Текст книги "Я, Микеланджело Буонарроти…"
Автор книги: Паола Пехтелева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
20. В садах Медичи
Бертольдо ди Джованни учился у Донателло. После смерти великого мастера в 1466 году Бертольдо завершал начатую маэстро работу над многофигурными бронзовыми рельефами страстей Христовых в церкви Сан-Лоренцо. Позже, как человек верный своему учителю и его покровителю, Козимо Медичи, Бертольдо остался в семье Медичи и был в первую очередь главным экспертом по античным статуям, добываемым для Лоренцо Медичи. За Бертольдо всегда оставалось последнее слово в оценке той или иной находки, и, соответственно, он самолично решал дальнейшую судьбу очередного Вакха или Сатира.
У Лоренцо Медичи не было друзей, но Бертольдо ди Джованни был одним из немногих людей, с которыми Лоренцо чувствовал себя свободно. Говорили они только об искусстве, и оба получали от этих бесед удовольствие. Лоренцо ценил в Бертольдо ум, деликатность и преданность. Однажды, находясь около «Юдифи и Олоферна» работы Донателло, властитель Флоренции внимательно посмотрел на своего собеседника и спросил:
– Бертольдо, ты доволен жизнью?
Маэстро даже вздрогнул от такого вопроса. Он привык к резким перепадам настроения своего повелителя и, казалось, овладел искусством не вызывать у него раздражения. Но сейчас как быть, что ответить? Лоренцо с громадным удовольствием наблюдал за лихорадочной работой мысли, отражавшейся на лице скульптора. Истинный дар великого человека – быть великодушным и справедливым. В семье Медичи во все времена рождались яркие и сложные характеры, но их объединяло одно – ничтожеств среди них не было.
Медичи положил руку на плечо Бертольдо:
– Успокойся, мой дорогой друг. Я не собирался загнать тебя в ловушку, чтобы потом посмеяться над тобой. Послушай, я тут кое-что придумал. Мне очень нужен твой совет.
– Я весь к вашим услугам, ваша светлость.
– Я знаю, знаю. Пошли в дом, а то холодно стало. На сады Медичи наступала ночь…
Как и все неординарные люди с сильным темпераментом, Лоренцо любил острые и пряные блюда и ел их много, запивая тяжелым сицилийским вином, несмотря на неоднократные предостережения врачей, к советам которых он мало прислушивался, доверяя больше собственной интуиции. Наступила итальянская ночь. Свежий и влажный воздух, пропитанный смесью запахов цветов и трав из садов Медичи, наполнил балконы, галереи, комнаты виллы Кареджи. Лоренцо подошел к окну и вдохнул полной грудью. На него смотрела полная ясная луна, блестящая, окруженная дымкой серебристого сияния, прекрасная в своем гордом одиночестве, неизмеримо далекая и недоступная. У Медичи заблестели глаза.
– Бертольдо, я хочу открыть здесь, во Флоренции, школу искусств наподобие Афинской. Что скажешь? Эй, принесите еще дров.
Лоренцо захлопнул окно. Бертольдо, служивший уже третьему поколению семейства Медичи, давно привык к их импульсивной и резкой манере общения.
– Мне нравится эта идея, синьор.
– Ты знаешь, что для этого нужно? Если нет, то так и скажи.
Я найду того, кто знает.
Бертольдо секунду смотрел прямо в глаза Лоренцо, а потом заговорил:
– Я могу предварительно задать вам, ваша светлость, интересующие меня вопросы?
– Да.
– Где вы планируете устроить школу и кто там будет преподавать?
– Здесь, в садах, при монастыре Сан-Марко. Преподавать там будут лучшие из лучших.
– Независимо от их политических пристрастий?
Бертольдо сам испугался собственной дерзости, но Лоренцо лишь усмехнулся:
– Независимо. Ты знаешь, что для этого нужно?
Маэстро посмотрел в лицо повелителю, кивнул и ответил:
– Знаю.
– Эй, принесите еще вина! Что-то меня знобит.
Лоренцо… Лоренцо Медичи. Человек, имеющий огромную жизненную силу, человек-океан, чья жизнь была наполнена подкупами, грабежами, интригами, властью, деньгами, роскошью и искусством в самых разных его ипостасях. Над всем во Флоренции, одном из прекраснейших городов мира, витал его дух. Его было много, и ему надо было много. В душе его гармонично совмещались самые, казалось бы, несовместимые качества. Но жить иначе он просто не смог. А жить он умел и очень хотел. Очень. Его неуемный темперамент двигал его вперед, и он с аппетитом пожирал все новое и интересное, а его беспокойный разум постоянно требовал себе новой пищи. Пиры, шествия, рыцарские турниры, приемы иностранных послов, маскарады – все это из месяца в месяц, из года в год. Однажды Лоренцо устроил на городской площади представление, во время которого привезенные из дальних стран кабаны, лошади, быки, собаки, лев и жираф должны были биться друг с другом до смерти.
Женщин, с которыми у него была связь, он не считал, имена некоторых даже и не помнил. Большинство из них Медичи презирал за доступность. Физиологическая близость с такими pazza[5]5
Дуреха (ит.).
[Закрыть] не оставляла в душе следов, кроме минутного насыщения страсти. Он жаждал обладать не телом, а умом. Полюбить? Значит, принадлежать. Причем целиком, без остатка. Духом, душой и телом. Но кому можно доверить такое сокровище? Кто способен оценить и сберечь его, не предав и не навредив ничем? Кому довериться? Тяжелые приступы меланхолии съедали Лоренцо изнутри. Перенести бы весь этот груз на чьи-нибудь плечи! Некому. Никто не смог заинтересовать его настолько, чтобы суметь тактично в тяжелые времена подставить плечо, не задев чувствительную гордость владыки Флоренции. Ему не было равных по силе интеллекта, чтобы в равной степени поглощать энергию его темперамента. Лоренцо затмевал окружающих, подавлял их мощью своей натуры. А люди с удовольствием прогибались, за что он их презирал. Чем меньше становилось вокруг него людей, тем больше появлялось вокруг предметов искусства.
Леонардо да Винчи вообще не писал стихов, но очень их любил. Любил он также и петь, аккомпанируя себе на лютне. Такую лютню в виде лошадиного черепа сделал он и для Лоренцо. Особенно любил Леонардо нежную лирическую, сразу покоряющую слушателей песню, сложенную Лоренцо Медичи:
Не сложились у них отношения. О чем, впрочем, оба впоследствии не жалели. Два редких по силе ума, но такой разной направленности. Лоренцо ценил в людях проявления внешнего темперамента. Леонардо же отличался внутренним. Медлительный, сосредоточенный, не всегда способный образно выразить свои мысли. Лоренцо любил красоту слога, языка, остроумия, блестящие речевые выпады. Жгучий его темперамент постоянно требовал новых ощущений. Они расстались без сожаления. Тем более что, отсылая Леонардо к герцогу Милана, Лодовико Сфорца, Лоренцо оказывал последнему большую услугу.
21. Карнавал 1
Вся обстановка на вилле Кареджи говорила о предстоящем карнавале-маскараде. То тут, то там во всех уголках парков, на аллеях, лужайках, в беседках и флигельках можно было наткнуться то на упражняющихся певцов, разогревающих голосовые связки, то на акробатов, в сотый раз повторяющих немыслимее кульбиты, то на лицедеев, репетирующих пантомимы. Многочисленная армия слуг носилась по дому с парчой для костюмов и вазонами для цветочных арок. Лица озабоченные, напряженные, усталые, довольные, растерянные, мечтательные, подчас даже одухотворенные.
Лоренцо не показывался уже неделю. Он все видел, везде присутствовал, но не лично. Дух его витал над виллой, ибо хозяин ее был способен все настроить и организовать, не унижая исполнителя, а подталкивая его в нужном направлении.
На вилле давно уже праздники проходили без непосредственного участия Лоренцо Медичи. Он кожей ощущал эту атмосферу предстоящего веселья, она была нужна ему для выплеска накопившегося адреналина, для улучшения кровообращения, тем более что с каждым днем владыке становилось все холоднее и холоднее. Он начал терять вес.
– Войдите, – сказал Лоренцо, откашлявшись и постаравшись придать голосу твердость, а взгляду – уверенность.
Порог переступил Бертольдо ди Джованни.
– Как дела, маэстро? – Голос Лоренцо звучал уверенно, и в нем при всем желании нельзя было заподозрить медленно умирающего человека.
– Ваша светлость, все идет прекрасно, вам не о чем беспокоиться. Я лишь справиться пришел, может, я нужен вам для чего либо?
– Понял тебя, Бертольдо. На простом итальянском твоя речь звучала бы так: мне страсть как любопытно узнать, как вы себя чувствуете, ибо я видел, как у вас ночью горел светильник. Я в полном порядке, Бертольдо, и скажи это всем остальным. Просто у меня накопились бумаги, которые нужно было срочно привести в порядок. Мне ничего не нужно, так что ступай себе с богом… или у тебя еще что-то?
– Я хотел поговорить по поводу школы. Можно мне будет принимать еще учеников по своему усмотрению?
– Да, да, конечно, я доверяю тебе полностью в этом вопросе, разумеется, нам нужны таланты, и мы должны приманивать их в нашу школу, чего бы нам это ни стоило. Почему ты спрашиваешь меня об этом?
– Возникли сложности. Двое учеников Доменико Гирландайо изъявили желание учиться у меня скульптуре. Мальчики способные, но…
– Что «но», Бертольдо? Измени, ради бога, эту манеру подъезжать к сути вопроса за три мили. Скажи прямо, в чем дело?
– В Гирландайо.
– Он не хочет их отпускать?
– Он не советует мне их принимать.
– Почему?
– Он упрекает их в непорядочности.
– Бертольдо, я теряю терпение. Что значит «непорядочность», по мнению такого «наипорядочнейшего» человека, как мессер Гирландайо? – Лоренцо напрягся, произнося последние слова, и вдруг зашелся в кашле. – Бертольдо… там… кувшин с апельсиновой водой… дай мне его.
Маэстро поспешно трясущимися руками налил в золоченый кубок воду, настоянную на апельсиновых корках. Лоренцо залпом осушил его.
– Рассказывай, Бертольдо, рассказывай. Сядь, не стой столбом. Ты не «Давид» Донателло, немного радости глазеть на твою фигуру.
Франческо Граначчи еще до того, как показать Микеланджело «Евангелиста Иоанна», тайком бегал в монастырь Сан-Марко. Разведав через монашеских служек, где работает Бертольдо ди Джованни со своими учениками, Франческо подкараулил маэстро у одного из выходов. Граначчи появился перед маэстро Бертольдо, как джин из восточной сказки. Флегматичный мастер несколько оторопел от неожиданности, но приятная внешность и куртка ученика художника несколько смягчили возникшее было раздражение.
– Молодой человек, вы, вероятно, по делу?
За множество лет, проведенных на службе у Медичи, художник усвоил манеру брать быка за рога, не давая противнику времени на раздумья и заставляя растерять все заранее заготовленные им фразы или доводы.
– Да, маэстро.
– Вы работаете в мастерской художника?
– Да, маэстро.
– Кто он?
– Гирландайо.
– Вас не устраивает ваш учитель?
– Нет, маэстро.
– Вы хотите перейти ко мне?
– Да, маэстро.
– Ваш учитель знает о вашем желании?
– Нет, маэстро.
– Сообщите ему об этом и, когда мирно – подчеркиваю, мирно – уладите с ним вопрос, приходите ко мне.
– Я не один хочу уйти из мастерской. У меня есть друг, он очень талантлив, и он бредит скульптурой. Я в общем-то из-за него и пришел.
– Приходите с другом.
– Да, маэстро.
Гирландайо заметил частые отлучки Граначчи. Хитрец поставил своей целью сломать Микеланджело, выдернуть его из самого себя и заново слепить мальчика уже по своему образу и подобию. Доменико Гирландайо искусственно создал вокруг своего строптивого ученика вакуум. У Микеланджело не было круга общения, но вместо того, чтобы захныкать и всячески выражать тоску по товарищам из мастерской, он все глубже и глубже уходил в себя, черпая из собственной души неограниченные жизненные силы. А еще учитель подметил искреннюю дружбу Микеланджело с Граначчи. Он задумал было их разлучить, как вдруг…
– Маэстро, мне надо с вами поговорить.
– Аа… Граначчи, дружок мой, заходи, поговорим. Признаться, мне бы тоже очень этого хотелось.
Граначчи насторожился – начало ему не понравилось. Собеседники сели и внимательно посмотрели друг на друга, ожидая, кто первый начнет разговор. Наконец Гирландайо решился. Он посчитал необходимым взять инициативу на себя, надеясь таким образом в дальнейшем направлять ход разговора:
– Как у тебя дела дома? Как ты себя чувствуешь? Ты пропадаешь из мастерской, и я подумал, может, ты заболел и тебе нужна наша помощь? Скажи только!
Старый трюк – прикрывать свои собственные нечистые мотивы общественным интересом и говорить всегда «нам» вместо «я». Но «они» на самом деле означает никто. Никому в мастерской Гирландайо не было дела до состояния здоровья Граначчи. «„Нам“… Он меня что, за идиота держит, что ли? – зло подумал Франческо. – Коли так, то с такими актерскими данными он и на городской площади в базарный день много лир не насобирает». Но вместо этого парень вслух произнес:
– Я ухожу от вас, мессер Гирландайо, и забираю с собой Микеланджело Буонарроти.
Эту решительную манеру ведения разговора он немедленно перенял у Бертольдо ди Джованни. Муха, которую паук Гирландайо загнал, как ему казалось, в глубину своей паутины, взмахнула крылышками и готовилась вот-вот упорхнуть.
– Куда же вы, мои голубчики, собрались?
– В мастерскую славного Бертольдо ди Джованни, ученика самого Донателло.
– Ха-ха-ха! – Гирландайо залился истерическим смехом. – Вы? Жалкие, ничтожные оборванцы? В школу, организованную самим Лоренцо Великолепным? В школу, куда съезжаются лучшие из лучших не только со всей Италии, но и со всей Европы? Да вас к воротам виллы Кареджи и то не подпустят. Замарашки! – И он ткнул пальцем на две огромнейшие заплатки, красовавшиеся на куртке Франческо.
– А… это… – усмехнулся Граначчи и выразительно посмотрел на заплатки. – Это потому, что я служу у вас и считаюсь вашим учеником. Который год я прошу вас заплатить мне нормальное жалованье. А если вы не можете себе этого позволить, то дайте мне самому заработать на стороне. Вы не платите денег и не даете работать, ведь я якобы еще не все умею и вы не хотите тем самым себя позорить. Если я не все умею, то научите меня всему. Вы и этого не хотите, потому что вы никого не хотите ничему учить. Да и учиться-то у вас по большому счету нечему, у вас нет настоящего таланта, поэтому вы его и у других не видите или не хотите видеть.
Граначчи выпрыгнул за дверь, оставив Гирландайо стоять с открытым ртом. О мирном переходе и речи быть не могло.
22. «Questo e bellissimo, questo e sottile»[7]7
Вот вопрос прекраснейший и тонкий (ит.).
[Закрыть]
Граначчи относился к тому типу легковозбудимых натур, которым нужно, чтобы им только указали нужное направление, завели их, как часы, а дальше уже они пойдут сами. В этот период им можно было только любоваться. Осознав, что произошел окончательный разрыв с Гирландайо, Граначчи решился сам устраивать свою судьбу и судьбу Микеланджело, положась лишь на Бога. Почувствовав неожиданный прилив сил после произнесенной им речи в адрес Гирландайо, Франческо вдруг обрел покой и внутреннюю свободу. Аллилуйя! Больше не будет никаких «принеси – подай», «пойди убери там» или «сбегай на рынок», а главное, он и Микеланджело теперь совершенно свободны в воплощении своих творческих фантазий. Но ведь что? Славный маэстро Бертольдо ди Джованни велел ему осуществить сей творческий переворот мирным путем, а вышло все так, что милого, веселого парня Франческо Граначчи теперь не то что к вилле Кареджи, а к дверям мастерской действительно либерального в своих взглядах Баччо д’Аньело для игры в баччиа (шары) не подпустят. Игривый, жизнерадостный Франческо, душа любой компании, стал отступником. Он посмел повысить голос на своего учителя. Что же делать? И как сказать об этом Микеланджело? Он и так от шороха листвы вздрагивает. И тогда Граначчи принял решение. Он повел Микеланджело смотреть на «Евангелиста Иоанна» работы Донателло. Зажатый в тиски обстоятельств, которые казались ему неразрешимыми, Франческо научился стремительно размышлять и столь же стремительно принимать решения, как никогда раньше. Решение поговорить с другом о случившемся у подножия «Евангелиста Иоанна» было поистине гениальным.
– Что?! Расскажи еще, Франческо, умоляю! – с вытаращенными глазами, с растянутым до ушей ртом, который не мог закрыться от удушающего смеха, слушал Микеланджело рассказ друга. Отреагировал он совершенно не так, как от него ожидалось. – Франческо, ты и правда все так сказал?! Ой, не могу поверить, что это правда! Ну-ка повтори, повтори еще раз!
Микеланджело, цепляясь за друга, продолжал хохотать. Франческо был одарен артистически и с необычайным воодушевлением, которое усиливала неожиданная и искренняя реакция друга, раз за разом изображал в лицах, увлекаясь все больше и больше, разговор с Гирландайо.
Апофеозом ликования стали слова Франческо:
– Микеланджело, я говорил о тебе с маэстро Бертольдо ди Джованни. Пойдем к нему учиться, а?!
Если бы «Евангелист Иоанн» ожил и в тот же самый момент сошел из своей западной ниши на западном фасаде главного флорентийского собора, то, на мой взгляд, он не вызвал бы у Микеле столь продолжительного и выразительного:
– О-ох!
Если бы Граначчи сказали, что Бертольдо ди Джованни хочет, чтобы Франческо достал для него звезду с неба, он бы, не задумываясь, ответил: «Согласен». Сам себя он уже считал чуть ли не Цезарем, вершащим судьбы народов. Обстоятельства его до того размеренной и однообразной жизни менялись с калейдоскопической быстротой. У Франческо созрел отчаянный и очень дерзкий план, как добиться того, чтобы его и Микеланджело приняли в школу Сан-Марко без согласия прежнего учителя.
Гирландайо берег рисунки и статуэтки Микеланджело как зеницу ока. Не лишенный прагматизма художник уже осознавал их стоимость уже и сейчас немалую, а в будущем так, возможно, и баснословную. Он прекрасно понимал, что всю жизнь держать Микеланджело возле себя не сможет и что ученик обязательно добьется признания своего таланта. Но когда? И в какой области? Мальчик был гениально одарен как в живописи, так и в скульптуре. Но не в этом было дело. Гирландайо желал сам стать основным, с позволения сказать, дистрибьютором таланта восходящей звезды. Предприимчивый художник отобрал у мальчика все выполненные им в мастерской работы и спрятал их в надежное место, о котором, впрочем, знали все, так как не заметить повышенной нервозности, с которой Гирландайо относился к нескольким тщательно оберегаемым им коробкам, было невозможно.
Граначчи, пристально наблюдающий за всеми перипетиями в отношениях учителя и ученик а, быстро раскусил задумку Гирландайо и решил обернуть ее себе на пользу во время разговора с маэстро Бертольдо. «Ну, погоди, маэстро Доменико. Криков, пожалуй, будет по более, чем на Кровавой мессе», – с аппетитом предвкушая последствия своей затеи, думал про себя Франческо.
Стояла глухая ночь. Вдали ухал филин. Кое-где на улицах горели факелы. Слышался шум воды на мельничной плотине, что за Понте алла Карайя. На мосту Санта-Тринита пахло тиной. Из-за черного холма Сан-Миньято подымался месяц.
– Вот ты-то и будешь моим сообщником, – подмигнул небесному светилу Франческо Граначчи.
На набережной Палаццо Веккио в старых, вросших в землю домишках жили актеры. В окне одной из лачуг горел свет. Франческо постучал.
– Кто там? – раздался густой, хорошо поставленный голос.
– Джузеппе, это Граначчи, открой, прошу тебя. – Франческо часто ходил смотреть представления комедиантов на площадь в базарный день, и если бы не стал художником, то наверняка бы пошел в актеры. Стремление к перевоплощению, к созданию образа было у него в крови. – Прости, что так поздно, но мне очень-очень нужна твоя помощь.
Парень юркнул в дверь и оказался лицом к лицу с плечистым седовласым венецианцем по имени Джузеппе.
– Франческо, да что с тобой, ты не выпил ли, часом, вина, мой мальчик?
Венецианец усадил Граначчи за стол, за которым за поздним ужином, состоявшим из поленты, козьего сыра, хлеба и вина, сидели трое его сыновей. Джузеппе, посмеиваясь, наблюдал за лихорадочным возбужденным румянцем и горящими глазами своего юного приятеля.
– Джузеппе, мне очень-очень нужна твоя помощь, и поверь, я бы к тебе никогда не обратился, если бы не доверял тебе, как отцу родному. – И Граначчи со всем ему отпущенным Богом актерским талантом с жаром выпалил всю историю своего знакомства с Микеланджело, начиная с момента, когда увидел сына подеста рисующим на заборах Санта-Кроче.
Джузеппе слушал юного друга, не прерывая его, сыновья ели молча, не поднимая голов. Закончив душещипательное повествование и изложив свои намерения на будущее, Граначчи перевел дух и огляделся. Пауза была продолжительной.
Набрав воздух в легкие, Джузеппе, профессионально придерживая диафрагму, спросил Франческо, глядя на него в упор:
– Это нужно твоему другу или это нужно также и тебе? Сыновья его, как по команде, подняли взгляды от тарелок. Подумав секунд десять, Франческо ответил:
– Это нужно и мне.
Месяц освещал дорогу до мастерской Гирландайо. Шли молча, не переговариваясь. Роли были заранее распределены Джузеппе. Успех предприятия был практически предрешен, так как сама затея казалась настолько невероятной, настолько дерзкой, что иначе как на удачу в этом поистине упоительном безумстве нельзя было рассчитывать. Перед входом в мастерскую завязали глаза, как это делают бандиты на римских дорогах. «Gloria Romanorum!»[8]8
Слава римлянам (лат.).
[Закрыть] – дверь в мастерскую с треском повалилась от натиска плеч пятерых крепких мужчин. Послышались крики. Спавшие ученики в темноте повскакивали с мест, пытаясь кто зажечь огонь, кто найти свои башмаки.
– Не двигаться! – Раскатистый бас с нарочитой хрипотцой прогремел над головами до смерти перепуганных людей.
Трое сыновей Джузеппе расположились по углам комнаты, занимая круговую оборону. Ловким жестом вытащив клинки, они, скаля зубы, провели ими около своих шей, давая понять, что будет с каждым, кто только попробует двинуться с места.
– Снаружи нас ждет наша банда, а эти парни, уж поверьте, не любят лишних слов. – Венецианец Джузеппе мастерски исполнял свою роль.
Такой благодарной и восприимчивой публики у него отродясь не было. Актер вошел в образ. Граначчи, также переодевшийся, надевший на лицо маску, оставался неузнанным своими бывшими сотоварищами, для которых все происходящее было сну подобно. Главной стратегической целью была комната Гирландайо. Один из сыновей Джузеппе караулил выход, двое других, жонглируя клинками, которых у них было несколько, «держали» учеников, чтобы те не выскочили в окна. Граначчи все настойчивей и настойчивей подталкивал плечом Джузеппе в сторону комнаты маэстро, поминутно не забывая угрожать клинком своим бывшим товарищам.
Дверь в комнату художника с шумом распахнулась. Доменико, услышав крики в мастерской, проснулся и поспешно одевался.
– Сядь, – угрожая ему клинком, твердым голосом сказал Джузеппе.
Суровый тон подействовал безотказно – Гирландайо хорошо чувствовал силу.
– Деньги, драгоценности – быстро!
– Благородные синьоры, я бедный художник, а не банкир. Я не Медичи, у меня ничего нет, посмотрите на моих учеников.
Они так плохо одеты, они все такие бледные, – запричитал Гирландайо.
«Шут гороховый», – подумал Джузеппе. «Где он прячет работы Микеланджело?» – подумал Граначчи. А потом Джузеппе начал крушить все подряд, сметая со столов и полок все предметы, которые там находились.
Маэстро кинулся на колени:
– Синьор, синьор, не уничтожайте ценные произведения искусства!
– Где самое ценное?
– Все, все здесь самое ценное. Я сам Доменико Гирландайо.
Вы слышали когда-нибудь это имя?
И тут Граначчи смекнул, что надо делать. Он-то уж прекрасно разбирался в художественных ценностях и под видом разбойного угара тоже принялся швырять на пол все, что только попадалось ему на пути. Джузеппе держал обезумевшего от ужаса и жадности Гирландайо. Месяц светил в окно. Весь пол комнаты был устлан бумагами, усыпан глиняными черепками, кистями, склянками. Найдя несколько украшений, Граначчи демонстративно швырнул их Джузеппе, который поймал их на лету, не выпуская, однако, из рук Гирландайо, который дергался, как марионетка.
– Где? Где? А, в матрасе! – осенило Граначчи.
Он ринулся к кровати, и Гирландайо отчаянно выкрикнул:
– Нет!!!
– Да!!! – проорал ему в ответ Франческо.
С первыми лучами солнца Бертольдо ди Джованни направился обходить дозором лужайки парка Медичи. Сегодня все должно быть особенно прекрасным. Синьору Медичи необходимо хорошенько отдохнуть от постоянных тревог, что донимают его так сильно в последнее время. Помыслы славного скульптора поистине были чисты. Все Медичи обладали характерной особенностью – рядом с ними никогда не было случайных людей. Да и людей, имеющих прямой доступ к ним, тоже всегда было очень немного, но те, которых Медичи приближали к себе, хранили им верность до самой смерти. Оттого-то слухов и сплетен вокруг семьи Медичи всегда было, есть и будет предостаточно, и хватит их не на один роман.
Твердым, уверенным шагом, с видом, какой обычно имеют глубоко порядочные люди, маэстро Бертольдо прошел через аллею кипарисов и в стороне, там, где начиналась оливковая рощица, вдруг увидел спящего на траве человека. Не задумываясь, верный слуга подошел к лежащему, склонился над ним и… даже растерялся. Узнал он наряженного в костюм налетчика парня довольно быстро, но во всем облике этого нестандартного бандита было что-то поэтически нелепое, от костюма веяло какой-то балаганностью. Тем более что лицо Бертольдо узнал почти сразу. Это был Франческо Граначчи из мастерской художника Гирландайо. Маска, которая должна была скрывать глаза, сползла на подбородок. Ну, а костюм… он вообще не выдерживал никакой критики. Лицо хранило следы грима. Но облик, облик спящего юноши разительно контрастировал со всей этой театральщиной – он был трогательно невинный. Внимательный глаз профессионального художника да и просто умного человека сразу же отметил это. Франческо спал сном праведника. Сознание исполненного долга, предвкушение победы вытеснили из его сознания и ощущение холода, и все неудобства, связанные со столь некомфортным ночлегом. К тому же и устал он порядочно. Бертольдо склонился над юношей. Граначчи, закутавшись в плащ, подтянув ноги к груди, прижимал к себе какую-то коробку. Понимая, что в этой-то коробке, скорее всего, и кроется разгадка столь необычного поведения юноши, Бертольдо попытался притянуть ее к себе, и Франческо подскочил как ошпаренный. С полуоткрытым по-детски ртом, хлопая глазами, он еще более усилил контраст со своим костюмом. Наверное, юноша правильно поступил, не став актером: в нем было слишком много собственной индивидуальности.
Бертольдо и не думал сердиться, но на всякий случай нахмурился:
– Молодой человек, могу я полюбопытствовать, что же привело вас сюда в столь ранний час и в столь незаурядном виде?
– А… да… сейчас… вот… я… да, синьор. Вот. – Франческо вместо слов протянул маэстро Бертольдо коробку.
Скульптор молча просматривал ее содержимое, и выражение лица его постепенно менялось
– Кто автор сих работ?
– Мой друг, я вам говорил о нем. Микеланджело Буонарроти, сын подеста Капрезе и Кьюзи мессере Лодовико Буонарроти ди Симони.
Рассказывая маэстро столь подробно о сословной принадлежности Микеланджело, Франческо решил тем самым хоть отчасти оправдать столь необычное свое появление в садах Медичи.
– И вы, я смею заметить, пришли сюда в столь ранний час, чтобы дать мне возможность как можно раньше оценить превосходные работы вашего друга? – Бертольдо все-таки решил выяснить причину происходящего, хотя по его интонации Франческо понял, что маэстро совсем не сердится.
Франческо уже проснулся, смекнул, что сейчас творится у Гирландайо в голове, скульптор, вне всякого сомнения, уже понял весь смысл ночного вторжения, а значит, пора предпринимать самые серьезные меры. Но вот какие?
– Маэстро Бертольдо, я отвечу на все вопросы, но вначале скажу вот что: Микеланджело Буонарроти желает у вас учиться, да и я хочу того же, но к тому есть кое-какие препятствия.
– Что же это за препятствия, юноша?
– А на этот вопрос я отвечу не вам, а самому… – Франческо взглядом показал в сторону дома Лоренцо Медичи.
«До чего все-таки наглый этот очаровашка», – подумал скульптор, но решил, что появление столь необычного гостя рассеет хандру его покровителя.
Лоренцо давно уже не помнил, чтобы кто-то заставлял его так смеяться. Он хохотал долго и от души. Франческо чувствовал себя так, будто бы благодарные зрители закидали его розами. Вкратце рассказав историю знакомства с Микеланджело, он живо и красочно описал жизнь в мастерской Гирландайо, конфликт того с Микеланджело, продемонстрировал работы своего друга Медичи и, как это уже было проделано ранее, в лицах изобразил свой диалог с маэстро Доменико. На десерт было подано представление под названием «Ночной налет на мастерскую». Кое-где приврав, кое-где иначе расставив акценты, Франческо довел Лоренцо Медичи буквально до хохота.
– Браво, парень, ты молодец, и если ты не врешь, то будешь у меня работать! – утирая слезы, еле-еле вымолвил владыка Флоренции.
– Бандитом?
– У меня нет бандитов, – уже спокойно ответил Лоренцо.
– Бертольдо, что ты думаешь о работах… как его там?..
– Микеланджело Буонарроти, ваша светлость.
– А… да-да, Буонарроти, старая фамилия, кстати говоря.
Ну так что ты о нем думаешь?
Лоренцо сидел в кресле лицом к окну. Бертольдо ди Джованни стоял немного поодаль. Утренняя встреча с Франческо Граначчи подняла настроение повелителю, и с этого момента он ни разу не вспомнил ни о чем дурном.
– Если ваша светлость позволит, то я бы послал людей за этим мальчиком и взял бы его себе в ученики. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с уникальным даром, который нуждается в индивидуальном обучении. Нужно только все уладить с семьей мальчика и с этим Гирландайо.
– Ты прав. Мальчик, несомненно, одарен. Я вижу в нем темперамент, без которого не бывает истинного таланта. Скажи Себастьяно, пусть возьмет еще двух людей и приведет мальчишку на праздник.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
