Текст книги "Воспитан рыцарем"

Вот какие это были чудеса, весеннее и летнее.

Две недели миновало с того дня, как Снег вернулся из похода в подземные пещеры, и весна бушевала в полную силу: трава уже зеленым зелена не только по солнечным пригоркам, но даже и в глухих тенистых урочищах, дожди потоптались, потоптались, да и дальше к югу двинулись, оставив за собою синее небо, трепетный воздух и ликующий птичий щебет. Даже птеры каркают и верещат совсем не противно. Снег разрешил Мотоне вынимать из погреба и тратить припасенные запасы ягодные уже без счета и расчета: вот-вот новые пойдут, если еще и не ягоды, то свежие листочки, травинки и побеги. Снег учит Лина, что в свежей зелени есть волшебство, особая целебная магия, которая не дает людям болеть зимой. А если ею не пользоваться, то даже досыта сытый человек ослабеет, будет мучиться отеками на руках и ногах, зубы зашатаются. Лину ягоды очень нравятся, особенно в которых сладости больше, но никакой такой магии в них он не обнаружил, хотя изо всех сил вслушивался… Может, и так… Из прошлой жизни насчет зимы у Лина опыта никакого не было, там, на побережье, почти всегда лето стояло в природе.

– А почему на севере всегда теплее, чем на юге?

– Кто как толкует, в книгах ясности окончательной нет. Считаю – к солнцу поближе, вернее, к тому месту, где оно чаще ходит.

У Гвоздика новая блажь: повадился охотиться на бабочек и стрекоз, ловит их с прыжка, прямо в воздухе! Добыча пока редка, да и ту он чаще выплевывает, нежели ест, но – гордится успехами безмерно…

– Весь в тебя, Лин, такой же хвастунишка.

Нет, Лин не считает хвастунами ни себя, ни Гвоздика, однако же хочется показать, на что он теперь способен. Ту же бабочку, если она недалеко порхает, в пределах плевка, он способен сшибить, но не плюясь, одним только заклинанием. Со стрекозой хуже: стрекозы сильнее, а заклинания пока еще слабы… Зато сам придумал и составил.

– Вот тяп-ляп и придумал. Потому что спешил, потому что знаний маловато. Но – неплохо для невежды, будем считать – небезнадежен, если перестанешь лениться.

Ночи утратили белесый зимний мрак и холод, налились взамен сочной весенней чернотой и пахучей свежестью лесов… И однажды заполночь, ближе к рассвету, к пещере пожаловали гости.

Остановились они перед первым двором, не входя, но Снег, Лин и Гвоздик немедленно их почуяли. Все втроем бесшумно повскакивали с лежанок… И – что теперь Снег скажет? Надо по единой команде все делать.

– Этого за холку, пусть рядом с тобой идет. Оба – за мною, отстав на полный разворот меча, в трех шагах. Соблюдать тишину, говорю только я, и только шепотом. Особой угрозы пока не чую, они как бы постучались в охранные заклятья, но не рвут их. Все понятно?

– Да.

– Не порежься об нож, пусть он побудет без ножен на поясе, Гвоздика влеки левой рукой, а фонарь неси задернутым, в правой, держись строго за спиной, как за щитом. Двинулись.

Покуда они добрались до входа в первый дворик, ночные гости сгинули без следа, оставив у дверей бешено шипящий сверток, длиною в пять локтей.

Гвоздик взвыл, забыв об осторожности, и рванулся было к свертку, но Снег не глядя погасил его прыжок, ловко поймав за ухо:

– Куда? Сейчас пинками напотчую до отвала! Уйми молодца, Лин. Плохо воспитываешь. Ты понял, почему он так бросился?

– Угу. Это ведь щура?

– Она самая. Вернее, такая же, потому что та – подохла давно. Но ты понял, что означает сия посылка?

– У-у, не понял.

– И я пока отказываюсь понимать, хотя тут все просто, даже и толмача не надобно. Ну-ка, Гвоздик, пробегись да обнюхай все. Щуру не трогать, изобью.

Лин подошел поближе: в полутьме, неярко освещаемой фонарем в его руке, все же хорошо было видно, что щура плотно опутана в кокон… – точно сушеными водорослями связана… С одной стороны свертка окончание хвоста едва торчит, шевелится, с другой – глаза горят… Пасть плотно стиснута, самой не разжать… Тем временем Снег и Гвоздик вили круги по местности, приглядывались и принюхивались.

– Все ясно. Мы тут с Гвоздиком распутали что к чему: нафы приходили, четыре морды, восемь ног, щуру в подарок принесли. Это… Лин, слышишь меня? Это нечто вроде извинения в мою сторону и предложения о перемирии. Никогда бы не подумал! Есть в этом нечто подозрительное. Хоть убей – не верю я ей. После всего, что… Однако, вот-вот рассвет, надобно поторопиться. Что будет с щурой на дневном свете? Лин?

– Сдохнет, наверное?

– Не наверное, точно сдохнет. В мучениях. Но мы люди не жестокие, а только справедливые, посему подарок примем, но ее мучения сократим. Руби ей башку.

– Что??? – Лин отступил в замешательстве. Да, он ненавидит нафов, Уману и щуру, едва не погубившую его и Гвоздика, и пусть это совсем другая щура, но… Все равно ненавидит, но убивать беспомощного…

– А ты что хотел, чтобы я ее обратно отпустил, жертвы не приняв? Или дал бы тебе с нею сразиться один на один? Или, может, Гвоздика против нее выпустить – пусть подерут друг друга вволю, мясных ломтиков наделают?

Лин содрогнулся:

– Я понял. А… чем?.. ножом?

– Держи меч! Э-э, да он тебе тяжеловат. Стой здесь, охраняй, я сейчас принесу что полегче…

То краткое ожидание возле связанной щуры, пока Снег ходил в пещеру, показалось Лину длиннее остальной ночи: щура шипела и свистела, вся в бессильном бешенстве, и не спускала с Лина ненавидящих глаз, она хотела убивать, она хотела только этого… и не могла… Сила ненависти ее была такова, что у Лина подкашивались ноги, и в то же время хотелось бежать куда глаза глядят! Был бы хотя бы Гвоздик рядом… но Снег опять поймал его за ухо и насильно увел с собой, в пещеру.

– Ты представляешь: этот гусь едва меня не укусил там, в оружейной! Видимо подумал, что я его запру и не покажу остального представления… Пришлось стукнуть для воспитания, но и пришлось вернуть его к нам… потому как следует уважительно относиться даже к зверям. Сиди, Гвоздик, и смирно смотри… Лин, вот сабля. Она относительно легкая, попробуй взять ее в две руки. Любишь мучить зверье?

– Нет!

– Молодец, коли так. Тогда руби голову этой твари с одного удара. Тем самым – подарок, жертву, мы примем, а вместе с ним и мирное предложение. Бей на выдохе, в удар включи не только руки, но и спину…

Целиком отделить голову от тела получилось лишь с третьего удара… Руки у Лина дрожали, его мутило. Одно дело свободную птицу с ветки ножом сшибить, а другое…

– Поташнивает?

– Угу.

– Видишь – тебе есть куда расти, в прямом и переносном смысле. А должен был с первого удара смахнуть. Я знаю, что ты не трус и не впечатлительная придворная дама, и знаю также, чем отвращение твое вызвано…

– Чем же?

– Просто сбросим в канаву… вот так… чтобы на солнышке, а не в тени. К полудню там один серый прах от нее останется, ибо их плоть прямых лучей особенно не любит… Чем – ты спрашиваешь? Тем, что мы с тобою не палачи, а палаческую работу исполнить пришлось, вот чем. Это как чистка отхожего места: противно, однако иногда – совершенно необходимо. Мужчина все должен уметь делать на этом свете. Управились, теперь пойдем досыпать, а утром я расскажу тебе, если не забудешь спросить, чем палаческие мечи отличаются от боевых…

– Нет, я точно не забуду! Они с отломанным верхом как бы, да?

– Утром, утром, все остальное утром…

Работа палача – малопочтенна, презираема даже, хотя нет ни одного более-менее крупного города в пределах Империи, в котором бы не было своего палача на жаловании. То есть в палачи идут без принуждения, вольною волей. Им платят – они выполняют необходимую для государственной власти работу, завершают исполнение приговоров, назначенных за содеянные тяжкие преступления. Им хорошо платят, но их боятся и презирают. У палача – всегда отдельное от других жилище, палач всегда носит особую одежду, чтобы издалека было видно – палач идет. И орудие ремесла его – особое: меч его – не такой меч, как другие, топор его – не похож на иные топоры. Топор и плаха – для особо важных, торжественных случаев: почти всегда казнь с участием топора проходит в имперской столице, в Океании. А мечом – просто казнят, исполняют обыденную волю правосудия. Меч палача – рубит, сечет, но не колет, потому как не умеет этого.

Меч воинский – мощное оружие, им можно рубить, что чаще, но можно и колоть: для этого у боевых мечей клинок всегда имеет остро заточенный верх. Опытный боец, а тем паче фехтовальщик-дуэлянт, в бою один на один предпочитает колющие удары, они быстрее, и их труднее отразить. Одно время в придворных кругах расцвела ненадолго мода на предельно облегченные мечи, подвижные, острые, узкие… И в состязаниях с себе подобными в мирное время, без доспехов, такие мечи проявляли себя хорошо. Но довольно скоро выяснилось, что какой-нибудь старомодный барон или маркграф из невежественной провинции – двуручным медленным и неуклюжим, дедовским еще мечом – запросто разрубал пополам столичного модника вместе с его железной тросточкой, стоило лишь хорошо размахнуться и правильно прицелиться… Вот так, опытным путем, военные нашли золотую середину в колющем и рубящем оружии: мечи стали полегче, чуть поуже, но остались мечами. За века и тысячелетия выяснилось, что рубиться ими – тоже нужно уметь…

– …И всегда они острые, всегда могут уколоть тебя в пузо или горло, если подставишься. А палаческие мечи – нарочно словно бы с обрезанною главою, это как жилище и одежда палача, с особым, всеми узнаваемым клеймом. Понял?

– Да. А у маркизов Короны меч… Тоже легкий, но с острым жалом?

– Дались тебе эти маркизы… Нет, вернее – да, их меч заострен, как и положено мечу. Тем не менее, он у них тяжелый двуручный. Мне лично, в мои нынешние годы, он был бы явно тяжеловат, хотя я его и не примерял к руке. Но эти маркизы такой кряжистый род… Такие там стати у всех маркизов, из поколения в поколение, что меч им вполне впору – любою рукой сражаться. И если маркиз Короны перехватит меч в обе руки – знай: надо отскакивать, а не отражать, подставляя свой… Под каким бы ты острым углом подобный удар ни принял – останешься без меча и без рук. А то и без головы. Но славны они отнюдь не одним своим великим мечом и статями…

– А чем тогда?

– Тем, что умеют воевать и жить в своем приграничном уделе, управлять им, не возбуждая зависти со стороны равных, и никогда, ни разу – подозрений со стороны имперской Короны, маркизами которой они титулованы уже много-много столетий…

В середине лета Гвоздик заболел. Глаза его слезились и гноились, а нос стал совсем сухим и горячим. Исхудал Гвоздик, и чешуйки из него полезли сухим градом, вся кошма ими усеяна, и дышит он тяжело. Лин уже и не знает, как бы угодить другу: Гвоздик ничего не ест, только пьет и жалобно прихныкивает. Встанет дважды за день с кошмы, выйдет на тяжелых лапах во двор – и опять на кошму.

Снег осмотрел его раз, и другой, и третий… ничего понять не может. Уж и травы ему варил, каждый раз новые, а Гвоздику вроде бы и не хуже, но и лучше никак не становится… Уже и лакает словно бы через силу.

На четвертое от начала болезни утро Гвоздик и Лин, перебравшийся спать вплотную к кошме, из сна вынырнули одновременно – от хохота! Это Снег стоял над ними, упершись ладонями в бока, и смеялся хрипловатым басом, крутил туда-сюда короткой бородой.

– Ладно – вы двое недомыслей, но я-то – старый тупой ящер! Я должен был догадаться еще три дня назад… три месяца назад! Ну как же я… Уж и не знаю, кому жертвы слать, у какого бога глупость свою замаливать… Экий красавец, ну надо же…

Лин недоуменно посмотрел туда, куда показал Снег, на задние лапы Гвоздика… Не лапы, а хвост! Шишка на хвосте лопнула! Ур-рааа! Гвоздик!..

И Гвоздик вытаращил глаза на чудо: был себе хвост как хвост, а вдруг на конце его, вместо шишки – еще одна голова охи-охи! Да, голова, с ушками, с круглыми глазками, с оскаленной пастью… Только маленькая, с небольшой клубень горной хохлатки размером! А желтенькая кожица от лопнувшей шишки так и болтается, словно клочья игрушечного воротника, под маленькой головкой. Гвоздик помахал хвостом – маленькая голова неуверенно пискнула… Шершавым языком потянулся, слизнул кожаные обрывки, погладил им вторую маленькую головку… А та опять пискнула…

– Так, Лин. Подъем. Обеспечь животное водой, достань из погреба кусок мяса с мозговой костью, чтобы ему было что грызть, чтобы не скучал… и пойдем в деревню, за хлебом, за одеждой…

– А… А он с нами не пойдет, разве?

– Куда ему идти, когда он болел и все еще нездоров? Воды побольше налей, вот и хватит. Не волнуйся, насколько я понимаю в обычаях зверей охи-охи… Главное дело, знал ведь, читал ведь… Как ветром из меня выдуло в самое нужное-то время… Короче говоря, он сегодня в нас с тобой не нуждается, ему необходимо освоиться с новым приобретением. Дня как раз будет довольно. Вот увидишь, он за нами даже и не попытается бежать.

И Снег, как обычно, угадал: Гвоздик неуверенно помахал оглавленным своим хвостом, виновато лизнул Лина в подставленный нос… и вернулся к себе на кошму.

– Гвоздик, мы к вечеру вернемся, не скучай!

– И дом пусть охраняет… Что значит – «не скучай»?.. Разбаловал животное. Заклинания привратные проверил? И на внутреннем выходе? Тогда вперед!

Лин и Снег отмахали не менее десяти «долгих локтей» расстояния, в каждом из которых, как известно, помещается по тысяче обычных локтей, прежде чем Лин решился куснуть:

– Почему это я разбаловал? А ты же первый сказал: «Чтобы ему не скучно было»? Ну, когда объяснил, что я должен дать ему кусок мяса именно с костью, чтобы Гвоздику…

– Я был не прав. Достаточно тебе этого объяснения? – Лин устыдился такого быстрого покаяния взрослого умного человека перед ним, мальчишкой, и смешался. Впрочем, ненадолго, любопытство повело его дальше:

– Да, понятно. А вот еще вопрос…

– Хоть два.

– А он себя видит… Не знаю как сказать… Охи-охи видят себя маленькой головой тоже?

– Не понял вопроса. Если маленькая голова не спит и озирает окрестности, значит и собственное тело видит.

– Это понятно. Но… он может… Гвоздик может смотреть на себя поочередно с двух сторон… одним и тем же сознанием? Понимаешь? Или я опять…

– Кажется, понимаю. Нет, твой вопрос никакая не чушь, и даже занимателен. Но – я не знаю на него ответа, у нас же с тобой по одной голове. И никогда не узнаем, а только можем догадываться. Скорее всего – не совсем одинаково, это тебе не глаза – левый и правый. В случае с маленькой головой – как бы через толмача.

– Как это?

– Погоди, думаю… Вроде бы, надумал. Смотри: ты берешь – и палец руки прижимаешь к пальцу ноги. Ну-ка… Разуваемся.

Лин и Снег присели на ближайший валун и сняли с себя башмаки: Лин с левой ноги, а Снег с правой. Дорога пролегала по безопасным местам, хищники в окрестностях – редкость, да путники сразу бы их почуяли… Но оружие всегда под рукой у обоих: у Лина два ножа на поясе в ножнах, у Снега меч за спиной и посох в руках. Посох такой, что ему и шайки разбойников мало будет… если конечно, его Снег в руки возьмет… Но дорога чиста и приветлива, поэтому Снег и Лин беспрепятственно ставят опыты.

– Пальцем руки… тычешь в большой палец ноги… Или в подошву, особой разницы нет. Но лучше палец в палец. Вот так… – Снег коснулся указательным пальцем руки пальца на ноге, потом потыкал в разные места подошвы, снова в палец ноги, один, другой… Лин повторял за ним, не вполне понимая, зачем он это делает…

– Сейчас поймешь. Ты своим сознанием с обеих сторон чувствовал прикосновения?

– Как это?.. Ну, да. Рукой чувствовал ногу, а ногой – руку.

– Причем – одновременно, так ведь? Но разве это были одинаковые по силе ощущения? Или, все-таки, одни из них были главнее других?

Лин задумался и вновь принялся пробовать, трогать пальцем палец.

– Нет. Те прикосновения, что я рукой чувствовал – главнее.

– Вот и у Гвоздика, с его головами, примерно так же: видеть-то он видит обеими, но главное зрение – в большой голове хранится. Думаю, что мы с тобой правильно сию загадку разгадали.

– А если взяться руки меж собою сравнивать – какая главнее? А если пальцы на одной руке? Снег, а если пальцем язык потрогать – что главнее?

– Не пробовал еще размышлять, не знаю. Предположу, что также имеется разница, у каждого своя. Есть люди, у которых левая рука сильнее правой. А у менял, которые всю жизнь монеты щупают, главные пальцы – большой и указательный. У слепых – вообще руки как глаза, они только ими видят… Я тоже очень многого не знаю, тоже задаю сам себе вопросы и задачи, а потом пытаюсь на них ответить. Однако жизнь человеческая слишком коротка, слишком мимолетна, чтобы в одиночку ответить на все ее вопросы и загадки, поэтому одни люди делятся с другими людьми накопленными знаниями, и делают это посредством речи, личного примера и книг. Книги помогают одному человеку приобрести опыт очень многих жизней. Звери лишены такой возможности, но и они обучают друг друга. Помнишь, как мы разбирали следы, когда волки волчат учили охотиться, добычу рвать?

– Помню.

– Так в природе богами заложено: старшие учат младших.

– А если они неправильно научат? Или младшие неправильно научатся?

– И такое случается. Тогда происходит неизбежное: несчастные наследники утрачивают все ранее накопленное их предками. Звери изгоняются из привычных им угодий, люди нищают, попадают в рабство, или погибают… Государства рушатся.

– Но это же несправедливо! Его другие не так научили, а он отвечай!

– По-твоему, справедливее было бы, если бы никто не отвечал за свой род? Чтобы олень говорил волку-неумехе: ты, брат, не учен охоте, но очень уж голодно подвываешь, на, на, кусай меня в горло, кушай на здоровье?

Лин засмеялся и запрыгал на одной ноге: это была очень короткая, но смешная сказка! «На, волк, кусай меня!»

– С какой целью ты размахиваешь башмаком? Лишний стал?

– Нет, я просто… Сейчас надену.

– В основе всей нашей жизни, от муравья до тургуна, от молнии до скалы, лежит важнейшее и справедливейшее из всех правил, и я тебе о нем уже говорил: право силы! Оно многообразно, подчас и хитро упрятано, почти невидимо, но – всегда наличествует. Скажем, родился в рабской семье богатырь, а в господской – хиляк. И вот растут они, растут, живут они, живут, состарились и умерли: богатырь как прожил всю жизнь рабом, так и умер, а слабак то же самое – господином. И где тут сила, где тут справедливость?

– Да, где? Сильный бы подошел, да как дал бы тому… Чтобы наповал…

– Но не дал! В чем причина? Их тысяча может быть: сильный глуп, а слабый умен, сильный с рождения связан клятвой верности, у слабого вооруженная защита из сильных… Или, что тоже бывает, обоих устраивает существующее положение вещей… Но в любом случае, возьмись мы распутывать клубок причин и условий – обязательно увидим торжество силы, сиречь – торжество справедливости.

– Здорово! Я тоже хочу все знать, как ты!

– Я далеко не все знаю, увы и увы. Погоди, ты же воином стать мечтал?

– И воином хочу. Но еще больше – ученым, как ты!

– Какой из меня ученый? Отшельник-недоучка, вот и все. Обулся? Дальше пошли, путь долог впереди. И еще о справедливости. Бегут двое сильных, у них соревнование: кто быстрее пробежит намеченный путь? Силы у них примерно равны. Но тут на дороге крот копал ямку, и один из бегунов споткнулся. Споткнулся, упал, подвернул ногу – одним словом, победил другой. Он что – сильнее, коли победил? Или это крот ему помог? Что считаешь?

– Крот – маленький и слепой, сам он не может решить, кому помогать. Быть может, богиня дорог Луа его подослала, чтобы помочь одному против другого. Стало быть, он сильнее, раз богиня за него стоит.

– Оно да, казалось бы… Но не стоит каждый раз приплетать крота к богине. Разумнее было бы посчитать, что сработала случайность. Но если бы случайность помогла другому, а не первому – все равно получилось бы равно справедливо, изначально ведь – оба они сильны и старательны. А по итогу – опять победила справедливость. Единственный недостаток ее – что не всегда она улыбается нам, а бывает, что и нашим противникам. Справедливость беспристрастна. Иногда сие замечательно, а иногда печально.

– Погоди, Снег, ты ведь начал про силу, а закончил словами про справедливость.

– Так ведь я к этому и веду: сила и справедливость – суть одно и то же. И лучше, выгоднее, достойнее – всегда быть на стороне справедливости.

– Да? А если другая сторона победит? Разгромит нашу сторону, пересилит нашу силу? Они останутся правы?

– Эх… есть еще внутренняя сила и правота, которая бывает важнее внешней… Тут такие дебри начинаются… Еще сто раз обговорим, на примерах и просто в вольных словесных рассуждениях. Теперь о твоей силе. Покажи мне круговерть.

Лин кивнул и приготовился колдовать. Сначала он хотел произнести заклинания на ходу, да все никак не мог сосредоточиться должным образом, пришлось остановиться. Остановился и Снег, встал чуть сзади, чтобы не мешать. Все имело значение: не так повернул ладонь к ладони, взял голос тоном выше нужного, ошибся в одной букве – и один пшик вместо заклинания… Поэтому, для ровного уверенного успеха, необходимо постоянно упражняться…

Шрлшлоррр!

В десяти локтях перед путниками взметнулся маленький смерч и стал послушно подбирать в свою круговерть мелкий дорожный сор, травинки, зазевавшихся насекомых. Он уже заметно потемнел от проглоченного и подрос, стал высотою в четыре локтя и толщиною в пядь.

– Выращивай теперь.

Лин опять кивнул и напрягся. Но у него ничего не получалось: смерч никуда не исчезал, однако и расти не желал. Вдруг из придорожной канавы с ревом вырвался мутно-желтый ветровой столб, кустарник по бокам его мгновенно потерял всю листву, голые ветки ломались одна за другой… Прошло всего несколько мгновений, а второй смерч был уже в два обхвата толщиной и локтей двадцати в высоту. Лин попятился, испуганно ухватился за шапку, чтобы и ее не втянуло в вихреворот, но тем самым ослабил внимание к своему маленькому смерчу и тот мгновенно был поглощен большим. Большой смерч довольно взревел напоследок и осыпался неопрятной грудой мусора туда же, где и был рожден, в канаву.

– Я, когда в ударе, могу такой создать, что он начинает жить отдельно от меня, настоящим смерчем становится, таким, что ящерную корову поднимет и отшвырнет. И у тебя должно получаться ничем не хуже моего. Но для этого надобно верить в себя, в свои силы. Верить, но не доверять им всецело, а постоянно подкреплять их знаниями, упражнениями, образом мыслей…

– Как это – образом мыслей?

– Когда ты в настроении – ты лучше кидаешь нож, чем когда расстроен. А, Лин?

– Да, верно.

– И у меня то же. Но задача в том, чтобы ты, когда понадобится, мог бы рождать в себе нужное настроение и убирать ненужное. До конца такое – никогда не воспитать, а стараться все-таки необходимо.

До деревни оставалось еще шагать и шагать. Охотиться на живность – нет никакого смысла, протухнет все на жаре, а вот редкие травы и корешки углядеть… Лин с каждым разом, с каждым походом, становится все зорче и чутьистее на природу, но Снег почти всегда его в этом опережает. Снег утверждает, что в этом нет никакого колдовства, а только лишь и опыт и способность дольше держать внимание собранным в одну точку. Да, это верно: когда с ними Гвоздик путешествует, Лин постоянно отвлекается на игры с ним и баловство, и с треском проигрывает Снегу в травяных сборах. А ведь, казалось бы, непревзойденный нюхальщик Гвоздик должен бы был ему, Лину, перевес обеспечить. Да, без Гвоздика явно чего-то не хватает в походе… Но – тоже здорово так идти и идти, дышать, смеяться, разговаривать и ставить опыты… Потом необходимые покупки, потом ненадолго в гости к кузнецу, приятелю Снега, потом лечебные советы деревенским, в основном бабам… Лину все любопытно. Потом дорога домой, которая, за важными разговорами, и не дорога вовсе, а полдороги, даже четверть дороги. А там и Гвоздик со своей новой головою. Это значит, что растет Гвоздик и скоро станет взрослым. И Лин вырастет, и будет все-все на свете знать и уметь! Как Снег.

– Гвоздик… Да-а, да, а ведь ты тоже Гвоздик, маленький, крохотный Гвоздик… Ой!

Гвоздик лежит на спине, подставив тугое пузо под почесывания, притворяется, что дремлет, а сам наблюдает вприщур за Лином. Вот Лин протягивает ладошку, чтобы погладить маленькую голову охи-охи, но та вдруг разевает крохотную черную пасть и вцепляется в указательный палец! Лин ойкает, но ему не больно, просто он вскрикивает от неожиданности, а маленькая голова вовремя понимает, что перед ним никакой не враг, но друг, даже больше чем друг… Маленькая голова не умеет облизывать, не умеет урчать со смыслом, она только чувствовать может и чувствует: кругом все свои, здесь тепло, сытно и безопасно. Зубки можно разжать и палец отпустить… Эх, хорошо на свете!