Текст книги "Нечаянный рай. Путешествие к истокам (сборник)"

Новые времена: апокалиптики Лядского уезда

Впервые с апокалиптиками я столкнулся где-то в конце 80-х в лице Свидетелей Иеговы, которые в то время вместе с другими сектами в изобилии высыпали на поверхность. К нам явилась троица «исследователей Библии» – как они себя именуют – для душеспасительной беседы. Выслушав несложные рассуждения худой моложавой дамы о грядущем светопреставлении и о ста сорока с чем-то тысячах праведников, которым суждено будет спастись на Страшном суде, я вежливо поблагодарил ее за интересную информацию и быстро удалился, сославшись на срочную работу. Я сделал это чисто инстинктивно: от всего трио исходила столь невыносимая аура узости и духоты, что после десяти минут разговора становилось физически трудно дышать. Моя реакция оказалась правильной: моложавая дама смутилась, побледнела, и все они быстро исчезли, сообразив, что попали не по адресу. С тех пор я не раз сталкивался с «исследователями», мормонами, адвентистами седьмого дня в разных городах мира: почему-то я притягиваю подобную публику. Но более всего в апокалиптиках поражало странное сочетание вполне земного практицизма с эсхатологическими чаяниями. Я навсегда запомнил, как в начале 90-х по шоссе из Финляндии вдоль залива навстречу мне двигался нескончаемый караван роскошных camping cars Свидетелей Иеговы. Добропорядочные буржуа со всего мира с женами и чадами съезжались в Питер на свой всемирный конгресс, чтобы порассуждать об Апокалипсисе и навербовать неофитов. Конец времен близок, но это нисколько не мешает – возможно, даже помогает – крепко и надежно устраиваться на земле, как это было когда-то у радикальных протестантов или наших старообрядцев. Это чувствуется и у нас, в церкви Святого Николая. С одной стороны – настоящий, суровый дух времен Никона и Аввакума, с другой – крепкое, добротное хозяйство, все в чистоте и порядке – церковь, обнесенная двухметровым забором, трапезная, дом для престарелых, гостиница для паломников, церковное кладбище, чуть дальше у реки родник со святой водой.

…Через несколько лет о конце истории и последних временах заговорили все наперебой – от православных и католиков до ученых мужей и светских философов: теперь куда ни кинь – эсхатолог на алармисте сидит и апокалиптиком погоняет: эсхатологическим пророчествам и сочинениям несть конца, да и «пензенские сидельцы» появились не случайно…

…В начале октября, спустившись с холма на машине, в Заянье у церкви я подобрал попутчиков – мужчину лет шестидесяти (в прошлом инженера, как выяснилось) и женщину чуть помладше с породистым лицом и «следами былой красоты». Они были на службе, причащались, теперь надо обратно – в Лугу: 100 верст и никакого транспорта. Я сразу же почувствовал – люди не бедные, не из местных прихожан, а серьезные, знающие, соответствующим образом одетые, с бутылями со святой водой и правильной литературой. (Отец Р. широко известен в определенных кругах, паломники к нему приезжают издалека.) Зилоты, в своем роде, ревнители истинной веры, с виду спокойные и вполне в себе уверенные. В них не было ни капли того тусклого уныния или несчастья, которое нередко источают немолодые православные лица.

Они разместились на заднем сиденье, так что я хорошо видел их в зеркало.

– А что это у вас? – тут же подозрительно спросил мужчина, указывая на ароматизатор, болтавшийся перед лобовым стеклом.

– Да просто так, ароматизатор в виде Инь и Янь, – ответил я как можно мягче: знающим что-то объяснять и спорить бесполезно, лучше прикинуться «валенком».

– Просто так ничего не бывает, – жестко сказал мужчина. – А вы знаете, что это знак Зверя?.. это ведь что-то буддийское, – неуверенно добавил он.

– Да нет, не буддийское, так, чистый декор… И чтобы снять напряжение я достал иконку.

– Это Спас со Святой земли, он объемлет все… Попутчики тот час же потеплели, заговорили.

– Вот это правильно, правильно, Господь всех хранит… Вы здесь проживаете?

– Да, в семи верстах от монастыря, в Березно.

– Вот славно, благословенное место выбрали, по нынешним временам лучше не найдешь!

– Но мы здесь только летом и осенью, 4–5 месяцев, скоро пора в Питер возвращаться…

– А вот этого совсем не нужно! – внезапно сказал мужчина. – Если Господь указал вам такое место, здесь и живите постоянно!

– Это почему?

Молчание: так выжидают, когда хотят сказать нечто очень важное.

– А потому что плохо там совсем скоро будет!

– Там плохо или везде? – полюбопытствовал я

– ВЕЗДЕ БУДЕТ ПЛОХО, а ТАМ-ТО в особенности, – веско изрек мужчина и замолчал.

– А почему там-то в особенности?

– Как почему? Город-то на костях построен, этими, прости Господи, каменщиками вольными во главе с царем, клеймен Антихристом, а теперь и вовсе – чистый Содом, волной его накроет, вот и все. Теперь уж навсегда, никакие дамбы не помогут, – спокойно сказал попутчик, так, словно это было давно доказано математически.

– Какой же Петр масон, – возразил я, – когда первая ложа у нас возникла уже после его смерти…

– Хе, – сочувственно улыбнулся мужчина, – вы, что ж думаете, что у них в книжках написано, так оно и есть, что ли?

– Почему «у них»? Об этом во всех энциклопедиях написано…

– Гхе-хе, – он очень выразительно хмыкнул, мол, ну и темнота! – А энциклопудии эти, кто писал, интересно?..

– Что, тоже они?!

Пауза. Мой вопрос прозвучал риторически.

– Неужели все?

– Ну, если в них одно и то же написано, сами подумайте… Вы правильные книги почитайте. Учение-то какое у них? – задавая вопрос, он делал паузу, так что я чувствовал себя школяром на экзамене.

– Какое же?

– Тайное! Так они вам все и раскроют! Ихняя же задача, не раскрыть все, а скрыть, утаить и всех запутать… Приемы-то свои они у кого заимствовали, знаете?.. У иезуитов!

Тут мы подскочили на ухабе. Я так заслушался, что машину чуть не вынесло в кювет: про связь масонов с иезуитами слышать доводилось впервые.

– Петр-то молодой куда ездил? В Голландию, да в Англию, строительному делу и архитектуре учиться… А кто его учил? А-р-х-и-т-е-к-т-о-р-ы! Да и ездить никуда не надо было, вся немецкая слобода была уже замасоненная. Все эти Брюсы да Лефорты чего стоят! А Питер кто строил? Тоже, мол, архитекторы. Вы посмотрите на верхушки зданий, на фасады – все ясно станет, треугольники, циркули, пирамиды, зверюшки там всякие, правильные книжки почитайте… Ужасы одни… Оттого и город-то не город, а сплошные несчастья, весь гнилой, промасонен насквозь… А еще удивляются, отчего дети все болеют и люди мрут… Одне содомиты, да педофилы, прости Господи… Вы «Тайну России» читали? – внезапно наклонившись к моему уху спросил он почти шепотом.

– Нет.

– А вы вот прочтите, и тогда ясно будет, где жить, а где не жить… Так что живите здесь, где Господь указал, продуктами запасайтесь, только не в этих супермаркетах, где одна отрава со штрих-кодами, а в обычных, маленьких магазинчиках… Грибочков-то насобирали?

– Да. Много. Год-то грибной.

– Да, много грибов-то… Вот-вот, правильно, грибочки заготавливайте, капустку, муки побольше закупите… Плохие времена наступают, совсем плохие… Грибов-то много насолили?

– На всю зиму хватит.

– Это хорошо. А груздей много?

– Да, даже много рыжиков набрали.

– Правда? – спросил он с неподдельным интересом, даже с легкой завистью старого грибника. – Ох, у нас рыжиков нынче днем с огнем не сыщешь…Грузди, волнушки – и то редкость. Ох, плохие времена, совсем, плохие…

– А ведь сказано: никому не дано знать о сроках последних времен, – попытался возразить я.

– Знать-то нельзя, – он глубоко вздохнул и помолчал. – Но понимающим людям знаки-то видны… Вокруг посмотрите, все знаки-то налицо. Куда уж больше!.. Просто видеть никто не хочет… Про Таиланд знаете?

– Да, слыхал…

– И что, думаете, это просто так, что ли? Так просто волна поднялась и всех накрыла?! Что там творилось?.. Знаете? Содом и Гоморра, бесы со всей земли слетались, как мухи на мед… Как бы, мол, туристы. И все делают вид, что, мол, случайно, волна стометровая, мол, ни с того ни с сего взяла, да обрушилась… Такое ни с того ни с сего не бывает…. Вы вот, я вижу, человек все-таки образованный, культурный, а знаете почему Помпеи погибли под Везувием?.. В прошлом году Господь сподобил совершить паломничество по святым православным местам в Италии, в Бари поклонились мощам Святого Николая… С еретиками, римо-католиками, мы, конечно, не общались, не подумайте…. Так вот, оказывается, Помпеи были посвящены Венере. Знаете, кто она – языческая богиня амура и всяческого распутства. В Греции именовалась Афродитой. И когда еще в XIX веке город начали раскапывать, там такие фрески, такой срам открылся, такой, извините за выражение, секс…

– Да при том в натуральную величину! – неожиданно и как-то страстно добавила молчавшая женщина.

– …Да-да, так что даже сами римо-католики устыдились, многие фрески прикрыли и до сих пор не все показывают! Это что, тоже случайность?..

Возразить было нечего.

В Лядах на минутку остановились перед деревянной часовней, недавно отстроенной у дороги слева на холме. Я быстро перекрестился. Мужчина тут же насторожился, посмотрел с подозрением:

– Неправильно креститесь… И знаете кому?

– Кому же?!

– Сатане креститесь!

– Это почему?! – испугался я.

– Крестное знамение-то у вас короткое, нижняя часть получается короче верхней, крест выходит перевернутым – сами понимаете, что это значит! – И он показал как нужно правильно креститься по-настоящему «длинным» крестом.

– А про Диомида что Вы думаете? – спросил я (епископа Чукотского, неистового радикала и фундаменталиста решением Архиерейского собора за обличение Патриархии недавно «извергли из сана»).

– Что тут думать… За правду люди всегда гонимы… А вы знаете как он живет? У него ряса одна, и то дырявая, окормляет такую епархию, в снег и дождь в самые дальние приходы приезжает, Чукотка это вам не Москва… А эти все хоромы себе строят и перед властью безбожной пресмыкаются…

А на вопрос об отношении к Патриарху (тогда еще Алексию) они вежливо, но выразительно промолчали.

Мы ехали не так уж долго, но я успел узнать множество потрясающих вещей. Женщина сначала поведала о том, как был оклеветан перед безбожной революцией святой старец Григорий и затем замучен «архитекторами»; иконы теперь его есть по всей Руси, некоторые даже мироточат; о том, как к заблудшему семинаристу Иосифу в 1943 году явилась святая Матрона Московская, устыдила его, он покаялся и обратился, вызвал митрополита, открыл церкви и монастыри и с божьей помощью разгромил супостатов; а после войны хотел возродить Русь православную, за что и был злодеями и отравлен (правда, мужчина, как мне показалось, отнесся к этой версии несколько скептически – по крайней мере, он никак не высказался). И, наконец, мне было поведано о подробностях грядущего светопреставления – сперва начнут часто падать самолеты, сходить с рельсов поезда, пропадать в море корабли, начнутся взрывы в больших городах, затем вздыбятся моря и океаны, и целые страны, народы и города погибнут от цунами и ураганов… Тут-то и явится Антихрист, который соблазнит всех тем, что пообещает укротить стихии. Оттого ему и поклонятся все, кроме маленького православного царства, которое уцелеет где-то в самом сердце Руси…

И самое поразительное, о чем бы мои попутчики не рассказывали – о Петре, Помпеях, масонах и иезуитах – они говорили с такой степенью абсолютной убежденности, словно сами при том присутствовали непосредственно – «как сейчас помню!». Я даже позавидовал – никакие «энциклопудии» им были не нужны.

Я высадил их в Лядах, большом селе.

– А эту иньяньку-то вы лучше снимите, – наставительно сказал мне на прощание мужчина. – А то серой запахнет…

Разворачиваясь, я еще раз оглядел своих удивительных пассажиров – они одни стояли на автобусной остановке с сумками, кутулями и бутылью со святой водой: весь их вид свидетельствовал о спокойствии и уверенности в своей правоте: скорый конец времен был им явно не страшен…

Уличенный в ересях и заблуждениях, по дороге домой я зашел в нашу церковь в Заянье. Служба давно закончилась, но двери были еще открыты. Сгорбленная монашка подметала деревянный пол, пахло ладаном и дымом гаснущих свечей. Церковь построена в XVII веке, по одной из версий аж в 1613 году, и с тех пор ее никогда не закрывали – ни при большевиках, ни в войну. До революции в селе было целых четыре храма, – руины большого каменного – напротив, через дорогу, – но всех пережила лишь деревянная, самая древняя, сохранив этот густой, кондовый дух времен раскола, и по сей день не приемлющая ничего чужого, нового, приходящего извне. И было совершенно ясно, что случись наверху нечто из ряда вон выходящее – начнут ли переписывать церковные книги или подружатся с католиками, то повторится все, как встарь – часть приходов отколется, проклянет еретиков-экуменистов, вероотступников, «неосергианцев», и уйдет в катакомбы.

P.S. Года через два-три, поворачивая у монастыря с лесной дороги на пыльный большак, я увидел двух голосующих монашек – им тоже нужно было в Питер. Они сели в машину, и про все, что я раньше слышал, повторили – только в более мягкой форме. У монахини был вид довольно обыкновенный, но у девушки-послушницы был лик такой ангельский, неземной, что нельзя было в очередной раз не убедиться – что благодать постоянно присутствует в нашем падшем мире.

Дворник Платонов

Пока читающая публика поглощает очередные бестселлеры, другая ее часть – не читающая, – напротив, освобождается от ненужного балласта. У нас во дворе рядом с мусорным контейнером часто можно обнаружить что-нибудь любопытное. То драный Чехов, то меченый клопами Толстой, то поеденный щенком Гаршин. На этот раз на крышке контейнера аккуратно лежал серый томик – Андрей Платонов «Государственный житель». Тираж запредельный – 200 000, 1988 год! Приличное состояние, в «Букинисте» дадут рублей 25. Но рывшегося рядом бомжа, как и дворника, уныло исполнявшего свои обязанности, Платонов не заинтересовал. В книге – запретные или полузапретные вещи: «Усомнившийся Макар», «Впрок», «Ювенильное море» и, главное, конечно – «Котлован». Я хорошо помню, как в перестроечные времена толпа чуть не снесла прилавок книжного магазина, – давали как раз Платонова. А еще раньше, в октябре 1986 года, уже при Горбачеве, у нас на квартире был обыск. Точнее, не совсем обыск, а т. н. «добровольная» сдача «антисоветской литературы». Разница существенна – для обыска даже тогда нужен был ордер. А если они вдруг ничего не найдут? Провал…. И для обыскиваемого все-таки безопаснее. Никаких протоколов и понятых.

Тогда, в октябре, меня не было в городе. К историческому факультету ЛГУ, где работала моя жена, подъехала черная «Волга» (как в кино) и забрала ее для беседы. Беседа длилась часов пять. Доблестные органы дали возможность выбора: либо как только ваш муж ступит на перрон Московского вокзала, мы берем его «тепленьким», либо «добровольная» сдача и – никаких проблем.

Жена пошла на разумный компромисс

Один из гэбистов был явно простоват. Ему выдали перепечатку джойсовского «Улисса» из довоенной «Иностранки», и он радостно бросился к напарнику: вот смотри! Тот брезгливо поморщился: нет, это можно. Второй был почти «интеллектуал» и в степени крамольности литературы разбирался превосходно. Первые выданные книжки (точнее, ксерокопии) его несколько разочаровали – Бердяев, «Вестник РХД», «Лолита» (порнография) и что-то еще – для отчета начальству этого явно не хватало. Но затем в случайно открытом ящике стола нашлось то, что нужно: В. Буковский «И возвращается ветер» и копия «ардисовского» «Котлована» с предисловием Бродского. Этого было уже достаточно! И меня можно было не брать на Московском вокзале.

В декабре вернули из Горького Сахарова, а в январе из лагерей начали выпускать диссидентов. Страна перевернулась за два месяца. «Котлован» был напечатан в июньском номере журнала «Знамя», но еще раньше, в мае, мне раздался звонок из Большого дома, – мол, хотим вернуть всю конфискованную литературу… Очень любезно с вашей стороны! Когда я забирал книги, разговор зашел как раз о Платонове. Продвинутый гэбист удивился, что это за писатель, читать невозможно, и зачем мы за ним охотились? И, правда, зачем? Великий писатель был законопослушным гражданином, после войны работал дворником (впрочем, это легенда) при Литинституте.

Но отдавая мне литературу и видя мой торжествующий вид, «интеллектуал» усмехнулся – он всегда был склонен к черному юмору: «Вы что думаете, – победили? Запомните, Земля, она круглая. Сегодня вы нас к стенке, а завтра – мы вас». Я уходил победителем. Увы, мой оппонент оказался прав, Земля и, правда, – круглая. И Андрей Платонов опять рядом с помойкой, «работает» дворником. Видимо, такая судьба. А чекисты, уже покаявшиеся – и православные! – снова у власти.

Кстати, «Лолиту» так и не вернули. Похоже, понравилась.

Свидетель истории

Эмигранты – люди с биографией. Но даже на фоне фантастических судеб русских писателей-изгнанников, которых катастрофы века забрасывали то в Китай, то в Австралию, то в Бразилию или Аргентину, жизнь княгини Зинаиды Шаховской (1906–2000) впечатляет. До сих пор российскому читателю были известны две ее книги – воспоминания о литературной жизни русского Парижа «Отражения» и мемуарно-аналитический очерк «В поисках Набокова». Теперь можно прочесть в переводе с французского и ее главную книгу – «Таков мой век». Под одной обложкой собрано четыре тома мемуаров, печатавшихся в 1960-е годы во Франции.

Как правило, эмигрантская жизнь достаточно замкнута, герметична и душновата. Поэтому многие русские изгнанники на Западе порывали со своими соплеменниками и погружались, пускай в более враждебную, но не столь душную среду. Для литератора здесь всегда возникала проблема перехода на язык аборигенов, преодолеть которую было доступно очень немногим. Зинаида Шаховская – поэт, журналист, автор романов и главный редактор парижской «Русской мысли» в 1960–1970-е годы, выбрала срединный путь. Она была близко знакома с большинством знаменитых писателей русской диаспоры – от Ремизова, Бунина, Набокова, до Цветаевой и Ходасевича.

Печаталась в русской прессе, но, одновременно, живя в Бельгии и Франции, связала себя с франкоязычной журналистикой. Получился любопытный итог: в последние десятилетия своей жизни по-французски она стала свободней писать, чем по-русски, о чем и свидетельствует «Таков мой век». В отличие от птичьего щебетания Одоевцевой или холодного скепсиса Берберовой, Шаховская рассказывает о своем прошлом столь же объективно, сколь и страстно, и эта интонация заставляет доверять ей. Сначала «райское детство» в Москве и в родовом имении. Три года беженской жизни в Константинополе, затем Бельгия и Париж. Два года – вместе со своим мужем, Святославом Малевским-Малевичем, – в Конго; журналистские поездки по предвоенной Европе – Германия, Польша, Прибалтика, Печоры. Необыкновенно интересны страницы о жизни в оккупированном Париже, когда немцы, боявшиеся прослыть «варварами» перед несравнимо более культурными арийцами-французами, вели себя совсем не так, как в восточной Европе. Парадоксы повседневности значительно интереснее исторических штампов: Шаховская общалась и с немцем-интеллектуалом, стыдившемся за своих соотечественников, и одновременно помогала опереточному французскому «Сопротивлению», которого на самом деле почти что не существовало, по крайней мере вплоть до 1943–1944 гг. Далее Юг – Виши, режим Петена, французы-коллаборанты, которые умудрялись любить и Францию, и немцев одновременно, бегство через Испанию и Португалию в Гибралтар и возвращение к мужу в Лондон. Количество встреч и персонажей в книге ошеломляет. После войны Шаховская – снова журналистка, очевидец многочисленных «малых» нюрнбергских процессов в Германии, автор репортажей из Италии, Австрии, Греции; на ее глазах споры парижских экзистенциалистов и закат культурной жизни русской диаспоры в Европе совпали с началом «холодной войны».

У нее был непростой характер. Часто о ней доводилось слышать противоположные мнения. Но когда в январе 1991 года она подарила мне две свои русские книжки, то сказала достаточно скромно: «Я понимаю, что не являюсь большим писателем. Я всего лишь свидетель истории, о которой пыталась рассказать так, как могла».

Бегущий человек

Крестьянский труд тяжек, и тратить силы неведомо на что в деревне – непозволительная роскошь. Силы здесь берегут, ибо чаще всего их не хватает: «Представить себе крестьянина приседающим или делающим наклоны во имя зарядки – очень трудно. Движения ради самих движений даже современному работающему крестьянину кажутся если не кощунственными, то смешными» (Василий Белов «Лад»).

Однажды нас посетил старый друг А., занимавшийся альпинизмом и горным туризмом; по своему обыкновению, он делал пробежки по утрам. Первые два дня он отдыхал и побежал лишь на третий, причем не налево, по лугам, а направо, по тропинке над озером в деревню. Ранним утром все еще спали, но случайно попавшаяся навстречу тетка с ужасом спросила:

– Куда это вы бежите?.. Неужто пожар где?!

Просто так бегущего человека здесь увидели, наверное, впервые за всю историю.