Электронная библиотека » Паола Пехтелева » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 19 марта 2020, 10:42


Автор книги: Паола Пехтелева


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Паола Пехтелева
Я, Микеланджело Буонарроти…

Своей семье посвящаю…


1. С днем рождения, Микеланджело

На закате, когда воды реки Арно принимают цвет меди и отблеск уходящего солнца легким поцелуем ложится на мраморные статуи соборов, отчего они становятся похожи на стаи фламинго, стремящихся прикоснуться своими розовыми телами к небу, в сумерках уходящего дня, дня 6 марта 1475 года, отец поднес сына к решетчатому окну в виде арки, за которым простиралась погруженная в золотисто-сладковатую дымку итальянских сумерек Флоренция. Такие сумерки бывают только в Италии: нежные и сладкие, золотистого оттенка, пропитанные той лирической грустью, которая выливается во всех итальянских песнях. Эту лирику народной грусти Микеланджело пронесет через все свое творчество. Ему, на мой взгляд, до сих пор, нет равных в способности передать многообразие душевных терзаний человека как в скульптуре и живописи, так и в поэзии.

Но в тот момент никто и подумать не мог о том, какой драматической судьбой наделил Господь сына подеста двух итальянских селений Капрезе и Кьюзи.

Худенькая, невысокая, черноволосая и черноглазая мона Франческа не обладала хорошим здоровьем и родила второго ребенка через два года после первого сына без особой на то охоты, только по настоянию мужа, Лодовико Буонарроти. «Мы, Буонарроти, должны крепко стоять на этой земле, нас должно быть много. Поэтому будешь рожать столько, сколько сможешь», – настаивал на своем муж моны Франчески. Рождение второго сына не принесло ей ни облегчения, ни радости. На ребенка она почти не взглянула и немедленно потребовала к себе врача. Маленького кричащего Микеланджело взяла на руки служанка Урсула. «Ух ты, мой бамбино! Ой, какой ты горластый. Тебя, наверное, слышно в Неаполе. – Она развернула пеленки. – Росточком, правда, не вышел. Ну, да ничего, косточки у тебя, по всей видимости, крепкие, значит, здоровьем Господь тебя не обделил. Микеле, Микеле, успокойся, черноглазенький ты наш».

Мона Франческа так и не взяла новорожденного на руки. Заботы о нем были поручены Урсуле. Она-то и предложила отвезти мальчика в Сеттиньяно, горную деревушку каменотесов, что в трех милях от Флоренции. Там жила семья обожаемого младшего брата Урсулы, Томазо. Жена Томазо, Барбара, кормила в это время своего новорожденного сына Джулио, и Урсула, взяв на себя смелость, решила предложить благородным синьорам отдать маленького Микеланджело на кормление в семью брата.


– Никогда! Никогда! Ты слышишь меня? Никогда Буонарроти не отдавали своих детей черни на воспитание. Франческа, пойми меня. Это моя кровь и плоть! Он мой сын… и твой, кстати, тоже. Я тебя не понимаю. Ты же мать, ты должна кормить свое дитя сама. Бог сделал тебя женщиной, ты обязана зарабатывать себе место на Небесах чадородием. Ты обязана слушаться своего мужа и кормить грудью своего сына. Мы, потомки графов де Каносса, не должны выпрашивать грудное молоко для собственных детей в дебрях Апеннин! – весь красный от гнева кричал Лодовико, топал ногами и размахивал руками, неистово отторгал всем своим нутром чудовищное предложение служанки, которое, к великому удивлению мессере Буонарроти, поддержала его любимая жена.

Разубеждая ее не отдавать сына кормилице, он слегка увлекся и сел на своего любимого конька – родословную. Много позже Микеланджел о продолжит изыскания отца относительно происхождения семьи и будет настаивать на том, что Буонаррот и Симон и – флорентийская ветвь де Каносса.


«Чего хочет женщина, того хочет Бог». Эта французская поговорка оправдывает себя во всех частях света. Никакие доводы, ни религиозного характера, ни сословного, не возымели действия на мону Франческу. Холодная, недвижимая, она, точно мраморная статуя, неподвижно сидела перед разошедшимся супругом и спокойно смотрела на него своими большими черными глазами, ярко выделявшимися на бледном, осунувшемся лице. А он плакал, умолял, кричал, швырял в ярости предметы на пол. Но на все его мольбы, угрозы и проклятия Франческа лишь отвечала ледяным тоном:

– Нет.


– Какой-то скарпеллино! – цедил Лодовико сквозь зубы, еле выдавливая из себя отвратительное для него слово. – Какой-то скарпеллино будет ухаживать за моим мальчиком, чего доброго сыном его назовет. Бред! Разве же я мог себе такое когда-нибудь представить? Ох, Франческа, Франческа…

Мессер Лодовико собирался в путь, в горное селение Сеттиньяно. Медлить было нельзя: Микеланджело отчаянно нуждался в кормилице.

Провожать их собралось все семейство. Урсула держала на руках спящего бамбино. В этот последний день дома он вел себя тихо, не кричал, а только тихонько постанывал во сне, видимо ощущая всю драматичность происходящего.

Кортеж уже был готов отправиться в путь. Урсула с Микеланджело села в повозку. Мессере Лодовико, отдав приказания слугам на время своего отсутствия, подошел к своему месту в повозке и хотел уже было сесть, как вдруг отпрянул: видно, какая-то мысль поразила вдруг его, и он поднял взгляд к решетчатому флорентийскому окну в виде арки. Смутная надежда колыхнулась в сердце – а вдруг в последний момент жена передумает и сжалится над крохотным существом, спящим в пеленках на руках у служанки? Но нет. В окне никого не было. Кортеж тронулся. Отец наклонился к сыну, нежно потрепал его за щечку и сказал:

– Микеле, Микеле, что же тебя ждет в жизни?

Проехав несколько метров, Лодовико выглянул из повозки и посмотрел на оставшийся позади дом. В окне так никто и не появился.

2. Скарпеллино

Кортеж двигался по извилистой Казетинской дороге. Мальчик проснулся и пытался как можно шире охватить взором разнообразие скалистого рисунка Апеннин. У ребенка были глаза матери: влажные, черные, выразительные. Но взгляд был другим.

– Бамбино, какой ты, однако, шустрый. – Добрейшая Урсула эмоционально отреагировала на столь ранние попытки младенца познавать мир. – Ой, да что с тобой? Синьор Лодовико, синьор Лодовико, взгляните же скорее, какое, однако, дитя странное. Чего это он?

Мальчик лежал неподвижно, и его лицо выражало одновременно и блаженство от впервые увиденного, и восторг, и непосредственное детское изумление. Урсула и Лодовико проследили за взглядом ребенка: в чистом синем небе итальянского горного предместья парил орел, непокорный, свободный, одинокий, мощными движениями широких крыльев он распарывал воздух и врезался в его благоухающую гладь гордым броском победителя. Младенец Микеланджело неподвижно смотрел на птицу. Отец и служанка также застыли как зачарованные – волнение мальчика передалось и им. Лодовико очнулся первым и уже иначе, очень внимательно, посмотрел на сына:

– Чудной ты у меня какой-то. Не такой как все. Другой.

Такова была характеристика ребенка, которому от роду было всего ничего.

Другой – это был приговор для Микеланджело на всю его оставшуюся жизнь. Он будет другим во всем. Все, чем станет он заниматься, все, что станет он делать, будет другим. Микеланджело всегда и во всем будет поступать по своему, привнося в любое дело оттенок своего «я», своего уникального гения. Он никогда не будет исполнителем чьей-либо воли, хотя всю жизнь проработает на заказ.


Мона Урсула по-матерински относилась к своему брату Томазо, с которым у нее была внушительная разница в возрасте. Да это и неудивительно, ведь Урсула заменила малышу Томазо рано ушедшую в иной мир мать. Как это и бывает в таких случаях, брат и сестра были преданы друг другу до исступления. Урсула всю себя посвятила брату, он отвечал ей тем же.

Время шло. Томазо был в возрасте, когда все юноши обязательно заводят подружек. Товарищи-скарпеллино давно подшучивали над застенчивыми, сентиментальным и молчаливым юношей. Жители Сеттиньяно всегда с трогательной добротой относились к паре сироток – Урсуле и Томазо, восхищались старшей сестрой и жалели мальчика. Он так и вырос, постоянно жалея себя. Однако, надо отдать ему должное, чувства эти Томазо сохранил глубоко внутри, не выплескивал их наружу при всяком удобном случае и не пытаясь манипулировать людьми. Как уже было сказано выше, это был тихий, застенчивый юноша. Если какая юная особа заговаривала с ним первой, то Томазо делал над собой невероятное усилие, чтобы не покраснеть, но эти попытки всегда заканчивались провалом, и юноша, неловко бросив две-три фразы, быстро заканчивал разговор и сбегал. Впрочем, ни Урсула, ни Томазо не пытались сблизиться с другими людьми. Шрамы, оставшиеся на всю жизнь после потери родителей в том возрасте, когда они особенно бывают нужны детям, мешали им заводить близкие отношения с другими людьми. Души их раздирал страх потерять друг друга и заново пережить столь страшную боль. Брат и сестра жили в такой тесной связке друг с другом, что практически не имели близких друзей, и в конце концов в Сеттиньяно поползли неприятные слухи.

Нравы каменотесов-скарпеллино не хуже и не лучше, чем у других людей, занятых тяжелым трудом. В этих местах не принято было думать, прежде чем высказать вслух какую-то мысль. Люди столь простых нравов не обижались на грубую шутку и умели посмеяться над собой, пусть и незатейливо, они с детства научились не принимать ничего близко к сердцу, полезное умение в их тяжелой, полной превратностей и непосильного труда жизни.


– Томазо, а Томазо! Эй, послушай, Томазо… – Один из каменотесов присел на каменную глыбу, видимо желая немного передохнуть. – Ты же видный парень, у тебя все на месте, легко можешь понравиться какой-нибудь девчонке из нашего или другого какого поселка. В конце концов, тебе уже двадцать. Ну, знаешь… понимаешь… – Он вдруг замялся, но потом, собравшись с духом, продолжил: – Странно видеть тебя все время одного, люди тут болтают…

– Что болтают? – Томазо резко выпрямился. Лицо его, покрытое каменной пылью и казавшееся до этого серым, в один миг стало красным. – Что говорят люди?! – выкрикнул он и шагнул вперед, навстречу начавшему разговор скарпеллино.

Каменщик, не ожидая подобной реакции, смутился, и как бы оправдываясь, произнес:

– Они говорят, что в твоем возрасте тебе уже нужна женщина…

И тут откуда-то сзади донесся хрипловатый насмешливый голос:

– Зачем ему еще женщина, у него уже есть одна, даже из дому выходить не надо.

В ту же секунду Томазо рывком орла, кидающегося на добычу, кинулся на обидчика и через мгновение уже сидел на нем верхом, а тот лежал ничком на земле. Незадачливый скарпеллино просто решил пошутить – он не видел предыдущей сцены и, стоя позади Томазо, не заметил его побагровевшего лица.

Томазо бил и бил обидчика. Может быть, часть боли, затаенная в уголках его еще детской души, выходила таким образом наружу. Когда его оттащили от жертвы, то на последнего лучше было не смотреть.

Домой Томазо вернулся хмурый и глубоко погруженный в себя. Он подошел к сестре, которая уже начала тревожиться сразу и обо всем, в поселке ведь нет секретов, и твердо произнес:

– Пошли.

Некоторые жители Сеттиньяно видели, как от дома Урсулы и Томазо отъехала повозка.

Через два дня брат и сестра вернулись. Томазо, взяв Урсулу за руку, заходил в каждый дом, в руке его была зажата какая-то бумажка. Позже жители Сеттиньяно со смешанным чувством уважения, изумления и стыда говорили друг другу: как, мол, правильно поступил Томазо, вступившись за честь сестры, верно, что отвез он ее в женский монастырь во Флоренции и там получил письменное свидетельство ее невинности.

Вот таким вот был горный поселок Сеттиньяно, куда въехал кортеж подеста Лодовико Буонарроти.

3. Сеттиньяно

Первой гостей встретила мона Барбара – сильная, статная, очень яркая женщина. Про таких говорят – в самом соку. Весь облик ее дышал уютом, нежностью и спокойствием. Здесь важно отметить, каким образом Барбара попала в семью и какую роль играла в жизни Томазо.

После того случая, когда Томазо потерял над собой контроль, люди стали его бояться. Всякий разговаривал с ним уважительно, вежливо, но держался на почтительном расстоянии. И без того замкнутый, Томазо, немедленно почувствовав в людях настороженность и страх, еще больше погрузился в себя. Месть не принесла облегчения, а лишь усугубила детскую боль. Он сильно страдал. Видя, как люди приветствуют его на расстоянии и тут же быстро уходят прочь, он мысленно кричал им: «Подойди ближе и поговори! За что вы так со мной?!»

У Томазо появилась привычка уходить вечерами в горы, смотреть на орлов, гордо и беззаботно парящих в небе, на орлиц, летящих с добычей к себе в гнездо. Он добирался иногда до их гнезд, находящихся на самых неприступных скальных выступах; там он издали, тайком, любовался жизнью орлиного семейства. Самец, сильный, с благородной осанкой, какой нет порой и у самых знатных флорентийцев, охранял гнездо свое от врагов, впериваясь зорким оком в окружающий ландшафт. Самка, как истинная мать, хлопотала вокруг детенышей, распластав над ними крылья и суетливо рассовывая корм в каждый из разинутых ртов. Детишки, пушистые и забавные, уморительно пищали, подталкивая друг друга и стремясь первыми ухватить самый лакомый кусочек. У Томазо сжималось сердце от этой картины. Ему, нежному и робкому от рождения, никоим образом не подходила роль, которую навязало общество. Невостребованная и нерастраченная любовь переполняла его, но не могла вылиться наружу. В конце концов он заболел. Урсула пыталась лечить брата, но все было напрасно. Ни одно средство не могло замедлить бешеный пульс и снять жар. Томазо уходил в горы и проводил там ночи напролет. Орлы стали его единственными друзьями. Урсула билась в истерике, смутно догадываясь о причинах болезни брата, мучилась от того, что Томазо не делится с ней, как прежде, своими проблемами и она не может ему помочь, как раньше.

– Томазо, я разговаривала с семейством Лигури, возьми за себя их Бенедетту. Очень хорошая девушка… – так начинала Урсула чуть ли не каждый свой разговор с братом.

И всякий раз подобный разговор заканчивался слезами Урсулы и захлопнувшейся за Томазо дверью.

Почему же действительно нельзя было жениться на какой-нибудь милой девушке? Всякий бы так сделал на месте Томазо, тем более что ни одна семья в поселке не рискнула бы отказать ему. Но ведь дело было в том, что Томазо был другим. Да, он тоже был другим.

Однажды поздним вечером, спускаясь со скал, он услышал перезвон бубенцов и блеянье и увидел отару овец, идущую в поселок. За овцами следовали две девушки, очевидно сестры. Томазо, собравшись с духом, решился заговорить с ними. Он окликнул пастушек, они обернулись… В глазах их он увидел только страх и растерянность. Это больно, нестерпимо больно. Томазо осознал, что преодолеть людское предубеждение сможет лишь ценой своей жизни.


Был праздник Святого Иоанна, покровителя Флоренции. В этот день все жители окрестных поселков съезжаются в город: поглазеть на знатных синьоров, полюбоваться великолепием виллы Кареджи, попробовать все сласти, выставленные для народа самим Лоренцо Медичи. Урсула и Томазо тоже приехали. Вдоволь натолкавшись в толпе, наподдав локтями всем неуступчивым гражданам и получив свою порцию тычков, они решили наконец выдвигаться домой, присоединившись к группе крестьян и каменотесов. Брат и сестра подошли вовремя. Свободных мест в повозках почти не осталось, и люди, которым посчастливилось вовремя забраться внутрь, стали кричать, чтобы они поторапливались. Урсулу подсадили. Томазо поставил ногу на перекладину и готовился запрыгнуть внутрь. В ту же секунду его охватил жар, нога дернулась на подножке. Он услышал смех, свободный, чистый и звенящий. Кто-то из мужчин недовольно окликнул его, веля не мешкать. Томазо забрался вовнутрь. Люди сидели скученно, как попало. Стало неуютно от вынужденного близкого соседства с большим количеством чужих глаз. Парень изо всех сил старался никого не замечать.

– Садитесь, же, – прозвучал совсем рядом голос.

Он узнал его. Томазо поднял взгляд против собственной воли. Перед ним сидела женщина, очевидно, если судить по выговору, приехавшая с юга, на коленях ее устроилась маленькая девочка, очень на нее похожая. Томазо уставился на красавицу, рискнувшую с ним заговорить.

– Садитесь, садитесь, – повторила между тем женщина, видя его нерешительность.

– А вы меня не боитесь? – спросил Томазо.

Женщина запрокинула голову и засмеялась, а потом протянула ему руку, и он, схватив ее, тут же устроился рядом. Не отпуская его руки, красавица притянула его к себе и спросила, глядя ему прямо в глаза:

– А вы меня?

Томазо на мгновение оказался совсем близко к ее рту, только что произнесшему эти слова, к ее загорелой шее и распахнутому от жары корсажу, за которым виднелись налитые, упругие, как два зрелых яблока, груди. И в эту секунду внутри у него словно опустились все засовы, стало очень легко, просто и воздушно-приятно. Томазо запрокинул голову и расхохотался в ответ.

Мона Барбара вошла в дом хозяйкой, и Урсула, чтобы не мешать молодым жить своей семьей, решила уехать во Флоренцию, несмотря на уговоры брата остаться. Во Флоренции она поступила нянькой в дом подеста Лодовико Буонарроти Симони, когда у того родился старший сын Леонардо.

4. Семья

Все Сеттиньяно гудело, без конца обсуждая последнюю новость: новорожденный сын подеста Буонарроти будет выкормлен в доме скарпеллино Томазо вместе с его новорожденным сыном Джулио. Это был беспрецедентный случай. Обычно благородные синьоры брали кормилицу себе в дом. Ничто так не влияет на репутацию человека, как оказанное ему доверие людей, находящихся на верхних ступенях социальной лестницы.

Урсула торжественно передала маленького Микеланджело Буонарроти в руки Томазо. Народу собралось как на церковный праздник. Урсула торжественно и четко произнесла слова, которые давно вертелись на кончике языка:

– Возьми и сохрани ребенка самого подеста. Отдаю это дитя лично в твои руки, ибо в твоем доме он получит сполна ласки, доброты и тепла. Здесь ему бояться нечего.

Артистически закончив свою речь, Урсула поцеловала брата, а затем Микеланджело. Лодовико и Томазо вошли в дом, чтобы обсудить детали. Барбара выслушивала тем временем короткую, но уже насыщенную драматизмом историю мальчика, который должен был стать ей вторым сыном.

После отъезда гостей Барбара и Томазо еще долго обсуждали неожиданный поворот в своей жизни. Конечно, разговоров в поселке и далеко за его пределами хватит не на один год, но не это главное. Им предстояло полюбить неродного ребенка. Смогут ли они?


Жизнь Томазо и Барбары коренным образом переменилась. Теперь в среде скарпеллино считалось неприличным не упомянуть в разговоре о своем, пусть даже поверхностном знакомстве с их семейством. Супругов приглашали в гости, с ними советовались. Мона Барбара стала образцом для подражания в вопросах материнства, малыш Микеланджело – всеобщим любимцем.

После первой кормежки он так широко улыбнулся Барбаре, что это ее даже позабавило, а после того, как она хотела уложить его в кроватку, рядом с более спокойным и постоянно спящим Джулио, Микеланджело залился таким диким ревом, что Томазо, находящийся вне дома, влетел внутрь как ошпаренный. Никакие уговоры, никакие колыбельные не действовали на Микеланджело. Он категорически отказывался засыпать в кроватке. Взяв ребенка на руки и приложив к своей груди, Барбара почувствовала, что мальчик опять зачмокал губами и буквально через минуту совершенно спокойно заснул, прижав к ней свое личико.

– Я стану ему матерью, Томазо, – сказала она уверенно мужу.

– Я знаю, – ответил тот, улыбнувшись.


Барбара была сильной и крепкой женщиной. Она одновременно носила двух младенцев на руках, не забывая ни на секунду и о своей первой дочке, которая вырастала в добрую помощницу по хозяйству. К чести Барбары, нужно сказать, что она не делала никакого различия между малышами – кормила одинаково как того, так и другого своим молоком и джьюнкаттой – овечьим сыром, как это делают в Апеннинах. Вертясь между мужем, дочкой и двумя младенцами, хлопоча по дому, мона Барбара нет-нет да и замечала, что младенец Микеланджело постоянно следит за ней своими черными, блестящими, как пуговицы, глазами. Джулио спал почти все время, но стоило только подойти Барбаре к кроватке, как Микеланджело тут же распахивал глазки и вопросительно, не по-детски трогательно смотрел на женщину. В каком бы месте ни оказывалась молодая мать, везде она почти физически ощущала на себе взгляд этого необычного мальчика. Он словно боялся потерять ее из виду, боялся, что она уйдет от него навсегда, если он закроет глаза хоть на мгновение.

– Томазо, знаешь, мне кажется, что он уже думает, – заметила как-то мона Барбара.

– Да, он уже знает, что такое боль, – вздохнув, ответил жене Томазо.


По Сеттиньяно поползли слухи о громадных деньгах, получаемых Томазо и его женой от господ из Флоренции. В каменоломнях на Томазо теперь смотрели не только с уважением, но и с некой опаской.

– Ты, верно, богач теперь, Томазо? – спросил его как-то один из товарищей. – Чего тебе с нами общаться-то?

– Я потомственный скарпеллино, честный труженик, таким родился, таким и умру. А выскочкой я быть не желаю. – так отвечал Томазо на неоднократные выпады своих односельчан.

За такую твердость убеждений многие люди, родившиеся и выросшие вместе с ним и его родственниками в горах, уважали Томазо. Но были те, кому не давали спокойно спать внезапная слава молодой семьи и деньги, которые они получали от подеста из Флоренции.


Мона Барбара уложила весело гукающих друг с другом Джулио и Микеланджело в кроватку и вышла за порог. С головой погрузившись в повседневные хлопоты, она так увлеклась работой, что не слышала, не видела и не ощущала ничего вокруг, кроме солнца, ветра и тепла, идущего от ласковой тосканской земли. Вдруг краем глаза Барбара уловила какое-то движение, и следом же послышался шорох. Женщина метнулась в дом. Там какой-то мужчина в темном, разбросав вещи по полу, разгребал кучу золы в плетеной корзине.

– Что вы делаете?! – закричала Барбара.

Мужчина резко повернулся, и женщина узнала одного из приехавших в деревню в поисках заработка генуэзцев.

– Что вы делаете в моем доме?! – крикнула ему женщина.

Генуэзец встал, нарочито медленно подошел к испуганной хозяйке, улыбнулся:

– Ну что ты орешь? Тебя же могут услышать. Прибегут люди. Увидят нас вместе. Что они подумают?

Мужчина подбирался все ближе и ближе.

– Не подходи ко мне, – грозно сдвинув брови и приготовившись дать наглецу отпор, решительно ответила Барбара.

Но генуэзец не растерялся, он молниеносно бросился вперед и левой рукой схватил женщину за горло, правой выхватив из кармана нож, который приставил к сонной артерии жертвы.

– Где деньги, которые вы получаете от подеста? – четко проговаривая слова, спросил генуэзец.

Гневно сверкнув глазами, Барбара хрипло пробормотала:

– Каналья.

– Я еще раз повторяю свой вопрос: где деньги от подеста? – все так же тихо и спокойно произнес мерзавец, не расслабляя рук.

– Бестия, гори ты в аду! – не сдавалась сицилийка.

– Какой темперамент! – довольно улыбнулся генуэзец, любуясь тем, как женщина, в отчаянной попытке освободиться, пытается выгнуть шею, чтобы укусить его за левую руку.

– У тебя ничего святого не осталось, раз ты покушаешься на деньги ребенка, – прохрипела женщина, вырываясь изо всех сил.

И тут проснулся ребенок. Микеланджело всегда чутко реагировал на голос. А сейчас этот голос словно звал на помощь, он был полон отчаяния.

– А-а-а! – закричала Барбара, когда холодный острый нож задел кожу на ее шее.

Вдруг из угла комнаты раздался дикий рев. Микеланджело завыл, словно сирена, с такой силой, что, казалось, в доме зазвенела посуда. Генуэзец обернулся к кроватке и, угрожая ножом Барбаре, приказал ей:

– Возьми его на руки, возьми его на руки!

Как только к кроватке, где лежали Джулио и Микеланджело, приблизилась незнакомая фигура, младенец перешел с фальцета на лирический тенор и заорал так истошно, что уши заложило. Смекнув, как можно развернуть ход событий в свою пользу, молодая мать, уловив испуг в глазах грабителя, выкрикнула ему в лицо:

– Вот еще! Это не мой ребенок. Не стану я брать на руки!

– Бери его, тебе говорю! Иначе сюда сбежится вся округа, – не на шутку струхнув, забормотал генуэзец.

Но Микеланджело и Барбара были заодно. Мальчик исправно выл как белуга, женщина тянула время, отказываясь брать ребенка на руки.

– Да замолчи ты! – заорал грабитель, у которого наконец не выдержали нервы.

Он отпустил шею Барбары, а ей только этого и надо было – сицилийка бросилась на обидчика, как разъяренная тигрица. От неожиданности генуэзец свалился на пол, удача отвернулась от него. Барбара, недолго думая, со всей силы наступила ему на руку, в которой был зажат нож. Грабитель взвыл и разжал пальцы.

– Неудачник, – с презрением пробормотала женщина и плюнула ему в лицо.

И тут в дверь постучали.

– Войдите, – усталым голосом крикнула Барбара.

Это были две соседки, привлеченные диким ревом младенца.

– Мадонна, что это? – всплеснула одна из них руками.

– Так, кое-кто зашел проведать маленького Микеланджело, – слабым голосом ответил Барбара, не сходя, тем не менее, с руки генуэзца.

– Эй, люди, все сюда! – бросились звать на помощь женщины. – Позовите Томазо, обязательно позовите Томазо!


– Микеле, ты теперь мой Микеле. По-настоящему мой. Навсегда… – Малыш Микеланджело внимательно переводил взгляд от движущихся губ папы Томазо к его глазам. – Ты так смотришь на меня… У меня аж мурашки по коже. Ты меня всего видишь насквозь, правда? А скажи, Микеле, какой я?

Томазо вдруг уверился в том, что малыш и вправду способен понять его душу, увидеть его таким, каким он был на самом деле, оценить его по достоинству. Ах, как давно хотелось ему раскрыться перед кем-то. Барбаре отчасти удалось проникнуть за стены, которые возводил вокруг себя Томазо. Как только она появилась в его жизни, Томазо на время успокоился и решил, что женитьба со временем исцелит его. А потом в его жизнь ворвался малыш Микеле. И вновь какое-то чувство начало мучить Томазо. Случай с грабителем послужил окончательным катализатором. Томазо сдался и понял, что этот ребенок будет играть значительную роль в его жизни.

После этого случая Томазо стал часто брать с собой в горы нареченного сына. Они устраивались на нагретых летним солнцем камнях. Микеланджело, со свойственным ему любопытством и живостью, осмысленно разглядывал окружающий его пейзаж.

– Посмотри, Микеланджело, на эти горы. Это моя жизнь, моя плоть и кровь. Это то, из чего я сделан. Полюби эти камни. Они живые. У них есть душа. Вот, почувствуй. Я знаю, ты умеешь чувствовать. – Томазо прижал ладошку Микеланджело к горячему от летнего зноя камню.


Многие знатоки творчества Микеланджело сходятся в одном: гений Микеланджело состоит в том, что он умел чувствовать камень, как никто до него и никто после.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации