Текст книги "Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)"

XVII

На обратном пути от корта мне пришлось миновать центральный вход в лечебницу. Я был все еще полностью поглощен мыслями о неожиданном решении Лариби отдать мне на хранение свое завещание. При этом мною все более и более овладевало убеждение, что этот необычный документ имел крайне важное значение в той сложной, таинственной и потенциально опасной истории, в которую оказались вовлечены мы все.

Умом и совестью я понимал, что завещание следовало бы показать Ленцу. А мой инстинкт самосохранения настойчиво подсказывал мне необходимость избавиться от треклятого листка бумаги как можно скорее. Но даже в своем помраченном состоянии Лариби безгранично доверял мне и настоятельно просил сохранить секрет. Для него все остальные, включая и Ленца, были врагами. Я же не чувствовал себя готовым пойти на предательство.

Атмосфера закрытой лечебницы с ее строгими порядками оказывает поразительное влияние на моральные принципы. После нескольких недель пребывания в этих стенах начинаешь незаметно возвращаться к кодексу поведения, которого придерживался еще в начальной школе. Сотрудники заведения в твоем сознании приобретают черты придирчивых или равнодушных к тебе учителей, а пациентов ты приравниваешь к одноклассникам, объединенным общностью интересов. Отношения приобретают мальчишескую пылкость, а измена тому, кто тебе доверился, видится таким же смертным грехом, как ябедничание нормальному школьнику.

А потому в случае с завещанием Лариби мне не оставалось ничего, кроме как смириться со свалившимся на меня бременем и покорно нести его.

Не успел я прийти к этому решению в духе Горацио Элджера[4]4
  Элджер, Горацио, (1832–1899) – американский писатель, автор более ста книг для юношества, в которых проповедуются идеалы честности, мужества и стойкости.


[Закрыть], как увидел в коридоре доктора Ленца собственной персоной. Он был одет для выхода на улицу, а в руке держал объемистый черный портфель.

Хотя значительная часть информации была доверена мне под честное слово, я знал много такого, чем мне ничто не мешало поделиться. И я с большой охотой ухватился за возможность поведать кое-что директору без посторонних ушей поблизости.

Его внушительная фигура с огромным чувством собственного достоинства несла себя к двери. Я поспешил вслед и почти заставил его себя заметить.

– Добрый день, доктор Ленц, – произнес я любезнейшим тоном.

Он вынужден был задержаться и с улыбкой покорно отозваться на приветствие.

– А, это вы, мистер Дулут. Рад видеть, что вы решили немного заняться спортом.

Я тоже улыбнулся.

– Не могли бы вы уделить мне немного времени?

Директор бросил едва уловимый взгляд на часы у себя на запястье.

– Разумеется, мистер Дулут. Но вот только вы до сих пор сильно разгорячены, и вам не следует стоять здесь на сквозняке. – Неподражаемо божественным жестом он указал на открытую дверь приемной для посетителей. – Давайте зайдем туда.

Он провел меня в комнату и плотно закрыл за собой дверь. Его серые глаза смотрели на меня с добродушным спокойствием.

– Доктор Ленц, – я предпочел сразу перейти к сути дела. – Пару дней назад вы сказали, что я могу оказаться вам полезен. По вашим словам, вы ощущали, что в лечебнице действует некая подрывная, враждебная сила.

Его лицо слегка омрачилось.

– Да, я, конечно же, помню об этом, мистер Дулут.

– Так вот, мне удалось выяснить некоторые вещи, о которых, по моему мнению, вам следует знать. – Меня несколько сбивала с толку необходимость выдерживать его пристальный невозмутимый взгляд. – Похоже, мистеру Лариби действительно угрожает опасность. Каким-то образом вся цепочка безумных событий – даже смерть Фогарти – ведет к нему.

– Но почему у вас сложилось такое впечатление, мистер Дулут? – спросил он мягко.

И я поведал ему, не упомянув лишь о завещании, обо всех происшествиях, которые непосредственно касались финансового магната. О тиканье в его спальне и о том, как обнаружил потом в его кармане секундомер, о голосе брокера во время прогулки, о предупреждении духов, переданном через Фенвика, и о записке, которую мы с Геддесом нашли в его книге.

По мере того как я переходил от факта к факту, Ленц лишь кивал головой, не сводя при этом взгляда с моего лица. У меня возникло не слишком приятное ощущение, что его больше интересовала моя личная реакция на события, чем инциденты как таковые.

– Обо всем этом мне уже доложили, мистер Дулут, – сказал он, дослушав до конца. – Обо всем, кроме эпизода с запиской, найденной вами и Геддесом. Но меня это нисколько не удивляет. Мне показывали и другие подобные записки.

Само по себе его спокойствие поражало меня.

– Да, но как вы это можете объяснить?

– Мистер Дулут! На протяжении двадцати пяти лет я ежедневно, чтобы не сказать – ежечасно, сталкивался с вещами, которых не мог понять. И если вы полагаете, что все эти загадочные факты каким-то образом прямо связаны с ужасной смертью Фогарти, то чувствую необходимость сообщить вам, что я лично о них думаю. Мне представляется, что все случаи, о которых вы упомянули, могут иметь относительно простое объяснение. – Я был изумлен, что, видимо, отразилось у меня на лице, потому что он добавил с отечески покровительственной улыбкой: – Раз уж вы стали нашим доверенным лицом, мистер Дулут, я преподам вам элементарный урок психиатрии. Не в моих привычках нарушать врачебную этику, обсуждая своих пациентов, но обстоятельства действительно крайне необычные, а доктор Морено считает, что вы чрезмерно тревожитесь из-за всего этого. Учитывая ваше состояние, для меня важно избавить вас от повода для любых тревог.

Его слова вызвали у меня ощущения мальчишки, который с непозволительным упрямством пытается лезть в дела взрослых мужчин.

– Вы совершенно правы, мистер Дулут, когда утверждаете, что все эти предостережения кажутся направленными против Лариби, но вы забываете о другом человеке, фигурирующем в этой истории.

– Вы имеете в виду мисс Браш? – спросил я резко. – Ей тоже угрожает опасность?

Доктор Ленц погладил бороду, и я заметил в его глазах проблеск лукавства.

– Нет, мистер Дулут, я вообще не считаю, что опасность грозит кому бы то ни было. Однако упоминание о мисс Браш в этих сообщениях значительно упрощает нашу задачу как медиков. – Он снова выглядел совершенно серьезным. – Боюсь, что мистер Лариби в последнее время начал демонстрировать все симптомы шизофрении. А это всего лишь научный термин для обозначения раздвоения сознания. Раздвоения между реальностью и иллюзией. Подверженная иллюзиям часть его мозга говорит ему о том, что он женится на мисс Браш. Это безобидно и даже полезно, поскольку отвлекает его от мыслей о мнимых финансовых проблемах. Но вот здоровая и не лишившаяся здравого смысла часть сознания подсказывает ему, что молодые женщины опасны – они слишком охочи до его денег. И получается, что здоровая часть ума предостерегает его от собственных иллюзий. Он сам себе пишет записки, подсознательно вовлекая во все это других пациентов. Вполне вероятно, что он разговаривает сам с собой вслух, а такой человек, как мистер Фенвик, случайно услышав подобный монолог, способен воспринять его как предостережение от духов и сообщить об этом публично, замыкая тем самым порочный круг. Вы же не раз видели, мистер Дулут, что происходит, если бросить в воду камень. Начинают расходиться круги, вода не пребывает уже в прежнем спокойном состоянии. И многие из описанных вами вполне тривиальных происшествий, по моему мнению, имеют схожее происхождение.

– А случай с секундомером? – спросил я, все еще ни в чем не убежденный.

– И это тоже, мистер Дулут, относится к проявлениям одного и того же заболевания. Для пациентов с симптомами мистера Лариби вполне типично воспринимать собственные действия за происки других людей. Он знает, что по нашему нынешнему с ним финансовому договору лечебнице достанется крупная сумма денег, если будет установлено его полное и окончательное безумие. И это знание порождает у него идею, будто кто-то сознательно стремится свести его с ума. А отсюда всего один шаг до следующей стадии, когда в целях доказать реальность своих иллюзий он начинает сам создавать доказательства. Он мог, например, взять секундомер из хирургического кабинета, напугать себя им, а вскоре уже начисто забыть, что все проделал собственноручно.

Доктор, как обычно, сумел заинтересовать меня познавательной лекцией, но не смог до конца склонить на свою сторону.

– Но ведь есть еще и многое другое, – настаивал я.

Пришлось рассказать ему о мисс Пауэлл и о ее красноречивом заявлении о хирургических ножах. Теперь мистер Ленц действительно слегка обеспокоился.

– Признаюсь, этот факт озадачил меня, мистер Дулут, но с чисто профессиональной точки зрения. Вы только что подтвердили высказанное мной ранее опасение, что происходящее в лечебнице может самым пагубным образом отразиться на других пациентах. Вот и миссис Пауэлл никогда прежде не разговаривала сама с собой, хотя ее склонность к воровству совсем не новость.

– Что верно, то верно. Она воровала и прежде, причем прямо у меня на глазах, – пришлось согласиться мне.

– Мисс Пауэлл страдает клептоманией. Это умная и в высшей степени культурная женщина, но одержимая импульсивной страстью к воровству. Причем ею движет вовсе не корысть. Она крадет вещи без всякой выгоды для себя и прячет их. И она, разумеется, тоже личность легко внушаемая. Вы или я могли бы предложить ей украсть что-нибудь, и она, скорее всего, так бы и поступила. Таким образом, по временам недуг заставляет ее импульсивно красть вещи, а потом, вполне возможно, она, сама того не сознавая, начинает говорить о своих поступках вслух, что вы и услышали.

– Если я вас правильно понял, вы не видите в происшедшем ничего из ряда вон выходящего? – спросил я. – И вы не считаете возможным, что кто-то может пускать в ход гипноз, месмеризм или нечто в этом роде?

Исполненный странного магнетизма взгляд доктора Ленца снова притянул к себе мои глаза.

– Месмеризм, мистер Дулут, – это совершеннейшая чепуха, сенсационности ради придуманная для салонных игр и сюжетов до нелепости фантастических романов. Что касается гипноза, то он всего лишь является иным термином для описания случаев повышенной внушаемости. Иногда он имеет ценность как метод терапии, если необходимо выяснить нечто, спрятанное глубоко в подсознании пациента. Но нельзя впадать в ошибку, полагая, что с помощью гипноза можно заставить человека нарушить свои фундаментальные моральные принципы и заставить его совершить акт насилия, если только склонность к насилию изначально не заложена в индивидууме.

Я почти готов был выпалить ему все о том, как некий голос работал над внушаемостью Айрис, стараясь воспользоваться ее укоренившейся неприязнью к Лариби, но что-то меня вовремя удержало.

Воспоминание о ее бледном и грустном лице возникло в моем сознании, как и мольба: «Вы не должны ничего рассказывать доктору Ленцу. Он может тогда запереть меня в палате. Даже работать мне не разрешит…»

Оживший в памяти страх Айрис перед директором и меня самого настроил на несколько настороженный к нему лад. Его теории представлялись слишком уж упрощенными и выхолощенными.

– Но у вас нет объяснения для голосов, – не без торжества сказал я. – Я сам слышал такой голос, а ведь с моими мозгами почти все в порядке. Лариби слышал нечто подобное, только как звук тикера. Фенвик слышал, считая это голосами духов. А ведь есть еще Геддес.

И я рассказал ему о двух случаях, когда предостережения прозвучали для англичанина. Доктор слушал молча, но у меня сложилось впечатление, что его лицо еще чуть заметнее помрачнело.

– Должен признать, что в ваших с мистером Геддесом случаях действительно сложно сразу определить причину слуховых галлюцинаций, – уже не так уверенно сказал он. – Но я твердо знаю, что и для них найдется простое объяснение. Даже очень опытному и специально обученному медику трудно загипнотизировать другого человека. Зато до крайности просто страдающему самой легкой формой умственного расстройства пациенту ввести в состояние гипноза самого себя. Душевнобольные люди обладают повышенной чувствительностью к атмосфере – именно поэтому им часто ошибочно приписывают сверхъестественные способности. Они ощущают ложную опасность или угрозу, якобы витающую где-то рядом с ними, особенно в условиях ограниченного пространства психиатрической лечебницы. Кроме того, они в высшей степени эгоцентричны, а потому неизменно считают объектами угрозы самих себя. Вот когда создаются все условия для того, чтобы воображать несуществующее – те же голоса, например, – а фантазии способствуют повышению внушаемости. Это своего рода самогипноз.

Еще пару дней назад директор внушал мне нечто совершенно противоположное. Он обладал поразительным талантом использовать сложности психиатрической науки, чтобы всякий раз находить удобную для себя точку зрения.

– Пусть даже так, – сказал я, переходя на более агрессивный тон, – но не станете же вы меня убеждать, что именно самогипноз заставил здравомыслящего до твердолобости Фогарти нацепить на себя смирительную рубашку?

– Верно, не стану. – Теперь доктор Ленц печально улыбался, но так, словно ему постоянно приходилось сталкиваться с явлениями гораздо более трагическими, чем сама смерть. – Попытки разобраться в этом, если быть до конца корректным, выходят за пределы моей врачебной квалификации. Вот почему я всего лишь сделал попытку показать ошибочность вашего предположения, что остальные, чисто психиатрические феномены, с которыми мы столкнулись, могут иметь связь с гибелью Фогарти.

Я пристально вглядывался в него, пытаясь догадаться, что происходило сейчас в голове бородатого человека, неизменно напускавшего на себя вид почти божественного величия.

– Но ведь и у смерти Фогарти есть какое-то объяснение, доктор Ленц. Не может не быть. И полиция непременно захочет…

– Полиция, – оборвал меня Ленц уже с откровенным холодом в голосе, – почти полностью приняла – как официальную – версию смерти Фогарти в результате несчастного случая.

– Да? Но зачем же в таком случае…

Ленц выразительно посмотрел на часы. Он сразу потерял интерес к беседе, как только мы покинули столь благодатное для него поле спекулятивной патопсихологии.

– Я доверю вам важную информацию на условиях сугубой конфиденциальности, мистер Дулут, поскольку чувствую, что вам лучше знать правду. Миссис Фогарти признала, что они с мужем поссорились в ночь его смерти. По всей видимости, Фогарти уведомил ее, что решил уйти с работы в лечебнице и попытать счастья в вашей, мистер Дулут, сфере деятельности. Если не в театре, то в иной разновидности развлекательного бизнеса. Он хотел, чтобы жена последовала его примеру, но она отказалась и настоятельно выступила против его планов.

Директор сделал паузу. Что ж, это по меньшей мере проясняло для меня, почему миссис Фогарти плакала в ночь гибели мужа.

– Вот ведь что получается, – продолжал доктор, и чуть заметная усмешка снова промелькнула в бороде. – В какой-то степени у меня есть основания полагать, что часть ответственности за гибель Фогарти лежит лично на вас. Вероятно, само по себе присутствие здесь знаменитого человека театра возбудило в нем желание попробовать себя на сцене, к чему обычно склонны гораздо более молодые люди. Мне бы не хотелось пускать в ход психологические догмы, рассуждая о вполне нормальном человеке. Но всем известно, что Фогарти был тщеславен, чрезмерно гордился своей физической силой. А жена нанесла по его самолюбию болезненный удар. Вот почему выглядит вполне правдоподобной теория, что в момент раздражения он отправился в кабинет физиотерапии совершенно один, полный решимости еще раз доказать себе свои способности. Он попытался исполнить некий сложный трюк – а смирительная рубашка как раз является атрибутом многих подобных фокусов. И вот результат…

– Но полиция… – попытался перебить его я.

– Полиция, мистер Дулут, не обнаружила никаких улик, которые опровергали бы версию, что Фогарти связал себя сам, а потом уже не смог освободиться от пут. Капитан Грин детально проработал это объяснение вместе со мной, и как психолог я не увидел явных противоречий в такой интерпретации происшествия.

Директор поднялся, не преминув снова красноречиво посмотреть на часы. Это означало, что он больше не смеет меня задерживать.

Только провожая его до двери, я вспомнил, как высоко ценится время специалистов его уровня. Пришлось признать: он щедро одарил меня им. Впрочем, я мог лишь надеяться, что стоимость его лекции не будет включена в очередной счет, который мне предъявят для оплаты.

– Что ж, мистер Дулут, я был рад возможности поговорить с вами. Приходите ко мне в любое время, когда сочтете необходимым. И еще… – Он чуть задержался на пороге. – Мне остается только констатировать… заметное улучшение в вашем состоянии. Приятно сознавать, что все треволнения последних дней не причинили вам никакого вреда.

Мимолетная улыбка в бороду. И затем он ушел.

Поднимаясь наверх, я раздумывал, до какой степени Ленц сам верил в то, о чем мне вещал. Не мог ли он попросту затеять очередной сеанс психологических манипуляций только лишь с целью улучшить мое настроение? Если так, то в этом он преуспел. После длительного разговора с ним было невозможно не почувствовать, как тебя переполняет новая уверенность в себе. Ему почти удалось во многом убедить меня.

И все же инстинкт подсказывал мне не слишком доверять его, казалось бы, обезоруживающей логике, простым и ясным разъяснениям. А потому я скоро понял, что прилив оптимизма, переживаемый мной, был всего лишь порождением основной цели существования этой лечебницы – стать райским местом для дураков.

XVIII

Вернувшись к себе в спальню, я достал из кармана пальто завещание Лариби. Миллионер просил сохранить его как можно надежнее, и я принялся искать подходящее место, чтобы спрятать документ. Но подобных мест оказалось не слишком много в наших аккуратных, но скудно обставленных палатах. Кончилось тем, что я сунул бумагу под резиновый коврик, лежавший у раковины умывальника. Вероятно, мой поступок смахивал на первостатейную глупость, однако я достиг той стадии, когда мне уже ничто не казалось особенно глупым.

В курительной комнате, куда я спустился потом, все выглядело на редкость умиротворенно. Билли Трент предложил мне содовой воды, чтобы утолить жажду после партии в сквош. Он выглядел заметно повеселевшим. Штрубель сидел за столом, с улыбкой разглядывая свои непрерывно двигавшиеся руки. Фенвик был занят игрой в карты с мисс Браш, явно игнорируя грозные предостережения духов, рекомендовавших ее опасаться.

На мгновение я почти поверил в правоту доктора Ленца. В лечебнице не происходило ничего зловещего, если не считать трагической случайности со связавшим самого себя санитаром, пытавшимся освоить силовой трюк. А все остальные странные инциденты легко объяснялись с точки зрения обычных аномалий.

Но почти сразу мне вспомнилась Айрис и выражение ее лица, когда она рассказывала об услышанном голосе. Прошло лишь двадцать четыре часа со времени нашей последней встречи, но в неизбывной скуке лечебницы эти сутки представлялись целой чередой вечностей. Я с нетерпением ждал вечера, когда снова предстояло общение пациентов двух отделений. Она должна прийти сегодня в актовый зал, уверял я себя. Если же не появится, то я устрою настоящий скандал, пока меня не убедят в том, что с ней все хорошо.

Наконец ужин закончился, и неутомимая мисс Браш повела нас в главный зал лечебницы. Айрис я увидел, как только мы туда вошли. Она сидела у фортепьяно в стороне от остальных женщин.

Вне себя от радости, я хотел подойти к ней, но путь мне преградила мисс Браш. Дневная медсестра с ослепительной улыбкой предложила стать четвертым за столом для игры в бридж. Я извинился и сказал, что мне совсем не хочется играть в карты. Тон мой был на грани грубости. Но она по-прежнему не двигалась с места, загораживая мне проход с командирским и напористым видом, контрастировавшим с ее почти девичьим платьем, голубизной напоминавшим яйца малиновки.

– Ну же, мистер Дулут! Нельзя вести себя так необщительно. Вам будет весьма полезна увлекательная игра.

И, наверное, впервые за все это время мне пришлось пожалеть, что я достиг той стадии выздоровления, когда больше не мог себе позволить обрушиваться на персонал с отборной руганью. Мисс Браш взяла меня за руку и повела к одному из столов. У меня сложилось впечатление, что она намеренно хотела изолировать меня от Айрис. Но что мне оставалось делать? Пойти вразнос и устроить бунт?

Бридж я вообще терпеть не мог, а эта партия стала сплошным кошмаром. Мисс Браш непрерывно весело щебетала, а играла так же плохо, как две другие дамы – умственно отсталые пациентки. Что касается моего взгляда, то он почти все время оставался прикован к углу, где стоял музыкальный инструмент.

Айрис казалась чем-то обеспокоенной, но более оживленной и даже загадочной, чем обычно, в своем темно-зеленом платье с широкими рукавами. Когда мы все-таки встретились с ней взглядами, мне почудилось, что ее глаза о чем-то умоляют меня. Мои ставки в игре сделались еще более вздорными и бессистемными. Хотелось как можно скорее закончить роббер.

Но мне в партнерши досталась робкая маленькая школьная учительница, принадлежавшая к числу тех картежниц, которые не вступают в игру, не имея на руках полного набора тузов или хотя бы королей. И мне никак не удавалось получить хотя бы небольшой перерыв, оказавшись в роли «болвана».

Я заметил, что Геддес этим вечером выглядел необычайно для себя общительным. Мне подумалось, что это часть его плана самостоятельно раскрыть тайну ночного голоса. Когда же я увидел, как он отвел в сторону Лариби, мое убеждение только окрепло. Мне было бы крайне любопытно узнать, о чем они беседовали.

– Четверка пик, – объявила мисс Браш.

– У меня нет пик на руках, – снова некстати сказала моя напарница.

– Шестерка пик, – отозвалась партнерша мисс Браш.

Мое внимание теперь разрывалось между Геддесом и Айрис. Когда я рассеянно, но героически заказал семерную игру без козыря, то заметил, как Айрис поднялась и пересекла зал, направляясь в сторону мисс Пауэлл. Старая дева из Бостона прервала раскладку пасьянса и что-то сказала. Геддес уже оставил Лариби и разговаривал со Штрубелем. Ничто не доставляет таких мучений, как знание, что происходят события, в которых ты никак не можешь принять участия.

Я с треском проиграл заказанную партию. К моему удивлению, но и облегчению тоже, всегда сдержанная мисс Браш не смогла скрыть своего недовольства моим легкомыслием.

– Право же, мистер Дулут, вы никак не можете сосредоточиться.

– Согласен, – поспешно кивнул я. – Позвольте мне найти для себя замену.

Мгновенно поднявшись из-за стола, я усадил на свое место Билли Трента, который был только счастлив оказаться рядом с мисс Браш, и сразу же направился к Айрис.

Она уже успела вернуться на стул у фортепьяано. Еще только пристраиваясь рядом с ней, я уже понял: что-то стряслось. Ее пальчики нервно играли с застежкой сумочки, а выражение лица только добавило мне новый повод для тревоги.

И хотя мы находились на виду у всего зала, я взял ее за руку и тихо спросил:

– Что случилось, Айрис?

Она отдернула руку. Но не думаю, что ей не нравилось мое прикосновение. Просто как раз в этот момент мимо нас прошел Морено, осматриваясь по сторонам профессионально острым взглядом.

Пока она ждала, чтобы он удалился, ее голова слегка склонилась вперед, словно она старалась вслушаться во что-то, но никак не могла расслышать. Потом прошептала:

– Это происходило снова прямо сейчас.

Я понял, что она имеет в виду этот дьявольский голос. Мы оба слегка дрожали от волнения.

– Что он говорил? – спросил я хрипло.

– Почти то же самое.

– Про Лариби?

– Да. Но добавил и кое-что еще. – Она резко повернулась ко мне, и я внезапно ощутил щекой теплое дыхание. Ее глаза, обычно темные и чуть сонные, теперь горели странным живым огнем. – Если я расскажу вам об этом, вы тоже решите, что я сумасшедшая, как думают все.

Я снова взял ее за руку. Какое-то время мы оба молчали. Было так приятно касаться ее. И мне казалось, что она испытывает такое же ощущение.

Когда же после долгой паузы она заговорила снова, ее голос звучал почти спокойно.

– Он сказал, я должна отомстить за смерть отца, в которой виноват мистер Лариби. Только расправившись с ним, я смогу снова стать здоровой. А потом…

– Что?

– Он сказал, что у меня в сумке лежит скальпель.

– Скальпель? – повторил я в полнейшей растерянности.

– Да. Но у меня не хватает духа посмотреть. Потому я очень надеялась, что вы ко мне подойдете.

Вероятно, это произошло только в моем воображении, но показалось, что все в зале разом замолчали, прислушиваясь и наблюдая за нами.

Мне стоило изрядного усилия взять себя в руки.

– Передайте мне сумочку, – сказал я.

Она покорно отдала ее, не вымолвив больше ни слова. Мои пальцы сильно дрожали, пока я возился с застежкой. А потом она пружинисто открылась.

Поначалу я лишь тупо разглядывал содержимое. Носовой платок, пудреницу и еще несколько мелочей, которые Айрис дозволялось иметь при себе. В них было нечто, вызывавшее даже некоторую жалость к хозяйке вещей. Но они казались такими обыденными, такими естественными на своих местах.

И, наверное, именно поэтому столь ужасным выглядел другой предмет. Среди пустяков в самой обыкновенной кожаной дамской сумочке с шелковой подкладкой особенно странно смотрелся тонкий хирургический нож.

Одним мимолетным движением я достал его и сунул себе в карман. Мы с Айрис обменялись взглядами.

– Но ведь это абсолютно невозможно, – прошептала она.

Я тоже знал, что это невозможно, но вот только размышлял уже о другом. Я строил догадки, как и кому удалось совершить этот чудовищный трюк.

А затем, пока мы все еще продолжали сидеть рядом, я снова заметил, как остекленели, приобрели полусонное выражение ее глаза.

– Кто-то хочет, чтобы я убила Лариби, – медленно произнесла она. – Старается заставить меня сделать это против моей воли. – Ее руки бессильно опустились, и она добавила с внезапной мольбой и надеждой: – Но ведь вы не позволите ничему такому случиться, правда?

– Конечно же, не позволю. Нож теперь у меня. Я спрячу его. Вы можете полностью мне довериться.

Между тем вокруг нас в зале продолжалось активное общение. Краем уха я услышал смех мисс Браш, а затем басовитый голос Лариби. За столом неподалеку мисс Пауэлл тасовала карты для нового пасьянса. Они у нее неизменно сходились.

Айрис снова проняла крупная дрожь. Не обращая внимания ни на кого и ни на что, я обнял ее за плечи и тихо сказал:

– Не позволяйте запугать себя, Айрис. Помните, я всегда здесь.

– Но…

– Никаких «но» быть не может, – мои губы почти касались ее уха. – Я встану на вашу защиту, что бы ни случилось. Потому что… Потому что я люблю вас.

Ее взгляд снова встретился с моим, и она улыбнулась. Я же вдруг обнаружил, что мне глубоко наплевать на скальпели, голоса, да и на все остальное.

А когда мои губы ощутили мягкость ее волос, я подумал, не самое ли большое безумство совершается сейчас в повидавшем немало безрассудных поступков заведении доктора Ленца?