Текст книги "Куратор"

Два очка горняшке в чепчике

Из гардероба в комнатах, принадлежавших прежде сынку министра королевского правительства, Ди реквизировала две большие сумки. Если большинство студентов на волне всеобщего воодушевления записались в волонтеры, то министерский сынок остался верным своему классу и дал тягу из кампуса.

Уложив в сумки свое скромное имущество, она прибавила постельное белье сбежавшего сынка, кое-что из его одежды и разные мелочи, которые, по здравом размышлении, могли оказаться небесполезными. Она поискала денег в обычных местах, но безуспешно. В ящике тумбочки лежала опасная бритва и, к брезгливому неудовольствию и недоумению Ди, человеческий зуб. Бритву Ди взяла, зуб оставила.

Заперев за собой комнаты, она вернулась в общежитие для прислуги. В кухне она взяла кое-какой бакалеи, а в кладовке – щетки, мыло и мастику для пола. Все это тоже отправилось в ее новые сумки.

Одна из горничных, Бетани, вошла в кухню и тихо ахнула, увидев, как Ди распоряжается в кладовой.

– Дора, это же не твои сумки!

– Теперь мои, – отозвалась Ди. – Я нашла новое место и сюда не вернусь.

Бетани была нескладной долговязой девушкой с длинным подбородком, костлявыми локтями и большими ступнями. Она выглядела и держалась так, словно ее с силой тряхнули, так что кости ссыпались внутрь, и сложили заново. Как большинство девушек из университетской обслуги – да и сама Ди, – Бетани была сиротой и выпускницей Ювенильного пансиона. Ди считала, что перетрясли ее именно там.

– Чего еще за новое место? Какое такое новое место?

– Просто место, и все. Ты тоже давай о себе подумай. Университет закрылся и непонятно когда откроется, какой смысл здесь оставаться?

– Но в городе опасно! По улице утром проходила кавалерия, еще до рассвета, – сказала Бетани.

– Значит, патрулировали город. Кому-то надо поддерживать порядок, пока все не уляжется. Мой друг из волонтерского корпуса говорит, что они планируют сформировать новое, более честное правительство. Ты же читала памфлеты!

– Ах, твой дружок? Твой мистер Барнс?

Брак Бетани был одним из жалких предметов ее гордости. Ее муж, Гид, немолодой человек, зарабатывал на полунищенское существование, присматривая за терьерами господина ректора. Бет однажды угораздило обмолвиться, что, обучая щенков, Гид порой даже спит в питомнике. Отвратительные издевки прочей прислуги не замедлили принять вполне предсказуемое направление, но Ди предупредила главную заводилу, что травлю надо прекращать.

(«А с чего бы нам над Бет не позабавиться?» – возмутилась девица. «Вот отделаю тебя совком для угля, тогда поймешь», – ответила Ди, и издевки сразу сошли на нет.)

Ди была разочарована, но не удивлена неблагодарностью Бетани: когда тебя трясут изо всех сил, внутри отбиваются и отлетают куски. Остаток жизни из тебя торчат режущие кромки да острые углы.

– Верно, – сказала она, в упор глядя Бет в глаза. – Мой друг.

Бетани нахмурилась и опустила взгляд на плитки пола, который каждая из них мыла, стоя на коленях, бесчисленное множество раз.

– Пара этих, с зелеными повязками, приходили к Гиду спрашивать о ректоре, но ведь ректор смотал удочки вместе с остальными. Гид твердит мне не волноваться, но я боюсь.

– Так уходите вместе. Найдите себе новую работу, смените имена…

– Гид никогда не бросит своих щенков, – возразила Бет.

Она стояла, выпятив нижнюю губу, всем видом желая, чтобы подруга с ней заспорила, но Ди нечего было добавить. Ей пора было идти. Она подошла к Бет, поцеловала ее в щеку и попрощалась. Уходя, она слышала, как всхлипывает сзади Бетани, но не оглянулась.

Δ

Несколько мужчин и женщин гнали стадо черномордых овец по Университетской авеню. У ягнят на боках были намалеваны красные знаки имений, которым они принадлежали. Ни один из овечьих пастухов не носил зеленых нарукавных повязок: это были простые работяги, а не студенты или солдаты. Один точно был дворником, потому что погонял овец длинной метлой. Овцы испуганно блеяли и оставляли за собой на мостовой множество «орешков».

– Приходи на ужин, красавица! Тут на всех хватит! – окликнул Ди пастух.

Ди даже не посмотрела на него.

На трамвайной остановке собралась целая толпа ожидающих. Уличный певец с подвижным лицом пел под гитару ироническую песенку о Йовене, фабриканте, которого убил на улице министр свергнутого правительства:

– «Он был гордым, и лысым, и мертвым, Он был грубым, приземистым, мертвым. У него и друзей-то не было, – заявил Вести. – Правильно я его пристрелил». Но последнее слово осталось за безумцем. О да, последнее слово осталось за безумцем!

Обмирая от стыда и удовольствия, люди стояли с пунцовыми щеками, прикрывая ладонями рты. Они еще не привыкли к тому, чтобы такое распевали при всем народе.

В последней строфе говорилось, как горожане свергли правительство, а Йовен вознесся на небеса, но отказался есть амброзию с халтурно сделанных ангельских тарелок. В шляпу уличного певца полетели монетки, и он спел еще две песни, прежде чем наконец показался трамвай.

Однако вагоны были переполнены до отказа – головы торчали даже из открытых окон. Трамвай прошел мимо, не останавливаясь.

– Простите! Некому работать! Только экспресс! – прокричал вагоновожатый.

Чувство приятного единения, вызванное прозвучавшей песней, сразу испарилось. Остановка проводила трамвай отборными ругательствами, и некоторые из стиснутых в вагонах пассажиров не замедлили сочно ответить на прощанье.

Ди с усилием подняла тяжелые сумки и зашагала вдоль реки. Музей находился на восточном берегу реки Фейр, университет – на западном.

Она начала переходить Северный мост – по-простому Северюгу, один из двух консольных городских мостов, препоясывавших Фейр.

На том берегу мост соединялся с Великим Трактом, широким крюком огибавшим верхние городские округа. Там, среди холмов, стояли особняки самых богатых министров, промышленников и помещиков.

Слева от Ди, где Фейр круто сворачивала к ближним провинциям, длинное здание мирового суда заканчивалось у самой воды: крыша щетинилась каминными трубами, флагштоками и громоотводами.

Справа от Ди река катила свои воды на юг, к заливу. В двух милях отсюда ее пересекал Южный мост (в народе Южнила), ниже которого оба берега становились совсем пологими и шли почти вровень с водой. Там находились кварталы Лиса: издали темная масса тесно построенных домишек напоминала пятно плесени.

Легкий ветерок теребил завязки чепчика Ди и высушивал пот на ее шее. От тяжелых сумок ломило плечи. Ди поставила свою ношу и остановилась отдохнуть. Воздух был непривычно чист. На северо-востоке, дальше точки, где Великий Тракт пропадал среди холмов, в туманной дымке угадывались смутные очертания горных вершин. На юге, ближе к заливу, зелень Фейр разбивалась о темно-синюю чешую океана. И по всей этой разграфленной панораме взблескивали пятнышки серебра – это свет отражался от паутинно-тонких трамвайных проводов.

Ди не сразу поняла причину такой исключительной прозрачности воздуха. Из десятка заводов, выстроенных по берегам Фейр, ни один не работал. Фабричные трубы не дымили.

На мосту было почти безлюдно. Во всполошенных взглядах случайных прохожих читалась та же неуверенность, с которой они встречали вчерашнее утро, только сегодня рядом не было Роберта, который сказал бы им – все будет хорошо. Ди вспомнила слова Бет о предрассветном проходе кавалерии, вспомнила об отаре, которую гнали из города, вспомнила переполненный трамвай. Необходимо держать ухо востро на тот ничтожный шанс, что Роберт ошибся и ситуация начнет ухудшаться.

– Выбью за вас пыль, – сунулся к ней вихляющийся сумасшедший. Его черное пальто было выношено так, что швы побелели, а в руке он держал деревянную палку, служившую прежде ручкой метлы или лопаты. – Портьеры, ковры, что угодно. Выбиваю пыль за любую плату. Делаю что угодно за любую плату.

Ди много раз видела этого сумасшедшего и нередко гадала, поймал ли кто-нибудь его на слове. Сегодня утром он казался необычайно взбудораженным – глаза красные, грудь вздымается часто и сильно, палка стучит по брусчатке моста. Ди его не боялась, но вела себя с ним осторожно: проявить легкомыслие было верным способом стать такой же.

Она подхватила сумки и быстро зашагала вперед, обойдя безумного и избегая глядеть ему в глаза.

– Я знаю, что у вас есть пыль! – заорал он ей вслед. – Я выбью пыль за любую плату, мисс!

Δ

На середине Северюги шустрый уличный подросток играл в «мало-помалу». Долговязый – почти шести футов ростом, но на гладких щеках не заметно даже пушка. Ди решила, что ему лет пятнадцать-семнадцать. На балюстраде у его локтя высилась пирамидка камушков. Кепка была ему велика, и юнец залихватски сдвинул ее на затылок, где она чудом держалась. Жидкие огненно-рыжие волосы закрывали уши, а несколько вьющихся прядей доходили до подбородка.

Помощь шустрого пацана могла пригодиться. Малолетние воришки были в курсе всего и вся.

Поравнявшись с ним, Ди поставила сумки и непринужденно взяла один из камушков.

– Бери, не стесняйся, – иронически сказал рыжий. – Я для того и собирал подходящие биты и пёрся на середину моста, чтобы кто попало мог их цапать.

Играть в «мало-помалу» просто: бросаешь камни в воду, метя в проплывающий речной мусор, и зарабатываешь очки. Самое сложное – вести счет. Горячие поклонники этой игры, в основном уличные дети и опустившиеся игроманы, отдававшие предпочтение «мало-помалу» перед более утонченными состязаниями вроде игры в кости или собачьих боев, славились ожесточенными спорами, сколько очков принесло то или иное попадание; но в целом чем необычнее бросок, тем больше очков. Каждому игроку полагалось определенное число попыток – чаще три или пять. Если один из камушков попадал, допустим, в кусок плавника, это приносило всего-навсего очко, тогда как если удавалось задеть плывущий башмак, это тянуло на все три, а то и четыре очка. Если посчастливилось попасть в несомую рекой падаль, это приносило целых девять очков, а уж если в утопленника – это бесспорный выигрыш.

– Какой у тебя счет? – спросила Ди.

– Мой счет такой: не поверишь, но у этого моста есть целая другая сторона – вон, напротив, а это мои биты, я их сюда принес.

– Сейчас с той стороны густая тень, я не разгляжу, куда целиться.

Это принесло ей одобрительный взгляд: надо же, горняшка что-то смыслит в игре.

– Тебе, может, нужно чего? Я, глядишь, смог бы помочь. Новое платье? Красивое ожерелье? Барахло сейчас можно очень дешево взять. Только бумажные деньги не годятся, монеты нужны. Или честный обмен, одно на одно.

– Очень любезно с твоей стороны. А почему вдруг барахло так подешевело?

Ди знала почему, но ей хотелось послушать, как рыжий уйдет от прямого ответа, если перед ней действительно уличный шустрила.

Постукивая одной из своих биточек по балюстраде, подросток покачал головой:

– Я в этом не кумекаю – в городе говорили, а я слышал. Но чует мое сердце, что лавочка скоро прикроется.

Неглупый малый, раз не дал сбить себя с толку. Дора представилась и спросила имя собеседника. Рыжий велел называть его Айком. Они договорились сыграть по три камушка.

Из-под моста показалось тележное колесо. Облепленное зеленой слизью, оно блестело на солнце. Дора и Айк использовали по одной попытке и оба промазали, хотя камушек Ди врезался в воду ближе. Вскоре они дождались сломанного весла, но предпочли пропустить ход. Через минуту течением принесло большой кусок мешковины, и Ди попала в середину с громким всплеском.

Парнишка зааплодировал.

– Два очка горняшке в чепчике! Отличная работа! – Удовольствие на его мягком, освещенном солнцем лице было искренним, словно он впервые в жизни попробовал сахара.

– Два очка? Точно? Я бы сказала – одно.

– Не, – возразил Айк, – чистое попадание. Это ценится.

– Повезло, – пожала плечами Ди.

– Угу, мисс Дора, так все мазурики говорят. – Рыжий указал подбородком на сумки: – Натырила?

– Это мои вещи, – ответила Ди. – Поднеси их для меня, пожалуйста. Мне нужно на Малое Наследие, рядом с Лигейт.

– Идет. – Рыжий оторвал увесистые сумки от брусчатки. – Значит, ты потайная чемпионка, притворяющаяся горничной. Прикольно. Часто играешь?

– Нет. Раз в пятнадцать лет.

– Угу. Спорим, ты ни разу не видела, как колокол звякает!

Колоколом в игре назывался верный выигрыш – утопленник.

– Видела, – сказала Ди. – Однажды даже сама позвонила.

Айк округлил глаза:

– Угу. Позвонила она.

Они сошли на другой берег и зашагали к зданию суда. Ди спросила Айка, что слышно в городе.

– Уж кто-кто, а ты точно в курсе дел.

– Я знаю, что нельзя расслабляться, не то попадешься. Ну и что, если всех констеблей поувольняли? Это как с «налетай, подешевело»: ненадолго. Зеленые повязки еще ладно, но вот люди Кроссли… Хоть они и вспомогательный корпус, но все же настоящие солдаты, и если прицепятся к человеку, то что констебли, что эти – без разницы. Мне-то фиолетово, кого расставили на улицах, потому что я профессионал. А дешевые дилетанты видят, где что плохо лежит, и начинают хватать что под руку попало. Ты Айка слушай, Айк плохого не посоветует: всегда будь начеку, особенно если покажется, будто не с чего осторожничать.

– Теперь я буду слушать только Айка.

– Ты реально однажды в колокол позвонила, мисс Дора?

– Реально.

– А теперь по чесноку!

Чтобы показать, что она не позволит сомневаться в своих словах, Ди приподняла носик и не ответила. Рыжий засмеялся и заявил, что он так и думал.

На фонарном столбе у подножия моста был приклеен плакат:

«Вниманию общественности: чрезвычайный комитет по правосудию официально вступил в полномочия. Мелкие хищения, попытки нападения и иные преступления будут СУРОВО караться».

Айк приподнял одну из сумок, чтобы потыкать пальцем в слова «чрезвычайный комитет по правосудию»:

– Это зеленые повязки. Шантрапа, пешки.

И они пошли по Восточной набережной.

Δ

По дороге Айк показал Ди сгоревший дотла склад военного снаряжения – прежнее правительство подожгло при отступлении.

А вот на этом перекрестке он видел клячу, околевшую прямо на трамвайных путях. Собралась толпа, и пока люди решали, как поступить, между человеческих ног прошмыгнул серый кот и вспрыгнул на бок мертвой лошади, усевшись с таким видом, будто собрался произнести речь. Айк видел это собственными глазами. Никто кота трогать не стал. Официального запрещения на это не имелось, но каждый знал, что дурная примета гнать живого кота с мертвой лошади. В Лисе, как Ди небось слышала, многие жители, особенно старики, задабривают кошек подношениями и просят у них исполнения желаний, а то и верят, что коты способны творить чудеса. Айк не придерживался определенной религии, но все их уважал. К счастью, кот в конце концов ушел сам минут через пятнадцать-двадцать.

– Вот ты бы согнала кота, мисс Дора?

– Нет, – ответила Ди.

– Ну и правильно.

Дальше по улице был офис адвоката, который курил мак. В хороший день этот тип вас от чего хотите в суде отболтал бы, а в плохой из него слова не вытянуть. Айк сам не проверял – может, и врут люди, но за что купил, за то и продавал.

– А среди твоих знакомых есть любители опиума, мисс Дора?

– Нет.

Айк посетовал, что не может сказать того же самого.

Спящие на причале люди оказались портовыми рабочими. После переворота по Фейр проходило совсем мало судов, но портовые грузчики свою территорию держали. Заводские, кемаря или дробя от нечего делать щебень, тоже ждали на фабричных дворах, не откроются ли ворота. Некоторые радовались свободному часику, но зарабатывать-то все равно было нужно, иначе что в рот положишь? Прямо злость брала.

– Я уверена, временное правительство скоро снова запустит фабрики и заводы.

– Как скажешь, мисс Дора.

Причин жалеть уволенных констеблей у Айка, однако, не было.

– Эти пусть хоть под трамвай ложатся, как та дохлая кляча.

Прожженные воры, все до единого, заклеймил он блюстителей закона: крышуют профессионалок и игорные дома по бешеным расценкам.

– Но знаешь что? – сказал рыжий, когда они поравнялись с торговкой вразнос, продававшей с лотка пакеты соленых устриц.

– Да, что такое, Айк?

Ди пришелся по душе этот парнишка. Ее забавляло нескрываемое желание Айка выложить все, что ему известно, и было немного жаль своего рыжего носильщика: он накопил достаточно житейского опыта, чтобы прожить своим умом, но в нем не было уличной жестокости, а ум без жестокости – все равно что кошка без когтей.

– Толковых соленых устриц выше Южнилы не купишь. Чем дальше на север, тем поганее качество. Если уж захочешь соленых устриц, мисс Дора, понапрасну не траться, ступай ниже Южнилы и выбирай там. Айк плохого не посоветует.

– Ах ты, срамник! – выругалась лоточница.

– Значит, правда, – кивнул Айк, будто торговка подтвердила его слова. Они с Ди двинулись дальше, но Айк крепко оседлал кулинарного конька: – А несоленых устриц даже в рот не тащи – верный способ подцепить холеру. Но это ты, наверное, знаешь.

– Да, – отозвалась Ди, – это я знаю.

Δ

Айк умел выбрать самую короткую дорогу из точки А в точку Б и поддерживал широкую сеть знакомств и связей – от лисских старьевщиков до профессионалок с Южнилы, от конюхов, работавших в платных конюшнях возле мирового суда и казначейства под купольным сводом, до сапожников, портных и модисток с Силк-террас и Сейбл-стрит, от торговцев опиумом, сидевших на табуретах у щелей для писем в домах на Брейси-сквер в ожидании пароля с последней страницы ежедневной газеты, до работниц консервных заводов на Танни, от докеров Северо-восточной и Юго-западной эстакад до девчонок из Ювенильного пансиона, старавшихся всучить трубочки с корицей в Королевских Полях гуляющим ухажерам, от игроков и букмекеров, осаждавших ипподром в Олд Брикс, до дворников, бдивших тротуар перед магазинами на улицах Турмалин и Перидот, от спекулянтов, предлагавших миниатюрные бутылочки спиртного у театров перед спектаклем и раздававших скидочные купоны в салуны после представления, до золотарей, которые выгребали нечистоты за важными людьми, живущими в особняках в Хиллс, и вывозили это пахучее добро. Словом, у Айка везде были знакомые, и всюду он пользовался уважением.

– Мой бизнес – знать все ходы и выходы, – заявил он. – Поверь мне, мисс Дора.

– Я верю, Айк, – отозвалась Ди, и подросток бросил на нее быстрый взгляд – дабы убедиться, что она не улыбается исподтишка. И когда он увидел, что Ди серьезна, то сам расплылся в улыбке, не подозревая, что откровенное облегчение на его лице читается как в открытой книге.

Ди улыбнулась в ответ.

Δ

Но революция все сбила с привычного курса, сокрушался Айк, когда они свернули с набережной на Лигейт-авеню, вступив в центр восточной части города. Лошадиные скачки, букмекеры и дома с профессиональными леди прикрыли незадолго до переворота, и непонятно, когда они снова откроются и откроются ли вообще. Мелкоту, придававшую будням пикантности, замели и приняли вместе с по-настоящему плохими людьми – политиками, банкирами и констеблями. Это вызывало у Айка озабоченность.

При встрече с новым человеком Ди всегда фантазировала, как он живет, чисто ли у него дома и сколько грязи он оставляет таким, как она, после своего внезапного бегства. Многое можно сказать о человеке, за которым убираешь. Роберт, например, в своих комнатах поддерживал порядок, но, переступив порог, начисто забывал об аккуратности и походя бросал окурки и мусор себе под ноги. Сразу было видно, что он из богатой семьи.

А для Айка Ди представила угол чердака или подвала какого-нибудь бордингауза, где пол устелен сеном, а от стены до стены натянута веревка с постиранным бельем – сменной рубашкой и подштанниками. На первый взгляд его жилище могло показаться грязным, но сено на полу лежало свежее и хитроумно скрывало неприбитую половицу, под которой рыжий хранил свои сбережения и особые сокровища. Это была приличная комната, полная надежды.

– Сама посуди, разве можно жить без досуга? – не унимался Айк, рассказывая о своих безработных друзьях.

– В самом деле, – согласилась Ди. – У тебя есть родные, Айк?

– Где-то есть. Я с ними познакомлюсь, когда сколочу капиталец и молва об этом разойдется по городу. Тут же явятся с визитами.

– По-моему, ты какое-то время жил в Ювенильных пансионах. Долго?

– Пока уже выносить не смог, вот сколько.

– А сейчас где ты живешь?

– В «Метрополе», разве не видно? В пентхаусе. Раньше жил в «Короле Мейконе», но меня достал их кот с его капризами и…

– Эй, вы! Стоять! – Волонтер, поставленный на углу, махнул им рукой.

Впереди, совсем близко, маячил поворот в переулок. Ди схватила Айка за запястье, прежде чем подросток метнулся туда.

– Ты и так от него убежишь, если придется.

Айк зашипел.

– Сам же говорил, что зеленые повязки – шантрапа, – напомнила Ди, пока волонтер шел к ним.

Немолодой, с седыми висками, он был одет в мешковатый шерстяной костюм. Блестящие бежевые латки на локтях и коленях были явно вырезаны из тяжелой портьерной ткани. Он, безусловно, не принадлежал к студенческому крылу волонтеров. Ди показалось, что перед ней какой-нибудь радикал – профессор или журналист. Походка у него была переваливающаяся, торопливая – можно сказать, созданная для того, чтобы пробиваться сквозь толпу в баре, подталкивая попадающиеся на пути локти и заставляя расплескивать кружки. Ди представила себе запущенные комнаты, где повсюду лежат раскрытые чужие книги корешками вверх, а стол уставлен пустыми винными бутылками. За поясом у волонтера был длинноствольный пистолет.

– Это не твои сумки, оборванец, – начал он, наставив палец на Айка. На шее у него болтался свисток на бечевке. – Ты разве не знаешь, что воровство явилось причиной, по которой мы свергли старое правительство и обрели свободу? Больше никто воровать не будет. А ну, бросай сумки там, где стоишь!

Айк поставил сумки на тротуар. Когда он нагнулся, штанины внизу приподнялись, и Ди заметила костяную рукоятку, торчащую из-за края носка. Пожалуй, она недооценила своего рыжего помощника. Айк выпрямился, и рукоятка скрылась под брючиной.

Ди достала постановление из кармана фартука.

– Это мои сумки, сэр.

Волонтер выхватил у нее бумагу. Лицо у него пошло морщинами, пока он читал. Сложив листок, он подал его Ди.

– Я слышал о Ван Гуре, но здесь не написано, что у тебя есть право набивать сумки.

– Как же мне поддерживать порядок в здании без соответствующих средств?

Не ответив, волонтер снова повернулся к Айку:

– И о тебе тут ничего не сказано.

– Потому что я тут ни при чем. Она мне сказала, чтобы я помог, иначе она на меня заявит, и тогда мне не исполнить мечту всей жизни, и не вступить в чрезвычайный комитет по правосудию, и не видать зеленой повязки, как у вас, сэр. – Айк снял шляпу и, держа ее обеими руками, таращился на волонтера, часто моргая.

Волонтер всматривался в его лицо, соображая, можно ли верить рыжему шустриле, и не выпуская из пальцев свистка. Айк начал ковырять ножкой мостовую.

Там, где в носке у него был нож, обозначился небольшой бугор.

– Почему бы нам не поступить вот как, – вмешалась Ди. – Как ваше имя, офицер?

– Рондо.

– Отлично. Вы задерживаете мои сумки, а я отправляю донесение сержанту Ван Гуру, что офицер Рондо конфисковал мои вещи. Он пришлет к вам солдата за сумками, чтобы отнести в музей, или явится за ними лично, а вас поблагодарит за внимание к мелочам. Время сержант Ван Гур найдет, уверяю вас.

Волонтер засопел.

– Еще чего… – Он махнул одними пальцами: – Проходите. Сержант, может, и найдет время для такой чепухи, а вот я занят.

Δ

Ликующий Айк внес сумки в музей и поставил у порога.

– А что я говорил? Эти зеленые повязки сами не знают, что делают! Сборище старых толстяков и прифрантившихся желторотых фантазеров! Ты его лицо видела? Впору в рамку вставить, чтобы всегда любоваться! – Невольное движение пуститься наутек явно было изъято из протокола, отчего Айк начал нравиться Ди еще больше.

Она расстегнула сумки и раскрыла их, предложив Айку взять что-нибудь себе. Он порылся в одежде и других вещах, потирая ткань брюк и рубашек двумя пальцами, чтобы оценить материал.

– Качественная, – похвалил он, – но уж ладно. Будешь мне должна.

Тогда Ди опустила руку в карман фартука и из-под сложенного постановления достала опасную бритву с рукоятью слоновой кости, которую реквизировала из тумбочки министерского сынка. Она не спеша раскрыла бритву на ладони.

Айк приподнял бровь.

– Я предпочту, чтобы Айк был мне должен. – Ди подала ему бритву рукояткой вперед. – На, положишь во второй носок.

Айк принял подарок и одобрительно погладил жемчужную инкрустацию большим пальцем.

– У меня на третьем этаже собирательница устриц без ведра, – сказала Ди. – Можешь достать мне ведро, Айк?