Текст книги "Шпага д'Артаньяна, или Год спустя"

XVI. О том, как Людовик XIV устроил судьбу Маликорна

Выйдя из королевской опочивальни и увидав ожидающего у дверей графа де Сент-Эньяна, Кольбер ответил на его изысканное приветствие безликим кивком. Министр всё ещё находился под впечатлением потери миллиона, который намеревался сэкономить. Несмотря на это, он успел подумать о том, что вроде знаком с дворянином, скромно стоящим подле Сент-Эньяна. В эту минуту из спальни донёсся повелительный голос Людовика XIV:

– Впустить господ де Сент-Эньяна и де Маликорна!

Молодые люди, немедленно утратив скучающий вид, устремились на зов. Как легко можно заключить из предыдущего диалога, король был ещё счастливее прежнего, ибо к радужному настроению прибавились торжество над строптивым суперинтендантом и такая безделица, как сто тысяч пистолей. Сент-Эньян и Маликорн не принадлежали к числу людей, не умеющих выстроить линию поведения по одному движению бровей монарха. Их реверансы потому были не вполне безупречны, а походка – чуть более размашиста, чем дозволялось даже фаворитам. Однако, именно являясь таковыми, они знали, что королю в подобном состоянии скорее по душе некоторая вольность в словах и жестах, нежели скованность и пуританская чопорность.

Расположившись в позолоченном кресле, король обратился к Сент-Эньяну:

– Прежде всего, граф, хочу выразить вам признательность за… вы знаете, за что.

– Кажется, знаю, государь.

– Я обо всём наслышан. Вы весьма изобретательны и находчивы, впрочем, как и всегда. Поздравляю!

– Ваше величество слишком добры.

– У нас ещё будет время потолковать об этом. А сейчас, дорогой граф, позвольте мне сосредоточить всё внимание на господине де Маликорне. Мы не часто видим его при дворе, и это очень огорчает нас.

– О государь, если это обстоятельство лишь огорчает ваше величество, то меня, поверьте, повергает в полнейшее отчаяние, – отвечал Маликорн с улыбкой, в которой было больше лукавства, нежели грусти.

Де Сент-Эньян тем временем устроился у кресла, на котором восседал Людовик, удобно прислонившись к высокой спинке.

– Это был поистине чёрный день для Версаля, когда вы предпочли службу у принца королевской службе.

– На то у меня была важная причина, которую ваше величество, безусловно, можете понять.

– Как же, как же! Припоминаю, что тут замешана женщина.

– О, государь…

– И прехорошенькая, – заметил король тоном знатока.

– Ах, государь…

– Её зовут…

– Государь, я не называл её имени, – поспешно сказал Маликорн.

– …Филис, – весело заключил король. – В самом деле, дорогой де Маликорн, ваша щепетильность меня умиляет. Не пытаетесь же вы в самом деле скрыть от своего короля и графа де Сент-Эньяна имя той, которая столько лет зовётся вашей невестой. Я устал ждать того дня, когда вы обратитесь ко мне с просьбой дать согласие на брак с мадемуазель де Монтале.

– Вы ждали семь лет, ваше величество, – без тени смущения на умном лице парировал Маликорн, – и надеюсь, согласитесь обождать ещё чуточку.

– Но чего же? – благодушно осведомился король.

– Я хочу добиться прочного положения в свете.

– Вы шутите, любезный де Маликорн! Как прикажете вас понимать? Вся ваша жизнь или, по крайней мере, известный мне её отрезок – сплошной триумф. Вам двадцать девять лет, вы дворянин с честным именем и, если не ошибаюсь, тридцатью тысячами дохода. Так ли это, отвечайте мне.

– Тридцатью шестью, государь, – мягко поправил Маликорн. – Ваша правда, мой покойный отец оставил меня не совершенно нищим.

– К тому же вы – приближённый моего брата, первого принца крови. И даже доведись вам снова потерять должность, будьте уверены: ваш король слишком любит вас, чтобы не предложить место и почётнее, и доходнее, чем в Сен-Клу.

– Ваше величество вносит меня в список своих вечных должников, – взволнованно сказал Маликорн, с беспокойством подмечая, что говорит вполне искренне.

– Не будем об этом. Мне известно чересчур мало людей ваших достоинств, господин де Маликорн, чтобы ваша судьба не заботила меня. Я желаю, чтобы в самое ближайшее время вы испросили у меня аудиенции.

– Аудиенции? – переспросил разомлевший Маликорн.

– Именно так, дорогой де Маликорн, – аудиенции.

– А для чего, государь?

– Право, это становится забавным! – воскликнул король. – Очнитесь, сударь! Для того, чтобы получить разрешение на свадьбу. Вы не откажете мне в этой малости?

– Ни в коем случае.

– Значит?

– Ваше величество, умоляю дать мне время.

– Только ради вас – пожалуйста. Но не заставляйте меня долго ждать.

– Что вы, государь!

– Три недели.

– Три?..

– Не больше, сударь! – с напускной строгостью оборвал его король. – Я хочу утвердить ваш брачный контракт ещё в этом году.

– Я повинуюсь, государь, – сказал сияющий Маликорн.

– И пусть вас не тревожит приданое невесты, – добавил король с самым приветливым видом, – это моя забота.

– Я… не смею, – пролепетал Маликорн, подавленный обрушившимися на него милостями, – как можно…

Но в эту секунду он перехватил устремлённый прямо на него взгляд королевского адъютанта и замолк. Глаза Сент-Эньяна лучше всяких слов вещали: «Да соглашайтесь же и благодарите, трижды безумец!»

От внимания Людовика не укрылось то, что Маликорн смотрит не на него, а куда-то вбок, и он, в свою очередь, оглянулся на Сент-Эньяна. Но тот, казалось, был всецело поглощён важным процессом сдувания пылинки, севшей на его камзол, и король отвернулся. Перед ним по-прежнему стоял Маликорн, но – уже принявший к сведению молчаливый совет графа.

– Я приношу тысячу благодарностей вашему величеству, – с чарующей кротостью произнёс Маликорн. – Через три недели я снова буду иметь честь беседовать с вашим величеством.

– Итак, решено! – потёр руки Людовик. – День начинается исключительно хорошо. Ещё час, и я чувствую, что сумею переманить вас к себе.

– Государь… – покачал головой Маликорн.

– Нет, ну что это такое! Вы уже почти две недели находитесь в Версале, сударь. Скажите по совести – разве тут не лучше, чем в Сен-Клу?

– Но вашему величеству известно обстоятельство, удерживающее меня в Сен-Клу.

– Настолько хорошо известно, что я даже намерен женить вас на этом самом обстоятельстве. Но если я так настаиваю, то не в последнюю очередь потому, что желаю впредь всегда иметь вас при себе.

– В таком случае, государь, вы отнимете меня у супруги сразу после свадьбы.

– Нет, я сделаю её фрейлиной королевы.

– О!..

– Не привлекательней же, в конце концов, служба у Мадам королевской свиты.

– Но Ора… простите, ваше величество, – мадемуазель де Монтале предана принцессе и, надо думать, любит её всей душой.

– Ну, посмотрим, – сказал Людовик, – всё же передайте ей моё пожелание. И заметьте также, – многозначительно присовокупил он, – что на сей раз это предложение делает ей король, а не… подруга.

Маликорн поклонился.

– Но вы не ответили мне, сударь.

– Как, ваше величество?

– Да, относительно Версаля и Сен-Клу.

– Уместно ли сравнение, государь?

– В плане архитектуры – наверное, нет, но в смысле обычаев – думаю, вполне.

– Обычаев?

– Обычаи – это праздники, приёмы, развлечения, словом – заведённый порядок вещей.

– Я понял, государь. Но поверьте, сравнение архитектурных достоинств было бы куда более лестным для нашего скромного двора.

– Ладно, сударь, не будьте таким скрытным!

– По чести, ваше величество, жизнь в Сен-Клу невыразимо скучна или, вернее сказать – размеренна. И без усилий принцессы мы зачахли бы окончательно.

– Вот как! Однако мой брат любит поразвлечься.

– Раньше – возможно, но уже долгое время обходятся почти совсем без этого.

– Филипп скучает? Значит, он хандрит?

– Это так, государь.

– Но у него много друзей.

– Нет, государь. Господин де Вард предпочёл остаться при дворе, граф де Гиш уделяет гораздо больше внимания принцессе, чем его высочеству. Что до господина де Маникана, то он слишком ленив, чтобы находиться возле принца неотлучно. Остаёмся только мы с маркизом д’Эффиатом, да с дюжину его всегдашних дворян, которых принц не подпускает слишком близко.

– Как это печально! Филипп, такой весёлый и общительный, совершенно одинок. В прежние дни у него был по крайней мере Лоррен…

Маликорн с самым невозмутимым видом встретил пристальный взгляд короля, которым тот сопроводил это размышление вслух.

– Кстати, известно ли что-нибудь о шевалье?

– О шевалье де Лоррене?

– О ком же ещё?

– Он в Риме, государь.

– Откуда это известно вам, дорогой де Маликорн?

– Все об этом толкуют, ваше величество.

– Тогда скажите, откуда это известно всем.

– Не знаю, ваше величество. Так говорят…

– Ого! Этак вы заставите меня уверовать, будто ангел Господень просветил обитателей Сен-Клу о местопребывании шевалье.

– Скорее, дьявол… – подал голос де Сент-Эньян, делая знак Маликорну быть более откровенным.

На этот раз король успел заметить жест Сент-Эньяна, однако не подал виду, а лишь внимательнее посмотрел на Маликорна.

– Право, государь, – спокойно обратился к нему Маликорн, – присутствие вашего величества оказывает благотворное влияние на мою память. Теперь я припоминаю, что время от времени в Сен-Клу приходят письма…

– Из Рима, не так ли?

– Из Рима, – подтвердил Маликорн.

– Благодарю вас, сударь, – сказал король после минутного молчания, – и не вините себя за свою откровенность, ибо первейшая обязанность дворянина – это честность, тем более в общении с королём.

– Я хорошо это понимаю, государь, – учтиво отвечал Маликорн.

– Вы меня восхищаете, сударь! Я и впредь могу на вас рассчитывать, верно?

– Всецело, ваше величество. Моя шпага и жизнь принадлежат вам.

– О, меня-то больше прельщают ваши ум и находчивость, любезный господин де Маликорн. По этой самой причине я и тороплю вас со свадьбой. Ничто не развивает природную хитрость и изворотливость вернее молодой жены.

– Это верно, государь, хотя бы даже только в моём случае, – подхватил Маликорн.

– Я так и думал. Итак, не забывайте же о своих обязательствах и рассчитывайте на моё к вам искреннее расположение. Сейчас я отпускаю вас, – улыбнулся Людовик, – ибо знаю, что у вас есть спешное дело к мадемуазель де Монтале.

Маликорн, рассыпаясь в благодарностях, отвесил последний поклон и покинул покои короля. В передней он перевёл дух и направился вдоль галереи, вполголоса беседуя с самим собой:

– Если не это называется продать свою душу, то я уж и не знаю, что тогда. В любом случае я, кажется, не продешевил. А впрочем, в чём я ручался, кроме того, что буду служить королю? Разве не в этом заключается мой долг? Конечно, именно в этом! Или нет? Всё же, наверное, в этом, особенно если тем самым я могу послужить себе. А! Нет ничего зазорного в такой службе; это даже почётно: быть полномочным ухом и глазом Людовика Четырнадцатого при Филиппе Орлеанском. Да-да, я тысячу раз прав, и сам д’Артаньян на моём месте не мог быть щепетильнее.

Рассуждая столь незатейливым образом, он добрёл до зала, в котором множество версальских постояльцев томились в ожидании суверена. Не без труда отыскав среди дам Монтале, он взглядом пригласил её проследовать за ним на балкон. Прервав щебет, девушка оставила прочих фрейлин и через пять минут присоединилась к Маликорну.

– Вы, как всегда, вовремя, – сердито обратилась она к нему, – именно сейчас должен появиться король, а я оставила прекрасное место у входа. И всё ради ваших дивных глаз!

– Король занят разговором с графом де Сент-Эньяном, – в тон ей ответил Маликорн, – так что жертва ваша не столь уж велика, милая Ора.

– Ах, боже ты мой, ну, а вам-то почём это знать?

– Я только что из его опочивальни.

– Опочивальни графа?

– Да нет, короля.

– Что это вы там делали? Разве вы присутствовали при утреннем туалете его величества?

– Нет, король был так милостив, что освободил меня от сей скучнейшей процедуры. В самом деле, это означало бы уподобиться всевозможным герцогам и пэрам. Его величество справедливо счёл это чересчур унизительным для моей персоны и соблаговолил принять меня одетым.

– Господи, ну что вы такое говорите?! – ахнула Монтале, испуганно озираясь по сторонам.

– Ах, неужели вам страшно, Ора? Страшно за меня?

– Мне? Вот ещё! Можете говорить, что вам вздумается, – холодно объявила девушка, бросив всё-таки последний взгляд через плечо.

– Нет, признайтесь, что боитесь, как бы какой-нибудь Конде не пронзил меня шпагой.

– Скорее вы проткнёте его своим длинным языком.

– Вы правы, я и впрямь лёгок и очарователен в общении. Благодарю за комплимент, – поклонился Маликорн.

– Я не делала вам никакого комплимента! – вскинулась Монтале.

– Разве это были не вы? Я, видимо, что-то перепутал. Но кто-то же явно осыпал меня сегодня комплиментами! Ах да, вспомнил: это действительно были не вы, Ора.

– Не я?! Кто же тогда?! Отвечайте немедленно!

– Вы ревнуете?

– Я?!

– Вы, вы.

– Неважно! – запальчиво воскликнула Монтале. – Извольте немедленно сказать, кто это наговорил вам любезностей, или…

– Или?..

– Или, клянусь, я сброшу вас с этого балкона! – и Монтале сделала шаг к Маликорну.

– До чего это романтично, Ора! Вы поистине прекрасны в гневе. О, эти поджатые губки!..

– Волокита!

– Эти пылающие щёчки…

– Злодей!

– Эти горящие глазки!

– Чудовище!

– Нет, это становится слишком прекрасным. Я отвечу!

– Отвечайте!

– Но я, кажется, уже говорил, что находился у короля.

– Ну, и что же?

– Так это он и был.

– Король? Король осыпал вас комплиментами?

– Да, представьте, на протяжении получаса или около того.

– С какой же стати?

– Обычное дело. Король узнал, что я при дворе, и счёл нужным воздать мне должное.

– Вы несносны, Маликорн!

– Однако вы же сносите меня уже почти десять лет.

– Вы испытываете моё терпение, предупреждаю!

– Да уж, терпение почти ангельское…

– Что вам сказал король? Это как-то связано с Луизой?

– А вы воображаете, что всё должно быть связано с нею? Нет, милая Ора, должен вас расстроить: скорее всего в ближайшем будущем, напротив, уже ничто в Версале не будет напоминать о герцогине де Вожур.

– Ужасно!

– Печально, да.

– Но что же тогда?

– Вы о моей аудиенции у короля?

– Ну конечно! Говорите скорее.

– Его величество всерьёз озабочен моим будущем…

– Опять вы…

– Нет, на этот раз я серьёзен как никогда. Его величество дал мне три недели на сборы и приготовления.

– Как так?

– Через три недели я обязан явиться к королю во всеоружии.

– О, боже мой!.. Я догадалась. Это ужасно!

– Гм! Я всё же не так трагично смотрю на это. Но посмотрим… о чём вы подумали, Ора?

– Король посылает вас в армию? На войну?!

– Почти так.

– Почти?

– Ну да, почти. Он велит мне жениться на вас.

За этой фразой, с большой натяжкой могущей считаться предложением руки и сердца, последовала длительная пауза, в продолжение которой лицо Монтале принимало последовательно все оттенки красного цвета – от нежно-розового до пунцового. Наконец она переспросила:

– Жениться на мне?

– Точно, – кивнул Маликорн. – Жениться. На вас.

Монтале почудилось, что она уловила в словах Маликорна насмешку, и она гордо вскинула голову. Но в глазах молодого человека светилась такая нежность, что язвительный ответ замер у неё на устах.

– Король сам сказал об этом?

– Он самым категоричным образом приказал это.

– Но почему?

– Говорю же: он любит меня, а также знает, что я…

– Что вы?..

– Люблю вас, Ора, – серьёзно закончил Маликорн.

– Ах!

– Скажите, вы согласны?

– Я… я не знаю.

– Поймите, что я спрашиваю вас скорее из вежливости, потому что это – дело решённое. Королевская воля священна! – важно заявил Маликорн.

– Да как вы смеете!

– Смею, ибо люблю.

– Я согласна.

– Я так и думал.

– Всё-таки вы чудовище, господин де Маликорн.

– Это неважно. Главное, вы согласны, и это делает меня сразу и счастливейшим из смертных, и вернейшим из верноподданных.

– Но мои родители…

– Неужели вы думаете, что они воспротивятся прямому приказу короля?

– Господин де Маликорн, извольте впредь не называть это приказом!

– Как же прикажете это называть?

– Как-нибудь… иначе. Например, пожеланием.

– Договорились, госпожа де Маликорн.

– Монтале! Мадемуазель де Монтале!

– Правда, я слишком тороплюсь.

– Будьте сдержаннее.

– И это говорите мне вы, Ора?

– Я тоже буду сдержаннее.

– Вы? – недоверчиво спросил Маликорн.

– С этой минуты – да. Положение обязывает.

– Положение? О чём вы? Какое такое положение?

– Положение будущей супруги самого ужасного, невыносимого, самовлюблённого человека в мире.

– Нечего сказать, завидное положение.

– Да уж, не жалуюсь, – улыбнулась Монтале.

– Итак…

– Что?

– Давайте пройдем в зал рука об руку, моя дорогая малютка-жена.

– Пожалуй…

Влюблённые так и поступили, но их появление, увы, не произвело ровно никакого впечатления, ибо как раз в это время в дверях показался король со свитой. На ходу ответив на улыбки нескольких дам, Людовик XIV прошествовал в кабинет, где должен был состояться приём послов.

Было без десяти минут одиннадцать.

XVII. Послы

Пробило одиннадцать. Арамис с д’Олива вошли в кабинет при первом ударе часов, королева с принцессой появились при последнем. Генерал иезуитов блистал в роскошном лиловом костюме, его преемник был облачён в сутану. Но разница в одеяниях с лихвой возмещалась общим выражением лиц, излучающих холодную мудрость.

Увидев герцога д’Аламеда, Людовик, несмотря на всё своё самообладание, невольно вздрогнул. Ледяная улыбка едва коснулась губ кастильского посла.

Арамис немедленно оценил состав приглашённых и остался им удовлетворён: помимо министров и секретарей здесь присутствовали Филипп Орлеанский, принц Конде, маршалы Граммон и дю Плесси, герцог де Вивонн и граф де Гиш. Таким образом, кабинет сейчас освещался самой яркой военной плеядой этой эпохи.

Позади Короля-Солнце стояли де Сент-Эньян и де Лозен. Ради такого события Пегилен надел парадный мундир, которым до сего дня пренебрегал. Сделав над собою усилие, Людовик XIV промолвил:

– Господин д’Аламеда, мы с вами – давние знакомые и, смею полагать, добрые друзья. Поэтому давайте отбросим излишние формальности: выскажитесь начистоту, просим вас.

Со стороны короля такое предложение могло показаться либо сознанием собственного превосходства, либо проявлением безотчётной слабости. Глаза вельмож немедленно устремились на него. Арамис, понимая, что предсказуемый Людовик – явление достаточно редкое, справедливо счёл эти слова хитрой уловкой, должной заставить противника раскрыться. Как бы то ни было, все ждали от него ответа, и Арамис заговорил:

– Ваше величество, я счастлив тем, что посланническая миссия, возложенная на меня ещё светлой памяти Филиппом Четвёртым, нашим милостивым повелителем, ставящая своей целью нерушимый союз Франции и Испании, подходит ныне к своему благополучному завершению. Прекрасно, что никакие предубеждения не смогли воспрепятствовать заключению священного договора, которому суждено стать второй прочной нитью, связующей наши державы.

– Второй, сударь? – переспросил король, не в силах отделаться от воспоминаний, вызванных образом ваннского епископа.

– О да, государь, – не меняя голоса, подтвердил посол, – второй, ибо первой, самой драгоценной нитью является её королевское величество, которая, даже став владычицей Франции, навечно останется в наших сердцах испанской инфантой.

С этими словами герцог д’Аламеда отвесил покрасневшей от удовольствия Марии-Терезии поклон, изяществу которого не могли не позавидовать первые придворные щёголи. Отец д’Олива тоже поклонился. Королева ответила Арамису признательным взглядом, а Людовик закусил губу от досады.

Выпрямившись, Арамис продолжал:

– Дружественный нейтралитет Испанского королевства, направленный на скорейшее торжество его христианнейшего величества над врагом, призван доказать наше стремление жить в согласии с французами, волею судеб оберегающими владения испанской короны, соседствующие с Голландией.

Говоря это, Арамис не спускал огненного взора со слегка побледневшего лица Людовика. И то, что он прочёл в глазах короля, заставило его возвысить голос:

– Интересы Франции для нас священны, и я имею полномочия от её величества королевы-матери заявить, что оговоренный нейтралитет немедленно сменится активной помощью в том случае, если Франция подвергнется нападению извне.

Король надменно улыбнулся.

– Это будет сделано по первому слову вашего величества, но слава Богу, в возможность такого вторжения невозможно поверить.

Говоря это, он заметил, как Кольбер что-то шепнул Лувуа, и военный министр, глянув на короля, молча кивнул.

«Ба, а король-то, кажется, всё так же верен своим принципам и по-прежнему правит один. Чёрт меня побери, если хоть кто-то из присутствующих догадывается о его планах», – подумал Арамис.

Людовик сделал шаг вперёд и высокомерно заявил:

– Ваша светлость можете быть уверены, что мы со своей стороны с удовольствием сделаем то же самое для Испании. Просим вас передать это Королевскому совету.

Арамис поклонился.

– Скажите, господин д’Аламеда, не желаете ли вы внести какие-либо коррективы в соглашение, составленное ранее преподобным отцом д’Олива и нашими министрами?

– Я полагаю, всё, что было хорошо месяц назад, хорошо и сейчас, – с прохладцей сказал Арамис.

– Это так, – согласился король, – и мы рады, что наши мнения на сей счёт совпадают. Мы также не находим целесообразными поправки к договору, ибо устремления Франции остались прежними. К тому же, – веско добавил он, – Испания до сих пор неукоснительно соблюдала устную договорённость о нейтралитете, и мы, разумеется, ценим это. Полагаю, нет никакой необходимости откладывать подписание документа. Сделаем это немедленно. Господин Кольбер!

Суперинтендант приблизился к королю, и Пегилен посторонился, уступая ему место.

– Готов ли текст конкордата?

– Вот он, ваше величество, – сказал Кольбер, показывая королю свитки пергамента.

– Вручите его господину Дюфору для прочтения.

Кольбер передал трактат секретарю, и тот приступил к оглашению многочисленных пунктов договора. Арамис внимал ему с полузакрытыми глазами, и никто по его лицу не мог бы догадаться о том внимании, с которым он вслушивается в каждое слово. Так и было: генерал иезуитов мысленно сверял условия с текстом прежнего соглашения, прочно засевшим в глубинах его необъятной памяти. Пока всё было правильно…

Дюфор громко читал:

– …соблюдать условия дружественного нейтралитета, означенные выше. Французское королевство, в свою очередь, берёт на себя обязательство воздерживаться от любых враждебных действия против владений, по праву унаследованных его католическим величеством Карлом Вторым от своего отца…

Эти слова отдались в ушах герцога д’Аламеда набатом Сен-Жермен-л’Осеруа. Призвав на помощь всю свою сдержанность, он, не меняя отрешённого выражения лица, посмотрел на короля. И был поражён: черты Людовика на неуловимое мгновение исказила гримаса, полная неутолённой ненависти и смертельной угрозы. Никто, кроме Арамиса и д’Олива, не заметил этого. Но только одному Арамису в эту минуту стал ясен адский замысел Короля-Солнце. Перед глазами главы ордена встал текст другого документа – более правдивого и полного. Сопоставив донесение кардинала Херебиа, прочитанное им в его кастильском замке, с пресловутыми стилистическими изменениями в договоре, на которые беспечно пошёл Кольбер, Арамис понял, что времени у него почти не осталось.

Вполуха дослушав прочие пункты соглашения, герцог д’Аламеда произнёс:

– В данном конкордате – всё будущее Франции и Испании. Я от имени Королевского совета подтверждаю это.

– О сударь, то же самое говорим и мы. Мы объявляем об этом! – с внезапной весёлостью воскликнул король. – Пройдёмте к столу, господин д’Аламеда!

За массивным письменным столом Людовик и Арамис подписали копии прочитанного трактата. Затем король громко обратился к герцогу:

– Теперь, ваша светлость, когда ваша миссия и впрямь завершена, – завершена с честью, – не соблаговолите ли вы провести во Франции ещё какое-то время? Мы просим вас и преподобного д’Олива быть нашими гостями на празднестве в Фонтенбло.

Арамис улыбнулся при мысли о том, что скорее сам король будет его гостем – платит-то за развлечения его орден. Мельком взглянув на помрачневшего суперинтенданта, он отвечал:

– Государь, вы читаете в моей душе, как в открытой книге. Я сам собирался просить ваше величество об этой милости, ибо важные дела удерживают меня во Франции.

– Не важнее уже сделанных, полагаю?

– Для политика – нет, для друга – возможно.

– О, понимаю, вы хотите навестить кого-то из старых друзей?

– Нет, государь, только их могилы.

Король видимо содрогнулся:

– Простите, герцог. Это весьма благородно, и мы, разумеется, ни в коей мере не воспрепятствуем вам в этом. Все наши провинции открыты для вас.

– Признателен вашему величеству. Пользуясь вашим позволением, в первую очередь я хотел бы посетить Париж.

– Париж, сударь?

– Да, государь. Там я должен уладить дела моего покойного друга, хорошо знакомого вам.

– Правда? – спросил встревоженный король.

– О да, государь, ибо этот друг – маршал д’Артаньян.

Людовик был сражён поступком Арамиса, самолично раскрывшего своё инкогнито. Арамис же рассудил, что, раз оно раскрыто другими, лучше всего будет не таиться, а разить врагов их же оружием.

Гул, пробежавший среди собравшихся, говорил о том, что эта новость была для них куда важнее политических союзов, с какими бы государствами они ни заключались. В эту минуту придворных не могло бы отвлечь даже известие о войне с императором.

Подавленный король с неохотой произнёс:

– Как! Вы являетесь душеприказчиком графа, господин д’Аламеда? Позвольте же нам удивиться, ибо это – вещь неслыханная.

– Почему, ваше величество?

– Вы, испанский гранд, посол Кастилии, намереваетесь разбираться в делах маршала Франции. На каком основании? По какому, скажите, праву?

– По праву старинной дружбы, государь, а также на основании его личной просьбы.

– Устной, не так ли? – свысока спросил король.

– Нет же, письменной.

– Письменной? Господин д’Артаньян писал вам?

– Да, государь.

– И это письмо?..

– При мне, – и Арамис с лёгким поклоном протянул королю уже знакомое нам письмо.

Бегло пробежав его глазами, король, совладав с собой, вернул письмо Арамису.

– Мы не видим никаких препятствий к тому, чтобы вы исполнили последнюю волю маршала, господин д’Аламеда.

– Спасибо, государь.

– Господин д’Артаньян упомянул о том, что его распоряжения способны удивить вас, герцог. Надеюсь, вы немедленно поставите нас в известность об условиях завещания.

– Не премину, ваше величество.

– Коли так, поезжайте.

– Ваше величество отпускаете меня?

– Да, герцог, но возвращайтесь скорее. Через десять дней назначен переезд двора в Фонтенбло. Мы желаем видеть вас там.

– Я там буду, государь. А до тех пор оставляю вместо себя преподобного д’Олива.

– Он будет нашим дорогим гостем. Мы давно знакомы с ним, – улыбнулся Людовик.

– Преподобному отцу можно от души позавидовать. Но следует ли мне отбыть немедленно?

– Как пожелаете, господин д’Аламеда. Разве можем мы приказывать вам?

– Тогда я с позволения вашего величества уеду уже сегодня.

– Так и в самом деле будет лучше. Господин д’Артаньян не любил затягивать с делами. Сделайте же для него то, что он сам непременно сделал бы для вас.

Арамис со странной улыбкой на устах протянул, сверкая глазами:

– Государь, я обещаю устроить всё так, чтобы д’Артаньяну на небесах не в чем было упрекнуть меня…