться вместе с ними. Мы исказим ситуацию, если резюмируем ее таким образом, будто считаем, что родитель “обладает” такой-то личностью в момент рождения ребенка и далее пребывает в статическом состоянии, сталкиваясь с бедным маленьким созданием.

Ибо это слабое и изменяющееся крохотное существо заставляет расти вместе с собой всю семью… Фактически можно сказать: семья воспитывает малыша благодаря тому, что воспитывается им. Какие бы образцы реакций ни задавались биологически и какой бы график ни предопределялся эволюционно, мы должны считаться с тем, что существует ряд потенциальных возможностей для изменения характера взаимного регулирования» (Эриксон Э.Г. Детство и общество. СПб., 2000. С. 58).

«Первым социальным достижением младенца… оказывается его готовность без особой тревоги или гнева переносить исчезновение матери из поля зрения, поскольку она стала для него внутренней уверенностью и внешней предсказуемостью. Такая согласованность, непрерывность и тождественность личного опыта обеспечивает зачаточное чувство эго-идентичности, зависящее, я полагаю, от “понимания” того, что существует внутренняя популяция вспоминаемых ощущений и образов, которые прочно увязаны с внешней популяцией знакомых и предсказуемых вещей и людей» (Там же. С. 235).

«…общее состояние доверия предполагает не только то, что малыш научился полагаться на тождественность и непрерывность внешних кормильцев, но и то, что он может доверять себе и способности собственных органов справляться с настойчивыми побуждениями и потому вправе считать себя настолько надежным, что этим кормильцам не потребуется быть настороже, чтобы их не укусили» (Там же. С. 236).

«…степень доверия, вынесенного из самого раннего младенческого опыта, зависит не от абсолютного количества пищи или проявлений любви к малышу, а скорее от качества материнских отношений с ребенком. Матери вызывают чувство доверия у своих детей такого рода исполнением своих обязанностей, которое сочетает в себе чуткую заботу об индивидуальных потребностях малыша с непоколебимым чувством верности в пределах полномочий, вверенных им свойственным данной культуре образом жизни. Возникающее у ребенка чувство доверия образует базис чувства идентичности, которое позднее объединяет в себе три чувства; во-первых, что у него “все в порядке”, во-вторых, что он является самим собой и, в-третьих, что он становится тем, кого другие люди надеются в нем увидеть» (Там же. С. 237).

«При описании возрастного развития и кризисов человеческой личности… (таких как “доверие против недоверия”) мы прибегаем к помощи термина “чувство” (sense of), хотя подобно “чувству здоровья” или “чувству нездоровья” такие “чувства” пронизывают нас от поверхности до самых глубин, наполняют собой сознание и бессознательное. В таком случае, они одновременно выступают и способами переживания опыта (experiencing), доступными интроспекции, и способами поведения, доступными наблюдению других, и бессознательными внутренними состояниями, выявляемыми посредством тестов и психоанализа» (Там же. С. 239).

Характеристика результатов развития на второй стадии жизненного цикла: «Из чувства самоконтроля, как свободы распоряжаться собой без утраты самоуважения, берет начало прочное чувство доброжелательности, готовности к действию и гордости своими достижениями; из ощущения утраты свободы распоряжаться собой и ощущения чужого сверхконтроля происходит устойчивая склонность к сомнению и стыду» (Там же. С. 242).

«Мы определили соотношение между базисным доверием и институтом религии. Постоянная потребность индивидуума в том, чтобы его воля переподтверждалась и определялась в размерах внутри взрослого порядка вещей, который в то же самое время переподтверждает и устанавливает размеры воли других, имеет институциональную гарантию в принципе правопорядка» (Там же. С. 242).

Характеристика третьей стадии жизненного цикла, которая соответствует эдиповой стадии в теории З. Фрейда: «…“эдипова” стадия имеет своим результатом не только введение деспотического морального чувства, ограничивающего горизонты дозволенного; она также задает направление движения к возможному и реальному, которое позволяет связать мечты раннего детства с целями активной взрослой жизни. Поэтому социальные институты предлагают детям этого возраста экономический этос в образе идеальных взрослых, узнаваемых по своей особой одежде и функциям и достаточно привлекательных, чтобы заменить героев книжек с картинками и волшебных сказок» (Там же. С. 247).

Четвертая стадия: «…латентная стадия – это наиболее решающая в социальном отношении стадия: поскольку трудолюбие влечет за собой выполнение работы рядом и вместе с другими, здесь появляется и развивается осознание технологического этоса культуры… фундаментальная опасность – ограничение человеком самого себя и сужение своих горизонтов до границ поля своего труда… Если он признает работу своей единственной обязанностью, а профессию и должность – единственным критерием ценности человека, то может легко превратиться в конформиста и нерассуждающего раба техники и ее хозяев» (Там же. С. 249).

«…в отрочестве и ранней юности все тождества и непрерывности, на которые эго полагалось до этого, снова в той или иной степени подвергаются сомнению вследствие интенсивности физического роста, соизмеримого со скоростью роста тела ребенка в раннем возрасте, усугубляемой добавившимся половым созреванием. Растущих и развивающихся подростков, сталкивающихся с происходящей в них физиологической революцией и с необходимостью решать реальные взрослые задачи, прежде всего заботит то, как они выглядят в глазах других в сравнении с их собственными представлениями о себе, а также то, как связать роли и навыки, развитые и ценимые ранее, с профессиональными прототипами дня сегодняшнего» (Там же. С. 250).

«Интеграция, теперь уже имеющая место в форме эго-идентичности, есть нечто большее, чем сумма детских идентификаций… В таком случае чувство идентичности эго есть накопленная уверенность в том, что внутренняя тождественность и непрерывность, подготовленная прошлым индивидуума, сочетается с тождественностью и непрерывностью значения индивидуума для других, выявляемого в реальной перспективе “карьеры”» (Там же. С. 250).

«Опасность этой стадии заключается в смешении ролей… в большинстве случаев жизнь отдельных молодых людей осложняется неспособностью установить именно профессиональную идентичность. Чтобы сохранить себя от распада, они временно сверхидентифицируются (до внешне полной утраты идентичности) с героями клик и компаний… Ибо подростки, формируя клики и стереотипизируя себя, свои идеалы и своих врагов, не только помогают друг другу справляться с тяжелым положением, в которое они попали, но к тому же извращенно испытывают способность друг друга хранить верность. Готовность к такому испытанию объясняет также и ту привлекательность, которую простые и жестокие тоталитарные доктрины имеют для умов молодежи тех стран и социальных классов, где она утратила или утрачивает свою групповую идентичность (феодальную, аграрную, родовую, национальную) и сталкивается с глобальной индустриализацией, эмансипацией и расширяющейся коммуникацией» (Там же. С. 250–251).

Характеристика шестой стадии социализации: «…новоиспеченный взрослый, появившийся в результате поисков и упорного отстаивания собственной идентичности, полон желания и готовности слить свою идентичность с идентичностью других. Он готов к близости или, по-другому, способен связывать себя именованными отношениями интимного и товарищеского уровня и проявлять нравственную силу, оставаясь верным таким отношениям, даже если они могут потребовать значительных жертв и компромиссов» (Там же. С. 252).

«Однажды Фрейда спросили, что, по его мнению, обычному человеку следовало бы уметь хорошо делать. Спрашивавший, вероятно, ожидал пространного ответа. Но, как утверждают, Фрейд в отрывисто-грубой стариковской манере сказал: “Любить и работать” (“Lieben und arbeiten”). Краткость окупается возможностью размышлять над этой простой формулировкой: она обретает глубину по мере того, как мы думаем над ней… Он имел в виду общую плодотворность работы, которая не поглощала бы индивидуума до такой степени, когда он теряет способность быть генитальным и любящим существом» (Там же. С. 253).

Седьмая стадия: «Модное упорство в преувеличении зависимости детей от взрослых часто закрывает от нас зависимость старшего поколения от младшего. Зрелый человек нуждается в том, чтобы быть нужным, а зрелость нуждается в стимуляции и ободрении со стороны тех, кого она произвела на свет и о ком должна заботиться.

Тогда генеративность – это прежде всего заинтересованность в устройстве жизни и наставлении нового поколения…» (Там же. С. 255).

Последняя стадия: целостность эго это «…накопленная уверенность эго в своем стремлении к порядку и смыслу… Это принятие своего единственного и неповторимого цикла жизни как чего-то такого, чему суждено было произойти… Даже сознавая относительность всех тех различных стилей жизни, которые придавали смысл человеческим устремлениям, обладатель целостности эго готов защищать достоинство собственного стиля жизни против всех физических и экономических угроз.

…При такой завершающей консолидации смерть теряет свою мучительность.

Отсутствие или утрата этой накопленной интеграции эго выражается в страхе смерти: единственный и неповторимый жизненный цикл не принимается как завершение жизни. Отчаяние выражает сознание того, что времени осталось мало, слишком мало, чтобы попытаться начать новую жизнь и испытать новые пути целостности.

…И, по-видимому, можно развить парафраз отношений между целостностью (integrity) взрослого и младенческим доверием (trust), сказав, что здоровые дети не будут бояться жизни, если окружающие их старики обладают достаточной целостностью, чтобы не бояться смерти» (Там же. С. 257–259).

О карте человеческого развития: «В основе такого картирования лежат следующие предположения: 1) человеческая личность в принципе развивается по ступеням, предопределяемым готовностью растущего организма проявлять стойкий интерес к расширяющейся социальной среде, познавать ее, взаимодействовать с ней; 2) общество в принципе стремится к такому устройству, когда оно соответствует такой готовности и поощряет эту непрерывную цепь потенциалов к взаимодействию, а также старается обеспечивать и стимулировать надлежащую скорость и последовательность их раскрытия. В этом и состоит “поддержание человеческого общества”.

Однако карта – это лишь инструмент мышления и поэтому не может претендовать на роль предписания, требующего неукоснительного выполнения в практике воспитания и обучения ребенка, в психотерапии или же в методологии изучения детей» (Там же. С. 259).

«Говоря об авторитете, какой из двух мы имеем в виду: рациональный или иррациональный? Источник рационального авторитета – компетентность. Человек, авторитет которого основан на уважении, всегда действует компетентно в выполнении обязанностей, возложенных на него людьми. И ему не надо ни запугивать людей, ни вызывать их признательность с помощью каких-то неординарных качеств; постольку, поскольку он оказывает им компетентное содействие, его авторитет базируется на рациональной почве, а не на эксплуатации, и не требует иррационального благоговения. Рациональный авторитет не только допускает, но и требует оценки и критики со стороны подчиняющихся ему; он всегда временен, его приемлемость зависит от его действенности. Источник же иррационального авторитета – власть над людьми. Эта власть может быть физической или духовной, абсолютной или относительной, обусловленной тревогой и беспомощностью подчиняющегося ей человека. Сила и страх – вот те подпорки, на которых строится иррациональный авторитет. Критика авторитета в данном случае не только недопустима, но попросту запрещена» (Фромм Э. Человек для самого себя // Э. Фромм. Психоанализ и этика. – М., 1993. С. 26).

«Происхождение человека тогда можно связать с тем моментом в процессе эволюции, где адаптация с помощью инстинктов достигла минимального уровня. Появление человека сопровождалось возникновением новых качеств, отличающих его от животных. Это осознание себя как отдельного, самостоятельного существа, это способность помнить прошлое и предвидеть, планировать будущее, обозначать различные предметы и действия с помощью знаков и символов; это способность разумного постижения и понимания мира; это его способность воображения, позволяющая ему достичь более глубокого познания, чем это возможно на уровне только чувственного восприятия. Человек – самое беспомощное из всех животных, но именно эта его биологическая беспомощность – основа его силы, главная причина развития его специфических человеческих качеств». (Там же. С. 46).

«С появлением разума в человеческом существовании утвердилась дихотомия, побуждающая человека к постоянному поиску новых путей ее преодоления. Динамичность истории человечества связана именно с наличием разума, который побуждает его к развитию и, следовательно, к созданию собственного мира, в котором он чувствовал бы себя дома с самим собой и другими… он принужден двигаться вперед с бесконечными усилиями, познавая еще не познанное, расширяя ответами пространство своего знания. Он должен отдавать отчет о смысле своего существования. Он движим стремлением преодолеть свою внутреннюю раздвоенность, внутреннее рассогласование, мучимый страстным желанием “абсолюта” – другой формы гармонии, которая поможет снять проклятие, оторвавшее его от природы, от людей и самого себя.

Эта раздвоенность человеческой природы порождает дихотомии, которые я называю экзистенциальными… потому что они укоренены в самом существовании человека, являясь такими противоречиями, которые человек не в силах устранить, но на которые реагирует по-разному, в зависимости как от собственного характера, так и от культуры, к которой он принадлежит» (Там же. С. 47).

«Дисгармония человеческого существования рождает потребности, далеко превосходящие те, в основе которых лежат инстинкты, общие всему животному миру и сказывающиеся в непреодолимом желании восстановить единство и равновесие с природой. Прежде всего он пытается создать в своем представлении всеохватывающую картину мира, в рамках которой стремится получить ответ на вопросы о своем реальном месте в мире и о том, что он должен делать… В поисках нового равновесия он стремится к единству во всех сферах бытия. Поэтому любая более или менее удовлетворительная система ориентации подразумевает не только интеллектуальные притязания, но и чувства и ощущения, реализующиеся во всех сферах жизнедеятельности. Приверженность какой-либо цели, идее или сверхъестественной силе, к примеру, Богу, есть выражение этой потребности осуществления полноты существования» (Там же. С. 51).

«Поскольку потребность в системе ориентации и поклонения есть неотъемлемая часть человеческого существования, становится понятной и глубина этой потребности. В самом деле, нет иного, более сильного, источника человеческой энергии. Человек не свободен в выборе, иметь или не иметь ему “идеалы”, но он свободен в выборе между разными идеалами: поклоняться ли разрушительным силам или разуму и любви» (Там же. С. 53).

«Под личностью я понимаю целокупность как унаследованных, так и приобретенных психических качеств, которые являются характерными для отдельно взятого индивида и которые делают этого отдельно взятого индивида неповторимым, уникальным. Различия между врожденными и приобретенными качествами в целом синонимичны различиям между темпераментом, талантом, а также физическими конституциональными качествами, с одной стороны, и характером – с другой. В то время как различия в темпераменте не имеют этической значимости, различия в характерах составляют реальную проблему этики; они являются показателем того, насколько индивид преуспел в искусстве жить» (Там же. С. 53–54).

«…определяющим в характере является не какая-то одна конкретная черта, но целостная структура характера, определяющая его отдельные черты. Всю совокупность черт характера следует рассматривать как синдром, являющийся следствием особой организации, или, как я это называю, ориентации характера. При этом я сознательно ограничиваю число черт характера, непосредственно следующих из каждого типа ориентации. Что касается других черт характера, то относительно них тоже можно показать, что они определяются базисной ориентацией характера или являются результатом смешения основных, главных черт характера с признаками темперамента» (Там же. С. 58).

«Главное отличие излагаемой нами теории характера от теории Фрейда заключается в том, что принципиальная основа характера видится не в типах организации либидо, а в специфических типах отношения человека к миру. В процессе жизнедеятельности человек оказывается связанным с миром двояким образом: 1) приобретая и потребляя вещи и 2) устанавливая отношения с другими людьми (и самим собой). Первое я буду называть процессом ассимиляции, а второе – процессом социализации. Обе формы связи являются “открытыми”, а не обусловленными инстинктами, как у животных… Ориентации, посредством которых человек соотносит себя с миром, составляют самую суть его характера; отсюда характер можно определить как (относительно постоянную) форму, в которой канализируется энергия человека в процессах ассимиляции и социализации» (Там же. С. 59).

«…характер не только обеспечивает последовательное и „разумное“ поведение индивида; он одновременно является основой приспособления человека к обществу… Средняя семья есть своего рода “психологический посредник” общества, поэтому в процессе адаптации в семье ребенок формирует характер, который затем станет основой его адаптации к обществу и решения различных социальных проблем. У него формируется такой характер, который делает для него желательными те действия, которые от него требуются, основные черты которого роднят его с большинством людей, принадлежащих к тому же социальному слою, классу или к той же культуре. Тот факт, что большинство членов социального класса или культуры разделяют существенные свойства характера, а также то, что можно говорить о “социальном характере” как о характере типичном, свидетельствует о степени влияния социальных и культурных моделей на его формирование» (Там же. С. 60).

«Следует заметить, что значение изучения корреляций между ориентациями характера и социальной структурой заключается не только в том факте, что оно помогает нам понять некоторые из наиболее важных причин формирования характера, но и в том, что все эти ориентации – в той мере, в какой они присущи большинству членов той или иной культуры или социальной группы, – представляют собой мощный эмоциональный фактор, действие которого мы должны знать, чтобы понимать характер функционирования общества. Принимая во внимание современные представления о воздействии культуры на личность, я позволил бы себе утверждать, что отношения между обществом и индивидом не следует понимать так, что социальные институты и культурные модели „влияют“ на индивида. Их взаимопроникновение много глубже. Любая “средняя” личность формируется под воздействием стиля взаимоотношений между людьми, а он детерминируется социоэкономическими и политическими структурами общества до такой степени, что в принципе из анализа одного человека можно вывести всю целостность социальной структуры, в которой он живет» (Там же. С. 72–73).