Текст книги "Я, Микеланджело Буонарроти…"

8. Прощай, Франческа!

Жизнь в доме Буонарроти понемногу налаживалась. Супруги часто гуляли по саду, держась за руки. Несмотря на явную интровертность натуры, Франческа была кокетлива и умела нравиться. Она была не такой, как все, в ней таилась та загадка, та недосказанность, которую постоянно ищут в женщинах необделенные интеллектом мужчины. Лодовико боготворил жену. Только теперь они стали по-настоящему близки друг другу, хотя прожили вместе немало лет и произвели на свет четверых детей.

Пара Буонарроти стала бывать в свете, чем произвела во флорентийском бомонде настоящий фурор. Франческа и правда умела нравиться. Как я уже заметила, будучи незаурядной женщиной, она со вкусом неискушенного последними тенденциями моды дилетанта сама выбирала наряды, чем выгодно отличалась от присутствующих на балах светских дам. Все они были одеты в строгом соответствии с последними веяниями моды и при этом выглядели, как воспитанницы пансиона на прогулке, одинаково. Мона Франческа снискала себе славу интересной и оригинальной дамы. Лодовико был горд и счастлив. Он любил ее еще сильнее. И Франческа опять забеременела.

– Дорогая, я молился, чтобы у нас родилась девочка. Она будет маленькой синьоритой Буонарроти, нашим счастьем, нашей крошкой, она вырастет настоящей красавицей. Братья станут защищать и оберегать ее. Мы тоже полюбим ее всем сердцем, всей отпущенной нам Богом любовью, какая толь ко у нас есть сейчас. Девочка сблизит нас еще сильнее, я так радуюсь этому ребенку, я так верю, что она принесет нам счастье.

– Лодовико, а что, если это не девочка?

– Нет, я уверен, что это девочка. Я сказал, я так решил.

Мессер Буонарроти привык чувствовать себя счастливым в последнее время, и ничто в мире, казалось, не могло поколебать его уверенность в том, что счастье может проистекать по иному сценарию.

Франческа, вкусившая наконец радость супружеской идиллии, тоже начала себя уговаривать в том, что обязательно должна родиться девочка, которая станет залогом нерушимости их семейного очага. Решив, что с нее довольно горестей и метаний, она решила перенести эту беременность легко и спокойно, вместе со вновь обретенным мужем.

Лодовико был на вершине счастья. Он не замечал вокруг себя ничего дурного, даже забыл о том, в какое негодование привел его поступок второго сына, Микеланджело, которого тот застал за неподобающим для мальчика из благородного флорентийского семейства занятием – рисованием углем на заборе. Обрушившись на пятилетнего ребенка со всей силой своего могучего темперамента, мессер Лодовико Буонарроти хотел вырвать у ребенка обещание никогда больше не заниматься этим делом. Сын, однако, обещания не давал, а упрямо смотрел на отца глазами матери, и выражение этих глаз было Лодовико очень неприятно – оно напоминало ему «другую» Франческу.

– Раз и навсегда запомни, раз и навсегда, я тебе запрещаю брать на кухне уголь и марать мои стены. Слышишь, Микеланджело?

– Отец, я буду это делать, – ровным тоном заявил сын и, воспользовавшись паузой, вывернулся из-под его руки и убежал.

В комнате горели свечи. Воздух был тяжелый. Роженица стонала и тяжело дышала. Франческа, привыкшая раньше рожать за счет нервного перенапряжения, в котором она постоянно пребывала до и во время родов, расслабилась в последние месяцы, как спортсмен, покинувший профессиональный спорт. Сейчас она сама себе казалась дебютанткой. И как она раньше не замечала такого количества разного рода неудобств, почему именно в этот раз все так действует ей на нервы? И постель жесткая, боль нестерпимая. И акушерка противная. Ну, словом, все идет не так, как надо.

– Голубушка моя, ну, потерпи, ласточка, вот так, вот так. Ну, еще немножко напрягись, вот так, – ворковала акушерка.

«Ведьма противная, ненавижу тебя, уйди с глаз моих долой!» – Франческа впилась в старуху взглядом, кляня ее про себя на чем свет стоит. Боль становилась сильнее. Франческа взвыла. Началось кровотечение.

Урсула кормила Микеланджело берлингоццо. Мальчик обожал эти печенья с поджаренной в сметане корочкой. Вдруг он закашлялся – крошки попали не в то горло. Служанка потрясла малыша.

– Легче? Ну, ступай, ступай, только не вздумай заходитьв комнаты матери, а то хуже будет, – прокричала она ему вслед.

Какой-то сегодня день не такой, как всегда. Все, словно в оцепенении, ждут чего-то. Восьмилетний Леонардо собрал вокруг себя малышей и пытался по складам читать им требник. Микеланджело, обычно не участвующий в братских посиделках, даже был с ними какое-то время, но потом все равно убежал в сад. В его груди накопились эмоции, и ему не терпелось их выплеснуть.

Между тем послали за лекарем. Нужно было попытаться спаси хоть кого-то. Франческа решила, что нужно взять ситуацию в свои руки. Маленькая мужественная женщина из последних сил приподнялась на кровати, оперлась тоненькими ладошками о постель, набрала в грудь воздух, поднатужилась всем телом и с криком напрягла все свои мышцы. Показалась головка ребенка. Акушерка с криком восторга приняла новорожденного.

– Девочка? – еле слышно прошептала Франческа.

– Нет, мальчик! – радостно сообщила акушерка.

Франческа рухнула на подушки. На крик младенца ворвался Лодовико. Он не мог и слова произнести, увидев кровать, залитую кровью. Не обратив никакого внимания на ребенка, он метнулся к жене, нагнулся к ее посиневшему лицу.

Франческа почувствовала его слезы:

– Микеле – это я.

Она подняла на мужа глаза и долго-долго смотрела на него, пока зрачки ее влажных, черных и выразительных глаз не стали сосем неподвижными.

9. Дальше – тишина

Все родственники, друзья… Да что там, все жители Санта-Кроче долго обсуждали случившееся, упрекая подеста Лодовико Буонарроти, правителя Кьюзе и Капрезе, за отсутствие слез и проявлений скорби на похоронах моны Франчески.

Всю процессию он прошагал молча, ни разу ни к кому не обратившись, не выказав ни малейшего признака печали. Он шел за гробом тем ровным шагом, каким обычно ходил к нотариусу или к банкиру. Когда священник читал заупокойную, Лодовико не смотрел на покойную жену, не слышал шумов, шороха, шушуканья за своей спиной. Только лишь раз, когда опускали гроб в могилу и настал черед прощаться, он как-то неловко дернулся, растерялся и пробормотал:

– Ах, да-да, конечно, сейчас…

Помните, как Гамлет у Шекспира произносит: «А дальше – тишина…» Вот именно так ощущал себя мессер Лодовико Буонарроти после кончины горячо любимой жены.

Франческа была его питательной средой. В этом случае нельзя было даже сказать, что он остался один. Его вообще не осталось. Только грубые, нечуткие люди с очень низкой душевной организацией могут упрекать человека в таком состоянии, в каком находился мессер Лодовико, за отсутствие эмоций. Эмоции может выражать живая душа, душа же мертвая на чувства не способна.

Всем своим могучим телом Лодовико отторгал смерть жены. Ни его дух, ни душа, ни тело не могли проститься с ней. Он любил ее, а пока человек любит, он не верит в смерть любимого. С момента, когда мозг смиряется с неизбежным, любовь уходит – остается память. Лодовико не просто любил свою жену, он ее обожал.

Так что опустим здесь занавес.

Лодовико сидел в комнате жены. Здесь, как ему казалось, он легче мог осязать ее присутствие и поэтому просиживал часами возле ее вещей. Урсула издалека следила за хозяином.

«Ну, точно волк, разве что по ночам не воет», – с тоской думала добрая женщина. Она видела, как Лодовико, словно тень, неприкаянный бродит по дому, ни с кем не разговаривая и ни на что не реагируя. Три дня он не ел вообще. На четвертый день Урсула постучала в комнату Франчески. Он не ответил. Она постучала еще раз. Он снова не ответил. «Ну все, хватит. Он совсем извелся. Не хватало еще, чтобы пятеро мальчиков остались круглыми сиротами», – решительно заявила сама себе верная служанка и криком созвала слуг. Дверь поддалась, и Урсула буквально ввалилась в комнату. В кресле с высокой спинкой напротив флорентийского окна в виде арки сидел подеста. Он, казалось, не слышал шума, который произвели выламывающие дверь слуги. Впрочем, он уже три дня ничего не видел и не слышал. Он смотрел на небо, на синее лазурное небо. Там плыли облака. Они были похожи на корабли, которые уходят из Ливорно в неизведанные земли. В этих землях в роскошных замках и садах живут веселые и беззаботные люди. Они знают секрет вечной молодости, они любят друг друга и живут вечно. Вот один из таких облачных кораблей уйдет сейчас в плавание к царству Фата Морганы, и кто-то машет Лодовико с палубы корабля, машет и зовет его подняться. Он узнает эту ручку, эту маленькую восхитительную ручку. Он столько раз целовал ее.

Подеста пробует подняться с кресла, шершавые бледные губы шепчут:

– Франческа, Франческа…

Глаза Урсулы наполнились слезами. Она взмахнула руками и заголосила во все горло, без слов. Женщина бросилась прямо на колени перед Лодовико. Когда она подняла глаза, то увидела, что хозяин запрокинул голову назад и сидит совсем неподвижно. Схватив кувшин с молоком, Урсула выплеснула его в лицо подеста и принялась изо всех сил тереть виски и щеки хозяина, призывая при этом на помощь всех домочадцев.

Послали за доктором. Он велел Урсуле не отходить от Лодовико ни на шаг. Назначив ему лекарства, постельный режим и регулярное питание, врач потребовал строжайше исполнять все предписания, заявив под конец, что иначе он за жизнь пациента не ручается.

Урсуле доставляло особое удовольствие – нянчить здоровенного мужчину, как грудного младенца. Она обращалась с хозяином, как с котенком, а он сдался ей в плен совершенно добровольно. Она, мурлыча, как кошка над своим выводком, готовила снадобья и питательные смеси, кормила его офелетти, которые он так любил, поправляла подушки перед тем, как он заснет. А он был чудо как податлив. Урсула просто блаженствовала, Лодовико же быстро восстанавливал силы.

Однажды утром он даже смог подняться с постели и подойти к окну. Теперь он не видел облаков, перед ним простирался чудесный сад в пору своего цветения: деревья, кусты, клумбы – все было на своем месте. Все цвело и зеленело безо всяких изменений. Вдруг лицо Лодовико исказилось гневом, и он, забыв, что до сих пор наряжен в исподнее, выскочил из дома.

Микеланджело был невероятно доволен тем фактом, что на него давно, кроме Урсулы, никто не обращает внимания, да и она очень занята сейчас отцом, и ей большей частью некогда с ним возиться. И Микеле с упоением предавался любимому занятию – изо дня в день лепил фигурки из глины… вернее, из обычной грязи, обсыпанной песком. В то утро мальчик, привыкший за последнее время к свободе, рисовал что-то ему одному ведомое на еще свободном от его художеств пространстве забора. Рисовал не просто так, а, разумеется, чтобы после воплотить свой замысел в садовой грязи или если очень повезет, то в настоящей глине. Предавшись всецело процессу творения, Микеланджело совершенно забыл, что он не один на планете, и только топот ног, раздавшийся совсем уже под его ухом, вырвал юного художника из блаженного состояния.

– Злодей! – с места в карьер начал отец. – Ты не стоишь того, чтобы носить фамилию Буонарроти Симони!

Весь красный от охватившей его ярости, в пылу эмоций, в одной рубашке, с выпученными янтарными глазами, Лодовико был действительно страшен. Он чувствовал, как давно бродившие в нем гнев, злость и обида собрались наконец в его груди и вот-вот вырвутся наружу. Отец окинул взглядом сына: маленький, но крепкий, с черными непослушными кудряшками, он стоял перед ним, склонив голову, весь в пыли и грязи, как последний бродяга, которых немало нынче развелось на итальянских дорогах. Эмоции подступили к горлу, и подеста наконец сдался.

– Ты не сдержал своего обещания, – взревел он. – Ты ничтожество. В тебе нет ничего, что могло бы указывать на благородное происхождение. Ты лишен всякого чувства собственного достоинства. Ты не желаешь вести себя соответственно твоему положению в обществе. Ты предпочитаешь валяться в пыли, мазать заборы и выглядеть как бродячая собака. Я выгоню тебя из дому! Нет, этого мало… Это слишком легко… Так ты ничего не поймешь. Нет! Я отдам тебя в школу, и если ты не выучишься как следует латыни и не станешь вести себя, как другие дети, то я сам вымажу твое рубище, вот это, которое сейчас на тебе, в грязи, которую ты так любишь, и лично выставлю тебя за дверь!

Лодовико заметно полегчало. Микеланджело стоял неподвижно, и, как только отец сделал паузу, чтобы перевести дух, мальчик поднял глаза, блестящие, черные, выразительные, – глаза своей матери. Лодовико зашатался. Он тяжело опустился на колени и посмотрел на сына в упор. «Микеле – это я», – отозвалось эхом в голове мессера Буонарроти. На него смотрела Франческа. Он обнял ребенка и крепко прижал к себе.

– Папа, мама была хорошая, верно? – Микеланджело в первый раз в жизни назвал Франческу матерью.

Лодовико громко зарыдал.

10. Лодовико

Пролетел год, потом еще один. Мессер Лодовико носил, как полагается во Флоренции вдовцам и вдовицам, траур, не снимая. Урсула, взявши на себя всю заботу о детях, в особенности о малыше Джисмондо, о хозяине, о доме, просто разрывалась на части. Ходя на рынок за продуктами, она сообщала все последние новости дома подеста Буонарроти. Все соседские кумушки хвалили ее, сочувственно поддакивали, давали советы, так что на подобных «консилиумах» не раз решались вопросы относительно перекроя одежды старших братьев для младших, покупки индейки для синьора Буонарроти и способа выведения глистов у маленького Джисмондо.

Однажды Урсула с торжественным видом полной владычицы дома вошла в кабинет синьора Лодовико.

– Хозяин, мне нужно с вами серьезно поговорить, – громко заявила она.

– Да, пожалуйста, я всегда к твоим услугам, – с готовностью оторвался от бумаг подеста. – Говори, Урсула.

Между ними сложились столь доверительные отношения, что Лодовико теперь даже не принимал от старой служанки отчеты по ведению домашнего хозяйства, чего раньше за ним никогда не водилось. Он полностью возложил все обязанности по хозяйству на нее.

Урсула сделала паузу и, набравши полные легкие воздуха, заговорила нарочито громко, дабы придать себе больше убедительности:

– Я решила, хозяин, что мне негоже быть единственной женщиной в вашем доме. Все в Санта-Кроче знают, конечно, что я и вы, хозяин, люди порядочные и предосудительным ничем не занимаемся. Да и возраст у меня уже не тот. Но так дальше не пойдет.

– Подожди-ка, Урсула. – Лодовико почувствовал, как мускулы его напряглись, а мозг вот-вот закипит, как вода в чугунке. – Ты к чему это ведешь?

– Я к тому, хозяин… – Она еще сильнее возвысила голос. – Жениться вам надо. – Тут Урсула сама испугалась собственной наглости и, виновато потупившись, пробормотала: – Так люди говорят.

– Какие еще люди? – Лодовико делал над собой титанические усилия, чтобы не сорваться и не вышвырнуть верную служанку за дверь.

– Да все! У нас в Санта-Кроче, да, пожалуй, и во всей Флоренции. Вы уже два года носа никуда не кажете. А у вас пятеро детишек, дом весь на мне, да вам, пожалуй… тоже… – Она запнулась на последних словах, так как увидела выражение окаменевшего лица подеста Буонарроти.

Наряженный в черное, подеста уперся широко расставленными руками в стол, втянул голову в плечи и страшно вращал янтарными глазами, отчего походил на изготовившуюся к прыжку пантеру.

Пятясь задом, Урсула выскользнула за дверь. Подеста сел обратно в кресло. За время, что он прожил один, он привык думать и размышлять. На смену бурным проявлениям темперамента пришли рассудительность и терпимость. Лодовико повзрослел. Он знал, что больше не способен полюбить ни одну женщину так, как любил Франческу. А пошлость он презирал. С другой стороны, невозможно плыть против течения и конфликтовать с общественной моралью: в доме нужна хотя бы номинальная женщина, исполняющая роль его жены. Как ни парадоксально это звучит, но возможный брак был похож на прием на работу. Раз есть синьор Буонарроти, то должна быть и синьора Буонарроти. Мальчики должны расти, видя в доме женщину. Таков был общественный порядок.

От этих размышлений Лодовико почувствовал неприятный вкус во рту. Тем не менее он понимал, что Урсула права. Найдя ее в комнате Джисмондо, Лодовико подошел, обнял верную служанку за плечи и сказал:

– Прости меня, Урсула, я не сдержался, вспылил. Прости меня, хорошо?

Она обернулась к нему и, улыбнувшись, ответила:

– Хорошо, хозяин, хорошо, конечно, я понимаю.

– Вот и славно, моя дорогая, моя ненаглядная Урсула. Ты была права, высказав мне все как есть, и я прошу тебя заняться этим делом.

– Каким еще этим делом?

– Ну, этим…

– Каким?

– Поиском подходящей женщины… – Он намеренно не сказал «жены».

Сказано – сделано. Урсула с готовностью возложила на себя полномочия главного оценщика кандидатур на место синьоры Буонарроти. Имея широчайшую агентурную сеть не только в Санта-Кроче, но и во всей Флоренции и даже в ближайших к ней виллах, Урсула проделала колоссальную работу по отбору кандидатур, проверке достоверности информации и личной оценке достоинств потенциальных хозяек дома. Лодовико не участвовал в «смотринах» вообще. Урсула надежно оберегала покой хозяина, но оставить за собой последнее слово не решалась. И вот у нее на примете осталось пять кандидатур: все незамужние девушки благородного происхождения, без физических недостатков, с хорошим характером. Окончательный выбор Лодовико предстояло сделать самому. Ему надлежало встретиться с девицами лично. Урсула подробно проинформировала хозяина о каждой из них. Лодовико с уважением отнесся к уникальным коммуникативным способностям служанки и удивлялся потрясающей деловой хватке женщины, родившейся в горной деревушке Сеттиньяно.

Итак, начались визиты. Все встречи были похожи одна на другую. Урсула всякий раз сопровождала хозяина. Ей были открыты двери почти всех домов во Флоренции. Оставалось только дивиться тому, с какой точностью эта женщина высеяла девиц, хотя по возрасту некоторые больше соответствовали женщинам, чем девушкам. Логика, которой она руководствовалась, была проста: все претендентки, жаждущие сменить позорный статус незамужней женщины на положение синьоры Буонарроти, разительно контрастировали с Франческой. Это сразу бросалось в глаза. У служанки было неплохо с внутренним чутьем. Лодовико попробовал пообщаться с девицами. Вышколенные в полном соответствии с требованиями тогдашнего общества, все они походили на бусы, нанизанные на одну нитку: тихие, скромные, молчаливые (по крайней мере, пока). Синьориты старательно примеряли на себя роль покорной, послушной жены. Урсула рассудила, что достаточно с ее хозяина переживаний, ведь мона Франческа избороздила всю душу синьора подеста своим причудами. Урсула приняла решение, что женщина, которая войдет в их дом, должна уступать хозяину во всем и смиренно отказаться от своей воли. Мужчины, пережившие много жизненных бурь, в один прекрасный для себя день решают, что свяжут себя только с той женщиной, которая сможет растворить себя в супруге. Мудрое решение.

А если мы хотим растворить одно вещество в другом, то надо сначала взять два разных по составу вещества. Потом два эти вещества должны взаимно поглотить друг друга, а не отторгать и от соприкосновения друг с другом не превращаться во взрывоопасную смесь. В результате химической реакции должно появиться третье вещество, формируемое от слияния первых двух. В общем, чтобы что-то свое отдать другому человеку, надо это что-то для начала иметь. Франческа своими «причудами», неуравновешенным темпераментом, непредсказуемостью невероятно обогатила чувственность Лодовико, сформировала его сложный внутренний мир. С ней он познал столь большую гамму ощущений, что теперь, сидя в очередной гостиной в очередном доме, с дрожью в сердце вспоминал свою жену и с пугающей ясностью осознавал, что с другой женщиной у него уже быть ничего не может. Привлекательность невинности действует до тех пор, пока не всплывет наружу прикрытая ею глупость. Лодовико понимал, что девушки отчаянно хотят понравиться, но выведенная Урсулой, казалось бы, идеальная формула – бесхарактерная женщина, оказавшаяся во власти своего мужа, – в отношении Лодовико не работала. Все выходило ровным счетом наоборот. Подеста понимал, что очень скоро инфантильность в поведении и невинность во взгляде ему смертельно надоедят. Было очевидно, что под этими ласковыми улыбками, за этими всякий раз широко распахивающимися, когда только он начинает говорить, глазами всепожирающая пустота. Лодовико только теперь понимал, кем для него была Франческа. Она давала ему жизненные силы, хотя он этого совсем не понимал. Она изменила его, не изменяя. Тогда Лодовико этого не заметил, а ведь он постепенно стал другим. Полное осознание постигшей его трагедии пришло к нему во время визитов в благородные семейства Флоренции.

Где ты сейчас, Франческа?

Решение было принято. Переговорив с Урсулой, он все-таки пришел к выводу, что на должность синьоры Буонарроти Симони будет принята немолодая уже женщина Лукреция Убальдини. Выбор был сделан большей частью Урсулой, ибо она должна была чаще других соприкасаться с вышеозначенной синьорой.

Сказано – сделано. Лукреция Убальдини вошла в дом синьора подеста Лодовико Буонарроти Симони.