Текст книги "Я, Микеланджело Буонарроти…"

23. Карнавал 2

Микеланджело все это время сидел в комнате Урсулы, и верная служанка, не переставая, кормила своего любимца. Он ел, порой даже не замечая, что ест, и не ощущая вкуса пищи. Урсула страдала. Братья избегали встреч с ним. Впрочем, и он не пытался с ними сблизиться.

Лодовико, уставший от семейных неурядиц, с каждым днем становился все сварливее и раздражительнее. Лукрецию занимали только счета от портных и ювелиров, которые кипами приходили в дом Буонарроти и которые муж безропотно оплачивал. Он разучился плакать, разучился смеяться. Он ничего не хотел. Лодовико даже не поинтересовался, почему Микеланджело находится в доме, а не в мастерской. У мальчика тоже не было желания что-либо объяснять.

В дверь постучали. Трое мужчин, одетых в черные, расшитые золотом камзолы и длинные плащи, молча прошли в залу и потребовали синьора Микеланджело Буонарроти ди Симони. Ни у кого из присутствующих не нашлось нужных слов. Микеланджело, нутром ощущая, что все происходящее касается его, выбежал из комнаты Урсулы и, остановившись в коридоре, какое-то время любовался спинами вошедших. Тогда-то он и услышал, как назвали его имя. Услышав тишину в ответ на просьбу позвать его, Микеланджело, подождав с минуту, робко, бочком, вошел в залу:

– Это я Микеланджело Буонарроти…

Маленький для своего возраста, с черными непослушными вихрами, горящими от возбуждения глазами, он был даже красив в это мгновение, но не трафаретно-открыточной красотой, а притягательной, необычной красотой, свойственной всем неординарным личностям.

– А… куда? – Лодовико Буонарроти пришел наконец в себя.

– К Лоренцо Медичи.

Лодовико рухнул в кресло. Понимание происходящего было выше его сил.

Лоренцо был большим почитателем культуры Древней Греции. Как и древние греки, он стремился к гармонии, поэтому на празднествах, которые устраивал всесильный властитель Флоренции и которые называли в народе карнавалами, сочетались и элементы древнегреческой Олимпиады, и храмовые танцы, посвященные Вакху или Афродите, и состязания музыкантов. Лоренцо с одинаковой силой тянулся ко всему, в чем угадывалось прекрасное.

Вначале красивые, стройные обнаженные юноши состязались в беге. Победители получали приз из рук самого Медичи. Бегунов сменили атлеты и метатели дисков, мускулистые, бронзовые от загара. Напряжение мышц, красивый рывок… Зрители бурными овациями приветствовали очередного победителя. На площадке, устроенной наподобие развалин древнего языческого храма, среди обломков ионических колонн, обвитых виноградом, вокруг статуи Афродиты Урании девушки в прозрачных хитонах танцевали посвященный богине танец. Наступал расцвет эпохи Rinascimento. Проходя по аллее мимо античных статуй, пораженный великолепием цветочных арок, клумб, фонтанов, обилием редких растений, Микеланджело с открытым ртом созерцал столь невиданное доселе великолепие, не обращая внимания на трех незнакомых мужчин, сопровождавших его. Они вошли в красивый павильон, выстроенный в античном стиле. Там провожатые исчезли так же молча, как и появились в доме. Мальчик остался один.

– Здравствуй, Микеланджело!

Мальчик обернулся и сразу понял, что перед ним сам Лоренцо Медичи. Вельможа поразил его. Позже Микеланджело сумеет объяснять себе чувство родства, возникшее в нем тут же по отношению к «тирану Флоренции», как тогда называли Лоренцо Великолепного. В бледном, осунувшемся лице этого знатного синьора юный Микеле увидел отрешенность от мира и его суеты. Лоренцо и правда не жил в реальном мире, а только присутствовал в нем какой-то частью своей души. Микеланджело понял, что человек этот скрывает чувства, которые никогда и никому не демонстрирует, чувства нежные и возвышенные, тщательно оберегаемые от постороннего взгляда. У Микеланджело как будто внутри колокольчик прозвенел. Владетельный синьор и юный художник сразу же потянулись друг к другу.

Нельзя было себе представить большего контраста, чем являли собой эти двое. Бледный, с тонкими чертами, стройный, изящный вельможа и нескладный, черноглазый мальчишка, жадно следящий за движениями красивого аристократа. Лоренцо прошелся по комнате с заложенными за спину руками. Стал в тень, чтобы свет не падал на него сзади, и еще раз внимательно оглядел Микеланджело. Внешне он ему не понравился, Граначчи был куда эффектнее. Но в мальчике был талант, еще не развитый, еще ищущий выход да, сердце его еще не пресытилось славой и успехом. И талант этот можно развивать и наслаждаться им, открывая блеск все новых граней этого драгоценного камня. «Микеланджело Буонарроти, кем-то ты станешь, да и стану ли я свидетелем твоего успеха?»

Лоренцо резко выпрямился и вслух спросил:

– Хочешь учиться в моей школе?

– О да, синьор, очень!

– Очень? – Лоренцо заулыбался, он не ошибся в темпераменте мальчишки. – Хочешь быть скульптором?

– О да, очень!

– Превосходно! А рисовать ты хочешь?

– Нет.

Лицо Микеланджело изменилось. Вот только переход этот был довольно резким, и синьор Флоренции не мог его не заметить:

– Микеле, в чем дело?

– Я больше никогда не буду рисовать!

Резко поджав губы, сдвинув брови у самой переносицы, так что они образовали собой сплошную полосу, мальчик замер, как будто бы всем своим видом говоря: «Можете меня пытать раскаленными клещами, но я все равно никогда не буду больше рисовать!»

– Микеланджело, Микеле, бамбино, не сердись на меня так. Я и в мыслях не держу чем-то тебя обидеть. Я видел твои рисунки. Это очень красиво, так одухотворенно. Ты не дешевый мазила, ты рисуешь душой, мальчик… Да что же ты?

Микеланджело был похож на волчонка, который, сжавшись, озлобившись, затаился в норе, прячась от своры гончих псов.

Лоренцо перебирал в уме возможные варианты того, что является причиной такой реакции, и внимательно посмотрел на мальчика:

– Может, ты считаешь, что в моей школе недостаточно хорошо преподают живопись, и ты бы хотел продолжать брать уроки у Гирландайо?

– Нет! – В Микеланджело как будто молния ударила. Уголки его рта резко опустились, он весь напрягся и стал бросать лихорадочные взгляды в сторону Лоренцо.

Медичи рассчитал все правильно. Одно упоминание имени бывшего учителя заставило юного художника потерять над собой контроль.

Лоренцо продолжил:

– Он сказал, что ты плохо рисуешь?

Микеланджело, все еще продолжавший что есть силы сжимать зубы, издал звук, похожий на стон.

– Что он тебе сказал, Микеле? – Медичи говорил тихо, спокойно и ласково. Он чувствовал, что вот-вот произойдет извержение вулкана, но столь сильный всплеск эмоций был необходим Микеланджело: этот ребенок не должен больше носить в себе груз таких тяжелых переживаний.

– Он, он… ненавидит меня! Я не знаю, что я сделал, но он ненавидит меня! Я… я старался, я… хотел, а он… – Микеланджело начал задыхаться и беспомощно протянул руки к Лоренцо.

Тот мгновенно подскочил к ребенку и прижал его к себе.

Лоренцо Медичи испытал невероятное удовлетворение оттого, что сам напоил Микеланджело апельсиновой водой, чего никогда еще и ни для кого не делал. Мальчик лежал на кушетке и все время что-то бормотал, рассказывал о каких-то случаях, беспрестанно извиняясь. Лоренцо слушал молча.

– Синьор, вы меня не отправите обратно? – Микеланджело замер, по-собачьи глядя на Лоренцо

– Микеле, куда… куда я тебя не отправлю?

– К нему.

– К кому к нему?

– Ну, к нему.

– К кому?

– Ну… – Микеланджело, как ни старался, не мог заставить себя произнести ненавистное имя.

– Микеланджело, послушай меня. У тебя редкий, я бы даже сказал, уникальный дар. И ты сам по себе редкий и уникальный. Нет ничего в этой жизни, на что тебе бы стоило тратить попусту такие силы, которые тебе еще ох как понадобятся, чтобы создавать прекрасное и облагораживать это недостойное в основной массе своей человечество. Ну, как зовут того человека, к которому я не должен тебя посылать? – Лоренцо с улыбкой посмотрел на мальчика.

– Гирландайо, – тихо ответил Микеланджело.

– Я не то что не отправлю тебя к нему, я и слуг своих к нему не пошлю, а сделаю так, что он сам ко мне придет, а там посмотрим. – Медичи прищурился и подмигнул Микеле.

– Он вам столько наговорит про меня…

Приход Гирландайо на виллу Кареджи показался Микеланджело настоящей катастрофой, тем более что мальчик начал понимать – он не в силах будет расстаться с мечтой учиться у Бертольдо ди Джованни, лепить образы с античных скульптур, которые только что видел в саду, и потерять расположение этого удивительного человека, Лоренцо Медичи, прозванного Великолепным.

– Микеле, я хочу, чтобы ты знал правду. Кто тебе еще и когда ее скажет? – Медичи знал, о чем говорил. – Этот твой Гирландайо видит в тебе то, чего ему самому, как он знает, так не хватает: внутреннее благородство, глубокий природный, врожденный, а не приобретенный ум и умение чувствовать, темперамент. – Лоренцо обнял мальчика и по-отечески поцеловал его в лоб.

– А если Гирландайо вас не послушает и захочет, чтобы я оставался у него до окончания контракта?

Лоренцо уже во второй раз за день расхохотался во все горло, буквально до судорог. Он нагнулся и посмотрел Микеланджело в глаза:

– Ты правда думаешь, что такое может случиться?

– Что, синьор?

Лоренцо понял, что мальчик не лукавит и не издевается над ним.

– Ты правда думаешь, что кто-то может… – Он запнулся и посмотрел на Микеланджело, а тот сидел и внимательно смотрел на повелителя. – Уж лучше ты будешь слушать меня, чем других. Ты обещаешь мне, Микеле?

– Обещаю, – сказал Микеланджело, плохо соображая, о чем идет речь.

– Так вот, Микеланджело, во Флоренции нет такого человека, который мог бы не послушать меня, если я попрошу его что то для меня сделать. Если я его об этом прошу, то, значит, так надо. Так будет лучше для всех, для всей Флоренции. Ты меня понял, Микеле?

Мальчик кивнул и с обожанием посмотрел на Медичи своими черными, влажными, блестящими глазами.

24. Gladius Dei super terram citoevel ociter![9]9
  Меч Божий опускается на землю скоро и стремительно (лат.).


[Закрыть]

Лоренцо и на этот раз оказался прав. Гирландайо решил не ждать, а нанести визит Бертольдо ди Джованни, а если получится, то и переговорить с Лоренцо Великолепным.

Граначчи и Микеланджело с жаром учились работать со стэкой. Бертольдо, будучи вежливым, вдумчивым и талантливым педагогом, нашел индивидуальный подход к каждому из них. Он понял, что Микеланджело нужно сначала увидеть образ, который он хочет изваять из мрамора или для начала из глины, а уж потом, когда этот образ до малейших деталей плотно застрянет в голове, он сможет вылепить саму фигуру за рекордно короткие сроки. В этом и заключалась его гениальность – в силе воображения, которая дает способность вылепить фигуру в уме, всего лишь глядя на кусок материала. Его руки следовали за мозгом, а не наоборот.

Все чаще и чаще Микеланджело ходил по аллеям парка, пожирая глазами античные статуи. Ему не терпелось взяться за резец и начать самостоятельно работать по мрамору.

Гирландайо стоял перед Медичи. Маэстро долго приходил в себя после выходки Франческо, обдумывал, как ему себя теперь вести, ибо история «похищения» сундучка из мастерской распространилась далеко за пределы виллы Кареджи. Ее передавали из дома в дом. Синьоры рассказывали ее своим служанкам, служанки – конюхам, конюхи – хозяевам и т. д. Вся Флоренция шушукалась и хихикала, как это всегда водилось в этом славном городе.

И вот Гирландайо получил аудиенцию у Лоренцо Великолепного. Только в самом кошмарном сне могло привидеться ему, что Микеланджело станет придворным скульптором Медичи, почти что наследником Донателло.

Лоренцо наблюдал за посетителем, с зоологическим интересом разглядывающего одного из своих ручных барсов. «Закомплексован. Со слабым темпераментом, с пораженной психикой. Любит восстанавливать свое самолюбие за счет тех, кто слабее, потому и держит вокруг себя эту свору замарашек…» Медичи составлял про себя психологический портрет стоявшего перед ним художника. По правде говоря, Гирландайо начал скучать по Микеланджело. Властный художник сам от себя такого не ожидал. Оставшаяся в мастерской деревенщина раздражала. Он уже привык к умным людям и к тем ощущениям, которые дарит общение с неординарной личностью. Ему не хватало юного сына подеста.

– Великолепнейший и могущественнейший синьор Лоренцо ди Пьетро ди Медичи, вы можете мне доверять. Я-то уж наверняка знаю, что этот Микеланджело Буонарроти, которого вы пригрели у себя, лгун и обманщик. Он настоящий мошенник! Все время притворяется. Поверьте мне.

Лоренцо слушал посетителя, сидя за столом и подперев щеку рукой. Его почти тошнило от вычурной сентиментальности речи своего просителя.

– Сколько? – внезапно прервал Лоренцо Гирландайо.

– Что, простите?

– Сколько?

– Что «сколько»?

– Сколько тебе надо, чтобы ты навсегда убрался из жизни Микеланджело Буонарроти?

– Вы меня за кого принимаете?!

– Ответь на мой вопрос.

– Я пришел сюда не торговаться, а поговорить с вами, предупредить вас и оказать тем самым вам бесценную услугу.

– Услугу? – Лоренцо почувствовал себя плохо, закашлялся и потянулся к кувшину с апельсиновой водой. Гирландайо кинулся, чтобы помочь, но владыка знаком приказал ему оставаться на месте. Налив воды и осушив залпом стакан, Медичи поднял взгляд на художника: – Говори, сколько тебе нужно, и убирайся. И чтобы я тебя не видел рядом с Микеланджело в радиусе не меньше ста миль. Если ты сейчас опять примешься за свою болтовню и не назовешь мне сумму, то ты не получишьи сольдо, все так и будет, как я сказал, парень останется в моей школе. Но мне бы не хотелось поступать с тобой столь жестоко. Гирландайо быстро написал карандашом на бумаге цифру.

Лоренцо одобрительно кивнул и велел позвать одного из своих казначеев.

Опыт общения с Гирландайо не прошел для Микеланджело бесследно. В его слишком тонкой и ранимой душе навсегда остались неизгладимые рубцы. В будущем Микеланджело, уже зрелый, всеми признанный мастер, будет считать свою работу художником насилием над собой. Всячески, под любым предлогом, он станет отказываться от занятий живописью. Именно встреча с таким человеком, как Гирландайо, усилила и без того меланхолическую нелюдимость Буонарроти, научила его крайне взвешенно и осторожно подходить к выбору людей для своего ближайшего окружения и выработала, пожалуй, одно из главных его житейских качеств – умение предвидеть.

25. Становление

Лодовико Буонарроти непрестанно думал о сыне. Об одном сыне, втором своем мальчике, чье самое первое появление в доме подеста перевернуло всю жизнь этого уважаемого синьора. «Микеланджело … Мой сын и одновременно не мой. Я никак не могу поймать тебя, Микеланджело, схватить, поотцовски прижать к себе и не отпускать. Ты все время вырываешься из моих рук. Ты не должен так поступать со мной, Микеле. Я ведь твой отец. Я должен быть рядом, воспитывать тебя, учить всему, что сам знаю. Я очень люблю тебя, мой загадочный, непокорный и дерзкий мальчик. Пожалей своего бедного старого отца, ведь он так одинок… Микеле, Микеле, ну разве ты не можешь быть как все, как твои братья, которые учатся ни шатко ни валко, проказничают, как другие мальчишки, носятся по комнатам в нашем милом старом доме? Я всегда могу позвать их, протянуть к ним руки, и они будут тут прямо тут, рядом со мной. Микеле, Микеле… Ты забыл меня, Микеле!» – последние слова мессер Лодовико выкрикнул вслух, чем разбудил спящую жену.

– Ты чего, Лодовико, опять кошмар приснился? – Мадонна Лукреция стала замечать в последнее время странности за своим мужем: он стонал во сне, шептал что-то невразумительное, а иногда и выкрикивал несвязные фразы, совсем как сейчас. – Лодовико, ты звал какого-то Микеле, что с тобой?

– Спи, Лукреция, я во сне увидел своего сына Микеланджело. Спи, спи.

Они повернулись друг к другу спинами, и вскоре Лодовико услышал ровное дыхание вновь заснувшей жены.

«Зачем Лоренцо переманил к себе Микеланджело? Что хочет этот испорченный властью и богатством человек от моего мальчика? Про Медичи идет дурная слава. Чему Микеланджело там научиться? Хотя школа Сан-Марко и считается лучшей в Италии, маэстро Бертольдо ди Джованни – лучший из учеников Донателло… Но при чем здесь мой мальчик? Он у меня один… такой…» Лодовико никак не мог признаться самому себе, что только Микеланджело из всех его сыновей трогал его душу так же, как это делала его умершая и горячо любимая Франческа. Ее уже давно не было рядом, но он говорил с ней, советовался, рассказывал даже о маленьких пустячках. Он нашел себя в этом полуреальном мире, который сам же и придумал. Подеста хотел удержать жену подле себя даже после ее смерти. До сих пор хранил ее вещи, перебирал их, шепча заветное имя. Лодовико подсознательно повсюду искал Франческу, хотел обнаружить какие-то иные пути, ведущие к ее давно уже отлетевшей в мир иной душе. После смерти она, как ему казалось, открылась для него по-новому; он узнавал о жене больше и желал ее еще сильней. Одним из «ключиков» к Франческе Лодовико считал своего второго сына, Микеланджело, который напоминал о ней больше, чем все другие сыновья. Не обликом, а душой. Микеланджело был неуловим и недосягаем, он умел смотреть на отца тем бархатным, глубоким и волнующим взглядом, каким смотрела на Лодовико Франческа.

Лукреция не придавала значения странностям мужа, тем более что он научился многое скрывать от окружающих. Для всех членов семьи это был сварливый, раздражительный, мелочный человек, чуть что повышавший голос. Он, впрочем, и не требовал никакого понимания. Он уже почти и не жил рядом с ними. Лукрецию порой выводили из себя привычки мужа класть под подушку или одеяло то веер покойной мадонны Франчески, то ее фероньеру. Услышав опять упрек от жены, Лодовико мгновенно соглашался убрать очередной раздражитель, но, дождавшись, когда супруга заснет, с потрясающей ловкостью выпрыгивал из кровати и тащил вожделенную вещицу обратно.

Микеланджело почти не появлялся дома, а если и заходил, то преимущественно к Урсуле, чтобы повидаться с Джулио из Сеттиньяно, который иногда приезжал к тете. С ним Микеланджело говорил о мраморе, ибо Джулио, его ровесник, уже работал вместе с Томазо на рудниках и хорошо разбирался в породах. Без сомнения, Микеланджело и не мечтал тогда о каррарском камне, но однажды юный скульптор нацелился на маску Фавна, античную статую из садов Лоренцо Медичи. Но мрамор? Где взять мрамор? Сделав Урсулу своей сообщницей, мальчик поведал ей о замысле, и она одобрила план:

– Ты хорошо сделаешь, бамбино, если слепишь Фавна, тогда Лоренцо Великолепный увидит, что ты не напрасно у него хлеб ешь.

– Да, Урсула, я сделаю эту маску, сделаю ее для него.

– Что я слышу?! – Лодовико Буонарроти стоял в проеме комнаты Урсулы. – Ты уже ему свои произведения посвящаешь, словно даме какой-то?

– Мессер Лодовико, успокойтесь, мальчик пробует себя в искусстве. Вы не должны препятствовать ему. Синьор Медичи очень ценит нашего Микеле и говорит, что у него большой талант. Лоренцо можно верить, ведь недаром в народе его прозвали Великолепным.

Лодовико стоял, широко расставив ноги и сжав руки в кулаки. Было отчетливо видно, как на шее у него бьется жилка. Глаза горели огнем, словно у разъяренного быка, но в глубине этих глаз таилось что-то очень жалостливое, беспомощное и детское. Микеланджело уловил потайные чувства отца, и ему очень захотелось обнять этого сильного и такого родного человека. Юноша вдруг с потрясающей ясностью осознал, как любит своего отца. И так будет всегда.

– Папа, ты должен прийти к нам в школу, в монастырь Сан-Марко. Приходи, посмотри, как я работаю. Маэстро Бертольдо ди Джованни покажет тебе все фигурки, которые я сделал. Лоренцо Медичи говорит, что у меня большое будущее. Знаешь, я уже многое умею, поверь, очень многое. Маэстро говорит, что у меня смелый, особый штрих. Я чувствую материал.

Микеланджело так живо, так легко, почти по-детски говорил о своем искусстве, что Лодовико почувствовал, как рассеивается его извечная суровость. Но в талант Микеланджело отец еще не верил. С этой стороны мессер Буонарроти был не в состоянии взглянуть на своего сына. Закончив рассказ, Микеле взял отца за руку, и Лодовико накрыл ладонь сына своей огромной рукой. Урсула, наблюдая эту сцену, прослезилась и отошла прочь.

– Сынок, скажи мне правду, прошу тебя, мне это очень нужно.

– Конечно, папа

– Сынок, ты меня любишь, только честно, ты любишь своего отца?

Микеланджело поразил невиданный доселе тон родителя и сам факт того, что этот сильный и властный человек, которого он считал таким далеким и чужим, этот человек просит его сыновней любви. Микеланджело обхватил руками мощный торс Лодовико и поддался шквалу эмоций:

– Отец, дорогой мой отец, я тебя очень люблю. Люблю всем сердцем. – Он сжал Лодовико так, что тот вздрогнул от боли, находясь при этом на седьмом небе от счастья.

– Микеле, я так ждал этого момента. Я так ждал этой минуты. Ты себе и представить не можешь, как я счастлив оттого, что ты здесь, в нашем доме, со мной и Урсулой. Она тоже этому радуется, посмотри.

И правда, лицо растроганной до глубины души женщины было залито слезами счастья.

– Микеле, давай всегда будем вместе, а? Вот как сейчас, ладно? Мой мальчик, мой хороший, мой любимый мальчик. – Лодовико гладил Микеланджело по голове, трепал его за щеки и жадно заглядывал в глаза.

– Папа, ты что, хочешь, чтобы я вернулся домой?

– Да, Микеле, да! Нам будет так хорошо всем вместе – тебе, мне, твоим братьям и Урсуле. Ты можешь лепить здесь, в доме, сколько хочешь, я ничего не скажу. Мы будем всегда вместе. Станем гулять, читать, говорить, смотреть на звезды, а, Микеле? – Он так страстно сжал руки сына, что Микеланджело показалось, будто у него хрустнули пальцы.

Он испугался:

– Папа, я не могу. Может быть, раньше я бы и смог, но сейчас нет, не могу. Я не знаю, как это тебе объяснить. Я не могу вот так все оставить, не могу… Пойми, я люблю тебя, но оставить все уже не в силах.

Лодовико резко всем телом рванул в сторону мальчика и стал похож на разъяренного коршуна, в которого кинули камнем. Как раненый тигр, он сделал несколько резких кругов вокруг своей оси, вдруг остановился, ища глазами какой то предмет. Взгляд его упал на тяжелый подсвечник. Лодови ко схватил его и замахнулся. Урсула кинулась к нему, как волчица, защищающая свою нору, и закрыла собой Микеланджело.

– Положи! – рявкнула она, переходя на «ты» со своим хозяином. – Немедленно положи его на место.

Краска отлила от лица Лодовико Буонарроти, плечи его бессильно опустились. Он весь как-то съежился, аккуратно поставил подсвечник на место и молча вышел из комнаты.

Урсула обняла мальчика, привлекая его к себе. Они долго стояли так, обнявшись.

Провожая Микеланджело обратно на виллу Кареджи, дав ему с собой сыра и всяких сластей, Урсула взглянула на кабинет Лодовико:

– Может, попрощаешься, а то нехорошо как-то. Он так сильно тебя любит, что не может иначе. – Она развела руками. – Ну, иди, иди к отцу.

Лодовико сидел, опустив голову и запустив руки в копну черных волос. Рядом на стульчике примостился хорошенький Буонаррото – любимый младший сын. Он сердитым взглядом встретил Микеланджело и встал, чтобы выставить его вон, но Лодовико, отреагировав на движение сына, встретился взглядом с Микеле.

– Уйди, – велел он Буонаррото, и тот, тяжело вздохнув, вышел прочь. – Ты его так любишь?

– Кого его? – ответил вопросом на вопрос Микеланджело.

– Лоренцо Медичи. Ты считаешь его своим отцом? Он лучше, чем я?

– Он мой друг.

– Но ты выбрал его.

– Нет, я выбрал искусство.

Видя непреклонную волю сына, Лодовико Буонарроти понял, что Микеланджело уже целиком во власти другой, неведомой ему силы, которая привязывает к себе гораздо крепче, чем родственные узы. Имя ей – творчество.