Текст книги "Последняя инстанция"

Келлоуэй – непривлекательная женщина с отсутствующим подбородком, толстыми ляжками и узкими плечиками. Она вся напрягается от злости и стыда, разворачивается и демонстративно выходит из комнаты, неслышно ступая по персидской дорожке.

– Она что, решила, будто ты трофеи коллекционируешь? – поражается капитан. – Сувениры в дом приносишь, как этот хрен Джеффри Дамер[3]3
  Серийный убийца. За свои деяния получил пятнадцать пожизненных заключений.


[Закрыть]? Боже ты мой!

– Все, я больше этого не вынесу. – Уминаю идеально сложенные рубашки в большую дорожную сумку.

– Док, тут никуда не денешься, дело только началось. А на сегодня хватит с тебя. – Он устало опускается на мою постель.

– Скажи своим следователям, пусть прыть-то поубавят, – предупреждаю его. – Чтобы мне на глаза больше не показывались: я ничего плохого не делала.

– Если у них еще что-нибудь всплывет, сам буду разбираться. Я здесь веду расследование, если идиоты вроде Келлоуэй этого еще не поняли. И насчет меня можешь быть спокойна. Тут столько народу горит желанием с тобой пообщаться, что прямо номерок на ладошке пиши, как в магазине деликатесов.

Укладываю слаксы поверх рубашки, потом в обратном порядке, чтобы не помялись.

– Ну естественно, до него тебе еще далеко, – имеется в виду Шандонне. – Тут с ним переговорить полно охочих: профайлеры, судебные психиатры, СМИ – сам черт ногу сломит. – Марино перечисляет особо отличившихся деятелей.

Прекращаю паковаться. Не намерена перебирать личные принадлежности у него на виду.

– Оставь меня на пару минут, пожалуйста.

Марино пристально на меня смотрит, глаза красные, лицо вспыхнуло пунцово-бордовым цветом. У него даже лысину на макушке припекло. Сидит в своих потрепанных джинсах и растянутом свитере, пузо выпирает на девять месяцев, на огромных ботинках ломти грязи. Видно, соображает. Оставлять меня одну не хочет и взвешивает в уме «за» и «против», явно не собираясь делиться ими со мной. Сознание затуманивается параноидальной мыслью: а ведь старина мне не доверяет. Наверное, решил, что я собираюсь свести счеты с жизнью.

– Слушай, Марино, просто постой за дверью и никого не пускай, а я здесь быстренько закончу. Знаешь что, прогуляйся-ка до моей машины и достань из багажника чемоданчик с рабочим инструментом. Если на вызов придется ехать, он мне понадобится. Ключ возьмешь на кухне, в самом верхнем ящике справа – я там все держу. Прошу тебя. И кстати, мне машина нужна. Я даже лучше просто ее заберу, так что инструмент можешь там и оставить.

Марино колеблется.

– Тебе нельзя забрать машину.

– Да к чертям собачьим! – ругнулась я. – Только не говори, что они и машину мою будут обыскивать. Бред какой-то.

– Слушай. Первый раз сигнализация сработала потому, что кто-то пытался забраться к тебе в гараж.

– То есть как это «кто-то»? – подкалываю я; виски пронзает жгучая боль, перед глазами поплыло. – Нам же прекрасно известно, чьих это рук дело. Он специально повозился с гаражной дверью, чтобы сигнализация сработала. Ему и надо было, чтобы стражи порядка подкатили, и тогда полицейский, заявившийся чуть позже, не вызвал бы никаких подозрений. А то вдруг соседи заметят постороннего.

Вторично в роли полицейского пришел как раз Жан-Батист Шандонне собственной персоной. Поверить не могу, как легко он меня провел.

– Не все так легко объяснить, – отвечает Марино.

– Странное у меня ощущение, будто ты мне не веришь...

– Да, тебе надо поскорее попасть к Анне и хорошенько выспаться.

– Мою машину он не трогал, – утверждаю я. – Маньяк в гараж даже не заходил. Пусть и не думают касаться моей машины. Сегодня же ее заберу. Так что оставь инструменты в багажнике.

– Сегодня не получится.

Марино выходит, прикрывает за собой дверь. Страшно хочется выпить, залить чем-нибудь электрические разряды, прошибающие мозги. Нервы ни к черту. Ну что, внаглую пройти к бару и послать полицейских ко всем чертям, пока буду виски искать? Головную боль выпивка не снимет, только теперь это не важно. Мне совсем невмоготу, и совершенно не волнует, что сейчас можно, а что нельзя. Пока шарила в шкафчике в ванной комнате, рассыпала косметику. Тюбики с помадой упали на пол и закатились между унитазом и ванной. Шатко склоняюсь, чтобы их подобрать, неловко шаря по полу правой рукой. Тяжко это, особенно для левши. На туалетном столике у раковины аккуратно расставлены пузырьки с духами. Остановилась, задумавшись, взяла с полки маленькую золотистую бутылочку «Гермес-24 Фабург». Приятно холодит ладонь. Подношу флакончик к носу, а на глаза наворачиваются слезы: Бентон Уэсли так любил этот пряный эротичный аромат. Сердце колотится в груди: больше года ими не душилась, ни разу после его смерти. «Меня ведь тоже с тобой на тот свет хотели отправить, – стучит в мозгу гнетущая мысль. – А я все еще здесь, Бентон, топчу земной шарик. Ты – эксперт, работал на ФБР, составлял психологические характеристики стольких преступников, раскладывал по полочкам психику стольких монстров, разъяснял поведение и продумывал ходы на сто шагов вперед. Ты же знал, что тебе уготовано, ведь знал же? Все просчитал, так почему же не предотвратил? А, Бентон? Да будь ты здесь, у меня не было бы этих проблем».

Слышу, кто-то стучит в дверь спальни.

– Минуточку, – кричу я, прочищая горло и отирая глаза. Плещу в лицо холодной воды, прячу духи в большую дорожную сумку. Направляюсь к двери в полной уверенности, что это Марино. Однако взгляду предстает Джей Талли в форме спецслужбы АТФ, лицо покрыто ночной щетиной, придающей его смуглой красоте зловещее очарование. Таких красавцев я, пожалуй, больше не встречала: фигура как у греческого изваяния, из пор мускусом сочится чувственность.

– Хотел тебя проведать, пока не уехала. – Он впивается в меня горящими глазами, будто ощупывая. Четыре дня назад, во Франции, по мне путешествовали его руки и губы.

– Что ты хочешь услышать? – Пропускаю гостя в спальню, неожиданно озаботившись своим обликом. Не хочу, чтобы он видел меня такой. – Бросаю свой дом в канун Рождества. Рука болит. На душе муторно. А в остальном – лучше не бывает.

– Я сам отвезу тебя к доктору Зеннер. Мне будет приятно, пожалуйста.

На границе сознания пронеслось, что ему откуда-то известно, где я сегодня обретаюсь. А ведь Марино обещал, что мои перемещения останутся в секрете.

Джей закрывает дверь и берет меня за руку, а я все забыть не могу, что в больнице он подождать не удосужился. Теперь же вот воспылал желанием куда-то со мной ехать.

– Позволь тебе помочь. Ты мне небезразлична, – говорит он.

– Что-то вчера ты не больно тревожился, – отвечаю я, припомнив, что не далее как прошлым вечером, когда Джей подвез меня из больницы, он даже не намекнул, что не стал дожидаться. А между тем я его за это особо поблагодарила. – Вы там со своей группой захвата рыщете по всему городу, а поганец берет и прямиком ко мне направляется, – продолжаю я. – Ты через океан сюда прилетел отлавливать этого негодяя, объединенный спецназ под твоим руководством пытается загнать добычу в сетку, и вот – на тебе. Как в плохом кино: в городе облава, вышколенные ребята вооружены до зубов, а зверюга прямиком ломится ко мне в дверь.

Глаза Джея блуждают по моим интимным местам, словно он считает себя в полном праве вторично насладиться желанным зрелищем. Я поражена: как же противно, что в такое нелегкое время он способен думать обо мне только так. Тогда, в Париже, я решила, что сильно увлеклась. Теперь же, в собственной спальне, лицезрея, с какой неприкрытой наглостью он интересуется тем, что скрыто под лабораторным халатом, я понимаю, что нисколечко этого человека не люблю.

– Ты просто расстроилась. И вполне понятно. Я волнуюсь, специально приехал. – Он протягивает руку, а я отстраняюсь.

– Мы просто хорошо провели время. – Я все уже объясняла; теперь решимость порвать с ним еще более окрепла. – Несколько часов. Это просто случайная встреча, Джей. Ошибка.

– Ошибка? – Горечь сквозит в его тоне. Взгляд вспыхивает черной злобой.

– Не пытайся превратить минутное увлечение в лебединую привязанность. У меня к тебе ничего нет, прости. И ради Бога, прекрати. – Внутри закипает возмущение. – Не надо ничего от меня требовать. – Я отхожу от него, жестикулируя здоровой рукой. – Что тебе, в конце концов, от меня нужно?

Джей вскидывает руку и опускает голову, словно загораживаясь от ударов и признавая свою ошибку. Не думаю, что он это искренне.

– Не знаю, что я делаю. Просто веду себя как дурак, – говорит он. – Мне ничего от тебя не надо. Какой же я глупец. Ты меня с ума сводишь, только не злись, пожалуйста. – Бросает на меня напряженный взгляд и открывает дверь. – Я всегда буду рядом, Кей, только позови. Je t'aime[4]4
  Я тебя люблю (фр.).


[Закрыть].

У этого мужчины своеобразный способ прощаться: каждый раз складывается впечатление, что ты его больше не увидишь. В глубинах психики просыпается атавистический страх, и приходится буквально превозмогать потребность броситься ему вслед, звать, просить вернуться, обещать скорую встречу... Закрываю глаза, массирую виски, облокотившись на столбик кровати. Говорю себе: лучше сейчас не торопиться с решениями. Ни к чему спешить.

Марино ждет в коридоре, зажав в уголке рта нераскуренную сигарету. Вглядывается в мое лицо, будто пытаясь понять, что же произошло за дверью, пока мы с Джеем были наедине. Мой взгляд задерживается на пустой прихожей. Сама того не желая, я почти надеюсь, что Джей вернется, и в то же самое время страшусь этого. Капитан принимает из моих рук сумки. Копы при виде меня умолкают, отводят взгляд, словно с головой погрузились в дела: расхаживают по большой комнате, щелкают и бряцают оборудованием, на поясах покашливают рации. Следователь фотографирует кофейный столик, ярко полыхая вспышкой. Еще кто-то снимает место покушения на видеокамеру, эксперт устанавливает источники дополнительного освещения «люма-лайт», люминесцентная подсветка который высвечивает то, что не видно невооруженным глазом: отпечатки пальцев, следы лекарственных средств, жидкую органику. У меня на работе тоже есть такая подсветка; я обычно пользуюсь ею, когда выезжаю на место, или непосредственно в морге. Словами не выразить, что чувствуешь при виде включенной «люмы» в своем собственном доме.

Мебель и стены запачканы темным сажистым порошком для дактилоскопии, яркий персидский ковер отогнули, обнажив старинный французский дуб. Лампу, которая была у меня прикручена к ребру столешницы, сняли, и теперь она бесхозно валяется на полу. От подушек, которые раньше лежали на разборной софе, остались одни лишь вмятины, в воздухе висит слабый запах формалина, жирный и едкий. Из большой комнаты заметно, что происходит в столовой; моему взгляду открылся вид на оклеенный желтой полицейской лентой пакет из темной бумаги, с датой, подписью и маркировкой: «Скарпетта, одежда». В нем лежат мои слаксы, свитер, носки, ботинки, бюстгальтер и трусики – все то, в чем я вчера вечером попала в больницу. И вот этот пакет, улики, фонарики, рабочее полицейское оборудование разложены на моем любимом обеденном столе, будто бы так и нужно. Копы повесили на стулья верхнюю одежду, повсюду отпечатки грязной обуви. Во рту пересохло, от злости руки опускаются.

– Эй, Марино! – рявкнул какой-то тип. – Тебя там Райтер обыскался.

Буфорд Райтер – генеральный прокурор Виргинии. Верчу головой, ищу Джея. Его нигде не видно.

– Пусть займет очередь и ждет. – Марино возвращается к своему привычному жаргону и раскуривает сигарету. Я открываю входную дверь, и в дом врывается ледяной вихрь, жжет щеки, щиплет глаза.

– Ты мой чемоданчик с инструментом захватил? – спрашиваю капитана.

– Уже в грузовичке, – говорит он снисходительным тоном мужа, которого жена послала сгонять за сумочкой.

– А Райтер зачем звонил? – интересуюсь я.

– Извращенцы, все бы им чужое белье поворошить, – бормочет он.

Марино припарковал свою махину на улице перед самым домом, две толстенные шины зажевали глубокие борозды на заснеженно-грязном от ног и колес газоне. Мы с Буфордом Райтером много лет вместе проработали, раскололи не одно преступление, и меня несколько задело, что он не спросил сам, можно ли приехать осмотреть дом. Не удосужился позвонить и хотя бы поинтересоваться моим самочувствием.

– Знаешь, народ так просто и тянет посмотреть твое жилище, – говорит Марино. – Вот и придумывают разные предлоги, чтобы к тебе заглянуть: один то хочет проверить, другой – это.

В туфли просачивается снежная жижа; осторожно выбирая дорогу, иду по дорожке к воротам.

– Ты не представляешь, как часто меня расспрашивают про твою крепость. Можно подумать, ты не патологоанатом, а леди Ди. А Райтеру обязательно надо во все нос сунуть! Этот проходимец всех тут замучил своей любознательностью.

Вдруг прямо перед носом вспыхнула целая череда ярких белых вспышек, и я опять чуть не поскользнулась. Выругалась вслух. Каким-то образом, в обход охраны на воротах, сюда пробрались фотографы. Вот уже трое торопятся ко мне, щелкая камерами, а я все никак не могу забраться в высокий салон мариновского пикапа, ведь действовать-то приходится одной рукой, тут уж не до проворства.

– Эй ты! – заорал мой спутник на ближайшую из нарушительниц частных владений. – Вот поганка! – Марино бросается вперед, чтобы загородить рукой объектив фотоаппарата, как вдруг журналистка тяжело плюхается на скользкий тротуар и неудачно роняет камеру.

– Гад! – орет она. – Урод недоделанный!

– Садись в машину! Быстро! – кричит мне Марино.

– Недоумок!

Сердце бешено заколотилось, готово вырваться из груди.

– Я на тебя в суд подам, ты у меня за это ответишь, придурок!

Опять вспышки, а я зажала дверью пальто, приходится его высвобождать. Марино бросает мои сумки на заднее сиденье, прыгает за руль, двигатель с ревом оживает. Фотограф, с которой у нас произошла стычка, пытается подняться на ноги, и мне приходит в голову, что неплохо бы поинтересоваться – вдруг пострадала?

– Надо посмотреть, как она, цела? – говорю я, выглядывая из бокового окна.

– Какое там! Забудь. – Пикап, вильнув, выходит на улицу и набирает ход.

– И кто это такие? – По жилам струится живой адреналин, перед глазами плывут синие круги.

– Поганцы, вот кто. – Марино хватает рацию. – Девятый, – объявляет он в эфире.

– Девятый, – слышится ответ диспетчера.

– Я не хочу, чтобы меня фотографировали, и мой дом... – повышаю голос. Я до последней клеточки возмущена несправедливостью происходящего.

– Говорит десять пять. Три двадцать, ответьте, попросите, пусть соединится по мобильному. – Марино прижимает к губам микрофон. Три двадцать тут же перезванивает: как большой жук, завибрировал телефон. Полицейский откидывает крышку и сообщает: – СМИ каким-то образом проникли на охраняемую территорию. Фотографы. Думаю, они припарковались где-то в Виндзор-фармс, прошлись пешком и перелезли через забор, там за охранным пунктом открытая травянистая зона. Направь кого-нибудь на предмет незаконной парковки, пусть отбуксируют. А будут еще шляться по частной собственности Скарпетты – арестовать. – Окончил разговор, захлопнул крышку телефона, будто он не Марино, а капитан Джеймс Кирк, который только что отдал приказ атаковать команде звездолета «Энтерпрайз».

Притормаживаем у поста охраны, и навстречу выходит Джо. Джо – престарелый охранник, добродушный и обходительный человек. Единственное «но»: если речь пойдет о ситуации более серьезной, чем набег любопытствующих, я не стану полагаться ни на него, ни на его бравых напарников. Ничего удивительного, что на нашу территорию проник Шандонне, а теперь еще и репортеры. На дряблом морщинистом лице Джо изобразилось беспокойство, когда он увидел меня в незнакомом пикапе.

– Слушай, отец, – неприветливо обращается Марино, высунувшись в окно, – как сюда фотографы проникли?

– Что? – Джо немедленно занял оборонительную позицию, сузил глаза, пристально осматривая вылизанную пустую улицу, залитую желтым светом натриевых фонарей на высоких столбах.

– Они у дома доктора. По меньшей мере трое.

– Здесь они не проходили, – объявляет Джо. Ныряет к себе в будку и хватает телефонную трубку.

Мы отъезжаем.

– А больше тут ничего и не предпримешь, док, – говорит Марино. – Можешь с таким же успехом нырнуть головой в песок, теперь везде твои фотографии будут, и такой погани понапишут...

За окном мелькают очаровательные дома в георгианском стиле, украшенные к празднествам.

– Хреново дело, еще и за страховку накрутят, – вещает капитан прописные истины, которые меня именно сейчас совершенно не интересуют. – Твой милый домик увидят все на солнечной стороне земного шара и точно прознают, где ты живешь. Но самое страшное – другие извращенцы будут плодиться как грибы после дождя, и это меня волнует куда больше. Начнут представлять тебя жертвой и заводиться на этом. Знаешь ведь, кругом полно гнилья: специально выискивают, где будет очередное разбирательство по изнасилованию, и сидят, слушают.

Автомобиль мягко притормаживает на пересечении Кентербери-роуд и Уэст-Кери-стрит, и к нам разворачивается темный седан-малолитражка, заливая салон фарами и замедляя ход. Из окна выглядывает узкое безжизненное лицо Буфорда Райтера. Водители опускают стекла.

– Уезжаете?.. – начинает было Райтер и осекается, к своему изумлению, заметив меня в кабине пикапа. Да, мою физиономию он здесь увидеть не ожидал. – Сочувствую, что у вас такие неприятности. – Престранная фраза адресована мне. Как будто то, что сейчас творится, – неприятность, не более.

– Ага, сваливаем. – Марино посасывает сигарету, вовсе не собираясь приходить мне на выручку. Он уже сказал, что думает про Райтера и его участие. Прокурору необязательно появляться в моем доме, а если действительно приспичило лично на все поглазеть, так достаточно времени было, пока меня в больнице держали.

Райтер потуже кутается в пальто, свет уличных фонарей отражается в стеклах его очков. С кивком он обращается ко мне:

– Будьте осторожнее. Рад, что обошлось, – решил, видно, признать, что у меня действительно так называемые неприятности. – Нам всем нелегко. – Тут его явно посетила какая-то мысль, но высказывать он ее не стал. Что бы там у него на языке ни крутилось, это было не для посторонних ушей. – Мы еще поговорим, – обещает он Марино.

Поднимаются стекла. Мы отъезжаем.

– Дай сигарету, – говорю Марино. – Я так понимаю, что он у меня еще не был...

– А вот как раз таки и был. Часов в десять утра заявился. – Спутник протягивает мне пачку «Лаки страйк» без фильтра и предлагает зажигалку, которая тут же выплевывает столбик огня.

Затылок печет, голова невыносимо тяжелая. Голодной бестией внутри заворочалась злоба. Марино так и сидит с горящей зажигалкой в вытянутой руке, а я решила принципиально воспользоваться прикуривателем.

– Спасибо, что вовремя оповестил. А можно полюбопытствовать, кто еще в мой дом наведывался? И сколько раз? Как долго они там сидели и что брали в руки?

– Слушай, на мне отыгрываться не надо, – предупреждает он.

Знакомая интонация. Марино на пределе, вот-вот сорвется. Мы с ним сейчас как два спутника-зонда, готовых столкнуться, хотя именно этого и не нужно. Еще только войны с Марино недоставало. Легонько касаюсь сигаретой ярко-оранжевых завитков и полной грудью втягиваю в себя дым. Крепкий чистый табак кружит голову. Несколько минут едем в напряженной тишине; ситуация так накалилась – искорки хватит, чтобы взорваться. Наконец решаю заговорить. Голос глухой, воспаленный мозг будто покрыт коростой, как заледенелые улицы, а по ребрам растекается волна тяжелой, гнетущей боли.

– Я понимаю, ты просто делаешь что должен. Ценю, – приходится из себя выдавливать слово за словом. – Хотя по мне, может, и не видно.

– Не объясняй ничего. – Он посасывает сигарету, оба окна приоткрыты, и мы дымим как паровозы. – Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас.

– Очень сомневаюсь. – Обида желчью поднимается по горлу. – Я и сама-то еще не разобралась.

– Знаешь, я соображаю куда лучше, чем тебе кажется, – говорит Марино. – Когда-нибудь сама убедишься. Готовься, жареным еще только запахло, не рассчитывай, что в скором времени все прояснится. Как минимум пару недель тебе маяться. Всегда так. Уж я-то насмотрелся, что бывает с людьми, которых приносят в жертву.

Не хочу больше слышать ни единого слова на эту тему.

– Просто замечательно, что ты туда едешь, – говорит он. – В самый раз, тебе прийти в себя не помешает.

– Я еду к Анне не здоровье поправлять, – вскидываюсь я. – Я у нее поживу, потому что она мой друг.

– Слушай, ты сейчас жертва обстоятельств, и тебе придется с этим как-то разбираться. Без посторонней помощи тут не обойтись. Будь ты хоть сто раз доктором, адвокатом, вождем индейского племени – кем угодно. – Марино разошелся, на драку нарывается. Ему нужен повод; он ищет виноватого, на кого излить гнев. Я уже предвижу, какая буря надвигается. Горячей волной обдало, от злости кожу жжет. – Когда ты жертва, с тобой любой может поступить, как ему заблагорассудится.

Цежу слова. Голос дрожит, точно каждое слово лижут языки пламени.

– Я не жертва. Быть жертвой и когда тебя пытаются сделать жертвой – разные вещи. И я не собираюсь стать закуской для какого-нибудь маньяка. – Голос угасает. – Не получилось у него сделать то, что он хотел, – разумеется, я опять о Шандонне, – а если бы вышло, как он задумал, меня бы сейчас уже не было. Я бы не изменилась, не стала хуже, а просто умерла.

Чувствую, Марино вздрогнул во мраке на своей половине ревущей громадины. Он не понимает, что я имею в виду; наверное, никогда не поймет. Этот человек ведет себя так, будто я дала ему пощечину или пнула между ног.

– Я режу правду-матку, – лупит он в ответ. – Кто-то же должен.

– Правда в том, что я жива.

– Ага, чудом.

– Ну естественно, чего еще от тебя ожидать, – успокаиваясь, говорю я с прохладцей. – Все вполне предсказуемо: виновата всегда жертва, а не хищник. Ей больше достается. – Дрожу в темноте. – Да катись ты, Марино...

– У меня до сих пор в голове не укладывается, что ты ему открыла! – От беспомощности он переходит на крик.

– А вы где были, а? – Я снова напоминаю полицейскому о неприятном факте. – Мог бы кто-нибудь для разнообразия и присматривать за моей собственностью. Вы же опасались, что он попытается меня достать.

– Ты помнишь, я тебе звонил? – Марино нападает с другого фланга. – Что ты мне ответила, а? Все, мол, в порядке. Я же попросил тебя сидеть и не высовываться. Мы напали на след, знали, что он где-то прячется, выжидает, а может, снова ищет, кого бы закусать до смерти. И что ты вытворяешь, доктор из правоохранительных органов? Кто-то стучится, а ты и рада! Побежала открывать. И это в полночь!

– Я думала, что пришел полицейский. Он назвался полицейским.

– Но почему? – снова возопил Марино, колошматя кулаками руль, точно неуправляемый ребенок. – Ну? Что молчишь? Отвечай!

Мы уже несколько дней знали, что убийца – моральный и физический урод Шандонне. Было известно, что он француз и что его семейка, авторитетная в преступных кругах, проживает в Париже. А тот человек, за дверью, говорил совершенно чисто, безо всякого намека на акцент.

(«Полиция». – «Я полицейских не вызывала», – отвечаю через дверь. «К нам поступил звонок, мэм, на вашей территории замечено подозрительное лицо. У вас все в порядке?»

У него не было акцента. Мне и в голову прийти не могло, что он способен говорить без акцента. Я и не помышляла об этом. К тому же полицейские действительно только что заходили, когда сработала сигнализация. Ничего странного в том, что они решили вернуться и перепроверить, не было. А я жестоко заблуждалась: думала, вот как хорошо меня охраняют. Все случилось очень быстро. Я открыла дверь, свет на крыльце не горел, и среди стылой полуночной темноты в нос ударил грязный запах мокрого животного.)

– Алло. Есть тут кто? – вопит Марино, больно ткнув меня в плечо.

– Руки! – резко пришла в себя. Вздрогнув, беззвучно хватанув ртом воздух, отпрянула от него, а автомобиль пошел юзом. Салон наполнила тяжелая тишина, как будто я погрузилась на сотню футов под воду. Я словно нырнула в небытие, и перед глазами стали всплывать ужасные картины, одна за другой. На сигарете нагорел такой длинный столбик пепла, что я даже не успела донести его до пепельницы. Отряхиваю колени. – Можешь свернуть к торговому центру, если хочешь, – говорю Марино. – Так быстрее.