Текст книги "Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)"

– Пожар!

На секунду я словно приклеился к своему креслу в совершенной неподвижности. Мне показалось сначала, что это воспаленное воображение снова начало играть со мной, потому что я сидел в одном из последних рядов, но голос все равно донесся сзади. А я точно знал, что никаких женщин там быть не могло.

Но голос прозвучал снова. И во второй, и в третий раз. Теперь он эхом отдавался от стен и, как казалось, исходил из многих мест одновременно.

– Пожар! Пожар! Пожар!

В последовавшей затем панике у меня уже не оставалось времени задуматься, усомниться в том, была ли серьезна грозившая нам опасность. Все вскочили с мест в одно мгновение. Женщины завизжали, захлопали откидные сиденья кресел. И окружавшие меня мужчины тоже устремились к выходу. Билли Трент при этом чуть не сбил меня с ног. Я мельком уловил белый халат мисс Браш, сверкнувший посреди темноты и хаоса.

А фильм продолжался. Жирафы только ускорили свой галоп, как будто тоже стремились спастись от огненной угрозы.

Моим первым порывом было немедленно найти Айрис. Пока толпа ломилась к выходу мимо меня, я постарался пробиться ей наперекор. Жирафы пропали, и им на смену появился тапир, слепо двигавшийся поперек экрана. Было что-то особенно пугающее в том, как кино продолжалось посреди воцарившегося безумия.

– Дайте свет! – выкрикнул я, но, кажется, меня не услышали. Я забыл, что выключатель находился вне зала, в звуконепроницаемой комнате Уоррена, который едва ли мог видеть происходившее.

Затем раздался гулкий бас Ленца от двери:

– Не нужно ни о чем беспокоиться. Никакого пожара нет. Возвращайтесь на свои места, пожалуйста.

Но и это возымело лишь чуть заметный эффект. Общее движение к выходу не остановилось. Наиболее ошеломленные из пациентов бегали по залу кругами совершенно бесцельно, полностью потеряв в сумраке ориентировку. Положение представлялось невозможным взять под контроль. Крики, охи, громкие ругательства сливались в гротескную какофонию.

На экране тапир успел уступить место стае фламинго. Они летели вперед, на глазах увеличиваясь в размерах, и стало мерещиться, что в любой момент одна из птиц может коснуться тебя крылом.

Я протискивался дальше. Откуда-то донесся голос Уоррена, теперь тоже взволнованно кричавшего:

– В чем дело? Что там у вас происходит?

– Вернитесь назад, болван, и включите свет в зале, – ответил ему Морено почти взбешенным тоном. – И остановите чертов проектор!

С большим трудом мне удалось спуститься двумя или тремя рядами ниже. Мой взгляд метался в поисках Айрис, когда нога наткнулась на нечто, лежавшее на полу. Склонившись, я разглядел Геддеса, распластанного под накренившимися креслами. На ощупь его рука казалась тверже стали.

Пришлось встать над ним, чтобы обезумевшая толпа случайно не затоптала его. Мне почудилось, что я различил мисс Пауэлл, мелькавшую то там, то здесь, как напуганный мотылек. А потом я почувствовал чью-то руку на своем плече, и голос Кларка шепнул мне прямо в ухо:

– Это вы, Дулут? Тогда помогите мне вынести его отсюда.

– Но кто же поднял ложную пожарную тревогу? – спросил я, перекрикивая гвалт.

– Никто пока не знает. Не понимаю, почему Уоррен никак не может включить свет.

Мы вдвоем взяли Геддеса на руки и, переступая через опрокинутые кресла, добрались до выхода. Мгновенно к нам подлетел еще один санитар, и они с Кларком понесли Геддеса дальше. Я остался в коридоре, щурясь от света и вглядываясь в лица других пациентов, пока Ленц, мисс Браш и кто-то еще из персонала старались привести их в чувство.

Мне, разумеется, важнее всего было найти Айрис, но как раз ее в коридоре не оказалось. В безотчетной тревоге я бросился назад к двери кинозала и вошел внутрь.

Уоррен уже успел включить освещение. Люстры под потолком полыхали ослепительной иллюминацией, заставив совершенно поблекнуть изображение на экране – стоп-кадр из фильма. И теперь я смог ясно рассмотреть то, что скрывала темнота.

В зале никого не осталось, кроме двух человек. Они сидели близко друг к другу, разделенные только центральным проходом, и выглядели необычно на общем фоне валявшийся перевернутой мебели. Первым оказалась Айрис, и она держалась совершенно неподвижно, как вырезанная из камня статуя. Глаза ее смотрели вниз, упершись в нечто, лежавшее у нее на коленях.

С невольно возникшим недобрым предчувствием я повернулся ко второму человеку, сидевшему так близко от Айрис в кресле рядом с проходом в мужской части зала. Я употребил выражение «сидевшему», но на самом деле он скрючился в неудобном и неестественном положении, полулежа на спинке кресла, стоявшего впереди.

Это был Дэниел Лариби.

И я стал свидетелем момента, когда его тело лишилось опоры, соскользнуло, а потом медленно повалилось на пол.

Мне показалось, что Айрис до этой секунды даже не подозревала о его присутствии поблизости. Но когда раздался тяжелый звук упавшего на паркет тела, она тоже повернулась в его сторону. И тут же, издав короткий вскрик, схватила вещь, лежавшую у нее на коленях, и бросила ее, сама не видя куда, в глубь зала.

У меня сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что произошло дальше. Но помню, как рванулся вперед в стремлении чем-то ей помочь, спрятать в случае необходимости тот предмет, который она отбросила от себя. Но не мне было тягаться в проворстве с мисс Браш. Пока я неуклюже выбирался из нагромождения перевернутых кресел, она просто сбежала вниз по ступеням и подобрала брошенную вещь.

Ее взгляд метался между Лариби и тем, что она держала в руке с выражением все более нараставшего ужаса. Затем, теперь уже очень медленно, она направилась к Айрис.

Мне никогда не забыть этой сцены: склонившаяся Изабелла Браш со светлыми локонами, обрамлявшими лицо, и Айрис, сидевшая не шелохнувшись, вытянув перед собой руки в жесте глубочайшего отвращения.

Я же не мог отвести глаз от ее рук – хрупких и белых рук, обагренных пятнами крови. Такие же пятна проступали и на подоле ее платья, местами пропитав серую ткань.

Сзади раздались громкие шаги, и скоро почти все остальные сотрудники лечебницы вошли в зал. Большинство из них поспешили к Лариби, только Морено присоединился к нам, и теперь мы втроем молча стояли рядом с Айрис. Она же, словно вдруг очнувшись, только сейчас осознала наше присутствие. Посмотрела на нас и издала громкий крик.

– Посмотрите на это, доктор, – мисс Браш протягивала ему предмет, подобранный с пола. – Я видела, как она отбросила его в сторону.

Глаза Морено выглядели совершенно лишенными всякого выражения. Я же почувствовал невероятно сильную пульсацию в висках. Старшая медсестра держала в руке тонкий хирургический скальпель. Его лезвие было густо покрыто кровью.

– Мисс Пэттисон, – тихо спросил Морено, – что все это значит?

Айрис отвернулась от нас.

– Я… Я не знаю… Не понимаю, что произошло, – ответила она так же тихо, но вполне внятно.

– Но у вас был этот нож, а мистер Лариби…

– Лариби! – Айрис резко дернулась в кресле, и в ее взгляде внезапно вспыхнули отчаяние и глубочайший страх. – Значит, с ним это случилось? Он мертв! И, как я понимаю, вы считаете меня виновницей его смерти.

Мне хотелось броситься к ней, утешить, унять ее испуг, но почему-то я не мог сдвинуться с места. Складывалось впечатление, что нас сковало какое-то общее заклятие.

Айрис медленно поднесла ладонь к лицу. Ее плечи дрогнули, и я услышал тихий, исполненный безнадежности плач.

– Не знаю, как это получилось, – срывающимся голосом произнесла она. – Ничего не помню. Я не хотела убивать его. Изо всех сил пыталась не совершать того, что мне нашептывали. Это… Это так ужасно!

В этот момент над ней склонилась материнская фигура миссис Делл. Она решительно заставила нас расступиться, прежде чем кто-то успел вымолвить хотя бы еще слово, а потом обняла Айрис за талию и вывела из зала.

Дверь за ними сразу же закрылась.

Я повернулся к небольшой группе, которая склонилась над распростертым внизу телом Дэниела Лариби. Доктор Ленц прижал бородатое лицо почти к самой груди биржевого магната. От небольшой лужицы крови уже потемнел пол в проходе.

– Удар ножом в спину! – воскликнул доктор Стивенс, стоявший на коленях рядом.

Я успел уловить изменение в выражении лица Морено, когда он присоединился к своим коллегам, уже точно зная, что Лариби либо умирает, либо мертв.

Итак, она все-таки произошла – страшная трагедия, к которой нас постепенно, но с неизбежностью подводили многочисленные факты последних дней. Лариби убили, зарезали ножом во время демонстрации самого заурядного документального фильма о повадках зверушек.

Кто-то выкрикнул предупреждение о пожаре, Уоррен не сумел вовремя дать свет в зал, и воцарился полнейший хаос. Было ли это простым совпадением? Или же каждый эпизод стал частью продуманного плана, в который так жестоко и необратимо втянули Айрис, завершив дело тем, что подбросили ей орудие убийства?

– Кто поднял ложную пожарную тревогу? – оборвал мои размышления голос Ленца.

Поначалу никто ему не ответил. Затем инициативу взял на себя Морено:

– Мне показалось, что голос донесся откуда-то из задних рядов почти рядом с тем местом, где в тот момент стояли мы с вами.

Ленц снова склонился над телом. Остальные обменивались краткими репликами и комментариями. Был голос, выкрикнувший слово «Пожар!», мужским или женским? Мнения разделились.

Я стоял чуть в стороне от общей группы, и в суете обо мне, кажется, совсем забыли. Лишь спустя какое-то время мисс Браш подняла взгляд и заметила меня. Она все еще сжимала в руке нож и потому, когда двинулась в мою сторону, напоминала величественную леди Макбет после убийства Дункана.

Ее яркие голубые глаза окинули меня пронизывающим взглядом.

– Вам нет нужды больше находиться здесь, мистер Дулут, – сказала она. – Будет лучше, если вы уйдете пока к себе в спальню.

XXI

Вот и свершилось! Вопреки страшным для Айрис обстоятельствам смерть Лариби принесла с собой нежданное и странное чувство облегчения. Это напоминало истерический финал плохо сыгранной и дурно написанной пьесы, которую критики раздули чуть ли не до размеров главной сенсации сезона.

Покинувший этот мир богатый финансист выглядел теперь персоной незначительной и даже жалкой. Мне вспомнилась его мания разорения, сложные отношения с мисс Браш, нелепое завещание, написанное и заверенное ночью.

И внезапно я подумал: а ведь оно все еще лежит под резиновым ковриком в моей палате! Между тем документ теперь мог представлять особую ценность. С его помощью реальной становилась попытка убедить полицию, что Айрис не имела к убийству никакого отношения. Я решил немедленно отправиться за ним.

Пока я сам, возбужденный и еще не до конца пришедший в себя, проходил по зданию в сторону «Второго флигеля», вокруг все выглядело сплошным бедламом. Пациенты бесцельно бродили кругами, оживленно обсуждая реальность возникновения пожара. Подобно малолетним детям, они проникали туда, где им находиться было никак не положено, а уж о смешении полов и говорить не приходилось. Попытки навести порядок выглядели чисто номинальными, причем вид нескольких встреченных мной сотрудников лечебницы свидетельствовал о том, что они находились в таком же смятении, как и их подопечные.

Дежурных во «Втором флигеле» не оказалось вообще. Но это нисколько меня не удивило. С куда большим изумлением я обнаружил завещание Лариби по-прежнему лежащим под ковриком, где я его спрятал. А все потому, что сейчас нормальное и ожидаемое представлялось невероятнее ненормального и неожиданного.

Сунув бумагу в карман, я вспомнил о разговоре с Геддесом, прерванном перед самым началом фильма. Он хотел рассказать мне что-то о смерти Фогарти, нечто, объяснявшее, почему ему поступали пугающие предостережения.

Я поторопился зайти к нему в комнату, но обнаружил Геддеса вытянувшимся на постели в той же позе, в какой санитары доставили его. Он по-прежнему спал, и, несмотря на все возбуждение и горячее желание закончить разговор, мне не пришлась по душе идея разбудить его. Впрочем, это могло оказаться невозможным, поскольку мышцы его лица все еще выглядели застывшими, хотя тело не казалось больше совершенно окостеневшим.

Оставив Геддеса в покое, я побрел в курительную комнату. Там собралась небольшая компания, а Билли Трент с обычной своей непосредственностью радовался находке – он где-то подобрал коробок спичек. Зажигая их теперь одну за другой, он предлагал дать прикурить каждому, кто входил в помещение. Это придавало совершаемому действу потешное сходство с группой школьников, тайком собравшихся подымить в туалете.

Я нашел более или менее уединенный угол и сел, терзая себя мыслями об Айрис. Полиция не могла считать ее единственной подозреваемой, как мне очень хотелось верить. Конечно, они непременно узнают о ее отношении к Лариби и той роли, которую покойный финансист сыграл в ситуации, приведшей к самоубийству ее отца. Но не могли же они быть настолько глупы, чтобы не связать убийство Лариби со смертью Фогарти. А уж Айрис никак невозможно было подозревать в причастности к гибели санитара.

Но в любом случае ее ожидают допросы, следственные эксперименты и прочее. Поэтому ее душевное здоровье волновало меня даже больше, чем грозившая ей опасность. Мне легко было представить, какой ужас наведут на нее неизбежно пристрастные вопросы полицейских, до какой степени она не способна хоть как-то защитить себя сама. В моем воображении ее нежные и печальные черты лица уподобились лепесткам цветка, грубо попираемым тяжелыми башмаками копов.

Я выворачивал себе мозги наизнанку, размышляя, что могу предпринять, когда ко мне подплыл Дэвид Фенвик. Его смуглое, всегда как будто бесплотное лицо сейчас светилось плохо скрытыми эмоциями.

– Вы слышали голос, прокричавший о пожаре, Дулут?

Я нетерпеливо кивнул, желая избавиться от его общества, но он придвинул стул и уселся рядом со мной, тщательно проследив, как легли стрелки на брюках.

– Это очень плохо, – прошептал он, покачивая головой. – Когда случаются проявления, подобные этому, ситуация становится крайне тяжелой.

У меня не было сил вступать с ним в спор. Если он считал, что ложный сигнал пожарной тревоги подал какой-то злонамеренный дух, не стоило пытаться переубедить его. В моем нынешнем состоянии даже поддерживать пустую беседу показалось бы обременительной обязанностью.

– Хотел сообщить вам кое-что, – едва слышно пробормотал он. – В этой лечебнице установилась предельно неблагоприятная атмосфера. Строго между нами. Завтра я уеду отсюда. Мой сводный… То есть, простите, доктор Стивенс организует для меня отъезд, – чувственные пальцы мяли пастельных тонов галстук. – И я настоятельно рекомендую вам тоже уехать, Дулут. Здесь стало опасно находиться – очень опасно.

Я всмотрелся в его огромные сияющие глаза, силясь прочитать в них, что на самом деле стояло за его столь неожиданной заботой обо мне, если вообще что-нибудь стояло.

– Мне и здесь хорошо, – лаконично отозвался я.

– Неужели? – улыбка Фенвика выглядела механической. – Что ж, я вас предупредил. И если вы завели в этом заведении настоящих друзей, советую и им передать мои слова.

В этот момент раздался какой-то неясный шаркающий звук. Я заметил, как Билли Трент поспешно спрятал спички в карман, а остальные затушили сигареты. Дверь открылась, и в комнату вошел Уоррен.

Он окинул курительную сумрачным взглядом, а потом подошел ко мне.

– Вас вызывают, мистер Дулут, – сказал он. – Вам надлежит, не мешкая, явиться в кабинет доктора Ленца.

Уже выйдя в коридор, я услышал, как санитар раздраженно спросил:

– Кто из вас посмел стащить спички?

Если не считать присутствия Кларка и отсутствия Стивенса, в кабинете директора собрались все, кто присутствовал на встрече после гибели Фогарти. Но в тот раз меня пригласили в роли более или менее полезного помощника. Теперь же, судя по более чем холодным взглядам полицейских, державшихся строго официально, я рассудил, что капитан Грин включил меня в число потенциальных сообщников или невольных пособников убийцы.

Складывалось впечатление, что доктор Ленц уже успел посвятить его в детали моего визита к Морено накануне вечером.

– После ухода мистера Дулута, доктор, – спросил Грин резко, – вы провели проверку в хирургической?

– Да, капитан, – мужественно красивое испанское лицо Морено отчасти напоминало маску. – Я не до конца поверил в историю, рассказанную мне мистером Дулутом. Но тем не менее тут же разыскал доктора Стивенса, и мы вместе пошли в хирургический кабинет.

– И одного скальпеля не оказалось на месте?

– Именно так.

– Вы что-то предприняли по этому поводу?

– Естественно. Понимая потенциальную опасность, мы половину ночи провели в поисках. Стивенс уведомил меня, что в то утро мисс Пауэлл обращалась к нему с жалобой на свищ и заходила в хирургическую. Я подумал, что нож тайком взяла именно она.

– Кажется, вы слишком небрежно относитесь к хранению своего режущего инструмента, доктор, – хмуро усмехнулся Грин.

– Уверяю вас, это не так. Однако мисс Пауэлл страдает клептоманией, а люди с подобным заболеванием отличаются исключительной хитростью и ловкостью рук. Как правило, она прячет украденные вещи под подушками мягкой мебели. Мы осмотрели ее традиционные тайники – диван в зале и большое кресло в женской библиотеке. Мисс Браш и миссис Делл даже обыскали одежду пациентов, пока они спали. Но ничего обнаружить не удалось.

Грин со свойственной ему резкостью движений повернулся затем ко мне:

– По словам доктора Морено, в какой-то момент скальпель находился у вас в кармане, мистер Дулут. Кто взял его у вас?

– Не имею ни малейшего представления, – с чувством неловкости ответил я. – Шанс вытащить его имели почти все.

– Могла это быть, например, мисс Пэттисон?

– Маловероятно, если учесть, что она, собственно, и вручила мне его.

Только уже закончив фразу, я мысленно обозвал себя кретином. Стало очевидно, что Грин поставил на меня капкан, в который я и угодил обеими ногами.

– Ах, так вы, стало быть, получили нож от мисс Пэттисон! – Голос Грина звучал обманчиво сдержанно и задумчиво. – А потом мисс Браш видела, как та же девушка выбросила его, когда зажгли свет в зале кинотеатра.

Последняя фраза, в отличие от предыдущей, была произнесена торжествующим тоном, словно дело было раскрыто. Оставалось уточнить мелкие детали.

По своему обыкновению, я мгновенно вскипел.

– Разве вы не видите, что это была искусная ловушка? – темпераментно воскликнул я. – Любой, в ком остался хотя бы гран здравого смысла, понимает, что Айрис Пэттисон так же невиновна, как… Как доктор Ленц. Кто-то подставил ее, использовал, чтобы отвести подозрения от себя.

Довольно-таки бестолково я поведал им потом, как Айрис слышались голоса, убеждавшие, что она должна убить Лариби. Я сбился на драматические интонации, дошел чуть ли не до истерики, но чем более горячо я защищал Айрис, тем сильнее затягивал петлю на ее шее. Если у Грина еще оставались какие-то сомнения, то теперь я дал ему повод окончательно считать Айрис крайне опасной умалишенной.

К моему облегчению, мне на выручку неожиданно пришел сам доктор Ленц. Его голос звучал устало и удрученно.

– Лично я склонен согласиться с мистером Дулутом, – сказал он негромко. – Мне трудно поверить, что мисс Пэттисон причастна ко второй трагедии. При этом я не принимаю на веру теорию мистера Дулута о намеренном преследовании мисс Пэттисон, хотя она действительно страдает легкой формой мании преследования, которую, к сожалению, только осложнило присутствие в стенах лечебницы мистера Лариби. Как мне представляется, мисс Пауэлл, вероятно, украла скальпель и спрятала его в сумочке мисс Пэттисон – либо намеренно, либо в силу необходимости. Мисс Пэттисон заметила его. А поскольку она весьма внушаема, то вообразила себе все остальное – навязчивые голоса и некую внешнюю силу, понуждавшую ее совершить убийство.

– Но это не объясняет, каким образом она получила назад скальпель, – упорствовал Грин, – или почему он оказался у нее в руках, когда зажегся свет в зрительном зале. И вообще, насколько я понял, она практически признала перед Морено свою вину.

– И опять-таки здесь все вполне естественно, – не менее настойчиво разъяснял полицейскому доктор Ленц. – Мисс Пэттисон много думала о Лариби, ее в высшей степени встревожило его близкое соседство. И потому, когда трагедия произошла на самом деле, она вполне могла в какой-то момент внушить себе, что бессознательно, по чьей-то злой воле сама совершила преступление.

– Я так и предполагал, что вокруг этого дела возникнет множество психологической тарабарщины, – проворчал капитан. – Никто не отрицает, что девушку могли подставить, но мне необходимо с ней встретиться, доктор Ленц. Важно выяснить, например, где она была и чем занималась в ночь убийства Фогарти. Ведь стало очевидно, что мы ошибались по поводу первого случая. Фогарти был убит, и это такой же факт, как убийство Лариби.

– Не могу вам возразить, – кивнул Ленц. – Приходится признать, что я тоже впал в глубочайшее заблуждение, когда посчитал смерть своего сотрудника несчастным случаем.

– Тогда давайте попросим привести девушку сюда.

– Не позволяйте ему устраивать ей допрос, Ленц! – воскликнул я с мольбой. – Она совсем еще дитя и к тому же сильно напугана. Они доведут ее до полного умопомрачения, если…

Я сам оборвал свою речь, заметив суровое выражение лица директора.

– В том, что касается защиты интересов пациентов, находящихся на моем попечении, мистер Дулут, вы можете целиком на меня положиться.

Он повернулся к полицейскому:

– В данный момент я не могу доверить права провести беседу с мисс Пэттисон никому, кроме эксперта-психиатра.

– Что ж, прекрасно! – иронично усмехнулся Грин. – Я вызову сюда доктора Эйсмана. Он, правда, занят сейчас разбором другого дела, но, думаю, сумеет прибыть в лечебницу часам к десяти. Это официальный государственный судебный психиатр, и если он обнаружит…

– Если он обнаружит нечто новое для меня в ее болезни, – очень тихо произнес доктор Ленц, – или установит, что мною неверно истолкованы известные нам факты, то я попросту закрою свою лечебницу.

Мне нестерпимо было слышать их разговор об Айрис как просто о рядовой пациентке психиатрической больницы, ненавистной представлялась идея, что бездушный государственный психолог, то есть, по сути, тот же полицейский чиновник, получит возможность копаться у нее в голове. Как угодно, сказал я себе, любыми путями, но ты должен найти способ представить дело в верном свете до того, как прибудет официальный эксперт.

Из моих лихорадочных размышлений меня вывел голос Кларка.

– Доктор Ленц, – спросил он неожиданно напористо, – возможна ли ситуация, при которой кто-то совершенно психически здоровый мог бы попасть в вашу клинику под видом больного? То есть симулировать заболевание так, чтобы вы не сумели распознать обман?

– Это вполне возможно, – доктор Ленц провел рукой по бороде и терпеливо объяснил: – В точности как вы в полиции далеко не всегда можете определить, насколько склонен тот или иной человек к преступным действиям, докторам не во всех случаях удается установить степень отклонения от нормы у потенциального пациента. Душевное здоровье вообще понятие относительное. Мы не можем изучать мозг каждого под микроскопом, чтобы обнаружить болезнь. Наше главное правило – поначалу верить всему, что готов сообщить о себе сам индивидуум. Только потом мы начинаем внимательно наблюдать за его поведением, проводить тесты. И лишь по истечении какого-то времени, накопив достаточное количество данных, ставим диагноз.

– Выражаясь простым языком, – сказал Грин, ухватившись за подброшенную ему идею, – если бы мисс Пэттисон захотела убить Лариби и при этом не угодить в тюрьму, ей как раз и следовало приехать сюда, изобразив манию преследования, а потом держаться выдумки, что некая мифическая сила заставила ее пойти на преступление. Она может быть здорова, как молодой призывник в армию, но разыгрывать из себя умалишенную, обведя вас, врачей, вокруг пальца. И для этого ей…

– Для этого ей прежде всего необходим талант истинной актрисы, – перебил его Морено, неожиданно встав на нашу сторону. – Не забывайте, что она провела в лечебнице уже целых полгода.

И именно упоминание о таланте актрисы подсказало мне наконец нечто конструктивное, первую возможность для конкретных действий. А я-то ломал себе голову в поисках выхода из положения! Любой зацепки, малейшей отправной точки. И, пожалуйте, сам того не сознавая, Морено подбросил мне искомое.

– Кстати, об актрисах, – поспешил вставить реплику я. – Дочь мистера Лариби как раз голливудская актриса. С ней кто-нибудь пытался связаться?

– Из моего управления звонили в полицию Лос-Анджелеса, – кратко ответил Грин. – Они не сомневаются, что она прилетит на восток страны, чтобы принять участие в похоронах.

– Она прилетит сюда хотя бы из-за миллиона долларов, – сказал я с нараставшей уверенностью в себе. А потом еще одна идея пришла вслед за первой. Я обратился к директору: – Вы позволите мне сделать один телефонный звонок, доктор Ленц?

Тот бросил вопрошающий взгляд на Грина.

– Мы не можем допустить утечки информации об этом деле, – заявил капитан. – Я дал обещание доктору Ленцу и сам не хотел бы огласки в прессе, пока мы не установим что-то определенно.

– Клянусь, я даже не упомяну об убийстве, – заверил его я. – Вы будете слышать каждое сказанное мной слово.

– С кем вы хотите поговорить?

– С Принсом Уорбергом, продюсером. Мне хотелось бы больше узнать об этой дочке Лариби. А Уорбергу известна подноготная каждого, кто хотя бы на пять минут появлялся в свете софитов.

– Зачем попусту тратить время? – передернул плечами Морено. – В конце концов, она определенно находится в Калифорнии, а убийство совершено здесь.

– Но и мотив тоже здесь, – настаивал я. – Как мне представляется, найдется немало людей, которые за миллион долларов готовы пойти на убийство отца, а тем более – тестя, как вполне может оказаться в нашем случае. Муж дочери тоже был актером, и никто его не видел. Даже сам Лариби. Он, вероятно, либо работал в прошлом врачом, либо продолжает практиковать до сих пор. Это делает весьма логичной версию, что именно он проник в лечебницу.

Я должен был казаться ему невыносимым дилетантом, а мое предложение чистейшим жестом отчаяния, но по каким-то своим причинам Грин капитулировал. Вполне возможно, он решил, что я избавлю его по крайней мере от некоторых рутинных обязанностей. Или на него подействовало имя Принса Уорберга, самого известного продюсера Нью-Йорка. Или же он попросту решил не спорить с умалишенным.

– Хорошо, – сказал он, – звоните своему Уорбергу, но только ни слова о деле. Надеюсь, это вы усвоили?

Я поспешил к телефонному аппарату.

– Послушайте, диспетчер, мне нужно заказать личный разговор с Нью-Йорком… С Принсом Уорбергом… Да, с тем самым Принсом Уорбергом… Не имею никакого представления, куда ему сейчас лучше звонить. Попробуйте сначала связаться с его квартирой, потом с клубом актеров, а затем пройдитесь по телефонам театров и баров… Да, все знают его любимые бары… Что?.. Нет, я вас не разыгрываю. Дело очень серьезное. Найдите его, во имя всего святого!

Зная, насколько подвижный образ жизни ведет Уорберг, мне оставалось только пожалеть девушку-диспетчера, но я приободрил ее заявлением, что верю в магическое могущество ее телефонной компании.

Пока я разговаривал, остальные внимательно слушали, но стоило мне положить трубку, как общая беседа в кабинете директора возобновилась. Грин мрачно сообщил, что мисс Браш умудрилась стереть с ножа все отпечатки пальцев. Потом он пустился в обсуждение рассадки зрителей в зале и со слов Морено набросал схему с местом Лариби в центре, прикинув, кто из пациентов и сотрудников сидел близко от него. Все припомнили, что непосредственно за спиной финансиста располагался Штрубель, но Ленц сразу же холодно отметил бесполезность всякой дедукции на подобной основе. В воцарившемся хаосе кто угодно мог подобраться со своего места, нанести Лариби удар скальпелем и остаться никем не замеченным.

– Но тот возглас о пожаре, – напомнил Грин. – Трудно поверить, что никто из вас не заметил, откуда он исходил.

Ленц покачал головой.

– Здесь мы не можем прийти к единому мнению. Мне показалось, что крик о пожаре подхватили сразу несколько человек.

– И свет не включали слишком долго, – продолжал Грин. – Мне непонятно, как такое могло произойти.

Морено пришлось объяснить надежность звукоизоляции комнаты киномеханика, а когда Грин продолжил настаивать на более подробных объяснениях, попросил Джона Кларка найти Уоррена.

Ночной сторож выглядел даже более удрученным, чем обычно, когда вошел в комнату. Он с испугом посмотрел темными, глубоко посаженными глазами на капитана полиции, а потом прочно уперся взглядом в пол.

– Мне сказали, что все освещение в зале контролируется из помещения с кинопроектором, – начал Грин.

– Точно так, сэр.

– Почему же вы не включили свет, как только услышали голос, предупреждавший о пожаре?

– Я не слышал никакого голоса, – пробормотал Уоррен. – Кабина киномеханика непроницаема для посторонних звуков.

– Тогда опишите свои действия сами.

– Там есть только небольшое окошко, сэр, через которое с трудом можно заглянуть в зал. Я совершенно случайно сделал это и увидел, что люди не сидят на местах, а мечутся в темноте. А фильм никто не смотрит. И я вышел в кинозал узнать, что случилось.

– Не включив сразу же свет?

Уоррен пожал плечами:

– Я как-то не сообразил. Мне трудно было понять, нужно это делать или нет.

– И вы вошли в зал?

– Я успел сделать всего несколько шагов, когда доктор Морено велел мне немедленно вернуться к себе и включить освещение.

– И это все, что вы можете нам сообщить?

– Да, это все. – Уоррен обратил хмурый взор на доктора Ленца. – Если ко мне больше нет вопросов, сэр, я бы предпочел вернуться к пациентам. С ними сейчас очень трудно справляться.

– Свободны, – ответил за Ленца капитан и кивком головы указал на дверь.

Едва ночной сторож удалился, как зазвонил телефон. Я возблагодарил небеса, услышав на другом конце провода голос Принса Уорберга.

– Какого черта тебе от меня надо? – Он был, как обычно, крайне любезен. – А я-то думал, тебя безболезненно усыпили.

Пришлось дать ему возможность поиздеваться надо мной всласть, смирившись с этим как с неизбежностью. Он, например, заверил меня, что я тут же сбежал бы из любой темницы для пьяниц, если бы мог почувствовать через трубку, до какой степени от него разит алкоголем. Радостно информировал, что даже в мое отсутствие ему и еще нескольким нашим общим приятелям удалось окончательно споить весь Бродвей. У меня долго никак не получалось прервать его самодовольный монолог.