Текст книги "Я, Микеланджело Буонарроти…"

14. Семья Буонарроти

Врач не отходил от постели мессера Лодовико Буонарроти, который уже несколько дней находился между за бытьем и сознанием. Верная Урсула поила хозяина эликсирами и настойками, предписанными врачом.

– Урсула, скажи, ты больше ничего не получала от Микеле?

Лодовико раз пятнадцатый задавал этот вопрос, имея в виду, не получала ли служанка еще какой-нибудь весточки от Микеланджело, который несколько дней тому назад прислал с одним из мальчишек из «семьи» Гирландайо записку. В ней блудный сын писал, что навсегда решил уйти из отцовского дома, чтобы заняться своим любимым ремеслом – скульптурой и живописью. Микеланджело просил Урсулу ни о чем не беспокоиться, говорил, что у него есть все необходимое и в скором времени он даст знать о себе.

Лодовико, искавший сына по всей Флоренции, вот уже три дня, получив записку, крушил в доме все подряд, пугая слуг, и едва не набросился с кулаками на Урсулу. Служанка, выросшая среди скарпеллино и умеющая прекрасно владеть собой, в эту страшную минуту сурово посмотрела на хозяина и спокойно произнесла:

– Синьор Лодовико, сядьте. Я сочувствую вашему горю и прекрасно вас понимаю. Я очень люблю вашего Микеланджело и разделяю вашу боль, но не согласна с тем, что я должна перенести ее и физически.

Страшнее всего, что Лодовико чувствовал себя беспомощным и одиноким. Будучи человеком легковозбудимым, он не мог скрывать свои эмоции, чтобы потом, спрятавшись подальше от людских глаз, смаковать их, беспрестанно жалея себя и бесконечно выискивая причину происшедшего в себе самом. Его в самом деле было настолько много, что он делился собой с окружающими – как плохим, так и хорошим – без остатка.

Как только Урсула захотела уйти, Лодовико, как маленький ребенок, схватил ее за рукав:

– Урсулочка, Урсулочка, не обращай на это внимания. Ты у меня одна осталась. Урсула, я не знаю, что мне делать, и поэтому я так… – Он неловко замялся, и верной, здравомыслящей служанке стало понятно – перед ней стоял растерянный ребенок.

В могучем теле мессера Лодовико жила детская необузданная душа, душа ранимого, робкого ребенка, который не умеет и не хочет справляться с жизненными трудностями.

– Урсулочка… – Он обнял служанку и что есть силы прижал к себе. – Я знаю, нужно что-то делать, но не знаю что. Я хочу все исправить. Сейчас. Немедленно. Я злюсь, да я злюсь, но не на тебя, а на себя. Это ведь я, да, это ведь я выгнал его. Но он не слушался меня, не хотел делать то, что я велел ему делать.

Мессер Лодовико больше уже не сдерживал слез, он понял, что служанки он может не стесняться, и дал волю чувствам. Сев в кресло, он обхватил голову руками и энергично затряс ею, как бы желая выкинуть из нее все терзающие ее мысли.

– Урсула, Урсула, я так больше не могу. Не могу и не же лаю мириться с этим. Надо что-то делать. Но что? Что? Ну вот, что ты молчишь? Что ты все время молчишь?! – В молчании Урсулы ему почудился призрак покойной жены, и он завопил что есть мочи: – Франческа, Франческа, ты опять ушла от меня?!

И он зарыдал. Урсула не выдержала, стремительно подошла к хозяину, обхватила его голову руками, как в тот печальный день после похорон, когда он также не мог себе ничем помочь.

Успокоившись немного, мессер Лодовико поднял глаза на свою спасительницу и прошептал:

– Что теперь делать, Урсула?

– Ничего. Ждать.

Ждать – это был приговор для мессера Лодовико, равносильный смертельному. Ждать. Чего? А быть может, кого? Ждать. Сколько? Дни, месяцы, годы? Ждать.

Легко сказать – ждать! Похожий на волка на цепи, Лодовико разве что не выл на луну. Не замечая вокруг себя никого, он забросил все дела по управлению имениями, поставил кресло у окна, из которого была видна дорога, ведущая к дому Буонарроти. Тоскующий отец ел у окна, спал у окна. Он ждал…

Через несколько дней Урсула, как обычно, принесла хозяину еду. Вошедши, она приветливо заговорила с ним, но он не ответил, как это было у них заведено. Служанка подошла к нему и увидела, что голова мессера Лодовико склонилась набок, глаза закрыты, а весь облик его выражает отрешенность и уязвимость. Его душа словно бы ушла из тела, оставив в кресле лишь пустую оболочку. Урсула всплеснула руками и начала лихорадочно трясти хозяина, дергая его за кисти рук и за уши. Послали за доктором.

Урсула принадлежала к числу тех людей, которых невероятно мобилизуют страдания, либо их собственные, либо близких им людей. Критические события являются для такого рода женщин (я подчеркиваю – женщин) спринтерской дорожкой. Они выкладываются на ней по полной и получают невероятные результаты, оказываясь в самой гуще драматических событий. Болезнь мессера Лодовико заставила Урсулу напрячь все свои аналитические и организаторские способности. Встречаясь на рынке со своими подружками, знакомыми и просто случайными собеседницами, она значительно расширила агентурную сеть. Цель расспросов была такова: найти того мальчика, который принес записку от Микеланджело. Все кумушки из вилл в окрестностях Флоренции, все торговки на рынке, все, с кем встречалась Урсула в соборе на мессе, все до единой получили словесный портрет посыльного. Прав был Лафонтен, когда сказал: «Мужчина может все, женщина – все остальное». Автор романа также готова подписаться под этими словами, но ей приходиться подписываться лишь под собственными.

Итак, мона Урсула ежедневно проверяла боеспособность своей армии. В дом мессера Лодовико ежедневно приходили какие-то женщины или мужчины и приводили с собой хнычущих и нередко упирающихся подростков. Заседания по стратегии и тактике ведения поисковых операций проходили на кухне.

Chi cerca – trova! Эта пословица есть во всех языках, потому что оправдывает себя в любой культуре.

Стояла тосканская зима. Ночью дороги замерзали и превращались в каток, а к середине дня оттаивали. Нередким гостем был и резкий ветер с мокрым колючим снегом, переходящим в дождь. Стекла дрожали. В печной трубе завывал ветер. Согреться удавалось, лишь только присев поближе к очагу на кухне. Мессер Лодовико, мадонна Лукреция и Урсула теперь часто сидели все вместе около огня и молчали. Они ждали.

Вдруг… Вдруг послышался стук. Сначала все подумали, что это ветер пытается сорвать с петель старую добротную дубовую дверь. Нет. Стук. Это стук! Он повторился опять. Мессер Лодовико словно проснулся, вскочил с кресла и с проворством рыси бросился к двери. За ней, съежившись в комочек, стоял мальчик.

Урсула всплеснула руками:

– Это он! Тот самый! Иди сюда, дорогой. Как же ты продрог.

Иди к огоньку, погрейся. Кто тебя сюда послал?

– Мона Изабелла.

– Ах, мона Изабелла. Ну, хорошо. Я с ней потом рассчитаюсь.

– Она сказала, что я здесь получу целый флорин, если скажу, откуда принес записку от Микеланджело.

– Микеланджело! – В разговор включился мессер Лодовико. – Что ты знаешь о Микеланджело? Где он? С ним все в порядке?

Подеста заботливо укутал мальчика пледом. Урсула принесла шимолатты и вина с сыром.

– На, малыш, поешь, а потом ты нам все расскажешь.

– Сначала флорин.

Лодовико достал из кошелька, перевязанного тугим узлом, заранее приготовленные деньги и отдал их парнишке. В эту ночь мессер подеста спал спокойно. Ни один флорин не принес ему такого удовлетворения, как тот единственный, который он отдал этому незнакомому парнишке.

15. Разрыв

Гирландайо не был альтруистом. Он не занимался благотворительностью, когда брал к себе в «семью» мальчишек в качестве подмастерьев и учеников. Нет нужды описывать все тяготы будничной жизни в мастерской. Собственно постели ни у кого не было. Мальчишки спали все вместе, вповалку. Готовили еду они себе сами, носили что попало. Давид, брат Доменико Гирландайо, заведовал хозяйственной частью всего предприятия. В его обязанности входило вести хозяйственный учет в мастерской, заниматься договорами и следить за подмастерьями. Был ли маэстро Гирландайо жадным? Да нет, не думаю. При всей непривлекательности его натуры примитивным человеком я бы его не назвала. У него был ум, и все, что он делал, было продумано вплоть до мелочей.

Сознательно ли мессер Гирландайо не налаживал быт своих учеников, сознательно ли он использовал их преимущественно в качестве прислуги, иногда заставляя выполнять подростка работу, которая по силе лишь взрослому мужчине? Сознательно ли маэстро набирал неимоверное количество заказов? Сам он трудился немного, заставлял работать подмастерьев, падавших порой от недосыпа и голода с помостов, на которых они раскрашивали фон на фресках. Думаю, да.

Быть тщедушным – это быть обделенным не только телом, но и душой. Такие люди обделены Божьим даром – умением отдавать.

Держа подмастерьев чуть ли не на положении рабов, Гирландайо сознательно подавлял в них всякий росток собственной воли, собственного творчества, чтобы обезопасить себя от любой возможной конкуренции и предотвратить разоблачение собственного, весьма скудного внутреннего мира. Имея под началом кучу выполняющих его приказы мальчишек, Доменико ощущал себя Цезарем.

Первого апреля 1488 года господин художник пересек порог виллы мессера Буонарроти близ Сеттиньяно. По настоянию врача и по собственному убеждению Урсула перевезла весь дом Буонарроти на загородную виллу. Там, в горах, весной просто было невозможно не поправиться. Лодовико окреп. Он часто встречался с Томазо, Барбарой, подросшим Джулио. По-своему Лодовико завидовал этой простой семье, в которой так крепко чувствовалась родная кровь. С годами супруги так срослись друг с другом, что уже трудно было представить себе Томазо, не видя рядом Барбары, и наоборот.

Мессер Буонарроти часто беседовал с ними о Микеланджело, о том, насколько этот ребенок необычен и как значительно отличается от других. Лодовико поразили рассказы Томазо о мальчике, особенно та интонация, с которой этот обычный скарпеллино – а может быть, и не очень обычный – рассказывал господину подеста о вещах, о существовании которых он, отец, и не подозревал. Ревность? Да, может быть. Досада по упущенным возможностям? Скорее всего, да.

– Если бы Микеле поговорил со мной вот так хоть однажды, – простонал задетый за живое Лодовико.

– Мессер подеста, он не говорит, он чувствует, – просто ответил Томазо.

Гирландайо осмотрелся – вилла была великолепна. Все завистливые люди обладают схожим качеством – они трепещут перед лицом богатства и испытывают благоговение перед его обладателем.

– Маэстро, для меня особая честь принимать у себя в доме такого высокого гостя, – вежливо, по-флорентийски, поприветствовал гостя мессер Буонарроти.

– Для меня честь переступить порог известного на всю Флоренцию дома Буонарроти Симони.

Протокол есть протокол. С первых минут они друг другу не понравились. Вряд ли здесь дело было лишь во внешней антипатии. Внутренне они обретались в параллельных мирах. За последние годы Буонарроти прожил не одну жизнь и пережил не одну душевную драму. В результате жизненных бурь у него развилось тонкое психологическое чутье. Франческа, Микеле были настоящими учителями для мессера Лодовико. Последние его встречи с Томазо и Барбарой закрепили пройденные уроки.

Гирландайо и Лодовико шли по внутренней галерее.

– Вы ко мне, полагаю, по делу? – Лодовико старался говорить сдержанно.

– Да, мессере.

– Я весь во внимании.

Наряженный в черное платье, натянутый как струна, с заложенными за спину руками, Лодовико шел четким, ровным шагом по галерее дома, словно на эшафот. На улицах Флоренции порой можно было увидеть такие скорбные и одновременно преисполненные гордости фигуры – так шли на казнь нераскаявшиеся еретики. Многие из этих людей до самой площади Синьории шли спокойно, с уверенно поднятой головой.

Лодовико был готов выслушать от Гирландайо все что угодно.

– Вы знаете, господин подеста, что я и мой брат Давид содержим мастерскую во Флоренции. Мы хотели бы попросить у вас позволения обучать нашему мастерству, мастерству художника, вашего сына Микеланджело.

Стоп! Баста!

Лодовико резко остановился. От мальчишки, который прибегал к нему, чтобы за флорин рассказать о том, где находится Микеланджело, отец узнал кое-что о нравах и обычаях, царивших в мастерской Гирландайо.

– Вы хотите обучать моего мальчика ремеслу? – спросил Лодовико.

– Да, именно.

– Что же мешает вам учить его у меня в доме? Я буду хорошо платить.

Мессер подеста встал прямо перед Гирландайо и вперил свои янтарные глаза прямо ему в лицо. Смутить Гирландайо? Никогда.

– Господин подеста, существует общепринятая практика обучения ремеслу художника. Ученик должен непосредственно перенимать опыт у мастера во время процесса творения. Этот принцип известен еще со времен Афинской школы. Ученик все время находится рядом с учителем, подмечая все малейшие тонкости и нюансы творческого процесса. Потому во Флоренции и установлен своеобразный закон, регламентирующий обучение ремеслу художника. Так делают все прославленные люди нашего города – Липпи, Вероккио и другие, среди которых и ваш покорный слуга. Все законно.

Он с улыбкой закончил речь любимой своей фразой «Все законно». Вы, наверное, знаете, какая категория граждан любит сообщать о том, что все, что они делают, законно?

Лодовико сверлил Гирландайо тяжелым взглядом, но художник даже не пошевелился. Он еще не все сказал и не все сделал. Он выжидал.

– А ты, как я погляжу, еще тот пройдоха, – пробормотал сквозь зубы мессер Буонарроти. – Если бы не сын, то… – Он не договорил, надо было вести диалог дальше. Лодовико понимал, что в рукаве у этого хитреца спрятаны козыри, возможно даже тройка «тузов». – Чего ты хочешь, Гирландайо?

– Вот это разговор. Взгляните.

С этими словами художник протянул подеста клочок бумаги. Почерком Микеланджело на нем было выведено: «Дорогой отец, выполни все условия мессера Гирландайо, иначе я убегу и мы с тобой больше не увидимся».

Трудно сказать, какого цвета стало лицо Лодовико, потому что оно менялось ежесекундно.

– Если бы не сын, то… я бы убил тебя своими руками.

– Вот бумага. Пишите под мою диктовку, иначе вы никогда не увидите сына.

Лодовико прошел с Гирландайо в свой кабинет, взял перо и под диктовку написал: «Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти, поручаю сына моего Микеланджело Доменико и Давиду ди Томазо ди Коррадо на ближайшие три года с тем условием и договором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванных означенное время, обучаясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванные ему поручат, и что означенные Доменико и Давид обязуются уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина…»

Получив двенадцать флоринов задатка от Гирландайо, Лодовико сплюнул ему вслед.

Какова же была предыстория сих драматических событий? Разведав через доверенных мальчишек и исподтишка задав нужные вопросы самому Микеланджело, Гирландайо выведал характер взаимоотношений того с отцом. Поразмыслив над ситуацией и переговорив с братом Давидом, маэстро решил, как нужно действовать, чтобы этот на редкость одаренный ребенок выполнял все его требования. Манипуляция – вот главный инструмент общения Гирландайо с людьми, и умением своим он весьма гордился.

– Так ты говоришь, что отец и слышать не хочет о том, чтобы ты занимался нашим ремеслом?

– Да, мессер Гирландайо. Я не знаю, что мне делать. Сходите вы к нему, а то он силой приведет меня домой и навсегда запретит мне рисовать и лепить.

Микеланджело с плачем повалился в ноги художнику, который счел столь экзальтированное поведение неискренним. Подмигнув брату Давиду, Доменико про себя отметил: «Надо бы более тщательно последить за этим малым. А то играет, как балаганный актер, а у самого неизвестно что на уме».

Он поднял мальчика, усадил рядом с собой, отер слезы и заговорщицки прошептал:

– А мы вот что сделаем… Только ты никому не говори об этом, ладно?

Микеланджело обрадовал столь доверительный тон общения. Мальчик радостно кивнул и под диктовку написал записку своему отцу.

16. Начало

Франческо Граначчи принадлежал к тому сорту людей, которых любят в любом коллективе: жизнерадостный, незлобивый, добродушный, он был любимцем у всех в мастерской Доменико Гирландайо. Выпавшие на его долю жизненные тяготы этот херувим с душой Арлекино переносил легко и, будучи на пять лет старше Микеланджело, помогал тому относиться к проблемам проще и с долей юмора. Микеланджело, юноша талантливый, с хорошо развитым творческим умом и фантазией, быстро усвоил и сделал органичной манеру товарища отвечать на неприятности шуткой. С годами эта модель поведения трансформируется, но это потом, а пока…

Граначчи был ангелом-хранителем Микеланджело. Популярность Франческо смягчала нелюдимость друга и помогала выводить на свет божий другие качества, так необходимые для работы в коллективе. Микеланджело был индивидуалист. Человек, глубоко чувствующий, с сильным темпераментом, он всей своей натурой откликался на доброе к себе отношение. Для тринадцатилетнего мальчика он был очень маленького роста, да к тому же еще и нескладный, недаром Гирландайо назвал его мышью. Микеланджело действительно с проворством маленького мышонка носился по мастерской, хватаясь за любую подворачивающуюся работу. Гирландайо пристально наблюдал за ним. Он практически ничего не показывал мальчику. Микеланджело сам научился вставлять в матитайо уголь для рисунка, а Граначчи научил его готовить краски. Наблюдая за учителем, Микеланджело освоил рисование пером, серебряным и свинцовым штифтом, которые были популярными среди флорентийских художников на рубеже XV–XVI веков.

Гирландайо видел, как этот вихрастый мышонок с лихорадочно горящими черными глазами молниеносно осваивает те приемы, на которые у многих маститых художников уходили годы. Он решил как можно дольше держать этого самородка в узде. Нельзя было дать понять сопляку, что он владеет уникальным даром.

Талантливый человек талантлив во всем. Микеланджело был счастлив, по-детски не обращая внимания на бытовую неразбериху вокруг. Он жил эмоциями. А еще у него был чудесный друг – Франческо Граначчи, которым он восхищался. Граначчи чувствовал превосходство Микеланджело над собой, но надо отдать ему должное, и Микеланджело помнил об этом до самой старости, Франческо никогда ему не завидовал. Граначчи оберегал талант друга от задиристых подмастерьев и от злонравного хозяина Гирландайо, которого Граначчи уже хорошо изучил. Франческо и Микеланджело спали рядом на досках, ели из одной миски, вместе дрались за честь мастерской Гирландайо на улицах Флоренции. Микеланджело, раскрепощенный средой, состоящей из разного возраста мальчишек, и постоянно находящийся в нервном возбуждении, обнаружил в себе неожиданные таланты. Он шутил сам, смеялся вместе с другими и даже начал сочинять смешные стишки про совместный быт или про различные житейские ситуации. Часто можно было наблюдать такую картину: на полу сидят ученики, рядом валяются неоконченные наброски углем по картону, кисти, краски. В окружении учеников стоит Микеланджело и по ролям рассказывает очередной сложенный им комический стишок. Гирландайо наблюдал издалека за происходящим и понимал, что это необратимый процесс и что очень трудно удержать лавину развивающегося в геометрической прогрессии таланта. Главное, не придавать происходящему значения и убедить самого Микеланджело, что все, что он делает, не имеет ровным счетом никакого значения.

Урсула по совету других женщин, чьи дети также были подмастерьями в различных мастерских, изучила тайные ходы, ведущие в «царство» Гирландайо. Партизанскими тропами, всячески избегая встреч с хозяевами, она носила своему обожаемому мальчику сыр, который он так любил, офелетти, берлингоццо, миланскую колбасу и разную домашнюю вкуснятину. Она хорошо поладила с Граначчи. Ловкий, изворотливый подмастерье всячески помогал ей проникать к ним в жилище. Урсула долго охала, ахала, рассматривая условия, в которых существовал нежно любимый ею Микеле.

– Бамбино, как хорошо, что твой отец этого не видит, – причитала добрая женщина.

Однако умом она понимала, что держит Микеланджело в этом жутком хаосе. Она поверила в талант мальчика.

Однажды Урсула все-таки уговорила его посетить виллу отца. Лодовико страдал. Рядом с ним находились еще четыре сына. Они все имели ровный, покладистый характер, ничем особым не выделялись. Трое из них посещали школу, приносили примерно одни и те же отметки. Скоро должен был пой ти учиться и младшенький, Джисмондо.

В жизни Микеланджело братья не играли большой роли, но он играл значительную роль в их жизнях. С самого детства они видели, насколько бурными и яркими были его взаимоотношения с отцом. Они ощущали, что Микеланджело занимает огромное место в сердце отца, и ревновали его к брату.

После ухода Микеланджело из дому любящие чада неоднократно пытались настроить отца против Микеланджело в надежде, что тот возненавидит среднего сына, но тем самым мальчики добились лишь презрения отца себе. Вся жизнь Лодовико Буонарроти проходила теперь в гложущей тоске. Эту снедающую нутро тоску по ушедшей Франческе Лодовико незаметно для себя перенес на сына. Покойная жена и блудный сын теперь составляли весь смысл жизни подеста. Лодовико стал сварлив, раздражителен, придирался к мелочам и вымещал свое постоянно плохое настроение на сыновьях. Братья, угадывавшие истинную причину недовольства отца, по-детски тихо, но глубоко возненавидели Микеланджело.

Как-то Урсула торжественно зашла в залу, где сидели Лодовико и его сыновья, занимающиеся уроками. Мессер подеста перебирал какие-то бумаги.

– Дорогие мои, – начала громко Урсула, – сегодня у нас праздник!

– А что сегодня за день? – поднял голову Буонаррото. – В святцах ничего такого не сказано.

– Сегодня праздник не по святцам. Сегодня праздник только в нашей семье.

Урсула так и светилась счастьем. Лодовико поднял голову от бумаг, посмотрел на служанку, резко встал, подошел к ней и спросил побелевшими от волнения губами:

– Он здесь?

Она лишь прикрыла глаза, выражая тем самым согласие. Когда мальчик вошел, Лодовико встал перед сыном на колени. От нахлынувших чувств он не мог говорить. Слезы сдавили горло, и из его рта вырывались лишь жалкие всхлипывания. Он протянул к Микеле руки и, потрясая ладонями перед лицом сына, попытался выразить ему свои чувства. Микеланджело откликнулся на охватившие отца эмоции. Мальчик обнял его за шею, и они долго простояли так, будучи не в силах оторваться друг от друга.

Урсула плакала. Братья сидели без звука. Первым пришел в себя Лодовико. Он осмотрел сына и воскликнул:

– Боже, как ты изменился! Ты стал совсем другим.

– Он стал похож на уличного бандито, – молвил Буонаррото, всегда отличавшийся щеголеватостью и постоянно изводивший Урсулу своими капризами.

– Цыц! – рявкнул Лодовико на весь свой выводок.

Братья дружно уткнули носы в учебники. Только Джисмондо сидел прямо и, открыв рот, смотрел на брата. Микеланджело, заметив это, улыбнулся младшему братишке, и тот улыбнулся в ответ.

Лодовико и Микеланджело сидели на террасе. Микеланджело, отвыкший от домашнего уюта, по-новому ощутил себя дома, в горах. Здесь, на вилле, он по-другому взглянул на горы, среди которых провел первые годы своей жизни, камни которых стали частью его плоти, и на дом, свой родной дом, оценил уют домашнего очага, которого ранее, живя во Флоренции, не замечал. Сейчас мальчику нравилось все: и скрипучий пол галереи, и обшарпанная штукатурка стен, на которой он бегло углем нарисовал Тритона (его можно увидеть и сегодня), чтобы показать отцу свое мастерство, и запах роз в саду, и треск кузнечиков и цикад в траве, и солнце, заботливо освещающее итальянскую землю.

Это был дом, к которому Микеланджело всегда будет тянуться и воспоминания о котором станут манить его до самой смерти.