Текст книги "Ничего не говори. Северная Ирландия: Смута, закулисье, «голоса из могил»"

На четвертый и последний день марша в десяти милях от окраины Дерри один из протестующих закричал в мегафон: «Похоже, сейчас полетят камни». Обстановка накалялась. С того момента, как процессия вышла из Белфаста и по мере ее продвижения вперед, к ней присоединилось множество молодых людей, и теперь дорогу заполонили сотни демонстрантов. Мужчина с мегафоном снова крикнул: «Вы можете быть ранены! Готовы вы к такому повороту дел?»

Демонстранты хором ответили: «Да!»

* * *

Предыдущей ночью, когда участники марша спали на полу в здании администрации деревни Клоди, Майор Бантинг собрал своих сторонников в Дерри (или в Лондондерри, как называл этот город Бантинг). Сотни возбужденных лоялистов находились внутри ратуши на берегу реки Фойл – величественного здания из камня, украшенного витражами. У лоялистов шло «молитвенное собрание». Здесь же был и Ян Пейсли, готовый приветствовать своих сторонников.

Радикал, имеющий неистовых последователей, происходил из семьи баптистского проповедника. Пройдя обучение в евангелистском колледже в Уэльсе, он учредил свою собственную церковь, придерживающуюся крайне жесткой линии. Имея почти двухметровый рост, Пейсли представлял собой внушительного мужчину с косящими глазами и кривыми зубами, волосами, зачесанными назад, и дрожащей челюстью; он склонился над кафедрой и яростно обличает «римское чудовище» (католиков). Согласно его заявлению, Ватикан и Ирландская республика вступили в тайный сговор и готовят государственный переворот в Северной Ирландии. Католики продолжают наращивать свою численность и силу и скоро превратятся в «тигра, намеренного растерзать свою жертву».

Пейсли был типичным политиканом, Крысоловом-дудочником из сказки братьев Гримм. Этот искатель народной популярности водил своих последователей по католическим районам, провоцируя мятежи в любом месте, где ему только стоило появиться. Зловещим низким голосом – бас-профундо – он вещал о том, что католики – это отбросы, что они «плодятся, как кролики, и множатся, как паразиты». Он бросался в глаза, сеял распри, обострял разногласия. На самом деле он был до такой степени несимпатичен и излучал такую неприкрытую ненависть, что некоторые республиканцы полагали, что, если хорошо подумать, просчитав все плюсы и минусы, то можно прийти к выводу, что Ян приносит пользу их движению. «Зачем нам устранять Пейсли? – спросила как-то Крисси, мать Долорс. – Он наш самый большой актив».

Несмотря на то что население Дерри в основном составляли католики, в изобретательном воображении лоялистов город был живым памятником протестантского сопротивления. В 1689 году протестантским силам, верным новому королю Вильгельму Оранскому, удалось удержать город во время его осады католической армией, выступавшей за Якова II. В какой-нибудь другой части мира такое потускневшее со временем событие могло бы удостоиться разве что информационной доски. Но в Дерри победу в небольшой стычке праздновали каждый год, с демонстрациями, проводимыми местными протестантскими организациями. И вот сейчас, по мнению Пейсли и Бантинга, протестующие студенты, которые запланировали марш в Дерри, должны встретить здесь следующим утром нечто похожее на то, что было во времена осады.

Эти защитники гражданских прав, возможно, лишь притворяются мирными демонстрантами, говорил Пейсли своим сторонникам, а на самом деле это просто замаскированные «солдаты ИРА». Он напомнил о роли Лондондерри как оплота, противостоящего папистским посягательствам. Готовы ли они снова встать на защиту города? Раздались крики: «Аллилуйя!» У Пейсли была привычка завести толпу и ретироваться прежде, чем полетит первый камень. А назначенный на пост его адъютанта Майор Бантинг говорил собравшимся, что каждый, кто «считает себя мужчиной», должен вооружиться и предпринять «такие защитные меры, которые кажутся ему подходящими».

И вот под прикрытием ночной темноты местные мужчины, собравшись в полях у дороги в Дерри, начали заготавливать камни – целый арсенал. Один из фермеров, поддерживающий борьбу с католиками, пригнал трактор для подвоза снарядов. И это были не мелкие камешки, а крупные булыжники из нового карьера; их сложили кучками на рассчитанном расстоянии в местах, подготовленных для засады.

* * *

«Мы с самого начала заявили, что наш марш не связан с насилием, – напомнил Имон МакКанн Долорс и другим протестующим в последнее утро мероприятия. – Сегодня наше благочестивое намерение подвергнется проверке». Демонстранты снова двинулись вперед; они шли медленно, с ощущением усиливающегося трепета. Идти приходилось по узкой деревенской дороге, окруженной высокими изгородями. Впереди, у моста Бернтоллет – старого каменного сооружения через реку Фоган, образовалось бутылочное горлышко. Долорс с Мариан и другими молодыми демонстрантами продолжали свое движение к мосту. Затем за мостом, на возвышенности, появился мужчина. На его руках были белые повязки, и он театрально размахивал ими, подавая замысловатые сигналы, как матадор, подзывающий невидимого быка. Вскоре к нему присоединились другие – крепкие молодые люди выходили на возвышение над дорогой и, собравшись в небольшие группы, смотрели сверху вниз на демонстрантов. Теперь на дороге скопилось несколько сотен человек, стиснутых изгородями – бежать некуда. А в полях появлялось все больше и больше людей с белыми повязками на руках. Уже полетели первые камни.

Бернадетту Девлину, другу Долорс, который был одним из организаторов марша, показалось, будто опустился «занавес» из снарядов. Вокруг словно из воздуха материализовались мужчины и парни, они выкрикивали оскорбления, бросали камни, кирпичи, молочные бутылки. Некоторые из атакующих расположились значительно выше дороги, другие же засели за изгородями, идущими вдоль нее. А были такие, кто наступал спереди, оттесняя демонстрантов от моста.

Люди, идущие в авангарде, рванулись к мосту, в то время как задние ряды повернули, чтобы обойти баррикаду. Но Долорс и Мариан оказались в середине.

Они перелезли через забор, однако камни продолжали лететь в них. В этот момент мужчины начали быстро спускаться вниз и атаковать демонстрантов. Долорс казалось, что она стала участником сцены из голливудского вестерна – будто индейцы наводняют прерии. Головы кое-кого из нападавших защищали мотоциклетные шлемы. Они спускались вниз, размахивая дубинками, ломами, свинцовыми трубками и палками. Некоторые мужчины вооружились деревянными досками, утыканными гвоздями; они бросались на демонстрантов, стараясь нанести как можно больше ран. Люди, натянув на голову куртки, чтобы хоть как-то защититься, ничего не видели, спотыкались, беспорядочно перемещались и в поисках защиты хватались друг за друга.

Тех, кто пытался бежать в поля, швыряли на землю и пинали до тех пор, пока они не теряли сознание. Кто-то схватил лопату и ударил по голове молоденькую девушку. Двух фотографов из газеты тоже избили и забросали камнями. Нападавшие выхватили у них пленку и сказали, что, если они не уберутся отсюда, то их убьют. А в центре событий был Майор Бантинг – гранд-маршал, машущий руками, как дирижер; рукава его пальто покрылись пятнами крови. Он выхватывал лозунги из рук демонстрантов, и кто-то поджигал их.

Протестующие не сопротивлялись. Они заранее условились о ненасильственном характере акции. Долорс Прайс окружали молодые люди с ранами на лицах и кровавыми подтеками вокруг глаз. Она шлепнулась в реку – ее окатило ледяной водой. На расстоянии было видно, как другие демонстранты тоже летят с моста в реку. Пытаясь сопротивляться течению, Долорс не могла оторвать взгляд от одного из нападавших – мужчины с дубинкой; всю оставшуюся жизнь, возвращаясь к этому моменту, она будет помнить его глаза, горевшие ненавистью. Она просто смотрела в эти глаза и молчала.

Наконец офицер из Корпуса королевских констеблей Ольстера вошел в реку, чтобы прекратить драку. Долорс схватила его за куртку и не отпускала. Но даже и тогда, когда этот сильный коп помог ей выбраться на безопасное место, страшная бойня все еще продолжалась. В тот день здесь присутствовало несколько дюжин констеблей из Корпуса, но большая часть из них предпочитала не вмешиваться. Позже было высказано предположение о том, что нападавшие потому и надели белые повязки на руки, чтобы друзья из полиции не путали их с демонстрантами. На самом деле многие из людей Майора Бантинга – те самые, что и затеяли избиение, – были членами спецподразделения В.

После, по дороге в больницу Алтнагелвин, что в Дерри, Долорс плакала, охваченная странной смесью облегчения, отчаяния и разочарования. Когда в конце концов они с Мариан вернулись в Белфаст и появились, избитые, в синяках, в маленьком домике на Сливгаллион-драйв, Крисси Прайс выслушала рассказ об их страданиях. По окончании его она задала лишь один вопрос: «А почему вы не дали сдачи?»

Глава 3
Беспорядки в Ольстере. Изгнанники

Джин МакКонвилл почти не оставила следов. Она исчезла в смутное время, а ее дети, видевшие это, были столь малы, что ничего вразумительного рассказать не сумели. Уцелела, однако, одна фотография Джин – снимок, сделанный у дома в Восточном Белфасте, где в середине 1960-х жила ее семья. Джин стоит вместе с тремя своими детьми, а ее муж Артур присел на корточки на переднем плане. Она смотрит в камеру, руки сложены на груди, губы улыбаются, а глаза щурятся от солнца. Единственное, что врезалось в память детей, вспоминающих о маме, – это булавка – обычная голубая булавка, которую она носила на одежде, потому что кто-нибудь из детей то и дело терял пуговицу или иным способом нуждался в «срочном ремонте». Мамина булавка всегда спасала их.

В девичестве ее звали Джин Мюррей, родилась она в 1934 году в семье Томаса и Мэй Мюррей – протестантской пары, проживавшей в Восточном Белфасте. Белфаст представлял собой грязный, серый город с печными трубами и шпилями, окруженный невысокой зеленой горой с одной стороны и узкой бухтой, выполнявшей роль морских ворот, ведущих в Северный пролив – с другой. В городе было много ткацких и табачных фабрик, имелась гавань для стоянки и ремонта судов, рядами шли кирпичные дома рабочих, похожие один на другой. Мюрреи жили на Эвонил-Роуд, недалеко от верфей «Харленд энд Вулф», откуда когда-то был спущен на воду «Титаник». Там и работал отец Джин. Когда она была маленькой, он каждое утро присоединялся к тысячам рабочих, которые тянулись к верфям мимо их дома, и каждый вечер возвращался обратно, вместе с потоком мужчин, бредущих в противоположном направлении. После того как началась Вторая мировая война, ткацкие фабрики Белфаста перешли на выпуск миллионов комплектов формы, а верфи приступили к постройке военных судов. Однажды ночью 1941 года, незадолго до того, как Джин исполнилось семь лет, взвыли сирены: бомбардировщики люфтваффе утюжили небо над прибрежной полосой и сбрасывали мины на парашютах и зажигательные бомбы; вскоре верфи были охвачены пламенем.

В те дни в Белфасте особо не беспокоились об образовании девочек из рабочего класса, а потому в 14 лет Джин бросила школу и начала искать работу. В конце концов ей удалось получить место служанки у вдовы-католички, которая жила рядом с Холивуд-роуд. Женщину звали Мэри МакКонвилл, и у нее имелся взрослый сын – единственный ребенок по имени Артур, который служил в Британской армии. Артур был на 12 лет старше Джин. Он значительно превосходил ее и ростом: в ней-то насчитывалось полтора метра вместе с туфлями. Среди родственников Артура было много военных, и он рассказывал Джин истории о том, как он обратил в бегство японцев во время войны в Бирме.

Когда молодые люди полюбили друг друга, их семьи не могли не придавать значения тому факту, что они находились по разные стороны религиозного раздела. Напряжение между различными религиозными ответвлениями в 1950-х годах было менее сильным, чем в прошлом или чем оно стало потом, но даже тогда «смешанные» браки были редкостью. И не только по причине «племенной» солидарности, но и потому, что протестанты и католики находились в разных мирах: жили в разных районах, посещали разные школы, выполняли разную работу, ходили в разные пабы. Войдя в семью матери Артура в качестве домашней прислуги, Джин перешла границу. Когда начался ее роман с Артуром, его мать негодовала. (Мать Джин, возможно, тоже в восторге не была, но приняла этот брак, хотя один из дядей Джин, член «Оранжевого ордена»[4]4
  Оранжевый орден – ирландская протестантская политическая организация; его членов называют оранжистами.


[Закрыть], устроил ей головомойку за этот грех.)

В 1952 году молодые супруги бежали в Англию и жили там в армейских бараках, в той части, где служил Артур, однако впоследствии, в 1957 году, они вернулись в Белфаст и обосновались у матери Джин. Первый ребенок Джин – Анна – страдала от редкого генетического заболевания и большую часть своей жизни провела в больнице. Вслед за Анной родился Роберт, потом Артур (все звали его Арчи), далее Хелен, Агнес, Майкл (которого звали Микки), Томас (его звали Такером), Сьюзан и, наконец, близнецы – Билли и Джим. Джин, ее мать, муж, дети – в крошечном домике на Эвонил-Роуд теснились не меньше дюжины жильцов. Внизу располагалась маленькая гостиная, за ней – кухня с ванной, стоявшей снаружи, открытым огнем, на котором готовили, и раковиной с холодной водой.

В 1964 году Артур вышел в отставку, получил пенсию и смог начать небольшой бизнес по ремонту зданий. Однако сохранить занятость было нелегко. Нашел было новое место в «Сирокко-инжиниринг», но затем потерял его, поскольку работодатели узнали, что он католик. В течение некоторого времени он трудился на канатном дворе. Впоследствии дети вспоминали этот период (когда была сделана фотография) как счастливый. Конечно, семья испытывала нужду, но в этом не было ничего необычного для ребятишек из рабочего класса в послевоенном Белфасте. Главное, что родители живы. И все казалось стабильным. Их жизнь воспринималась ими как нормальная.

Но в 1960-х годах начало постепенно усиливаться взаимное недоверие между протестантами и католиками. Проводя свои триумфальные летние марши, члены местного «Оранжевого ордена» отстаивали права у дверей дома МакКонвиллов. В течение нескольких лет Ян Пейсли убеждал своих протестантских собратьев искать и изгонять католиков, живущих среди них. «Эй вы, люди с Шанкилл-роуд, что с вами? – восклицал он. – Дом номер 425 по Шанкилл-роуд – вы разве не знаете, кто там живет? Люди Папы, вот кто!» Началась этническая чистка: Пейсли перечислял адреса – Аден-стрит, дом 56; Краймиа-стрит, дом 38; владельцы местного кафе-мороженого. Они были «папистами», агентами Рима, их следовало выгнать. В доме по Эвонил-Роуд не было телевизора, но, когда началось движение за гражданские права и Северная Ирландия оказалась вовлеченной в мятежи, Джин и Артур ходили к соседям и смотрели вечерние новости с возрастающим чувством беспокойства.

* * *

В 1969 году, когда начался настоящий ад, Майклу МакКонвиллу исполнилось восемь лет. Каждое лето в Дерри лоялистский орден, известный как «Подмастерья»[5]5
  «Подмстерья» – организация ремесленников-протестантов, активно защищающая город Дерри от католиков.


[Закрыть], проводил марш в память о молодых протестантах, которые были убиты у решетки городских ворот католическими войсками короля Якова II в 1688 году. По традиции участники процессии в конце ее стояли на городской стене и бросали мелкие монеты на тротуары и дома в Богсайде – католическом гетто, расположенном внизу. Однако в этом году провокация вышла за привычные рамки, дошла до жестоких стычек, охвативших Дерри, и переросла в событие, получившее название «беспорядков в Богсайде».

Как только вести о заварушке в Дерри достигли Белфаста, мятежные настроения начали распространяться со скоростью воздушно-капельной инфекции. Банды протестантской молодежи врывались в католические районы, били окна и поджигали дома. Католики давали отпор, бросая в ответ камни и угощая противника коктейлями Молотова. Корпус королевских констеблей и спецподразделение В реагировали на эти волнения, но католики нанесли удар по авторитету этой организации, заявив, что полицейские просто стоят и бездействуют, в то время как лоялисты совершают преступления. Вокруг католических районов росли баррикады, люди захватывали школьные автобусы и хлебные фургоны, чтобы заблокировать ими улицы и возвести оборонительные сооружения. Молодые католики разбирали камни мостовых, складывали их в кучи и затем бросали в полицейских. Встревоженный таким оборотом событий Корпус констеблей ввел в действие небольшие бронемашины, которые называли пигз[6]6
  Pigs (англ.) – свиньи.


[Закрыть]; они двигались по узким улочкам, и их пулеметные башни вращались во всех направлениях. На них обрушивался град камней. Бутылки с зажигательной смесью ударялись о сталь, и голубое пламя выливалось из них, как содержимое из разбитого яйца.

Это было время романтического анархизма: бульдозер, который кто-то оставил на стройке, был оккупирован мальчишками: они сидели в огромной машине и весело ехали по улице Западного Белфаста, ободряемые криками и приветственными возгласами соотечественников. Затем мальчишки потеряли контроль над своим неуклюжим конем и врезались в телеграфный столб; кто-то тут же метнул в бульдозер бутылку с зажигательной смесью, и она взорвалась ярким пламенем.

Банды лоялистов начали упорно продвигаться по Бомбей-стрит, Вотервилл-стрит, Кашмир-роуд и другим католическим районам: они били окна в зданиях и бросали бутылки с бензином внутрь. Сотни домов были разграблены и разрушены, а их жители выброшены на улицы. По мере разрастания мятежа простые семьи во всем Белфасте забивали окна и двери, как будто на город надвигался ураган. Они вытаскивали старую мебель из гостиной, так чтобы ничто не загорелось, на случай если какие-либо горючие вещества влетят в дом через разбитое окно. Они собирались на кухне, выходящей на задний двор, бабушки и дедушки прикрывали клумбы с розами, и все ждали, пока закончится хаос.

Тем летом примерно две тысячи семей бросили свои дома в Белфасте и бежали; подавляющее большинство из них были католиками. В городе жило около 350 000 человек. В последующие годы население сократилось на целых 10 процентов. Иногда банда в сотню человек, напав на дом, заставляла его жителей покинуть его. В других случаях в почтовый ящик бросали записку, в которой говорилось, что владельцам строения дается только один час на эвакуацию. Люди набивались в машины, которые везли их через весь город в безопасное место: никого не удивляло, что семья из восьми человек втиснулась в седан. В конечном итоге тысячи католиков сгрудились в очередь у железнодорожного вокзала – беженцы ожидали прохода на поезд, движущийся в южном направлении, к Республике.

Очень скоро банда пришла и к МакКонвиллам. Группа местных мужчин нашла Артура и велела ему уходить. Под покровом ночи он выскользнул из дома и направился к матери, надеясь найти там убежище. Сначала Джин и дети оставались на месте, полагая, что напряжение вот-вот спадет. Однако и им в конце концов пришлось бежать, взяв с собой лишь те вещи, которые поместились в такси.

Город, через который они ехали, очень изменился. Тут и там сновали грузовики, груженные мебелью, которую люди сумели забрать при переезде. По улицам брели мужчины, сгибавшиеся под тяжестью старых диванов и кресел. На перекрестках горели машины. Тлели школьные здания, подожженные попавшими в них снарядами. К небу поднимались огромные клубы дыма. Ни один светофор не работал, а потому на пересечении улиц стояли молодые люди в гражданском и регулировали движение. 60 автобусов, находящихся у католиков, были расставлены по улицам так, чтобы сформировать баррикады; все новые и новые линии фронта указывали на разгоревшийся этнический конфликт. Повсюду куски резины и битое стекло; один из поэтов впоследствии назвал это «белфастским конфетти».

А среди этого побоища – упрямые жители Белфаста, которые просто приспособились к беспорядкам и продолжали жить. В промежутках между стрельбой передняя дверь тихонько приоткрывалась, и белфастская домохозяйка в очках в роговой оправе просовывала голову в щель, чтобы проверить, все ли «чисто». Затем она появлялась снова, уже набросив дождевик и прикрыв кудри косынкой, и шла прямо через зону военных действий к магазинам.

Водитель такси был так напуган происходящим, что отказался вести Джин и ее детей дальше, чем до Фоллз-роуд, а потому им пришлось оставшуюся часть пути тащить свои вещи на себе. Они пришли к Артуру, находившемуся в доме матери, но у Мэри МакКонвилл была лишь одна спальня. Женщина наполовину ослепла, а поскольку ей никогда не нравилась бывшая домработница, вышедшая замуж за ее сына, они с Джин не ладили. Кроме того, на этой территории постоянно велись перестрелки, поэтому Джин и Артура предупредили, что дровяной склад за домом могут поджечь, и тогда огонь перекинется на здание. Итак, семья снова отправилась в путь, теперь уже в католическую школу, которую превратили во временное убежище. Они спали в классе на полу.

Жилищное управление Белфаста строило капитальные дома для размещения тысяч людей, вдруг оказавшихся беженцами в своем собственном городе, и МакКонвиллам в конечном итоге предложили только что построенный сельский домик – шале. Но когда они прибыли туда, то обнаружили, что его захватила семейка бродяг-скваттеров[7]7
  То есть тех, кто незаконно вселился в дом.


[Закрыть]. Многие люди, сорванные со своих мест, стремились заселиться куда угодно. Католики въезжали в дома, брошенные протестантами, а те занимали помещения, откуда выехали католики. Во втором шале МакКонвиллы столкнулись с той же проблемой: здесь жила другая семья, которая отказалась покинуть дом. На Дайвис-стрит строилось много новых домов, и на этот раз Артур МакКонвилл сумел настоять на своем и остался с рабочими до того, пока не закончится стройка, так чтобы никто не мог первым занять его дом.

Жилище было совсем простым: четыре комнаты и туалет во дворе. Но они впервые получили дом, который могли на законном основании назвать своим собственным. Радостная Джин побежала в магазин и купила ткань на занавески. Семья жила в этом шале до февраля 1970 года, пока им не предложили постоянную квартиру в новом комплексе под названием «Дайвис Флэтс»; его строили несколько лет, и сейчас он маячил на горизонте, накрывая окрестности своей тенью.

* * *

«Дайвис Флэтс» задумывался как сооружение будущего. Его строительство шло в 1966–1972 годах и являлось частью программы по «сносу трущоб», согласно которой ветхий район с невероятной скученностью населения в мало приспособленных для жизни строениях XIX столетия (так называемый Паунд Лоуни) должен быть полностью снесен, а на его месте построено жилье, состоящее из двенадцати связанных между собой многоквартирных домов по 850 квартир в каждом. С претензией на стиль Ле Корбюзье, жилые помещения должны были располагаться в футуристических зданиях-лотосах, (city in the sky), что смягчало бы недостаток площади в них и при этом давало уровень комфорта, который казался бы роскошью для простых семей Белфаста, таких, как МакКонвиллы. У жителей «Дайвис Флэтс» в каждой квартире были душ и туалет, а также раковина и кран с горячей водой. На каждом этаже такого многоквартирного дома имелась широкая терраса, на которую был выход из квартир. Отсюда открывался вид на маленькие улочки за блочными домами – Паунд Лоуни – зону отдыха, где могли играть дети. Все двери были покрашены в цвета леденцов: красные, синие и желтые – впечатляющий поп-арт по сравнению с серыми тенями многих районов Белфаста.

МакКонвиллы переехали в мезонет с четырьмя спальнями в блок под названием «Фарсет Вок». Но все то радостное волнение, которое они, вероятно, ощутили при виде нового жилья, вскоре испарилось, поскольку комплекс был построен с весьма малыми представлениями о том, как там будут в действительности жить люди. В «Дайвис Флэтс» не предполагалось ни объектов социально-бытового назначения, ни зеленых насаждений, ни благоустройства территории. Не было и детских площадок, за исключением двух открытых всем ветрам футбольных полей и огражденного куска асфальта с парой качелей – а ведь в комплексе проживали более тысячи ребятишек.

Когда Майкл МакКонвилл переехал в новый дом, «Дайвис» показался ему похожим на лабиринт для крыс – со всеми его коридорами, лестничными пролетами и пандусами. Внутренние стены сделаны из дешевых гипсокартонных панелей, так что днем вы прекрасно слышите, о чем говорят ваши соседи. А на внешних стенах, построенных из плотного бетона, образуется конденсат, и отвратительная черная плесень ползет вверх, пробираясь на потолки квартир. Будучи задуманным как архитектурная утопия, «Дайвис» оказался в итоге антиутопией и стал сооружением, которое кто-то назвал «небесными трущобами».

Тем же самым летом, когда МакКонвиллов выгнали из их дома в Восточном Белфасте, в Северную Ирландию была отправлена британская армия, чтобы принять меры против заварушки в Богсайде и мятежей. Тысячи молодых солдат в зеленых мундирах прибыли на кораблях и наводнили Белфаст и Дерри. Сначала католики тепло приветствовали их. Католическое население было так недовольно действиями Корпуса королевских констеблей и спецподразделения В, что, когда появилась армия (которая по сравнению с этими структурами хотя бы была нейтральной), люди посчитали, что она даст бо́льшую безопасность. В Западном Белфасте матери-католички подходили к армейским постам и предлагали солдатам чай.

Отец Майкла был осторожнее в своих суждениях. Сам бывший военный, Артур МакКонвилл не любил, когда солдаты ходят повсюду, разговаривают с ним в дружеском тоне, как будто им не отведено определенное место в командной цепочке. В одной из частей комплекса «Дайвис» высилась двадцатиэтажная башня – самое высокое здание Белфаста, если не считать церкви. Первые 18 этажей занимали квартиры, а верхние два британская армия использовала в качестве наблюдательного поста. Следя за очагами напряжения внизу, армейские наблюдатели могли контролировать с помощью биноклей весь город.

Едва успев прибыть, войска начали терять доброе расположение сообщества. Молодые солдаты не понимали сложной этнической географии Белфаста. Вскоре их стали считать не нейтральными судьями конфликта, а скорее оккупационными силами – хорошо вооруженными союзниками спецподразделения В и Корпуса констеблей.

Католики начали вооружаться и стрелять в своих противников-лоялистов, в полицию и, в конце концов, в саму армию. Начались сражения с применением оружия, и некоторые снайперы-католики устраивались на крышах по ночам, лежа среди печных труб и высматривая цели внизу. Возмущенные такой агрессией армия и полиция тоже стреляли в ответ, причем из более мощного оружия; и окрестности оглашало эхо выстрелов из карабинов М1 и громкого треска пистолетов-пулеметов «Стерлинг». Желая усложнить задачу снайперам, люди из спецподразделения В палили из револьверов по уличным фонарям, погружая город в темноту. Британские войска патрулировали пустые улицы на своих полутонных «Ленд Роверах» с выключенными фарами, чтобы не стать мишенью. И во всем этом хаосе поначалу погибло не так много людей: в 1969 году во время Смуты погибли 19 человек, а в 1970-м – 29. Но в 1971-м, когда волна насилия резко пошла вверх, погибли уже почти 200 человек. К 1972 году эта цифра составила пять сотен.

«Дайвис Флэтс» населяли почти исключительно католики, и комплекс стал оплотом вооруженного сопротивления. Переехав сюда, МакКонвиллы сделались частью системы, которую местные жители называли «цепочкой». Когда полиция или солдаты в поисках оружия подходили к входной двери какой-то определенной квартиры, кто-нибудь высовывался из заднего окна этого помещения и передавал винтовку соседу, который в свою очередь передавал ее таким же образом в следующую квартиру. Затем какая-нибудь женщина переносила оружие соседу на другой стороне, который отправлял его дальше, пока оно не оказывалось в самой дальней части здания.

И именно в «Дайвис Флэтс» в период Смуты произошла гибель первого ребенка. Это случилось до того, как туда въехали МакКонвиллы. Одной августовской ночью 1969 года снайпер, засевший где-то рядом с комплексом, ранил двух полицейских. Поддавшись панике и не умея применять оружие в таких ситуациях, полицейские начали беспорядочно палить в «Дайвис» из бронемашины. Затем, в момент затишья стрельбы, они услышали, как из здания раздался голос: «Попали в ребенка!»

Когда полиция начала стрелять, девятилетний Патрик Руни вместе с родителями спрятался в задней комнате их квартиры, однако пули пробили гипсокартонные стены и попали мальчику в голову. Поскольку взаимная стрельба продолжалась, полиция отказалась разрешить машине «Скорой помощи» пересечь Фоллз-роуд. Затем из дома выбежал мужчина, лихорадочно размахивая белым шарфом. За ним появились еще двое, они несли ребенка с разбитой головой. Им удалось донести Патрика Руни до машины «Скорой», но он вскоре умер.

Майкл МакКонвилл понял, что «Дайвис» – опасное место. Патрик Руни был почти его возраста. Ночью, когда начиналась стрельба, Артур умолял: «Ложитесь на пол!» Дети стащили свои матрасы в центр квартиры и спали там, сгрудившись в комнате, находящейся посередине. Иногда казалось, что они чаще спят на полу, чем в своих кроватях. Майкл часто не спал и смотрел в потолок, слыша, как пули рикошетом отлетают от бетона. Это была безумная жизнь. Но анархия продолжалась месяцами, и он стал воспринимать ее как единственный известный ему способ существования.

* * *

Однажды июльским вечером 1970 года группа британских солдат появилась на густозаселенных улочках вокруг Бэлкен-стрит, что рядом с Фоллз-роуд, в поисках спрятанного склада оружия. Обыскивая один из домов, они нашли 15 пистолетов и одну винтовку, а также пистолет-пулемет «Шмайсер». Но когда они возвращались к бронемашинам и уже готовились покинуть этот район, на них напала толпа местных жителей, полетели камни. В панике водитель одной из пигз сдал назад, в толпу, задавив человека, что еще больше разозлило местных. Поскольку конфликт нарастал, на помощь первому отряду солдат отправили второй. Военные начали распылять в толпе слезоточивый газ.

Вскоре на Ловер Фоллз было сконцентрировано три тысячи солдат. Они рубили двери, врываясь в узкие домики. По официальной версии, они искали оружие, но делали это с такой непропорциональной ситуации разрушительной силой, что все походило на акт возмездия. Они крушили диваны и переворачивали кровати. Они отрывали линолеум от пола, били цветочные горшки и срывали газовые и водяные трубы. С наступлением ночи над Фоллз-роуд начал кружить военный вертолет, и из громкоговорителя доносился голос с явным итонским акцентом, сообщающий о введении комендантского часа: люди должны оставаться в своих домах, в противном случае они будут арестованы. Штыками винтовок солдаты разматывали огромные катушки проволоки и натягивали ее, огораживая таким образом Ловер Фоллз. Военные в бронежилетах и со щитами патрулировали город, лица их были измазаны углем. Жители маленьких домиков смотрели на них из окон с нескрываемым презрением.