Текст книги "Синие люди"

Плавными волнами катилась на зеленом экране светящаяся кривая: «Уровень радиации в поясах». Прибор с надписью: «Время суток», – и цифры, составленные из светящихся точек: «24 часа 18 минут». «Что за чепуха, – подумал Таратура. – Как это может быть! Наверное, 0 часов 18 минут?»

И вдруг Честер увидел: «Давление под куполом – 6 миллибар», «Температура под куполом – минус 94 С»! Он не мог вымолвить ни слова, не мог даже перевести дух. Если эти стрелки не врут, там, под куполом, была ледяная пустота. Как они могли жить там?!

– Пошли, – сказал Шиз.

– Я останусь здесь, – сказал Честер.

– Это бессмысленно, – тихо произнес Таратура. – Ты ничего не добьешься, Фреди. По крайней мере здесь, Мы еще вернемся сюда…

Глава 16
СМЕНА ВЛАСТИ

– Надеюсь, мне не придется долго ждать? – сказал Гард после того, как Дина Динст признала его право разговаривать с шефом. – Времени у меня, да и у вас тоже, в обрез.

– Возможно, – неопределенно ответила Динст. – Теперь все зависит от шефа. Наберитесь терпения.

Ну что ж, ждать так ждать, решил Гард, хотя, собственно говоря, ничего другого ему не оставалось.

Они уселись в разных концах комнаты на почтительном расстоянии друг от друга и замолчали. Прошло пять минут, затем десять.

– Скажите, мадам, – прервал Гард молчание, – почему вы не доверяете меня своим людям и сами исполняете роль охранника? Вам больше нечего делать?

– Вы слишком хитры и опасны, – коротко ответила Динст.

Да, в нелегкую ситуацию попал комиссар полиции, пожалуй, такого в его практике еще не было: пленник собственных пленников! Хотя, конечно, профессия сыщика только тем и хороша, что, в какое бы отвратительное положение он ни попадал, всегда можно утешить себя представлением о еще более худшем.

Гард снова взглянул на Дину. Ее рука уже не сжимала судорожно браунинг в кармане, а спокойно лежала на подлокотнике кресла. Но взгляд был прикован к комиссару.

Быть может, именно в этом и заключается в настоящий момент его единственный козырь? Он может расслабиться, до конца сбросить с себя напряжение, освободить свой мозг от каких бы то ни было раздумий, тревог и предчувствий, стряхнуть с себя мучительность ожидания и просто существовать, даже уснуть – вот взять сейчас и уснуть! – чтобы сохранить силы для самой решительной минуты, от которой будет зависеть его жизнь или смерть. Динст не сойдет с места – комиссар был в этом уверен, – а его странное поведение еще больше насторожит ее. Гард невольно улыбнулся этим мыслям, тут же отметив про себя, что даже улыбка играет не последнюю роль в психической атаке на Дину Динст. Затем он поудобней устроился в кресле и мгновенно уснул.

Когда он открыл глаза, все было так же, словно он проспал две минуты. Динст сидела на том же месте, в той же позе, и только глаза ее несколько потускнели.

Тогда Гард решительно и бодро встал – сама логика продиктовала ему, хорошо отдохнувшему, такое действие – и, машинально глянув на запястье левой руки, где когда-то были его часы, словно желая этим сказать, что время истекло, произнес:

– Извините, мадам, я вынужден принять свои меры, если…

– Что «если»? – сказала Дина Динст, и в ее голосе Гард уловил совершеннейшую опустошенность.

– Если вы немедленно не проинформируете меня о том, что здесь происходит.

Она устала. Или пришло к ней безразличие? Или она поняла, что теперь, когда до появления шефа остались считанные часы или минуты, можно позволить себе слабость перед этим сильным и решительным человеком? Посмотрев на часы, Дина Динст что-то взвесила про себя и сказала:

– Хорошо. Для разговора с шефом вам, пожалуй, даже будет полезно знать, чем мы занимаемся.

– Почему же раньше?.. – начал было Гард, но Динст его перебила.

– Шеф на подлете, у нас есть около тридцати минут. Господа! – сказала она в крохотный микрофончик, торчащий на письменном столе. – Прошу вас, господа!

Открылась дверь, и в комнату вошли два человека в белых халатах, которые, очевидно, ожидали приглашения не одну минуту, зная при этом, для чего их вызвали. Увы, пока комиссар спал. Дина Динст, как говорится, не дремала.

Вошедшие сдержанно поклонились Гарду, один – совершенно лысой головой, хотя был явно моложе своего коллеги, другой – иссиня-черной шевелюрой, неприятно контрастирующей со старым, сморщенным лицом.

– Профессор Янш, – представила лысого Дина. – Профессор Биратончелли.

Они еще раз поклонились.

«Какие церемонии!» – подумал Гард.

– Надеюсь, мне нет нужды вам представляться. Приступим к делу, – сказал он сухо. – Меня интересуют дети, которые здесь находятся.

Профессор Янш слегка наклонил лысую голову к Дине Динст, что-то шепнул ей, она кивнула в ответ. Тогда он подошел к стенному стеллажу, отпер его, вынул кассету и привычно заправил ее в приставку стоящего в углу телевизора. Биратончелли сложил руки на груди, а Дина Динст показала Гарду рукой на кресло.

Кино? Этого Гард не ожидал. Он думал, что сейчас последует долгое или, возможно, короткое, но обязательно словесное объяснение, они освободятся от груза тайны, Гард примет на себя этот груз, затем начнет задавать вопросы, они будут уклоняться от ответов, пока не явится шеф и не скажет, что комиссару полиции теперь все известно, чего, мол, он еще хочет? И Гард скажет, что готов поверить словам, если увидит все собственными глазами, и вот тогда начнутся настоящие сложности – уходы и зигзаги, проволочка времени и увертки, и не будет этому ни конца ни края. И вдруг на тебе, смотри, получай, как говорится, товар лицом!

Потрясающая, даже пугающая своей необъяснимостью откровенность.

Впрочем, что они хотят показать Гарду? Быть может, какой-нибудь видовой фильм братьев Ступак или последнюю комедию с участием Юма Рожери? А потом скажут, что это было необходимо для психологической подготовки комиссара к серьезному разговору?

Засветился экран.

Гард сел, взяв сигарету.

И после первых же кадров, в отличном цвете показавших ему обитателей купола, сделалось комиссару как-то нехорошо от этих плавающих походок, от бумажных лент, которые они медленно и безучастно поглощали, от их застывших в привычном ужасе взглядов, от синевы их тел, сиреневости песка, безысходности поз, от всего кошмарного видения, смысл которого был непонятен Гарду, но античеловеческая противоестественность которого была явной, жутко и страшно поражающей мозг нормального человека.

– Хватит! – Гард больше не мог сдержать себя.

Экран погас. Комиссар сидел в кресле, закрыв лицо руками. Профессора молча смотрели на него с леденящей душу безразличностью. Дина Динст ждала дальнейшей реакции Гарда.

– Смысл? – с трудом выдавил он из себя.

Они молчали.

– Я спрашиваю: смысл?! – почти вскричал комиссар. – Вы показали мне детей?! Это то, чем вы занимаетесь? Почему они синие? Зачем так едят? И так ходят? Зачем?! Что все это значит?

– Прежде всего, – с достоинством начал профессор Янш, – не получив ответа на эти вопросы, не торопитесь считать нас преступниками. Мы ученые, и…

– Не могу! – прервал его Гард, вскакивая с кресла. – Не могу потому, что похищение детей само по себе преступно и свидетельствует о преступности замысла! И не торгуйтесь, господа! Даже если вы крали детей для…

– Господин Гард, – вмешалась Дина, – не стоит произносить обличительные речи. Оцените реальность обстановки: мы здесь не подсудимые, а вы не комиссар полиции.

– Кто же я?

– Наш пленник, – с циничной откровенностью сказала Дина Динст. – Вы можете вновь стать комиссаром полиции лишь при одном условии: если поймете нас и примете нашу позицию. В противном случае…

Она вдруг умолкла, словно поперхнулась, и Гард, глядя на нее, понял, что за его спиной произошло нечто такое, что заставило Дину Динст обескураженно замолчать. Профессор Янш тихо попятился назад, а Биратончелли, подчиняясь какой-то силе, стал медленно поднимать руки кверху. Шестым чувством оценив ситуацию, Гард не обернулся, а, наоборот, приблизился к Дине Динст и сухо сказал:

– Положите руки на стол. Не двигайтесь. Вот так.

Потом он нагнулся, вынул из ее кармана браунинг и лишь тогда позволил себе обернуться.

В распахнутых дверях стояли почти голые Честер, Таратура и девушка, которую Гард где-то видел, но не мог сейчас припомнить, где именно.

– Очень кстати, – только и произнес комиссар деловым тоном, как будто появление его друзей было заранее запланировано и вот наконец осуществилось.

– Мы видели Майкла! – сказал Честер. – Он там, под куполом.

– Спокойно, Фреди, спокойно, – тихо произнес Гард. – Еще не все потеряно.

Таратура, одной рукой держа пистолет, другой быстро ощупал карманы профессоров.

– Прошу сесть, господа! – сказал Гард. – Инспектор, внимательно следите за этой особой и пресекайте каждое ее движение. Не позволяйте ей ни до чего дотрагиваться! Здесь полно микрофонов, кнопок, клавиш и Бог знает чего еще.

– Шиз! – позвал Таратура, и только сейчас в комнату как-то боком вошел электрик, стараясь не глядеть в глаза Дины Динст, словно боясь гипноза. – Будьте любезны, обеспечьте нам одиночество.

– У, дьявол! – пробурчал Шиз, явно адресуясь к Дине, но по-прежнему не глядя на нее. – К чертовой матери!

С этими словами, не скрывая удовольствия, он аккуратно, с большим знанием дела, перекусил кусачками провода под столом у Дины Динст, в торшере, где-то в углу комнаты и около дверей, а затем, сказав: «Да, чуть не забыл!» – в подлокотнике кресла, в котором уже сидела Сюзи.

Гард, ничего не понимая, следил за действиями Шиза, но Таратура глазами показал комиссару: не волнуйтесь, мол, так надо, это наш человек. Динст тоже наблюдала за электриком, поджав тонкие губы, и ничего, кроме брезгливости, ее лицо не выражало.

– Садитесь, садитесь, господа! – повторил Гард, поскольку Янш и Биратончелли все еще продолжали стоять. – Теперь, как мне кажется, и вам будет легче говорить, и нам будет проще вас понять. Мадам, – перевел он взгляд на Дину Динст, – шеф явится один или с сопровождающими? – Динст молчала. – Вы потеряли дар речи? Таратура, что вы предлагаете?

– А проще простого, – сказал вдруг Шиз. – Давайте посадим их всех в аккумуляторную! К чертовой матери!

– Эта дверь запирается? – спросил Таратура.

– Эта? – сказал Шиз. – А черт ее знает! Можно, наверное, и запереть.

Он стал возиться с дверью.

– Итак, господа, я готов выслушать вас, – произнес Гард. – Прежде всего, что вы делали с детьми и в каких целях?

Вероятно, профессора все еще оценивали обстановку. Биратончелли, правда, уже открыл было рот, чтобы ответить Гарду, но Янш остановил его коротким жестом.

– Мадам, – сказал он, обращаясь к Дине Динст, – вы позволите нам говорить?

– Я позволяю! – резко произнес Гард. – И не просто позволяю, а приказываю! Отныне вы исполняете только мои указания, пора бы это понять, господа!

Динст вновь промолчала. Биратончелли осторожно кашлянул:

– Простите, комиссар, но мы только ученые, перед нами была поставлена научная задача, и мы решали ее…

– Какая?

– Сначала, господин комиссар, мы пытались с помощью генной хирургии искусственным образом изменить структуру генов, но проблема оказалась чрезвычайно сложной, я могу объяснить почему… – Он сделал паузу, ожидая санкции комиссара на объяснение, но она не последовала, и тогда профессор продолжил: – Короче говоря, профессором Яншем, моим коллегой, была выдвинута идея работать с уже сформировавшимся человеческим организмом, и прежде всего с молодым.

– С детьми?

– Да, главным образом.

– Вивисекция? – спокойно сказал Гард, но у каждого из его друзей при этом резко участилось сердцебиение.

– Не совсем так, – вмешался профессор Янш. – Перед нами вообще не ставилась задача создания «недочеловеков», мы не руководствовались расовыми теориями. Мы…

– Мы занимались скорее селекцией, господин комиссар, – добавил Биратончелли. – Генетическими манипуляциями.

– Цель?

– Цель? – переспросил Янш. – Но мы только ученые, мы не касались практических целей эксперимента.

– А научная цель? – спросил Гард. – Что вы жуете резину? Вам не хватает слов? Вы забыли родной язык? Вы можете сказать коротко и ясно: чего вы добивались?

– Хорошо, – решился Биратончелли. – Я скажу. Перед нами была поставлена задача вывести особую породу людей.

– Для чего?

– Вот дьяволы! – Сказал Шиз. – Перестрелять бы их всех к чертовой матери!

Профессор Янш недоуменно пожал плечами и посмотрел на Гарда, как бы ища у него, интеллигентного и умного человека, сочувствия и понимания, на которое не мог рассчитывать, имея дело с таким тупицей, как Шиз. Но Гард не ответил «пониманием» Яншу, чем откровенно его смутил.

– Мы в сложном положении, комиссар, – извинительным тоном начал Янш. – Мы всего лишь ученые, и, когда нам говорят: сделайте так, чтобы люди могли жить при температуре минус сто градусов по Цельсию, обходиться без кислорода и выдерживать давление в шесть миллибар, для нас это чисто научная проблема! Нам совершенно безразлично, в каких практических целях ставится эксперимент. Научный интерес поглощает нас до такой степени, что, право же, мы перестали бы называться учеными, если бы думали о политике! В чем виноваты мы, господин комиссар? В том, что определили оптимальный вариант человеческого организма для производства опытов? Что провели несколько пробных экспериментов, давших блестящие результаты? Ни один экземпляр, господин комиссар, у нас не погиб! Разве это не наша заслуга?..

Он что-то еще говорил, что-то доказывал и объяснял, приводил резоны, но ни Гард, ни его товарищи не могли постигнуть значения слов, хотя все произносимые слова были им знакомы. Они сидели с расширенными зрачками, как будто всем им одновременно вкапали в глаза атропин, и каждый чувствовал, что окружающие предметы постепенно видоизменяются, теряют свои границы и очертания, а откуда-то изнутри подступает к горлу тошнота.

– Экспериментальный период мы завершили полтора года назад и тогда же перешли на поточное производство, создав совершенно идеальные условия для операций как на детском, так и на юношеском организме! – на возвышенной ноте закончил профессор Янш.

Гард с трудом сбросил с себя оцепенение.

Динст улыбалась. Эта ведьма, конечно, все понимала: и то, какое жуткое впечатление производили слова профессора на Гарда и его друзей, и как эта нормальная человеческая жуть не понимается гениями – гангстерами от науки. Затем она бросила короткий взгляд на свои часы – взгляд, который, как правило, редко ускользает от внимания окружающих. Не пропустил его и Гард. «Так, – решил он, – надо действовать». И отозвал в сторону Фреда Честера.

– Фреди, с минуту на минуту здесь будет шеф, – сказал комиссар тихо, чтобы никто, кроме Честера, не мог услышать его слов. – Один он будет или со свитой, я не знаю, как не знаю и того, что станет с нами в следующее мгновение. Кто-то из нас должен немедленно уйти отсюда, выбраться на волю и оповестить мир о случившемся.

– А Майкл?

– Доверь его мне, Фреди. И уходи. Немедленно. Сейчас же! Ты знаешь, как выйти отсюда?

– Он поможет, – сказал Фред, кивнув на Шиза.

– Секунду, – сказал Гард и повернулся к профессору Яншу. – Профессор, дайте мне кассету! Да, да, вон ту!

Профессор Янш безропотно подчинился, и кассета с фильмом перешла в руки Честера.

– Здесь все, – сказал Гард. – Теперь иди. Эта ведьма, кажется, догадывается о нашем разговоре.

Прежде чем расстаться, Честер и Гард обменялись долгими взглядами, в которых были и надежда, и страх друг за друга, и уверенность в правильности того, что каждый из них делал и еще должен сделать.

И Честер, сопровождаемый Шизом, ушел.

– Мадам, – сказал Гард Дине Динст, так и не сумевшей сохранить спокойствие на лице в связи с уходом Честера, да еще с кассетой. – Хочу вас предупредить, и вполне серьезно: если вы вздумаете сообщить вашему шефу, что здесь, кроме нас, были еще два человека, которые только что нас покинули, вам удастся произнести только первый слог первого слова, содержащего это сообщение. О том, чтобы не было продолжения, позаботится мой коллега. Посмотрите на него, чтобы убедиться, что ему совершенно не свойственна рефлексия, когда он выполняет приказ начальника.

Динст действительно посмотрела на Таратуру и еле заметно улыбнулась кончиками губ. Таратура в плавках, да еще в обществе Сюзи и с пистолетом в руке, воистину выглядел так же «страшно», как актер в спектакле, играющий убийцу.

– Не верите, мадам, – произнес Гард, констатируя факт. – Хорошо. Тот случай, когда поверить вы не успеете, поскольку отправитесь на тот свет прежде, чем ваш мозг сформулирует происшедшее. Больше того, предупреждаю: даже намек шефу глазами, жестом или попытка написать ему на бумаге какое-то слово, будут мгновенно наказаны пулей, дорогая Дина Динст. Инспектор Таратура, выполняя приказ, полностью освобожден от необходимости сомневаться.

– И тем не менее я не могу гарантировать вам, Гард, что буду молчать в присутствии ше…

Закончить слово ей не удалось: инспектор просто шмальнул из пистолета в ее сторону, и пуля, пройдя в сантиметре над головой Дины Динст, вошла в портрет жены президента, почему-то висящий над креслом, в котором сидела Динст, причем так точно в переносицу, что президентша в мгновение стала похожа на индианку. Пистолет был бесшумным, он издавал только короткий змеиный шип, но в сочетании с пулей и дыркой на портрете произвел достаточно убедительное впечатление. Дина Динст стала белой как полотно, улыбка тихо сползла с ее лица и более не возвращалась.

Профессора подавленно втянули головы в плечи.

– Кстати, господа, – сказал им Гард, – все, что мною обещано вашей руководительнице, распространяется и на вас. Так что прошу хранить на тему об ушедших отсюда людях гробовое – повторяю: гробовое! – молчание.

Оба профессора, будучи «солдатами науки», определенно не годились не только в «синеберетники», но даже в тыловые кашевары.

Сюзи, перестав смеяться, одарила инспектора восхищенным взглядом, вновь его смутив.

Гард успел закурить сигарету, и в то же мгновение книжный шкаф, находящийся в углу комнаты, мягко поехал в сторону.

В образовавшемся проеме стоял генерал Дорон.

Глава 17
ФИЛОСОФИЯ ТУПИКА

Дорон стоял, засунув руки в карманы пиджака, и, чуть покачиваясь, медленно обводил присутствующих глазами. На его лице не было ни страха, ни выражения агрессии, ни удивления, оно было спокойным и немного усталым. По всему чувствовалось, что пришел Хозяин. Недосягаемость его ощущалась во всем облике, уверенной позе, в нахмуренных бровях и мудром взоре, полном озабоченности. Казалось, он откроет сейчас рот и скажет: «Ну, что вы тут без меня натворили, щенки шкодливые, отлупить вас некому?»

Люди в комнате пребывали в состоянии потрясения. Гард и Таратура – от неожиданности, профессора и Дина Динст – от привычного подобострастия перед шефом, которого они видели, вероятно, так же часто, как затмение Солнца, а Сюзи – просто за компанию, глядя на остальных и подтверждая существование небезызвестного «феномена толпы».

Выждав несколько мгновений, Дорон вошел в комнату, и книжный шкаф без звука встал на прежнее место. Но этот шаг генерала в комнату был как бы шагом с пьедестала в общество равных ему людей, и Гард пришел в чувство.

– Господин генерал, – сказал он севшим от волнения голосом, но достаточно четко, – я не скрою удивления вашим появлением, но, если вы действительно шеф этой организации, я… вынужден вас арестовать?

Последние слова Гарда прозвучали почему-то не утвердительно, а вопросом, будто он просил у генерала совета. Пистолет в руке Таратуры дрогнул, чуть приподнялся и замер, нацелившись в грудь Дорона.

– Вижу, – спокойно сказал Дорон. – Я тоже не думал, что, поручая вам безобидный розыск младенца, приготовлю себе столь приятную встречу. Поздравляю, комиссар. Что касается ареста, то я, как член Тайного совета, пользуюсь неприкосновенностью, и это должно быть вам известно. Так, комиссар?

– Нет, не так, – окрепшим голосом сказал Гард. – Статья 274-я, пункт 7-й «Уложения о задержании» дает мне право арестовать любого человека, независимо от его чина и должности, даже президента, если он застигнут на месте совершения преступления.

– Во-первых, – с улыбкой возразил Дорон, – не вы меня здесь застигли, а я сам сюда явился. Во-вторых, почему вы считаете преступным то, что здесь происходит?

– По крайней мере, для меня это бесспорно, генерал.

– Вы никогда не отличались торопливостью, не изменяйте себе и на этот раз. Дорогая, – Дорон повернулся к Дине Динст, – вы как-то странно выглядите. Приведите себя и нервы в порядок и дайте нам бутылочку стерфорда. Вам, господа, – Дорон посмотрел на профессоров, – тоже досталось от комиссара? Я с удовольствием отпустил бы вас из этой комнаты, но комиссар Гард, вероятно, будет против, а потому пока присядьте в кресла, вот сюда, и ждите своей очереди. Вы инспектор Таратура? – Генерал внимательно оглядел Таратуру. – Так я и понял, хотя ваш мундир выглядит несколько современней, чем следует. Надеюсь, вы понимаете шутки. Пожалуйста, будьте осторожны с пистолетом, и, поскольку вы обладаете, насколько я осведомлен, весьма решительным характером, шутить с этой штучкой как раз не стоит. А с вами, милочка, мы не знакомы…

– Сюзи, – словно загипнотизированная, произнесла девушка и даже сделала книксен.

– Дочь Эдмонта Бейла?! – воскликнул Дорон, обнаруживая феноменальную память на лица, имена и фамилии. – Очень приятно! Вы, конечно, не помните, но лет примерно восемь назад, прошу прощения, вы сидели у меня на коленях… – Он бархатно рассмеялся. – Вот не ожидал, что вы служите в полиции! Или просто работаете на нее? С вашим отцом у меня связаны кое-какие милые воспоминания…

Он чуть вздернул подбородок и посмотрел на потолок, как бы прокручивая в своей памяти и то блаженное время, когда Сюзи девочкой сидела на его коленях, и то «милое», что было связано с ее отцом. «Ну актер! – подумал Гард. – Талантище!» Комиссар уже окончательно взял себя в руки, раскурил погасшую сигарету и взглядом показал Таратуре, чтобы тот отошел к дверям и держал в своем поле зрения всю компанию.

– Ну что же, комиссар, – произнес Дорон, покончив с воспоминаниями. – Не пора ли нам сесть и поговорить откровенно, тем более что обстановка вполне благоприятная и мы оба никуда не спешим?

При этих словах Дина Динст сделала какое-то едва заметное движение, которое одновременно увидели и по-своему истолковали и Дорон, и Гард, и Таратура, но первым открыл рот все же генерал, проницательности которого мог позавидовать сам Гард.

– Не тщитесь напрасно, дорогая Дина, и не рискуйте зря. Комиссар сам знает, что и когда мне следует узнать, не так ли, Гард? Ведь мы действительно с вами не торопимся? Тогда прошу.

Он первым сел, нет, не развалился, а именно сел, строго и аккуратно, как полагается военному, в кресло, рукой указав комиссару на другое, напротив себя. Рядом, на низком столике, уже освобожденном от газет и журналов, появилась бутылка стерфорда и несколько бокалов – Дина Динст действовала быстро и бесшумно, как хорошо вышколенная прислуга.

«Или он колдун, или просто актерствует, делая вид, что ничего о Честере не знает, в то время как за Фредом уже организована погоня…» – решил Гард, испытывая противное состояние, которое всегда посещало его, если он имел дело с чем-то нераспознанным, загадочным, не поддающимся логике и расчету.

– Я не хочу, комиссар, чтобы разговор велся в форме допроса, меня устраивает беседа, и потому позвольте мне начать первым. – Дорон налил в бокалы вино, сделал маленький глоток и жестом пригласил Сюзи, Гарда и Таратуру последовать его примеру. – Прежде всего, если вам не успели сказать, я коротко изложу суть дела. Вы видели наших пациентов?

– Да, – сказал Гард.

– Вам объяснили смысл нашей работы?

– Нет, – сказал Гард.

– Напрасно. Это бы вас успокоило. Дело в том, что мы готовим покорителей Марса.

– Не понял, – сказал Гард.

– Но я еще не все объяснил, – улыбнулся Дорон, делая очередной глоток стерфорда. – Что же вы, господа? Сюзи Бейл? Вы не любите стерфорд?!

– Не будем отвлекаться, генерал, – сухо сказал комиссар.

– Хорошо. Итак, мы пришли к выводу, что проще изменить структуру человеческого организма, чем изменять структуру планеты. Люди, прооперированные нами, способны жить в марсианских условиях без охранительной аппаратуры и скафандров, а свободно, как на Земле. Собственно говоря, они уже сейчас так живут, ведь купол – это точная копия Марса…

– Минуту, генерал, – произнес Гард, вставая. – Есть одно внеочередное дело, решив которое мы сможем продолжить нашу беседу. Я прошу вас, если слово «прошу» вам приятнее слышать, чем «требую»…

– Ну, видите, – улыбнулся Дорон в адрес Дины Динст, – комиссар Гард сам говорит мне то, что чуть не сорвалось с вашего языка раньше времени!

«Не такой уж он провидец, как хочет им казаться, – подумал про себя комиссар. – Ладно, пусть продолжает актерствовать».

– Повторяю, генерал, я прошу немедленно вернуть мне Майкла Честера, сына журналиста Честера!

– Да, я еще раньше знал о главной причине вашего появления в зоне, – спокойно заметил Дорон. – Охотно выполню вашу просьбу, если это возможно, – добавил он через паузу. – Дорогая, в какой стадии ребенок?

– В стадии… – Дина Динст подняла глаза на Гарда, как бы спрашивая: мне можно говорить? Гард кивнул, и она продолжила: – В стадии «С».

– Н-да… – Дорон почмокал губами. – Профессор Янш, возможно что-нибудь сделать?

– Из стадии «С», господин генерал, никто не возвращается, – донесся из угла бесстрастный голос.

У Гарда упало сердце.

– То есть как это, – сказал он, – не возвращается?!

Дорон отодвинул недопитый бокал стерфорда, взял сигарету из гардовской пачки и закурил. Динст бросила на него тревожный и удивленный взгляд, потому что никогда не видела генерала курящим.

– Я бы вернул ребенка, – со вздохом произнес Дорон, – но, видит Бог, есть вещи, которые сильнее нас. Такие процессы, как смерть или распад личности, необратимы. Производимые у нас операции относятся к их числу. Вы чуть-чуть опоздали, комиссар. Ребенок уже в работе… и на такой стадии, когда… увы!

Возникла напряженная пауза, в течение которой Гард пытался осмыслить услышанное.

– Значит, люди, – сказал он, – находящиеся под куполом, не могут из-под него выйти?

– Не могут, комиссар, – снова вздохнув, произнес Дорон.

– Никогда?!

– Они уже не люди. – Голос Дорона звучал тихо и мягко, можно даже сказать, сочувственно. – Они не дышат земным воздухом, не едят нашу пищу и не пьют нашу воду. Единственное место, пригодное для их жизни, – купол. Такова реальность, комиссар, с которой и вы и я вынуждены считаться.

– Их нельзя освободить?!

– Освобождение этих существ в том смысле, в каком это понимаете вы, приведет их к неминуемой гибели.

– Но ведь это чудовищно! – воскликнул Гард. – То, что вы сделали, хуже убийства! Вы оторвали их от семей, подвергли калечащей операции, обрекли на вечное заточение! Вы лишили их Земли! Какой нормальный рассудок способен это понять и оправдать?!

– Успокойтесь, комиссар, и выслушайте меня! – Дорон тоже повысил голос. – Давайте разберемся по порядку. Во-первых, у нас есть и взрослые люди, которые дали добровольное согласие на операцию…

– Не верю! – перебил Гард. – Вы их принудили, или обманули, или…

– Мы их купили, комиссар, – с обезоруживающей откровенностью сказал Дорон. – Ну и что из того? Мы заплатили их семьям большие деньги, получив взамен не просто глаза, сердца и почки, которые, как вы знаете, сегодня продаются и покупаются во всем мире, как обыкновенный товар, а людей целиком. Это просто дороже ценится…

– Но дети?! Вы же их крали!

– Да, крали. В тех случаях, когда были уж очень подходящие экземпляры, а контакта с родителями нам установить не удавалось. Но большинство детей мы покупали, поймите это, комиссар! Они были проданы нам под прикрытием рэкетирства!

– Боже мой! – сказала вдруг Сюзи, и генерал резко повернулся в ее сторону.

– Вы еще ребенок, моя крошка, чтобы разбираться в жизни, – сказал Дорон. – Спросите у комиссара, сколько тысяч родителей оставляют своих младенцев на пороге родильных домов и благотворительных учреждений!

– Их вынуждают обстоятельства, – сухо сказал Гард.

– Меня тоже. Или вы считаете, комиссар, государственную необходимость менее уважительной, чем семейную?

– Мораль не оправдывает таких родителей.

– Но относится к ним с пониманием. Уже хорошо! – парировал генерал. – А что вы скажете по поводу тех случаев, когда родители сдают детей в круглогодичные интернаты? По пять, по десять лет дети живут в эдакой казарме, в глаза не видя папаш и мамаш, но госпожа мораль и даже господин закон не осуждают таких родителей! Скажите, крошка, у вас повернется язык назвать их выродками?

– В ваших словах звучит желание оправдаться, – сказал Гард. – Вы сами понимаете противоестественность содеянного!

– Нет, Гард, я не оправдываюсь, я просто хочу убедить вас не делать глупостей. – Дорон внимательно посмотрел на Гарда, затем поочередно ощупал взором всех присутствующих, и, когда дошел до Дины Динст, она всем телом подалась вперед, даже слегка приоткрыла рот, но в это мгновение комиссар предупреждающе произнес:

– Мадам!

Динст как бы осела назад, Дорон заметил перемену в ее состоянии, но, видно, не оценил это по достоинству, так как уже чувствовал себя на коне, ощущал некую приподнятость и не хотел выбивать себя из седла. Оставшись довольным сделанным обзором, а также расстановкой сил, генерал продолжал:

– Вы говорите, Гард, что мы калечим детей. Звучит страшно, но так ли обстоит дело в действительности? Совершили ли мы преступление, делая операции? Следите за моей мыслью. В свое время существовали компрачикосы, которые, кстати, находились под покровительством одного из английских королей, забыл его номер, но это не столь важно. Папы Римские тоже не брезговали их услугами…

– Простите, генерал, – заметил Гард, – я уступил вам, отказавшись от допроса, уступите и вы, отказавшись от популярной лекции.

– Я не выгадываю спасительных минут, комиссар, – спокойно произнес Дорон. – Скорее это в ваших, чем в моих интересах… – Гард опять почувствовал холод, пробежавший по позвоночнику снизу вверх: генерал вновь мистически угадывал тактику комиссара. – Ничего не подозревающая охрана по-прежнему наверху, и ей в голову не придет спуститься сюда без вызова. Вы можете позволить себе роскошь выслушать меня? Можете или нет?

– Мадам! – был вынужден вместо ответа сказать Гард, быстро глянув на Динст, а затем на Таратуру. – И все же, генерал, прошу вас покороче. – Эту фразу комиссар добавил скорее не для того, чтобы выгадывать или не выгадывать минуты, а из соображений престижных: Дорона надо было, высаживая из седла, «ставить на место».

Генерал сощурил глаза. Инициатива, которую он почти держал в руках, ускользала. Комиссар дерзил, а дерзость Дорон привык считать признаком силы, пусть даже временной, но силы. С каким бы удовольствием генерал распорядился сейчас заткнуть глотку «этому комиссаришке»! Увы, блаженный для Дорона момент еще не наступил, не говоря уже о том, что Таратура с каменной и совершенно непроницаемой физиономией стоял в дверях с пистолетом в руке, а пуля этого «кретина», как мысленно назвал инспектора Дорон, была еще сильнее и убедительнее дерзких слов Гарда.