Текст книги "Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)"

XV

После ухода всех незваных гостей у меня хватило ума немного повозиться в полумраке и нашарить на полу улики в виде остатков догоревших спичек. Спустив их в сливное отверстие раковины умывальника, я вернулся в постель и, как ни странно, сразу и крепко заснул.

Наутро меня разбудил новый дневной санитар. Еще не до конца проснувшись, я решил поначалу, что это Фогарти. Осознание ошибки повергло меня в истинный шок. А затем я испытал еще что-то вроде легкого потрясения, разглядев лицо новичка. Это было самое обыкновенное лицо – молодое и даже приятное. Но оно показалось мне почему-то хорошо знакомым.

Я старался подхлестнуть свою память, пока мы шли в спортзал для моей обычной разминки перед завтраком. Он назвался Джоном Кларком, но имя мне ничего не подсказало. Под конец, уже злясь на свою забывчивость, я задал ему прямой вопрос:

– Мы с вами не встречались прежде?

Он улыбнулся и ответил:

– Нет, мистер Дулут.

На чем разговор и закончился.

После завтрака я нанес традиционный визит в хирургический кабинет. Было заметно, что доктор Стивенс уже сожалеет о своей вчерашней импульсивной откровенности. Сегодня он держался со мной немногословно и выглядел чуть смущенным. Он бы смутился гораздо сильнее, узнав, к каким катастрофическим результатам привел предложенный им психологический и аналитический эксперимент.

Вид скальпелей, поблескивавших за стеклами его шкафов, заставил меня задуматься, не стоит ли поделиться с ним подробностями странного монолога в исполнении мисс Пауэлл вчера в актовом зале. Однако в свете дальнейших событий инцидент показался мне слишком тривиальным, чтобы упоминать о нем. Кроме того, после невольного открытия родственной связи доктора с Фенвиком я уже не мог целиком и полностью доверять ему. В итоге я ограничился всего лишь сообщением, что физически чувствую себя превосходно, а это, должно быть, прозвучало удивительно после всех пренеприятных событий последних суток.

В отличие от своего коллеги, доктор Морено выглядел совершенно бесстрастным, когда проводил со мной официальное собеседование в своем кабинете. Какое-то время он обсуждал со мной мое состояние с таким видом, словно в мире не существовало ничего более важного, чем душевное и психологическое состояние бывшего горького пьяницы. Его безукоризненное умение владеть собой подействовало на меня столь внушительно, что он застал меня врасплох, когда неожиданно по собственной инициативе заявил:

– А теперь касательно самого важного происшествия последнего времени, мистер Дулут. Я тщательным образом провел опрос среди пациентов. Разумеется, все делалось с крайней осторожностью, не касаясь сути прямо. Но никто из них не видел и не слышал ничего, их обеспокоившего. Насколько я понял, никто из них не располагает информацией, проливающей свет на обстоятельства смерти Фогарти.

– Даже если им ничего не известно, – сказал я, – мне хотелось бы надеяться, что сделано все возможное для раскрытия этих обстоятельств.

Подобная реплика вызвала у Морено чуть заметное раздражение.

– Чтобы несколько унять ваше беспокойство, мистер Дулут, могу сказать, что сотрудники лечебницы почти все свободное время посвятили стараниям помочь полицейским, детально отвечая на любые вопросы с их стороны. У вас не должно возникать даже мысли о проявлении кем-либо халатности или небрежности в столь серьезном деле. – Я воспринял его саркастическую реплику как разрешение уйти и уже поднялся с места, когда он вдруг добавил: – Что прошлой ночью делали в вашей палате Лариби, Геддес и Фенвик?

Теперь настала моя очередь испытать прилив крайнего раздражения. В конце концов, Морено был моложе меня, и никто не давал ему права проявлять по отношению ко мне диктаторские замашки. И, уж конечно, я сам не чувствовал ни малейшей расположенности откровенничать с ним.

– Наверное, нам всем не спалось, – ответил я. – Мы скучали. Вот и собрались, чтобы немного развлечь себя беседой.

Меня подмывало напомнить ему, что мы платили по сто долларов в неделю за пребывание в этой богадельне и могли, черт возьми, за эти деньги сами распоряжаться своим ночным временем. Но его исполненный чувства собственного достоинства вид заставил меня промолчать. Подобная реплика показалась бы по-детски обидчивой. Он же посмотрел на свои стерильно чистые руки и размеренным тоном спросил:

– И о чем же таком увлекательном вам захотелось поговорить, что вы не побоялись нарушить правила внутреннего распорядка, мистер Дулут?

– Увлечен был главным образом Лариби, – мгновенно ответил я.

– Чем же?

– Скорее, кем. Он бесконечно говорил о мисс Браш, – я намеренно пристально вгляделся в лицо Морено. – Разумеется, это не моего ума дело, но меня поразило, как далеко у нее зашли с ним дела. А вы как считаете?

Внезапно его глаза прищурились, и я заметил в них тот опасный блеск, который уже несколько раз видел прежде. Вопреки неизменному хладнокровию Морено всегда плохо умел прятать злость. Я почти ожидал, что он меня отчитает, но его голос остался на редкость ровным.

– Вы являетесь моим персональным пациентом, мистер Дулут. И поскольку руководство лечебницы, не прислушавшись к моему мнению, решило столь многое вам доверить, я чувствую настоятельную необходимость пояснить вам кое-что о происходящем в этом заведении, чего вы не понимаете.

Я кивнул, поневоле восхитившись его самообладанием. Он ведь явно считал меня мелким пакостником, который без надобности сует свой нос в дела других людей, но ничем не выдал подобного ко мне отношения.

– Первое, что вам будет полезно узнать, касается мисс Браш. Это очень старательная молодая сотрудница лечебницы, на плечах которой лежат, пожалуй, самые трудные обязанности. Вы же умный человек, а, стало быть, не можете не осознавать, что у привлекательной медсестры, которая ухаживает за не вполне душевно здоровыми мужчинами, практически неизбежно могут возникать определенного свойства осложнения.

– Мне уже за тридцать, – с улыбкой отозвался я. – И со мной вам уже не нужно возвращаться к урокам о том, как пчелки опыляют цветочки, а птички дружат друг с другом.

Морено сразу же взял более жесткий и напыщенный тон.

– По причинам, которые диктуются исключительно соображениями психиатрической науки, мисс Браш порой необходимо проявлять к некоторым пациентам особое отношение. Но делает она это только по предложению и единодушному одобрению нашего ученого совета.

Мне хотелось поинтересоваться, одобрил ли ученый совет ее действия, когда она тайком дала Лариби свою авторучку для того, чтобы тот переписал в ее пользу завещание. Вертелся у меня на языке и не менее интересный вопрос. Я мог бы спросить доктора Морено, одобряет ли он как профессионал некоторые аспекты поведения мисс Браш, которые ему явно поперек горла как обычному мужчине. Но мне вовсе не хотелось делиться с ним информацией. Напротив, я желал услышать как можно больше от него самого.

– Значит, если я правильно понял, мисс Браш является как бы частью лечебных процедур для Лариби, – напустив на себя наивность, сказал я.

Морено глубоко и шумно вздохнул.

– Вероятно, можно выразиться и так, мистер Дулут. Хотя это звучит несколько театрально. Но мне хотелось бы настоятельно рекомендовать вам предоставить все подобные вопросы тем, кто непосредственно уполномочен их решать.

Его губы сложились в скупую профессиональную улыбку, и он сообщил, что ждет встречи со мной завтра в обычное время.

Выйдя в коридор, я снова увидел Джона Кларка. Новый санитар стоял спиной ко мне, доставая из стенного шкафа полотенца. И хотя на нем был традиционный форменный белый халат лечебницы, бросалось в глаза, что носить подобную одежду он не привык. Кроме того, от меня не укрылась неловкость его обращения с полотенцами. И вот это дало мне столь необходимую подсказку. Внезапно я почти мгновенно вспомнил все.

Прошло уже два года с тех пор, как я в последний раз видел Джона Кларка. Но теперь в моем сознании прошлое ожило в полнейшей ясности. Я действительно должен был хорошо помнить его. Мы с ним познакомились в те жуткие дни после того, как здание театра сгорело дотла во время репетиции «Ромео и Джульетты», в дни, когда мое сознание помутилось от непрерывно встававшей перед глазами картины – Магдален в платье Джульетты беспомощно мечется посреди огненной ловушки в самом эпицентре совершенно внезапно и необъяснимо вспыхнувшего пожара.

Возникло подозрение в умышленном поджоге, и делом занялась полиция. Кларк как раз и был одним из сыщиков. А мне он особенно запомнился, потому что производил впечатление человека солидного и основательного. В то время он стал одним из немногих людей, чье общество я еще мог выносить.

Я подошел к нему и сказал:

– Глупо было с моей стороны не узнать вас сразу, верно?

Он посмотрел на меня пустыми глазами поверх кипы полотенец, а потом, увидев, кто перед ним, расплылся в дружеской улыбке.

– Я так и думал, что вы меня не забудете, мистер Дулут, но мне было указано ничем не выдавать нашего знакомства. Кстати, мы беседовали о вас с доктором Ленцем. Он сказал, что через пару недель выпишет вас отсюда. Хорошие новости, верно?

– А вас тем временем внедрили в штат, чтобы присмотреться к нам, придуркам, не правда ли?

Он многозначительно подмигнул мне.

– Для всех я всего лишь новый дневной санитар.

– Вас понял, – сказал я. – Кто еще в курсе?

– Только Морено и доктор Ленц. Идея принадлежала капитану Грину.

– Если есть настроение поговорить сугубо конфиденциально, – сказал я, – то мне это было бы очень интересно.

– Боюсь, что я лишь тупой рядовой коп, – ответил он лукаво. – Не могу пока ничего вам сообщить, кроме того, что полиция неустанно работает над делом, и мы рассчитываем добиться значительного продвижения вперед в ближайшее время.

– Вы рассчитываете добиться продвижения вперед? – эхом повторил я в недоумении.

– Шучу. Это всего лишь наша стандартная формулировка для прессы, мистер Дулут.

Он крепче зажал между ладонями кипу полотенец и удалился, бросив мне через плечо улыбку.

И эта улыбка немного добавила мне уверенности в себе. Кларк принадлежал к числу тех надежных парней, рядом с которыми начинаешь ощущать твердую почву под ногами. И, как говорится, еще никому не мешало иметь друзей в зале суда. Но одновременно я отчетливо понимал, что одному Джону Кларку не под силу разобраться в слишком запутанной ситуации.

Запутанной – иначе не скажешь. Я ощущал, как это дело все более и более втягивает меня в свою орбиту, в то время как я все менее и менее понимал, что происходит в действительности. Хотя следовало признать и другое. Разными путями и через многих людей я собрал изрядное количество информации, которую в силу многих причин предпочитал пока держать при себе. Мне представлялась вполне логичной попытка во всем самому разобраться. Как я уже отмечал, инстинкты детектива принадлежат к числу фундаментальных человеческих инстинктов. Даже у нас, бывших алкоголиков. А я в целом уже почти вернул себе ясность мышления.

Преисполненный новой решимости, я тут же воспользовался возможностью незаметно допросить мисс Браш, когда она вывела нас на снег для утренней прогулки.

Хотя она не относилась к числу пациентов со сдвигом в мозгу, я заранее предвидел, что расколоть ее окажется, быть может, сложнее, чем ее подопечных. К этому моменту она уже полностью оправилась от вчерашнего смущения и растерянности. Ее светловолосый ангельский облик вернулся на прежнее место – безукоризненный и образцово аккуратный, как всегда. Я сразу понял, что с ней не сработает ничего, кроме тактики внезапного шока.

Мы чуть отстали от общей группы, и тут я начал атаку.

– Могу я задать вам не совсем деликатный вопрос, мисс Браш? – спросил я.

– Разумеется, мистер Дулут. – Она плотнее затянула на шее синий шарф и включила дежурную улыбку. – Но только если вы не возражаете против не совсем деликатного ответа.

– В нашем заведении ходят упорные слухи, что вы помолвлены с Лариби. Это правда? – Улыбка сама собой пропала с ее лица, но никаких других изменений в его выражении я не уловил. – Потому что, если это правда, – продолжал я, – мне хотелось бы первым официально поздравить вас.

Мисс Браш остановилась на протоптанной в снегу тропинке. В белой шапочке медсестры, едва прикрывавшей белокурые локоны, она выглядела как иллюстрация к описанию абсолютно здоровой молодой женщины. Но при этом женщины, готовой с размаху влепить мне пощечину.

– За время моей работы здесь, мистер Дулут, я была помолвлена с тремя писателями, епископом, несколькими сенаторами и парой очаровательных молодых пьяниц вроде вас. Но, к сожалению, все еще остаюсь мисс Браш, как вам известно.

– Стало быть, это ваш первый эксперимент с миллионером? – спросил я с дружеской улыбкой.

Ей мой вопрос не показался забавным. Несколько секунд она определенно смотрела на меня в некотором изумлении. А затем, пусть и не без легкого насилия над собой, снова стала бодрой и полной энергии старшей медсестрой, отрадой для пациентов. Положив руку поверх моей ладони, она произнесла с завидным спокойствием:

– Вам не кажется, что вы ведете себя довольно глупо, мистер Дулут?

– Ужасающе глупо, – согласился я. – Но не будь я дураком, я бы не оказался здесь и не имел удовольствия свести знакомство с вами.

Мы поспешили вперед, чтобы догнать основную группу гуляющих.

Как только мы с ними поравнялись, к нам присоединился Лариби. Его лицо сияло радостью, а меня он окинул заговорщицким взглядом: «Ты один из немногих посвященных», – читалось в нем. Порывшись в нагрудном кармане, он извлек на свет божий авторучку, с помощью которой минувшей ночью мы скрепили подписями его завещание.

– Я собирался отдать вам ее раньше, Изабелла, – сказал он. – Большое вам спасибо. И все дела улажены.

Он снова бросил в мою сторону многозначительный взгляд. Зато мисс Браш старательно избегала встречаться со мной глазами. С небрежностью, в которой сквозила нарочитость, она взяла ручку и сунула в карман пальто.

– Благодарю вас, мистер Лариби, – произнесла она равнодушно. – Право, жаль, что перьевые ручки в нашей библиотеке вас не устраивают. Не в моих правилах одалживать свою каждому, кто хочет написать письмо, знаете ли. Но вы сказали, что уже несколько недель никак не могли закончить послание своей дочери.

И это было все, что мисс Браш сочла нужным предложить в качестве объяснения.

Впрочем, Лариби действительно мог придумать ложный предлог, чтобы получить вожделенную авторучку, и мисс Браш в таком случае ничего не подозревала, как и хотела заставить нас думать. Но мне стало ясно главное. Как и следовало ожидать, наша энергичная и крайне деятельная старшая дневная медсестра стала для меня крепким орешком.

XVI

Погода начала меняться. К тому времени, когда мы вернулись после прогулки, с востока наползли темные тучи, и все шло к тому, что скоро начнется буран или сильный дождь со снегом.

Пациенты неизменно реагировали на ухудшение погоды. После обеда атмосфера в лечебнице стала напряженной; все нервничали и тревожились даже заметнее, чем накануне. И я готов был расцеловать умницу Геддеса, когда он предложил мне партию в сквош.

Получив разрешение мисс Браш, мы переоделись, а Джон Кларк отпер для нас закрытый корт. Это было небольшое, отдельно стоявшее строение в дальнем углу двора. Когда мы вошли, в нос ударил затхлый запах редко используемого помещения. Пациенты мужского отделения заведения доктора Ленца явно не питали склонности к физической активности. Признаться, я и сам не заглядывал прежде сюда ни разу, хотя в дни трезвого образа жизни считался неплохим игроком в сквош.

Как только Кларк нас оставил, мы начали. Геддес жаловался на плохую форму, но я мог бы догадаться, что это традиционная английская скромность. Он отделал меня как бог черепаху и лишь потом признался, что в 1926 году был чемпионом клуба любителей сквоша в Калькутте.

– Но моя треклятая болезнь затронула и испоганила в моей жизни все, Дулут. Она проявляется даже в физических упражнениях. Поистине удивительно, что я не уснул сегодня после первого же сета. – Он прислонился к стене, стирая невидимые капли пота со лба. – Это просто ужасно, Дулут. Половину своей жизни я существую словно в дреме. Тупой, как баран.

– Или как пьяница, – сказал я ему в утешение.

Я уже научился уважать мужество этого человека. Он был единственным из нас, кто никогда не устраивал публичных истерик. Вероятно, этому учат пример короля Эдуарда и традиции Британской империи.

Он отклонил мое предложение продолжить игру, сославшись на усталость. У меня сложилось впечатление, что вопреки своей браваде он в глубине души испытывал страх. Внезапно он спросил:

– Вы приходили ко мне в палату прошлой ночью, Дулут? Или это мне приснилось?

– Приходил.

– И мы что-то подписывали как свидетели подлинности завещания Лариби?

– Верно, подписывали.

Он посмотрел на меня с удивлением, и, как мне показалось, ему хотелось, чтобы я все отрицал.

– Значит, так оно и было на самом деле, – пробормотал он.

И даже его тихий голос эхом отразился от стен корта, причем пугающим эхом, как будто один из духов Фенвика подхватил его слова. Я бросил по этому поводу шутливую реплику, но он сразу же сказал:

– Мне нужно уезжать отсюда, Дулут.

Он говорил со странно отчаянной интонацией. А когда настолько уравновешенный человек, как Геддес, начинает так говорить, поневоле встревожишься сам.

– Вы считаете, что вас здесь плохо лечат? – спросил я.

– Нет, дело не в этом. Я и не ожидал полного выздоровления. – Он откинул голову с безукоризненно аккуратной прической, упершись в стену затылком, и смотрел прямо перед собой. – Конечно, все можно списать на болезнь и нервы. Я так и делал, пока вы не заверили меня, что происшедшее в вашей комнате – не плод моего воображения. Понимаете, мне все это представлялось видением во сне. Но если то был не сон, тогда не сон и другое.

Я кивнул, ощущая странную тяжесть на душе.

– События в вашей комнате мне запомнились смутно, – продолжал он. – Но у меня отложилось в памяти, как Уоррен вернул меня в мою палату. Почему-то мне стало вдруг очень страшно. И я долго лежал потом почти в прострации.

Он провел пальцем по усам. Были заметны его тщетные усилия унять дрожь в руке.

– И вдруг это произошло, Дулут. Причем нечто настолько невероятное, что вы едва ли мне поверите.

– Что же произошло?

– Я лежал в полусне, когда услышал этот дьявольский голос, который окликал меня по имени.

– Боже милостивый!

– Но это еще не все. Я сначала решил, что зову сам себя, как было в первый раз, но быстро понял свою ошибку, потому что в палате на самом деле кто-то был.

До меня дошло, что он ничего не знает о других пациентах, слышавших голоса. Я ведь даже не рассказал ему о собственном переживании. Можно было только себе вообразить, как мой визит подействовал на него.

– Вы напугали меня до полусмерти своим приходом, Дулут. Но это оказалось еще ужаснее. Я чувствовал, что в темноте кто-то есть, но больше никто ничего не говорил. И вдруг меня окликнули по имени, – он слегка пожал плечами. – Знаю, это звучит как одна из страшных историй о привидениях, какие рассказывают друг другу дети, но она подошла прямо к моей постели – та фигура. Я мог видеть ее совершенно отчетливо.

– Мужчина или женщина? – поспешил я вставить вопрос.

– Я не разобрал. Честно говоря, меня трясло, как последнего идиота. Но зато я хорошо расслышал, что было сказано. Очень тихо и зловеще: «Будет еще одна вещь на мраморном столе, Мартин Геддес. Фогарти стал лишь первой. На очереди вы, Лариби и Дулут».

На корте для сквоша воцарилась звенящая тишина, когда он замолчал.

– Конечно, – продолжил он после паузы, – это мог быть всего лишь Фенвик в своей обычной роли, но только получилось уж очень жутко. И звучало слишком серьезно. Так, словно этот человек хорошо знал, о чем говорил. Я мог бы вызвать Уоррена по внутреннему телефону, но…

– Прекрасно понимаю ваши чувства, – заверил его я, чувствуя, как холод пробежал по спине.

– Я подумал, что мне нужно обо всем вам рассказать, Дулут, – тихо добавил англичанин. – Потому что фигурировало ваше имя и была произнесена та ваша нелепая фраза: «Вещь на мраморном столе». Что все это значит?

Он пристально смотрел на меня. Я мог лишь выдерживать его взгляд. Дар речи покинул меня.

– И еще упоминание о Фогарти, – упорствовал он. – Было сказано, что Фогарти стал первым. И его больше здесь нет. С ним ничего не могло случиться?

Мне оставалось только радоваться, что Геддес ничего не знал о моей находке в кабинете физиотерапии, а у меня не было необходимости рассказывать ему обо всем.

– Должно быть, заболел, – ответил я осторожно.

– Заболел? Возможно, что так. – Геддес принялся яростно крутить в руке ракетку. – Но это объяснение меня не удовлетворяет, Дулут. Морено разговаривал со мной вчера в хирургическом кабинете, где я принимаю новое лекарство, с которым они экспериментируют. И он сказал о Фогарти нечто весьма странное. У меня сложилось впечатление, что он пытается выведать, не видел ли кто-то из нас Фогарти. Возможно, Фогарти перепугался, как и мы все, после чего сбежал без предупреждения? Насколько я его знал, ему ничего не стоило бросить все, включая и собственную жену. Как бы то ни было, но здесь что-то происходит, и по непонятным причинам мы с вами оказались в это замешаны. Я не из трусливых. Готов противостоять любой опасности, когда знаю, в чем она состоит. Но все настолько бессмысленно, до такой степени запутанно. Тебе даже не дают шанса бороться. Вот почему у меня возникло желание убраться отсюда.

Мне ли было его не понять? Получив теперь уже второе, пусть и косвенное предупреждение, я сам ощутил, что тоже хотел бы уехать, пусть возвращение к спокойной жизни представлялось чреватым возобновлением пьянства. Но у меня имелась веская причина задержаться. Я не собирался бросать здесь Айрис совершенно беззащитной. Вероятно, было большой самонадеянностью с моей стороны думать, что я смогу ей хоть чем-то помочь. Но здесь не оставалось никого другого, кому я мог бы доверять. А ведь Айрис тоже слышала голос. Ей грозила опасность.

Геддес заговорил снова до странности приглушенным тоном:

– Сначала это предупреждение от духов через Фенвика. Потом записка в книге Лариби. Именно Лариби стал их целью, это несомненно. Я только не понимаю, при чем здесь мы.

Внезапно меня осенила простая и на первый взгляд нелепая мысль.

– Быть может, все дело в завещании? Ведь мы с вами заверили его. И тогда мне ужасно жаль, что я вовлек вас в неприятности.

Геддес взял время на размышление.

– Это не может быть связано с завещанием. Я впервые услышал голос за два дня до того, как узнал о завещании. Нет, здесь что-то другое. Нечто прямо и лично направленное против нас с вами.

Мы оба замолчали. Тишина на корте для сквоша ощущалась как-то по-особенному, стоило разговору прерваться. Легкий отзвук эха голосов быстро пропадал. Рождалось безумное ощущение, что здесь разговаривал кто-то еще, умолкая, стоило умолкнуть нам, и вслушиваясь.

– Раз уж мы оба оказались вовлечены, – сказал Геддес, – то, как я считаю, нам следует сделать все возможное и разобраться, что здесь творится. Отведу на эту попытку ровно два дня, и если ничего не узнаю, сразу же уеду.

Он снова примолк, и мы обменялись взглядами.

– Я в шутку сравнил нас с двумя сиротками в бурю, – напомнил я с улыбкой. – Похоже, я сам не догадывался, насколько оказался прав. Что касается партнерства с вами, то считайте, что предложение принято.

Едва закончив фразу, я вспомнил о наложенном на меня руководством лечебницы обязательстве хранить в секрете некоторые факты. Передо мной возникла моральная проблема, которая показалась слишком сложной, чтобы сразу с ней разобраться. По крайней мере на данный момент представлялось умнее держать Геддеса в относительном неведении обо всем, что мне известно, нежели рисковать лишиться расположения начальства и вместе с ним важного источника информации. И кроме того, после обескураживающе неудачных опытов с психоанализом накануне, я едва ли чувствовал себя вправе снова подвергать риску душевное здоровье пациентов.

Продолжение игры в сквош казалось невозможным. Похоже, мы поняли это одновременно, потому что Геддес направился к двери и вышел во двор.

Я последовал за ним чуть позже. Облака еще более сгустились и почернели, а потому вечер, казалось, наступил раньше обычного времени.

Геддес уже скрылся в главном здании лечебницы, когда оттуда показались две другие фигуры. Я сразу узнал в них Дэниела Лариби и Кларка. Меня удивил вид Лариби, переодетого для игры в сквош.

Кларк вежливо улыбнулся, приветствуя меня, и пробормотал, что мисс Браш предложила финансисту заняться физическими упражнениями. После чего вошел внутрь, чтобы подготовить корт. Лариби не спешил присоединиться к нему. Он стоял в напряженной позе рядом со мной, дожидаясь, пока мнимый санитар исчезнет за дверью.

– Я кое-что забыл вам сказать прошлой ночью, – прошептал он. – Пожалуйста, никому не рассказывайте, что видели у меня спички. О них никто не знает. Даже Изабелла. Я незаметно взял их, когда она давала мне авторучку. И она рассердится, если ей станет об этом известно.

Изрядно изумленный, я дал ему слово молчать. Его взгляд устремился на оставшуюся открытой дверь корта, располагавшуюся футах в пятнадцати от нас.

– Что-то не нравится мне этот наш новый санитар, – сказал он нервно. – Все время крутится вокруг меня. Боюсь, он что-то выведал о завещании.

Прежде чем я успел ответить, Лариби сунул руку в карман и достал бумагу.

– Я постоянно ношу его при себе, – прокряхтел он. – Но сейчас это становится опасным. Мне бы хотелось, чтобы вы позаботились о нем, Дулут, – он вложил листок мне в руки. – Меня могут убить. Пойдут на все, лишь бы отобрать у меня завещание…

– Все готово, мистер Лариби, – донесся с корта звонкий голос Кларка.

– Сохраните его в целости, Дулут, – выдохнул старик умоляюще. – Только вам я могу его отдать. Потому что только вам верю.