Текст книги "Воспитан рыцарем"
Автор книги: О`Санчес
Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Глава 11
Если у князя Та-Микола, у его приближенных и соратников были какие-либо сомнения в том, что этот юноша – и есть подлинный Докари Та-Микол, то они отпали в первый же миг его появления перед ними: взгляд отца, осанка отца, светлые волосы, такие же, как у отца, только без седины… А от матери – синие глаза и необычайная правильность черт… Такое не подделаешь, не подколдуешь. И аура… Мощная магическая аура – тоже от матери. У женщин подобная соразмерность всех черт лица и тела зовется красотой. Но не пристало мужчине, воину, гордиться тем, что по праву должно принадлежать женщинам, всем вместе и каждой по отдельности.
Впрочем, Лин, а ныне – урожденный князь Докари Та-Микол, и не подозревал о собственной красоте, хотя ему уже не раз говорили об этом… точнее – два раза. Однако, говорившие – обе женщины – могли невольно ошибаться, либо произнести намеренную неправду: одна из них – добрейшая тетушка Мотона, которая души в нем не чаяла, а другая – трактирщица, во время случайного обеденного постоя, быть может, рассчитывая на дополнительную подачку…
Впрочем, у него на счету было и одно объяснение в любви, там, на шиханском базаре, но…
Ах, это было грустное расставание со Снегом… Лин видел, что Снег и его отец, Дигори Та-Микол, в последние минуты встречи все-таки сумели разбить ледяную стену, некогда их разделившую, оба попытались и оба сумели перейти на ты, но… Снег отказался погостить у князя, тот не настаивал… Ни князь, ни имперский представитель, не осмелились даже заикнуться о награде для Санги Бо, это было бы оскорбительным для воина-отшельника. Только Его Величество Император, своим высшим соизволением, сумеет преодолеть его скромность… В свое время, быть может, именно это и случится, однако ныне Император далече…
Лин испросил разрешения у отца проводить своего наставника до границы уезда, и тот не возразил, вздохнул только. Десяток воинов сопровождения отстали на целую тысячу локтей, но полностью ослушаться приказа старого князя, чтобы потрафить молодому, не посмели, расположились в пределах прямой видимости.
– Не хнычь… люди увидят. – Снег хлопнул юного князя по плечу, по спине, приобнял даже… – Значит, так… Освоишься, обживешься, привыкнешь… – а там, годика через три… приедешь в гости, или я тебя навещу, в Океании, либо где-нибудь на просторе, никому не принадлежащем. У?
– Точно! – Лин заулыбался сквозь слезы и закивал. – А может, и раньше? Ну, встретимся?
– Может, и раньше. Но незачем спешить. Кроме того, тебе надобно привыкнуть к новой своей жизни, это будет не просто. А Мотоне я привет передам.
– И вот это… – Ха! Когда и как умудрился Лин добыть роскошную шаль, связанную из шерсти горных коз?.. Где он успел раздобыть столько денег?
– Ух, ты! Да с узорами, да с золотыми! Передам, она будет довольна. Я ей объясню, что рано или поздно ты нагрянешь в наши края, и вы будете нюниться вместе, в четыре ручья. Пока.
Снег лихо вскочил в седло, развернулся и на рысях помчался прочь. Лин, Гвоздик и Черника долго глядели ему вслед, и хотя Снег ни разу не оглянулся, Лин всем существом своим видел и понимал, словно огненные буквы читал, что спина его – спина немолодого одинокого человека, оказавшегося неспособным в эти мгновения перебороть и скрыть охватившую его печаль и горечь.
Еще через три дня князь вызвал сына и дал ему приказ и поручение: не медля долее, мчаться в княжество, дабы обнять мать и брата.
– Негоже мне размякать в семейных делах, потому что приказов Его Величества никто не отменял, я должен навести здесь, на границах, должный порядок, а это потребует много тяжелого труда, много крови, чужой и нашей. Признаюсь тебе, сын… хотя и непросто мне ронять подобные слова… Санги был тебе как отец, и я… испытываю сомнения в том… что способен состязаться с ним в знаниях, в умениях… в отцовских способностях… в обаянии, наконец…
– Что вы, отец… Для меня великое счастье…
– Для меня тоже. Не красней, в любом случае – три-четыре дня не перевесят пяти лет. Время, чтобы исправить неравновесие, у нас есть, и дальше оно будет за нас. Но твоей матушке, бесценной моей госпоже Ореми, немыслимо ждать более необходимого, я уже подал весточку, а сейчас, в твоем лице, посылаю ей чудо, о котором она мечтала много, много лет, и обрела надежду со вчерашнего дня, как только прочла мое послание. Береги себя. Мы не можем себе позволить потерять тебя еще раз. Ступай.
Отец у Лина (мысленно юноша продолжал называть себя именем ребенка-найденыша, так ему было привычнее) оказался весьма суровым человеком, прямым и резким, и очень умным. Ему хватило такта приближать к себе найденного сына не вдруг, небольшими шажками, чтобы тот успевал освоиться со своим новым семейным и сословным положением. С этой же целью он отдалил от себя старого шута – все равно уже не шутит почти, только плачет да вздыхает – и отдал его в постепенно складывающуюся свиту юного князя: старик даже разрыдался, но уже не от старости и воображаемых обид, от счастья, ибо ему довелось нянчить и смешить младенчика в его первые годы, и делал он это с любовью.
Черника – добродушнейшее на свете существо, веселое и покладистое, она с любым общий язык найдет, а вот Гвоздик… Он скорехонько навел страху на весь княжеский двор, а начал с того, что в первую же ночь вылез во двор и порвал на клочья целую свору сторожевых церапторов, да чуть было не уходил до смерти одного из стражников, попытавшегося вмешаться… Пришлось Лину дать своему питомцу жестокую выволочку (один подзатыльник, два трепка за уши и долгий выговор грозным голосом, с потряхиванием пальца возле черного носа), но Гвоздик привыкший больше опираться в своих выводах не на удары извне, а на внутреннее чутье, на то, что он чуял в голове и груди своего друга, легко и прочно внял наказанию и уж больше не своевольничал так в окрестностях замка. Однако в его пределах тут же же сумел выследить и загнал в вытяжную трубу очага ручного оборотня, очень редкого и дорогого, вывезенного князем из диких дальнозападных земель… Как выяснилось, свирепый и беспощадный оборотень до безумия боится добрых, смирных и веселых охи-охи… Князь Та-Микол призвал пред свои очи обоих: Сына и Гвоздика, долго вглядывался в зубастого зверя…
– Ну и чудовище. Неплохо иметь в друзьях такой кошмар. Ты уверен, что его дружба надежна?
– О да, отец!
– Тогда я рад. Только незаметно что-то, несмотря на твои уверения, что сей живоглот внял твоим распоряжениям о благонравии. Я понимаю – зверь не человек, и первое время я готов потерпеть его выкрутасы, но…
– Я понял, отец, и ручаюсь за него.
Нет, нет, Гвоздик тоже все понял, и ничего ему ни от кого не нужно. Но в очередной раз повизгиванием в две головы пожаловался, что без охоты и простора ему горько и душно, и что все его обижают, и никто его не любит…
– Ну как же не любят? А я, а Чери? Скоро поедем на охоту, но пока – терпи. Ты ведь уже взрослый, ты ведь у нас умный. Умный же?
– Еще бы! – отвечал ему верный Гвоздик, – вон у меня какие клыки! А когти!..
– И когти… Но все они, друг мой непоседливый, не единственные и не исчерпывающие признаки ума… Кто там?
У Гвоздика едва шевельнулись чешуйки на хребте и опали: свои, это Риморо, шут, который почти неотлучно при нем. Лин ничего не мог припомнить из своего княжеского детства, включая и веселильные выходки старого шута у своей колыбели, но его бдительности и осторожности были предъявлены две надежные верительные грамоты: отзыв двух сердец, его и Гвоздика. Двух дней не прошло, а шут уже по-свойски разговаривал с Гвоздиком и даже дерзал касаться морщинистой лапкой его загривка. Гвоздик урчал в ответ, помигивая когтями и клыками, но по-доброму урчал, без гнева, уж Лин это чуял точно. Лин в корне пресек все попытки шута фиглярстовать, потчевать его своими выходками и гримасами, но зато часами, особенно в пути, разговаривал с ним, расспрашивал о людях, о местных обычаях, об истории княжества и рода… Старик отвечал как умел, а разум у него был по большей части острый, память надежная.
– Но мне трудно называть тебя просто Кари, сударь, мой господин! Старик услышит – прибьет меня!
– Как это прибьет, если он волею своей отдал тебя ко мне в свиту? И как это он прибьет – за выполнение моих приказов? Ты не прав, Римо, батюшка – человек слова. И он далеко.
– Это – воистину, это верно, он человек чести и данного слова. Да – бока мои боятся, моей головы не слушаются. Конечно, я буду звать тебя Кари, сударь, мой господин, а все же лучше не вынуждать меня делать это при твоем отце. Да и при твоей сиятельной матушке, если уж честно. Она, прямо скажем, ни от кого не терпит фамильярности.
– А за что ее зовут Гроза?
– А откуда ты знаешь? С чего ты взял? А?..
– Ты же мне сам рассказал вчера. Чего всполошился, я же не выдам. Итак?
– Она справедлива, спору нет. И милосердна. Например, ни разу в жизни я не подвергся наказанию от ее сиятельной руки, хотя иной раз и было бы за что… Однако добра и нежна она бывает только в присутствии одного-единственного человека на земле – твоего отца. И сына своего любит, который старший брат тебе, но… словно бы она опасается испортить его проявлением нежности. Но он уже суровый взрослый муж, что ему все эти женские сюси-пуси… А со всеми остальными пресветлая госпожа Ореми – грозная владычица, справедливая, но хладная. Нет у нее любимцев среди слуг и служанок, нет у нее подруг среди окрестных дворянок или при дворе. И когда в ней бушует непогода – все вокруг трепещет, моля о скорейшем прекращении молний, дождя и грома… Только твой сиятельный отец и твой старший брат свободны от проявления гнева ее.
– А какая она?.. Ну, внешне?
– Она необычайно красива, сто раз это повторю. Ведь она не старая еще, она более чем на сотню лет моложе твоего отца… Но боги не дали ей радости обильного материнства, вас только двое у нее. А казалось, что и вовсе один… Сударь, мой господин! Тебе, верно, прискучило идти рядом с моею повозкой, нюхать хвосты этим клячам.
– С чего это ты взял?
– С того, сударь, мой господин, что верный Гвоздик твой уже не стесняясь завывает и который раз уже пытается процарапать когтями твой камзол. Взбирайся на своего вороного коня…
– Ого! Чери, слышала? – теперь ты конь!
– Прости, княжич. Седлай кобылу, да скачи вперед, да поохоться вволю, а я пока посплю. Впрочем, не как я, а как ты скажешь, я всегда рад служить.
– Ты прав, проедусь чуточку, разомнусь… Долго нам осталось?
– Еще два дня, а на третий – будем в землях твоего батюшки. А не обоз – так ты бы уже дома был.
– Да… Отец запретил. Он говорит, что твердый характер и неспешность в страстях – вот обязательные спутники рыцаря. Не все, но – обязательные. И Снег тоже утверждал. И они правы, но я… бегом бы мчался, быстрее моей Черники в сто раз… И она красива, да?
– Очень. И ты похож на нее…
Главная зала в старинном родовом отцовском замке была битком забита: окрестные дворяне и высокопоставленная челядь заполнили ее с утра, все хотели быть свидетелями чуда, и ни старший сын князя, Дамори Та-Микол, ни даже сама госпожа Ореми Та-Микол, не посмели воспрепятствовать любопытству своих поданных, вассалов и соседей, подобная закрытость была бы не по имперскому обычаю, и считалась бы чрезмерной даже для гордых и надменных князей Та-Микол.
Князь подробно объяснил сыну, каков будет его путь от ворот замка в главный зал, где и кого он встретит на пути, какими словами и жестами должен он ответить на приветствия и доклады, даже начертил ему карту замка и путь, чтобы Докари нигде не запнулся, не выказал неуверенности и смущения, а вел себя как воин и дворянин.
А Лин подвел отца, не выдержал характер… Хорошо хоть, хватило соображения и памяти оставить Гвоздика во дворе, привязанным на поводок, и со строгим приказом вести себя хорошо. То есть, почти весь путь, от подвесного моста до вторых дверей в замок, он шел уверенно и чинно, не спеша, с необходимыми кивками, так, что даже старик Риморо следовал за ним, не отставая и без одышки, а потом… Лин и сам не помнил, как он не выдержал, сорвал с себя шлем и плащ, и побежал вперед, сквозь небольшую анфиладу комнат, подбежал – и сам, собственноручно настежь распахнул дубовые двери в зал…
Столько народу в зале – и полная тишина!
Свою мать он узнал сразу, вот именно такою он ее и представлял… Она такая… такая…
– Матушка! – У Лина от волнения и счастья подкосились ноги, и он грянулся на колени прямо у входа, не в силах долее бежать и даже стоять. От удара стальных наколенников об пол брызнули каменные крошки, присутствующие в зале ахнули, заранее восхищенные всем увиденным… И грозная княгиня тоже поддалась всеобщему волнению, вдруг утратила величавость, подхватила тяжеленные юбки и как девчонка побежала навстречу. Все смешалось с этого мига и пошло наперекосяк, не по этикету. Светлейшая госпожа княгиня плакала в голос и прижимала к груди голову своего утерянного и теперь найденного сына: руками, глазами, памятью, сердцем мать чувствовала и понимала: это он, он, он!..
Наконец Дамори Та-Микол, единственный в замке сохранивший хладнокровие, пробился сквозь тупую и беспорядочную толпу… Это в своем-то собственном замке, среди слуг и вассалов!.. Тем не менее, молодой князь, не раздражаясь и не крича, протиснулся к центру событий, двумя короткими приказами расширил до приличного круг свободного пространства и поклонился своим родным: матери и вновь обретенному младшему брату.
– Госпожа моя матушка, дорогой мой брат!..
Княгиня опомнилась первая и попыталась взять себя в руки:
– Прости меня, Дамори! Я… Подними брата и обними его.
Братья крепко обнялись, все еще не зная, насколько прочными будут их братские чувства… Каждому из присутствующих ясно было видно, что если младший образом в мать, то старший – почти копия отца: такие же резкие черты лица, тот же чеканный подбородок, та же затаенная свирепость в уголках рта… Росту оба примерно равные, быть может, старший на палец повыше.
– Господа! Судари и сударыни мои! – Княгиня Та-Микол вполне справилась с обуревавшими ее чувствами, лед и сталь вернулись в ее взор и голос. – Мы счастливы в этот великий день и желаем, чтобы все присутствующие тоже обрели счастье и радость! Лето, хвала богам, решило задержаться в наших краях и даровало нам сегодня чистое небо, медовый воздух, пронизанный солнцем день. Во дворе замка, на свежем просторе, уже стоят накрытые пиршественные столы, которые только и ждут, чтобы гости моего замка почтили их своим вниманием! Всяк, от светлейшего принца до последнего раба, вправе разделить нашу радость и подкрепить ее винами и яствами. На краткое время я хочу уединиться со своими сыновьями и невесткой, надеюсь, вы простите мне сию невежливость. Но вскоре мы присоединимся к вам. Прошу вас! – Княгиня кивнула мажордому и тот, во главе ватаги старших слуг, ловко принял на себя бразды правления: почтительно и споро погнал дорогих гостей к выходу. Опытный деревенский пастух не справился бы лучше со стадом своих уток или ящерных коровок… А ведь мажордому предстояло безошибочно и мягко, хотя и твердою рукой, развести гостей, в зависимости от сана и титула, по столам, и по местам у каждого стола…
Прошло четыре дня. Каждый вечер Лин посылал своему отцу весточку с подробным изложением прожитого дня. То же самое, вероятно, делала и его мать, сиятельная Ореми Та-Микол, во всяком случае, гонец каждый раз укладывал в сумку послания от них обоих. Старший сын, также с милостивого соизволения старого князя, писал ему реже, раз в неделю… Вот и сейчас молодой князь Дамори Та-Микол закончил письмо отцу и пригласил младшего брата к себе в кабинет. Все вечерние права на младшего отпрыска безраздельно принадлежали матери, ночью Лин спал, а утро и день складывались когда как, сегодняшнее утро началось с завтрака и продолжилось визитом в покои старшего брата. Гвоздик с важным видом и без излишней подозрительности скоренько обнюхал все углы, да и брякнулся, не найдя ничего угрожающего, прямо на ковер посреди кабинета.
– Красавец… А ты что сегодня предполагаешь делать? Надумал что-нибудь?
– Нет, дорогой брат. Но пусть все будет, как ты скажешь, а не как я скажу.
– Ладно, сейчас придумаем… Третий день собираюсь спросить: ладони и пальцы у тебя все в мозолях… На крестьянские не похожи, да и от оружия они располагаются по руке иным узором… Откуда они такие?
Лин смущенно улыбнулся:
– Это Снег… От считает, что воин должен знать оружейное дело до самой ковки… Он нарочно для меня устроил кузню возле пещеры и учил меня ковать… Я старался, но, быть может… это ремесло предосудительно для нашей фамилии?
Старший усмехнулся в усы и растопырил навстречу собственные ладони:
– Ковка – моя страсть. Смотри: точно такие же. Я и подковы могу, и ножи, и секиры… и что хочешь, но обожаю ковать мечи! Для воина сие – не грех, лишь бы рука не утрачивала гибкость и точность при боевом, либо дуэльном обращении с оружием.
Лин просиял в ответ и вынул кечень:
– Вот. Сам ковал!
Брат принял охотничий кинжал в руки и несколько минут тщательно изучал его, пробуя на звук, на гибкость, на заточку, на баланс, на узоры лезвия…
– А почему именно продольная стяжка через хвостовик, а не накладка с боков?
– Снег говорит, что так надежнее, зимой рука меньше мерзнет, и что проще обихаживать, разбирать.
– Угу… А проковок на металл сколько у вас бывало?
– До пятнадцати. Этот – семь только.
– До пятнадцати… Этак на меч три месяца уйдет, и больше.
– Точно! Так и получалось! И у тебя… а то я стеснялся своих мозолей, хотя Снег и говорил…
– Хорош клиночек. – Дамори вернул нож Лину и повел его к настенному оружейному ковру, показывать свои работы… Оба мгновенно стали похожи на детей среди игрушек…
– Вот так вот, братец… Я слушаю, как ты все время: Снег, Снег… Знаешь… Тебе крепко повезло к нему попасть. Наш отец во многих отношениях ничем не хуже, а даже и лучше, быть может, но когда дело касается оружия, дуэлей и военного искусства… Мастер из мастеров! Чего заливаешься?
Лин действительно засмеялся. В последний год он неизменно досадовал на себя за нерасторопность во владении секирой и мечом, потому что, несмотря на все старания, он и близко не мог добраться до уровня «даже такого пожилого человека, как Снег». Дамори в ответ разинул рот, ударил себя кулаком в грудь и захохотал так громко и надолго, до слез, что без зова прибежал в кабинет его личный слуга и поклонился, в безмолвном вопросе.
– Пустяки, Керг. Это мы с братом смеемся. Ступай, ступай… Принеси нам засахаренных слив и попить.
Зато Гвоздик ни одной из голов не поднял, только ушами тряхнул: все довольны, никто не боится, угрозы нет…
– Вот ты вчера за ужином недоумевал, чего это мы с матушкой переглядываемся? Она еще в слезы ударилась? А я тебя скажу – чего. Просто вчера при матушке я не хотел про Санги говорить лишнего, расстраивать ее… Помнишь, вчера ты рассказывал, как нафы с Уманой на тебя охотились, а однажды даже щуру подсылали, и Снег после этого в пещеры ходил?
– Да, еще бы.
– Ну, вот. Года четыре с лишним тому назад, по всей Империи прокатилась молва: Санги Бо жив и здоров! По крайней мере, дюжине, а то и больше, из высших храмовых служителей некоторых наших богов, приснился вещий сон, одинаковый для всех, о том, как Санги Бо ворвался в подземные чертоги богини Уманы и вызвал ее на бой! По дороге перебив кучу нафов, слуг ее. Вызвал на бой и бился с нею как равный, от заката и до самого рассвета! И ранил ее, и едва не погубил до смерти! Невероятный человек! Она позорно бежала от Санги, а тому хоть бы что!..
Лин никогда, ни на секунду не забывал, как выглядел Снег после похода и что он говорил ему по этому поводу… Скромность рыцаря. Да, да, вот уж истинно: повезло ему с наставником…
– Вся Империя об этом судачила. Санги Бо как пропал много лет тому назад, так никто и никогда о нем больше не слышал до того дня. Но если бы мы только знали, за кого именно он бился в подземелье!!! Матушка, быть может, что-то и чувствовала материнским сердцем, потому что плакала тайком от отца… Я-то видел ее слезы. И как только все узнали про этот сон, так отец уже без телохранителей из бойцов и магов нигде не появлялся, потому что Санги Бо жив, и по-прежнему лучший и никем не превзойденный воин Империи. Наш отец тоже будь здоров – какой воин, и все же, все же… Какое счастье, что теперь они не враги. Я ему сегодня написал про твой вчерашний рассказ.
– А я ему уже рассказывал, там, в ставке.
– Не беда, еще раз с удовольствием прочтет.
Лучший и непревзойденный меч Империи… Лин вспомнил Зиэля, но, памятуя о настойчивой просьбе Снега, упоминать о нем не стал. Тут их прервал с коротким докладом сотник домашней стражи…
– Вздернуть. Всех четверых, хватит цацкаться с этим сбродом.
– На дальних, повелитель?
– Да, пусть далече смердят, не перед замком. Ступай. – Дамори поймал вопросительный взгляд Лина.
– Браконьеры. Изгадили хороший лес. Чем с ними добрее, тем они… Вкусные были сливы? Еще? Тогда – что мы здесь торчим, как домовые? Давай на вольный воздух, куда-нибудь на охоту?
– Как скажешь. Охота – это по мне! Я – всегда готов.
– И я. Что предпочтешь, Кари: зайцев потравим, оленя загоним, кабана поднимем?
Вот тут уж Гвоздик вскочил и разом выставил на всеобщее обозрение все, что в нем было приветливого и доброго: клыки и когти. А как же: целая стайка знакомых слов в уши набежала, и хозяин чуть ли ни прыгает от радости… Дело явно к охоте идет… Охи-и-и… охи-и-и… Ур-р-р…
– Оленя?.. Это было бы неплохо. Так ведь на него долгая подготовка надобна. А медведи у вас… у нас водятся?
– Хочешь на медведя? Да изволь! Ты охотился на них уже?
– Было дело, но я не сказать, чтобы очень опытный.
– Отлично! Не желаешь ли сам выбрать место охоты? Если ошибешься – никто не узнает, корить да насмехаться не будет, меж братьями доносов не бывает… – Старший брат ощерил в улыбке крупные кривоватые зубы, и Лин осознал, что ранее, за все время короткого с ним знакомства, такой открытой и дружелюбной улыбки за ним не видел. Смех был, но смех – он разный бывает, а улыбка без усмешки – обычно приязненна.
– Я попробую. Лучше бы по карте…
– Ты и карты читать умеешь? Наличествуют, конечно! Вот карта.
Лин сначала спас ковер от когтей развеселившегося Гвоздика, намял ему уши, пристыдил, приструнил… К счастью, брат нисколько не сердится… Потом уже присел к столу, изучать карту.
– Думаю, вот сюда, к излучинам. – Лин вопросительно взглянул на старшего брата, но тот был непроницаем.
– Почему, позволю себе полюбопытствовать?
– Здесь предгорье, полно водопадов, если верить карте. Рыба должна идти на нерест, и там, на порогах, она должна скапливаться. Стало быть, именно там медведь жирует на рыбе… Я что-то не так сказал?
– Так, так. Ох, и смышленый у меня младший брат! Именно так! Там, где Кривая и Бирюзовая почти сходятся, там у нас самое медвежье место! Прямо в точку! Керг! Коней! Свору не брать, сами поохотимся! Луки, рогатины, вот это вот чудище – и довольно будет снаряжения. Ну, мечи с секирами и ножами – это само собой… При удаче – там же и пообедаем по-походному.
Чем дальше они продвигались к намеченному месту, тем явственнее ощущалось присутствие в округе медведей. Вся охотничья ватага состояла из братьев Та-Микол, двух слуг – Керга и другого, при Лине… Лин никак не мог запомнить его имени… Ропс его зовут, молодой парень по имени Ропс… Пятым – безымянный посыльный, на всякий случай. Конечно же, впереди – главный на всем белом свете охотник Гвоздик, мирные лошади не в счет… И десяток охранников. А большая охрана и не нужна, в центре родовых-то владений, вдали от границ… След!
– Свежие следы, вон, от дерьма чуть ли не парок идет. Что скажешь, брат? – Дамори Та-Микол опять обратился с вопросом к младшему брату, Лин конечно же, волновался, понимал, что его испытывают… Лин спрыгнул с седла и пошел по цепочке следов, четко отпечатавшихся в приречной глине.
– Гвоздик, кыш! Убери морду. Сейчас тебя в замок отошлю, одного, без присмотра! Зайцы нападут и съедят. – Но Гвоздик не испугался зайцев, никто его не прогонит на самом-то любопытном месте. Просто надо притвориться серьезным и тихим.
– Ну, что? – Лин вновь поднялся в седло и подъехал поближе к брату.
– Это молодой медведь, самец, шести локтей росту примерно, здоровый для лесного, однако явно, что не горный. Согласно карте, скоро мы прибудем на место и его увидим. Может, и не только его.
– Хм… Почему молодой? При таком-то росте?
– Лапы, когти – все четкое, без шрамов, побитостей, когти не тупые, сами следы не столь глубокие, как могли быть. Стало быть, не стар, не тяжел. И мех темнее, чем у горного.
– Так может, это нестарая крупная медведица?
– При таком росте – это была бы взрослая матерая медведица. А лапы, как я говорил, все четыре без побитостей и шрамов, а маленьких медвежонковых лап вокруг не видать, хотя должны бы быть, при этакой стати у самки… – Дамори Та-Микол поморщился непонятным образом и продолжил вопросы:
– А рост ты как вымерял?
– Измерил поперек отпечаток передней лапы – он чуть больше полутора пядей, сиречь половина локтя с краешком. Мысленно уложил ее дюжину раз на одну линию…
Старший брат перестал морщиться и расхохотался:
– Нет, ну это же надо! Еще чуток, и я тебе завидовать начну! Все истинно. Скоро мы воочию увидим этого молодого крупного самца. Верно. Ну, что – видите, какой у меня брат???
Слуги, повинуясь знаку молодого князя, уткнулись улыбающимися лицами в гривы, поклонились Лину: да, юноша еще очень молод – но уже отнюдь не сосунок, по повадкам виден истинный охотник и воин…
Потом был привал после успешной охоты, обильный обед, с умеренным весельем, но почти без вина. После обеда Дамори Та-Микол приказал шести воинам охраны отвезти разделанную медвежью тушу в замок, всех остальных сопровождающих и слуг отсадил ко второму костру, нарочно для этой цели разведенному, а сам, вместе с Лином и его верным Гвоздиком, остался у первого…
– Знаешь, братишка, я ведь тоже, как и родители, впервые так счастлив за последние годы. Теперь у меня есть брат, и многое, многое в моей жизни пойдет иначе, в лучшую сторону…
Дамори Та-Микол раскрыл перед Лином душу, и Лин в очередной раз поразился, насколько люди в этом мире бывают открыты и доверчивы, почти как Мотона. Ему ведь довелось с немногими общаться, и то это были Зиэль и Снег, которых ну никак не назовешь простыми и прозрачными… И это внезапная человеческая открытость смутила Лина, однако же и обрадовала, и он дал себе клятву: при случае быть столь же откровенным со старшим братом, которого, как оказалось, можно любить всей душой.
С некоторых пор немилость богов словно преследовала род князей Та-Микол: дети плохо рождались. Если в иных знатных семьях бывало по десять и пятнадцать детей… У маркизов Короны еще меньше рождается, но там особый случай, тут и сравнивать невозможно…В обычных же дворянских семьях и больше бывало, по двадцать детей… А как иначе, если мир суров и постоянны войны, большие и малые, с внешним супостатом и с соседями, и с дорожными разбойниками, и со стихиями, и с болезнями, и с судьбой… и просто дуэли… Чтобы выжить в этом мире, род должен быть ветвист и обширен… Но у Ореми Та-Микол – всего лишь трое рождены, причем одна умерла при рождении, а другой исчез бесследно, играя во дворе… В те кошмарные дни, когда Докари внезапно исчез, казнили и до смерти запытали два десятка нянек и слуг, но никто ничего не видел, и никто ни о чем не узнал, ни розыском, ни магией… И Дамори Та-Микол остался единственным сыном и наследником… Которому с тех пор строго-настрого, свирепейшим приказом отца, было запрещено участвовать в войнах и вообще покидать пределы княжества. Их матушка, Ореми Та-Микол, утратила способность рожать детей, это подтвердили знахари и лекари, не от возраста, а от каких-то телесных нарушений, связанных с предыдущими родами… Мало того, когда Дамори Та-Микол женился, то его дражайшая супруга, Югари Та-Микол, тоже так ни разу и не забеременела… И Дамори не собирается с нею разводиться, не взирая на то, что терпение у отца и матушки его вот-вот лопнет… Да хоть бы и на казнь отправили – он с Югари не разведется, от нее не откажется… И тут вдруг свершилось чудо: боги вернули семье второго сына. Да еще такого! Теперь семья спокойно может жить и ждать. А ему отныне разрешено будет идти на войну, рядом с отцом, как это и подобает воину и мужчине, зная, что в случае чего есть у рода сын и наследник, который получил лучшее воспитание на свете, какое только можно представить, и который…
– Я счастлив, братишка, я всем этим воистину счастлив! Сегодня уж нам не успеть, пора в замок, к матушке, а завтра с утречка поедем ко мне, у меня буквально в трех долгих локтях от замка дом, большую часть года я там живу, а не в замке, и покороче познакомлю тебя с Югари, не как в первый день. Полагаю, что немилость матушки к ней завершится наконец-то…
Лин отвернулся и взялся отнимать кость у Гвоздика. Это было безнадежным делом, но зато помогло Лину справиться со слякотью в ресницах, воина никак не украшающей.
– И я… И я счастлив. Я так мечтал, что у меня будут отец с матерью и братья. А действительность оказалась лучше мечты…
В покоях сиятельной Ореми Та-Микол всегда запах свежих трав и цветов, естественный аромат, лишь самую чуточку подкрепленный магией, чтобы аромат этот был устойчив и при этом «играл», как бы поворачивался то одною гранью, то другою…
Небольшую восьмиугольную залу обычно освещают горящий очаг и светильники на стенах. В каждой из четырех малых стен, простенков, по светильнику, в каждом светильнике по четыре свечи, да еще трехсвечник на маленьком резном столике, посреди комнаты, однако все эти источники света не способны до конца рассеять вечерний полумрак, тем более, что дрова в очаге хотя и уложены, но пока не горят. Вдоль двух больших стен, слева и справа от входной двери, расставлены ширмы, за которыми затаились четыре комнатные девушки, служанки сиятельной госпожи. Княгиня и Лин знают, конечно же, что девушки находятся там, но пока те молчат, затаив дыхание, их как бы и нет… К тому же девушкам хорошо известно: чем реже вспоминает об их присутствии сударыня, их госпожа, тем легче им живется. Нет, нет, госпожа никогда не отругает и не накажет попусту, или за чужую вину, однако, она обязательно обнаружит оплошность и ошибку, стоит лишь ей обратить свой высочайший взгляд на любую из них… Но сейчас она всецело занята сыном… и хвала всем богам за это!
– … И он, ты говоришь, способен защитить твой покой чутьем и когтями?
– Да, матушка, и защищал уже неоднократно. Он очень силен, и такой умный! Гвоздик, ну-ка, встань! Положи лапы на плечи, встань в полный рост!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.