Текст книги "Я, Микеланджело Буонарроти…"

26. Премьера

Лоренцо покровительствовал не только скульпторам и художникам. Среди его друзей были философы и поэты, чьи имена дошли до нас благодаря их творчеству. Одним из таких людей был, несомненно, Анджело Полициано, близкий друг Лоренцо. Анджело – человек тонкого ума, талантливый филолог, великолепно владевший латынью и греческим. Медичи любил слушать его. Для того чтобы сделать поэзию и философию более доступной для всех желающих, могущественный владыка решил выстроить в своих садах павильон для диспутов и сам приглашал туда людей, отличавшихся умом, которых находила для него широкая агентурная сеть не только во Флоренции, но и во всей Италии. Главным координатором этой «отрасли» был Анджело Полициано. Он устанавливал время диспута, выбирал тему и собеседников, назначал людей, которые должны были приглашать желающих послушать и поучаствовать.

Этим утром Микеланджело был возбужден, как никогда раньше. Он не смог скрыть от Граначчи свое волнение:

– Пойми, Граначчи, уже сегодня… сегодня я возьму в руки резец и…

Граначчи с недоумением глядел на друга: вот бы он с таким пылом говорил о какой-то красотке! Франческо тоже, конечно, любил искусство, но реальная жизнь, которая била ключом за воротами Сан-Марко, куда привлекательней.

– Франческо, сегодня я сделаю это в первый раз в жизни. – Микеланджело закружился по комнате в танце. – Ты не представляешь себе, кусок мрамора… – Он провел в воздухе руками, как будто обнимая какую-то фигуру. – Этот кусок, он перед тобой, он весь твой, принадлежит тебе, и ты можешь сделать из него все что захочешь. Я чувствую уже, как возьму в руку резец и буду проводить им по камню. – Микеланджело закрыл глаза и снова вскинул руки. – Я уже знаю, как буду это делать и где коснусь камня резцом.

– Ты же его еще не видел, – прервал Франческо фантазию друга.

– Нет, видел, я его видел, во сне, – стал защищаться Микеланджело, не желая расставаться со своими фантазиями.

Урсула дала знать Микеланджело, что Джулио привез с другими скарпеллино мрамор для постройки павильона для диспутов на виллу Кареджи и что там есть специальный кусок, предназначенный для Микеланджело самим Томазо, который вызвался сделаться личным поставщиком своего любимца.

Микеланджело примчался к строительной площадке. Где?!

Где его кусок?!

– Микеле, – услышал за своей спиной Микеланджело и, обернувшись, увидел юного скарпеллино, которому он приветливо улыбнулся. А тот замахал рукой и крикнул:

– Иди сюда, скорее.

Весь дрожа от нетерпения и охватившей его вдруг робости, Микеланджело почувствовал, что не в силах и шагу ступить.

– Микеланджело, да что же ты стоишь? – орал ему Джулио во все горло. – Мне же надо отдать весь мрамор строителям, так что, чего доброго, они и твой кусок с собой заберут.

– Нет!!! – Через секунду Микеланджело уже на коленях стоял перед нежным, прозрачным, девственно-прекрасным камнем. – Джулио, оставь нас, пожалуйста, – обратился юный художник к своему молочному брату.

– Да, пожалуйста. Чудной ты у нас, но за это мы тебя и любим, – ухмыльнулся Джулио и чмокнул Микеланджело в щеку. И Микеланджело остался наедине с камнем. Сердце его переполняли эмоции. Он даже не мог решить, какую из них выплеснуть первой: радость, страх, нежность? Да, пожалуй, нежность. Он дотронулся до куска рукой и робко погладил его, буквально всем своим существом ощутив прикосновение к мрамору. «Он ведь живой! – пронзила Микеланджело внезапная мысль. – Я буду любить тебя всегда и никогда не обижу. Слышишь? Я знаю, ты слышишь меня. Ты мой».

Но надо было уходить. С минуты на минуту должны были появиться строители. Схватив в охапку свою драгоценность, юноша ринулся в глубину парка. Там, устроившись под сосной, он достал резец и хотел было с жадностью приняться за работу, но вдруг остановился. Микеланджело огляделся, внезапно пожелав навечно запомнить это мгновение. Казалось, весь мир застыл и только в нем, Микеланджело, и в этом белоснежном куске мрамора перед ним теплится еще жизнь. Дивные сосны торжественно склонили над ними свои кроны и ждали момента, когда художник дотронется резцом до мрамора. Повисла волнующая тишина. Ни звука. Ни птиц, ни цикад, ни людских голосов. Бог остановил время и велел всем тварям земным умолкнуть.

 
И солнца ход застыл,
Весь мир склонился, не дыша.[10]10
  П. Пехтелева «В соборе».


[Закрыть]
 

Голова Фавна была закончена. Микеланджело показалось, что только тогда, когда он оторвал свой резец от мрамора, он смог по-настоящему выдохнуть. Он работал неистово, не переводя дыхание. Так он будет работать всегда. Юноша откинулся назад и стал смотреть на свою работу.

– Молодец! – Кто-то подошел сзади и обнял его за плечи.

– Синьор, я без спроса работал у вас в саду, простите, я уберу крошки.

– Не смей даже думать об этом, у меня полно прислуги в доме. Давай поговорим о твоем Фавне. Мне он нравится. – Лоренцо демократично разлегся на траве рядом с Микеланджело, не отрывавшего взгляд от своей работы. – Ты очень хорошо передал его внутренний мир, но есть одна деталь, ко…

Микеланджело дернулся, как будто его ошпарили кипятком, и вскинул на Медичи одновременно горестный и разъяренный взгляд.

– Тихо, тихо, тихо… Микеле, учись спокойно выслушивать как комплименты, так и замечания. Это неотъемлемая часть профессионализма человека, занимающегося творчеством. А тебе, с твоим взрывным темпераментом, это особенно необходимо. Многие будут стараться уколоть тебя, лишь бы насладиться твоей реакцией. Не надо им предоставлять такое удовольствие. А критику друзей цени и выслушивай с пониманием. Хотя, я подозреваю, таковых у тебя будет немного или не будет вовсе. Ты слишком талантлив, чтобы иметь друзей. Так что по возможности не давай волю своим чувствам на людях, они этого не прощают. Ты потом будешь очень жалеть, а это может помешать твоей работе. Ну, давай вернемся к голове Фавна. – Лоренцо обнял мальчика за плечи и привлек к себе. – Видишь? – Владыка указал на рот маски. – Он, согласно твоему замыслу, старик, а ты сделал ему зубы, как у юноши.

– Я понял, – быстро ответил Микеланджело и одним махом выбил у фавна два зуба.

27. Прощай, папа, здравствуй…

Лодовико до самой смерти не мог простить себе эту вспышку гнева. Чем больше он в душе винил себя в произошедшем, тем больше на людях обвинял во всем Микеланджело, сыновья же с жаром подхватывали эти обвинения и разносили по всему Санта-Кроче весть о том, что Микеланджело отверг собственную семью, своего отца и полностью находится во власти Лоренцо Медичи.

Во Флоренции любят посплетничать, но укажите мне такое место в мире, где этого не делают. Другое дело, что здесь, во Флоренции, обсуждение событий в какой-нибудь семье, а если очень повезет, то в знатной и уважаемой, превращается в искусство. Отменно сплетничать надо уметь. А хорошую сплетню надо приготовить и преподнести, словно изысканное блюдо. Чтобы вас выслушали во Флоренции, необходимо сочетать в себе качества журналиста, писателя и актера. Люди соревнуются между собой за право владеть аудиторией. Слабейшие выбывают из борьбы, и на подиуме, где выставлено большее количество «ушей», остаются уникальнейшие личности. Это не сплетники, нет, это одновременно и артисты и гладиаторы. Для них чужая жизнь – не просто сиюминутный интерес, не просто предмет любопытства, чужая жизнь для них – питательная среда. Завладев вниманием общества, они живут только им, а еще почетом и восхищением, которые дарит им благодарная публика. Теперь эти люди формируют общественное мнение. Они, подобно римским гладиаторам, выходят на арену личной жизни той или иной семьи и до последней капли крови бьются за право обладания информацией о цветах всех ночных сорочек, о содержании всех записочек, бросаемых с камнем в раскрытое во время июльского зноя окно, о причинах всех недомоганий того или иного синьора или его супруги. До последней капли крови! Пока жертва не упадет наземь и в ней не останется того живого дыхания, которое еще может вызвать интерес у столпившихся за спиной «гладиатора» «ушей»! Но вот уже ничего живого и интересного в корчащейся в последних судорогах жертве нет, толпа свистит и требует добить павшего. «Артист» послушно кланяется, и через несколько дней на «жертве» ставят клеймо общественного позора. Теперь он non grata. И это звание он получает надолго, если не навсегда.

Буонаррото был обаятелен. Он не стал писаным красавцем, но умел очаровывать. Мимика, поза, жесты, костюм, холеные ногти, красивые зубы – готово! Он был ребенком, а ребенка слушают всегда очень охотно. Делал он это из-за ненависти к брату? Думаю, нет. Буонаррото хотел нравиться, хотел, чтобы его не просто любили, нет, он страстно желал, чтобы окружающие, особенно взрослые, признавали его за равного. Он хотел если не таланта Микеланджело, то хотя бы признания своей значимости хоть в чем-то. Буонаррото был кокетлив, а кокетливые люди очень быстро обращают на себя внимание, и им легко ужиться с остальными и удержать их благосклонность.

Когда посторонние взрослые стали обращать на подростка внимание, разговаривать с ним, останавливать его на улице, то тринадцатилетний Буонаррото Буонарроти легко и непринужденно отвечал на все вопросы, рассказывал им что-то от себя лично и вскоре сделался чуть ли не любимчиком всего Санта-Кроче. У него теперь было много друзей, они чуть ли не ежедневно приглашали его к себе, вкусно кормили и разговаривали с ним как со взрослым.

Первым перемену в отношении к себе общественного мнения заметил Лодовико. В церкви Санта-Кроче он чутким ухом старого неврастеника уловил бормотание за своей спиной, а когда обернулся, чтобы сделать замечание, то двое мужчин сразу же смолкли и очень по-особому уставились на него. Всюду слышались шепот и хихиканье. Лодовико стало неловко и, чтобы не потерять над собой контроль и не набить кому-нибудь из этих сопляков морду, он вышел. Как-то все это было неожиданно и до одури неприятно. Ощущение, будто кто-то все время лезет тебе под одежду. Урсула нервничала. Подеста это сразу заметил. Она с таким грохотом ставила котлы, сковородки и кастрюльки на место, что, казалось, дом вот-вот обрушится. В конце концов ее прорвало:

– Нельзя так больше жить!

– Урсула, что с тобой?

– Я и сказать это никак не могу и начать не знаю как. Меня как будто догола на рынке раздели.

– Что?!

– Мессер Буонарроти, вам надо навестить Лоренцо Медичи, иначе так дело не пойдет. И вообще, что-то творится такое, у меня даже слов нет. Полный бред!

– Сплетни?

– Да, сплетни

– Что говорят?

– Про вас говорят, про Микеланджело говорят, про покойную мадонну Фран…

Лодовико зажал ей рот:

– Кто, кто, кто этим занимается?! Урсула, узнай, миленькая моя, узнай.

– Да не дай бог вы узнаете имя этого человека, синьор подеста, вы же его убьете, – прохрипела женщина, когда Буонарроти отпустил ее.

Лодовико стало хуже. Он даже перестал есть в столовой. Ни с кем не разговаривал, даже с женой. Урсула лично носила ему еду в кабинет. Каждый раз он вопросительно смотрел на верную служанку, но она отрицательно качала головой. Доносчик был неуловим.

Кто мог знать о его болезненной любви к умершей жене? Кто мог судачить о Микеланджело, живущем у Лоренцо Медичи? Кто, кто? Лодовико мучился догадками.

Урсула тщательнейшим образом отслеживала все слухи, касающиеся дома Буонарроти, она вела цель, как опытный сыщик, но всякий раз, когда, как ей казалось, она подбиралась к первоисточнику, цепь обрывалась. «Уши» добросовестно оберегали своих «гладиаторов».

Лодовико стало еще хуже. Он опять слег. На этот раз врача не вызвали. Урсула лечила его своими средствами. Лукреция к мужу не приходила. Днями напролет Лодовико только и размышлял: кто? Он задавал этот вопрос себе даже во сне. Начались кошмары. Черный крылатый змей садился на крышу дома и, вытянув шею, заглядывал к Лодовико в окно. Змей тянул свою уродливую голову дальше и лез к Лодовико под одеяло… Но что это? Под одеялом лежала Франческа, живая и абсолютно голая, она тянула руки к Лодовико, и он хотел было с жаром обнять ее, но тут змей начинал вращать глазами, по-адски хохотать. Изо рта у него шла пена, которая падала на Франческу, и та в мгновение ока умирала. Змей с шумным гиканьем вытаскивал мертвую Франческу из-под одеяла. Лодовико хотел удержать ее, но поздно. Любимую жену снова вырвали из его объятий…

Лодовико понял, что он лежит в своей кровати, обливаясь холодным потом. Чья-то рука шарила у него под одеялом.

– Это змей. Он пришел за Франческой. Надо его убить, – забормотал Лодовико.

Тогда этот кто-то, очень быстрый и ловкий, метнулся вон из спальни. Лодовико окончательно проснулся. Лукреция лежала рядом.

– Он был совсем близко. Он был тут. Я упустил его. – Лодовико рычал и плакал одновременно.

– Опять ты со своими идиотскими выходками! Дай мне поспать хоть раз в жизни нормально. – Лукреция резко отвернулась от мужа.

– Они все, все против меня, Франческа, – простонал Лодовико и сжал в руке маленький перстенек.

Лодовико Буонарроти и Лоренцо Медичи прогуливались по кипарисовой аллее. Лоренцо молча выслушал подеста, лишь иногда вставлял в его речь уместные в данном случае междометия. Лодовико Буонарроти считал Лоренцо Медичи своим соперником в воспитании сына, но решил, что лучшего помощника в сложившейся ситуации нет. Медичи же не удивило появление в городе слухов о том, что он по-особому относится к сыну Буонарроти. Лоренцо сам нередко прибегал к помощи общественного мнения, чтобы манипулировать неприятными ему людьми или обстоятельствами. Но в этот раз все было иначе. Слухи явно распространялись бессистемно и безо всякой практической цели. Единственно, кому они могли повредить, так это Микеланджело, его очень и без того мнительной и ранимой душе. Мальчик только-только начал оттаивать. Что же делать? Во Флоренции ценят прежде всего красоту и вкус, остро чувствуют и понимают истинный талант.

– Мы переиграем сложившуюся ситуацию относительно Микеланджело. Я знаю флорентийцев. Это гордые люди. Для них важнее всего не опуститься до пошлости, по крайней мере в глазах окружающих. Мы сами завладеем их разумом… А вот и Микеланджело, – так напоследок сказал Лоренцо Великолепный.

Микеланджело издали следил за отцом и Медичи. Он увидел их спокойно разговаривающими и понял, что Лодовико не пришел, чтобы забрать его домой. Тогда юноша решился и подошел к ним совсем близко. Лодовико от неожиданности дернулся и посмотрел на сына странным, страстно-тоскующим взором. Медичи смекнул, что слухи о не совсем здоровом состоянии рассудка мессера Буонарроти не лишены доли истины.

– Добрый день, папа, я очень рад тебя видеть.

– Добрый день, сынок, я вот пришел повидать тебя.

Лодовико был несколько смущен, он все еще не мог простить себе тот всплеск эмоций, когда чуть было не поколотил сына. Лоренцо Медичи деликатно отошел в сторону, и Лодовико сразу же этим воспользовался. Он отвел Микеле подальше от посторонних глаз и опустился перед ним на колени:

– Сынок, прости меня. Я так мучаюсь. Мне очень плохо.

Ты ведь не сердишься на меня?

– Нет, папа, я не сержусь.

Ласковый тон юноши подействовал незамедлительно, в глазах у Лодовико заблестели слезы. Он обнял сына и вздохнул:

– Ты мне сейчас так нужен, Микеле, так нужен! Микеланджело инстинктивно дернулся назад.

– Нет, нет, я не собираюсь тебя уводить отсюда. Нет! Тебе здесь будет гораздо лучше, чем дома.

Для Лодовико потерять расположение сына сейчас было равносильно смерти.

– Ты правда так думаешь, папа? Знаешь, я уже сделал из мрамора маску Фавна. Получилось точь-в-точь как античный подлинник! Я тебе ее сейчас покажу. – И Микеланджело помчался за предметом своей гордости.

Отец в волнении следил за сыном.

– Он вызывает сильные чувства. Ему будет нелегко в жизни, – произнес незаметно подошедший Лоренцо Медичи.

– Урсулочка, миленькая, ну, не надо. Я прошу тебя, родненькая, дорогая, любимая. Ну, хочешь, я полы мыть буду на кухне до конца своих дней! – Буонаррото хныкал и вертелся перед Урсулой, как червяк, начисто отрицая, что он и есть разносчик всей этой заразы. – Я правда-правда почти ничего не говорил, вот тебе крест, я только иногда, может, так… намекнул… Но правда я никому не хотел зла! Ну, Урсулочка, ну, пойми, правда-правда! Урсула, грозная и раскрасневшаяся от негодования, не верила ни своим глазам, ни своим ушам, но именно это и убеждало ее в том, что милашка Буонаррото и является главным поставщиком слухов и сплетен о семье. Впрочем, что-то не нравилось ей в его поведении и раньше. Он теперь нечасто таскал с кухни ее знаменитые офелетти с тмином, да и иногда обедал вне дома. Все бы ничего. У мальчика появились друзья, но слишком уж системно все это происходило, да и странным показалось ей, когда мальчик начал сравнивать ее стряпню со стряпней кухарок в самых разных домах Флоренции. «Ты что, там был?» – спросила она его однажды. Он покраснел, почувствовал, что сболтнул лишнего, и, пробормотав что-то невразумительное, вышел. «Странно, – подумала Урсула, – ведь в этих домах нет детей его возраста». Нехорошие мысли полезли в голову. Все сходилось. И вот однажды… В дверь кухни, выходящей во двор, постучали. Урсула открыла и увидела перед собой человека в черном. Он сказал:

– Я с виллы Кареджи. А вы, по-видимому, Урсула?

– Да.

– Так вот, если хотите знать о сплетнях, которые распространяются в городе, то оставайтесь после вечерней мессы в церкви Санта-Кроче и подождите около боковых дверей, пока все выйдут.

Урсула чуть не упала в обморок. У нее потемнело в глазах. Буонаррото… Маленький франтик Буонаррото. Такой чистюля, всегда такой опрятный, вежливый… Буонаррото! Подойти к нему сейчас, когда он с таким важным видом что-то рассказывает собравшимся подросткам? Он увлечен собой в эту минуту. Его слушают, иногда кивают, изображая сочувствие, иногда вскрикивают от удивления. Буонаррото давно повысил свою квалификацию и переключился со сплетен о своей семье на сплетни о других домах Флоренции, где ему случалось бывать, чтобы жалобно повествовать о бедном хорошем мальчике, которого тиранит полусумасшедший отец и у которого брат, презрев волю родных, сбежал к Лоренцо Медичи. Буонаррото, как оказалось, родился патологическим лгуном.

Наконец слушатели разошлись.

– Буонаррото, милый мой, может, ты и мне расскажешь все то, что ты с таким жаром повествовал сейчас другим? – спокойно спросила Урсула.

Буонаррото, как разоблаченный шулер, начал начисто отрицать очевидное. Тогда Урсула схватила негодника за шиворот, чтобы все, кто попадался на пути, видели происходящее.

Он хныкал и стонал перед ней на кухне. Чересчур изнеженный и кокетливый, он воспринимал эту жизнь только в ее внешних проявлениях. Внутренне же он был пуст и ничтожен. Он не мог, не умел и не хотел отвечать за свои поступки.

– Урсула, ну давай все забудем, давай будем жить по-прежнему, только не говори отцу, пожалуйста. Давай все забудем, а?

Верная служанка стояла и смотрела на мальчишку с чувством жалости, омерзения и разочарования. Когда он попробовал заплакать, она плюнула и вышла вон из кухни. Через несколько секунд она вернулась и выпалила ему в лицо:

– Я наоборот сделаю. Я скажу твоему отцу. Он как раз тот человек, который сможет на тебя воздействовать. После того как плетка пройдется по твоей холеной шкуре, ты физически ощутишь ту боль, которую морально нанес и собственному родителю, и Микеланджело.

– Микеланджело? Вы все помешались на Микеланджело! – Буонаррото внезапно переменился в лице, и голос его зазвучал визгливо и зло. – Микеланджело, вы о нем так печетесь, как будто во Флоренции, да и во всей Италии больше не о ком говорить, кроме как о нем! – Он сел и сжал руки в кулаки. – Как же я его ненавижу!

Урсула со страхом смотрела на Буонаррото.

28. Наследники

«А я согласен с Сократом, что в ходе беседы или спора мы можем устранить те противоречия, которые не дают нам обрести полный внутренний покой, и что, познавая новое, наш ум оттачивается, мысль отшлифовывается, давая тем самым рождение подлинной истине. Сократ называл это методом повивальной бабки. Надо все ставить под сомнение, чтобы доискаться до сути, кроме самого себя, разумеется. В этом-то и заключается искусство жить. Великий Сократ задавал множество вопросов относительно существующего бытия. Но так как он ничего из своих мыслей не записал и мы можем судить о нем только по словам Платона и Аристотеля, то я, собираясь воспользоваться пером, бумагой и чернилами, задам еще больше вопросов о существующем мире!»

Микеланджело проглотил наконец-то кусок поросенка. Он был невероятно возбужден в последнее время. Его деятельный от природы ум получил возможность наполняться и перерабатывать знания, а потому работал как насос. В каждом новом встречном человеке Микеланджело видел теперь свою аудиторию. Юноша был в восторге от нового ощущения, которое обретает человек, вступивший на путь просвещения. Ему казалось, что он переродился и все вокруг непременно должны были разделить с ним его восторг.

Познакомив Микеланджело с Анджело Полициано, Лоренцо Медичи преследовал не одну цель: конечно, главное – это развить все заложенные Богом таланты в этом юноше. Проницательный ум политика понимал, что без гуманитарного образования заниматься искусством невозможно и только тогда можно будет видеть в Микеланджело подлинного союзника, когда он приобретет те необходимые знания, которые несколько заретушируют его природную диковатость, и молодой человек превратится в грамотно рассуждающего политика, а не только в выдающегося скульптора и художника.

Лоренцо Медичи, как никто другой, понимал, что основное зло, которое вызывает все войны, смуты и революции, есть невежество народа. Философские и поэтические диспуты, постоянная война с инквизицией за право сохранения предметов античного искусства, школа Сан-Марко – все было нацелено на воспитание хорошего вкуса. На праздники в садах Медичи, где было крупнейшее в Европе собрание уникальных произведений искусства, всегда по настоянию хозяина приглашались все желающие из простого народа.

Бертольдо ди Джованни индивидуально занимался с Микеланджело ваянием. Анджело Полициано – крупнейший филолог и поэт XV века – постоянно беседовал с ним на темы, которые сам находил, переводя собственноручно греческие и латинские трактаты.

Высокий лоб, сократовская лысина, лицо, изборожденное морщинами… Таким запомнит Микеланджело Анджело Полициано на всю оставшуюся жизнь. Свечи, бумага, запах плесени и скрип пера. Вдруг ученый прерывается, его умное, сосредоточенное лицо озаряет белозубая улыбка. Полициано молодеет на глазах, хлопает в ладоши:

– Послушай, мой юный друг, это восхитительно. Ты чуткий мальчик и уловишь здесь музыку стиха… Когда, завороженный с первых лет, я внемлю ей, печаль моя все глуше; // Я песней ранен, песней исцелен, от песни пал и песней воскрешен[11]11
  Перевод с латыни Е. Солоновича.


[Закрыть]. Ну, что скажешь, мой юный идеалист?

– Я песней ранен, песней исцелен, от песни пал и песней воскрешен, – завороженно повторил Микеланджело. – Красиво. Это вы сейчас перевели с греческого?

– Нет, дорогой, это мои собственные стихи, – не без гордости заявил Полициано. – А ты как относишься к поэзии? Микеланджело, я никогда не слышал, чтобы ты цитировал бессмертного Данте или Петрарку. Тебе уже по возрасту пора заучить «Божественную комедию» и «Канцоньере». Ты юноша, тебе наверняка пригодятся петрарковские сонеты, чтобы изящно обратить на себя благосклонный взгляд какой-нибудь милашки. Возьми книги в Сан-Марко и прочти, что душа пожелает. А потом поведаешь мне о своих впечатлениях. Оформи их в складные мысли, запиши на бумаге, а потом перескажи наизусть. Все понял? Ну, иди, а то уже поздно.

Способ выражения своих мыслей в стихах задел Микеланджело. «Емко, точно, складно, ничего лишнего. Прямо как скульптура, высеченная из камня; мысль, преображенная в стих, – от куска мрамора отсекли все лишнее и оставили только необходимое…» У Микеланджело на лбу выступили капельки пота, сердце бешено забилось, в глазах загорелся огонек возбуждения. Он жаждал с кем-нибудь поделиться своим открытием. В любой момент, когда бы он ни постучал к Лоренцо, тот всегда находил время, чтобы выслушать юношу.

– Я тоже согласен с Аристотелем, что прежде всякого движения есть Бог – Премиер Моторе. Он и подарил существование материи, которая имеет в сути своей массивное начало и никоим образом не способна придавать форму самой себе, ибо форма есть движение.

– Осмысленное движение! – почти закричал Микеланджело

– Именно, а что дает ему смысл?

– Чувственность, которая есть способность творчески воспринимать данную материю.

– Да, да, да, я с тобой абсолютно согласен! – тоже почти закричал Лоренцо. – И чем острее и тоньше чувственность, тем более гармоничный и даже, можно сказать, облагораживающий результат дает нам материя, облекаемая в форму. Да! Хорошо! Так, что ты хочешь взять в библиотеке?

– «Божественную комедию» Данте и «Канцоньере» Петрарки.

– Превосходно. Я удивлен, что ты еще не взялся за них. Ну, ну, не сердись. Лучше вовремя, чем никогда. Я это сам придумал. Знаешь, у меня к тебе личная просьба, думаю, она тебя не слишком затруднит и надолго не оторвет от твоих занятий. Садись, Микеле.

Юноша сел и подвинулся ближе. Лоренцо улыбнулся, ему импонировала эта искренняя манера выражения симпатии у своего воспитанника.

– Ты знаешь, я хочу, чтобы ты разговаривал хоть иногда с моим Джулиано. Вот так, как мы с тобой сейчас. У него не Бог весть какой ум, но он восприимчив и способен ценить красоту. Ты должен будешь порой лишь направлять его. Легонечко подталкивать, только очень деликатно. Он Медичи, он обидчив и злопамятен, не прощает и не забывает даже самого малейшего пренебрежения к себе. Он зол на меня до сих пор за то, что я услал Леонардо да Винчи в Милан. Джулиано тянулся к нему. Фигура Леонардо казалась ему какой-то мистической, а мой племянник, как ты знаешь, помешан на алхимии, магии и прочей ерунде. Ему не нравится эта жизнь, и он все время лезет по другую ее сторону. Так что, пожалуйста, не забудь о том, что я тебе сказал.

Микеланджело теперь ел за одним столом со всем семейством Медичи. Такой чести не удостаивались ни Бертольдо ди Джованни, ни Анджело Полициано.

Об этом много говорили, и те, кому Бог оказал милость и дал в руки перо, пользуясь своим умением, оставили множество заметок в своих дневниках. Не исключением оказался и Полициано. Как и все высокообразованные личности, для которых был понятен и приятен слог изящной словесности, Анджело втихаря заполнял свой дневник различными непристойностями о великих ему современниках. Адреналин, знаете ли…

Надо отдать должное младшим сыновьям Лоренцо. Они никоим образом не ревновали отца к Микеланджело, потому как родились, жили и умерли Медичи выдрессированными взрослым отношением к себе с колыбели, они не умели быть детьми. Любое событие, любого человека они воспринимали сквозь призму совмещения личного с государственным. Примерно через триста с лишним лет о таких людях Наполеон скажет: «В их жилах вместо крови течет замороженная политика».

Микеланджело робко постучал в библиотеку.

– О, Мадонна, Джулиано, открой, – раздался из-за двери голос. – Какому болвану пришло в голову стучаться в эту кладовку, забитую старым хламом? Ну же, Джулиано, иди, от крой.

Дверь открыли, и Микеланджело вошел.

– Аа… это будущая гордость Флоренции. Великолепное сокровище, выкопанное моим отцом наравне с античными статуям. – Невысокий, розовощекий, с хитрыми глазами мальчик, находящийся на самом пороге юности, сидел на полу и рылся в старых книгах.

Рядом с Микеланджело стоял другой мальчик, робкий, с темными, красивыми, грустными глазами. Младшие братья Медичи. Вместе с самого раннего детства. Единомышленники.

– Эй, Джулиано, что ты стоишь? Пригласи Микеланджело пройти, он наверняка поможет нам подобрать необходимые цитаты. – Полненький юнец запросто поманил к себе Микеланджело.

Джованни Медичи, будущий папа Лев Х, прославившейся на весь мир своей непредсказуемостью. Сумасбродный, тщеславный, прагматичный и хладнокровный.

– Знаешь, Микеле, у нас будут гости, не то из Португалии, не то из Фламандии, да это и неважно. А ведь у тебя, Микеле, есть вкус, ты быстро соображаешь и понимаешь суть дела. – Джованни поднялся с ковра и приблизился к юноше. – Микеле, ты лучше всех справишься с этим, ты так здорово умеешь угодить моему отцу. Вот, видишь эти пергаменты и книги? Я тут кое-что наметил, но мне нужно твое мнение, Микеле: какие латинские цитаты больше всего подойдут для церемонии приветствия? Отец просил, чтобы я заучил какие-нибудь чудные фразы на латыни. Микеле, пойми, мне лишь нужен твой совет. – И Джованни пододвинул пыльные тома и груды фолиантов к Буонарроти.

Юный художник схватил книги и с жадностью уткнулся в них. Джованни подмигнул младшему брату, Джулиано, будущему кардиналу и знаменосцу Римской церкви.

– Вот, нашел! – воскликнул Микеланджело. – «Tu regere imperio populous, Romane, memento», что означает «Римлянин, ты научись народами править державно»[12]12
  Вергилий, «Энеида» книга 6, стих 851.


[Закрыть].

– Неплохо. С пылом, с присущим тебе темпераментом. Поработай еще, дружок. У тебя неплохо выходит, – отозвался Джованни и похлопал Микеланджело по плечу.